Распечатано на металле

Кирилл Павлов

Хочешь почувствовать своим телом былое тепло, а может, ощутить воспоминания на кончике своего разума, который оставляет тебя в сознании только из-за жалости? Нет, больше этого нет, откинь это, пожалуйста. Внутри тебя что-то пустует, словно осталось ещё место для чего-то. Пора…Добудь свою свободу, что «Распечатана на металле» или приобрети оттуда же твой долг, который ты обязана исполнить, 1029. Твоя история закончится вместе с последней страничкой твоих аффектов и воспоминаний… Книга содержит нецензурную брань.

V

…Человек может вредить другим не только своими действиями, но также и своим бездействием: в обоих случаях он ответствен в причиненном зле, но только привлечение к ответу в последнем случае требует большей осмотрительности, чем в первом…

Джон Стюарт «О свободе».

Каждый раз мне все труднее и труднее просыпаться. Мой мозг начинает проигрывать какие-то воспоминания, которые вряд ли имеют хоть какую-то ценность. Иногда я чувствую себя настолько полной, что являюсь пустой в осознании себя как оболочки в прошлом… Откуда вообще в моей голове такие отвратительные выражения и обороты? Все смешалось. Тьма настолько плотно прилипла к моей коже, словно это была нефть. Я должна достать зажигалку из кармана и поджечь себя. Я попытаюсь окунуться в эти воспоминания еще один разок. Неси меня, океан из черного золота.

Следующее воспоминание — фрагмент тренировки с мистером Вилсбергом. Я разминаюсь, отрабатываю удары и выполняю свою коронную комбинацию. Мое тело натянуто как струна, я следую определенному ритму ударов, которые записаны на подкорке.

— Молодчина! На сегодня все. — крикнул мне Уинстон.

Я пожала ему руку, а второй рукой вытерла пот со лба. Я присела и вытерлась полотенцем. После тренировки я ощущала себя так, словно меня окунули в соленую воду прямо в одежде.

— Послушай, маленькая, мне нужно с тобой поговорить.

Почему никто не называет меня по имени? Это запрещено? У каждого для меня есть маленькое прозвище, словно у меня никогда и не было имени, и 1029 — это лишь мое очередное прозвище.

— Да, конечно, Уинстон, что случилось?

Он присел рядом со мной и заговорил шепотом.

— Ты же знаешь, что задумал Август?

Август? Кто, мать вашу, такой Август?

— Да… Он хочет взять власть, чего бы ему это не стоило. В этот кровавый день погибнут тысячи людей, это точно.

Погодите… Август — это имя Часового?! У него есть имя! Твою мать…

— Дело плохо, маленькая… Я получил телеграмму от твоей мамы. Она до сих пор не нашла нужный нам артефакт, а это значит, что нам придется справляться самим.

О чем это он? Какой артефакт? Я ничего не понимаю.

— Я понимаю… Будет нелегко пойти против него, но я сделаю все, что смогу. Я должна.

— Если ты не сможешь — никто не сможет. Мы должны нанести ему неожиданный удар, поэтому сначала помоги ему, а дальше мы все организуем.

— Хорошо, Уинстон. Если ничего не получится, уйди в подполье и найди меня, когда это понадобится. Это просто так не закончится.

— Я понял… Следующая тренировка через неделю. Приходи обязательно, это будет последняя твоя тренировка.

— Спасибо, Уинстон. Что бы ни случилось, я найду способ остановить его.

Август, артефакт, остановить… Я должна остановить часового с помощью какого-то артефакта? Господи, мне сейчас станет еще хуже. Я должна вынырнуть из этого воспоминания, пока мне не стало хуже.

Я проснулась с сильной головной болью. Открыть глаза было очень тяжело — на мои веки словно прицепили по пятикилограммовой гире. Я потерла лицо рукой и попыталась встать. Я заметила, что все выглядело так, как это было еще в девятом году. Стоп, это что, какой-то скачок во времени? Это, наверное, какая-то аномалия. Я взглянула на календарь. Нет, был уже тринадцатый год со дня революции. Так. Стоп-стоп-стоп, здесь что-то неладное. Квартира чистая, а на улице светит солнце. Не может быть! Война кончилась? Я тихо прошла в ванную и взглянула в зеркало. На лбу морщины стали еще заметнее. Спустя некоторое время я обратила внимание на надпись на зеркале. Там было написано: «Не забудь принять таблетки», а рядом с надписью было нарисовано сердечко. Какие таблетки?

Я открыла шкафчик с медикаментами, и там действительно, помимо «Пентариона» и прочих привычных для меня препаратов, лежала розовая пластмассовая баночка с таблетками внутри. Я взяла баночку, чтобы посмотреть, что в ней, но тут же обнаружила на дверце шкафчика надпись: «Не пей таблетки». Я начала что-то осознавать. На таблетках ничего не было написано, но я на всякий случай взяла их с собой вместе с «Пентарионом». Я ощутила тянущую боль в районе висков, сосуды словно сжались в попытке меня остановить. Тело хотело принять таблетки, но разум говорил, что я не должна этого делать. Я должна была выбрать, на чьей я стороне. Я откажусь от этой дозы и попытаюсь понять, что происходит. Мне захотелось проверить руку. Она зажила, как и все остальные раны. Даже переломы. Обо мне заботились, или мое тело само справилось? Как бы то ни было, я почувствовала себя так, словно сейчас умру, как это бывает во время приступа. Моя рука потянулась за таблетками, но я остановила себя. Я заставила себя надеть ту одежду, которую ношу всегда. На месте, где одежда была порвана, была заплатка. Она была очень аккуратной, практически в тон ткани. Странно, я ведь не умею шить. Я надела перчатки и уже почти была готова выходить, но услышала пронзительный звон, который раздавался в голове и отскакивал от каждой стенки моей черепушки. Я наивно пыталась закрыть уши в надежде, что звон прекратится, но это не помогало — звенело внутри меня. Я заметила, что мир вокруг меня начал меняться. За окном уже не было солнечно — вновь поднялась пыль, а моя квартира наполнилась грязью и разбросанными вещами. Я чувствовала себя все хуже и хуже. От бессилия я упала на четвереньки и схватилась за голову, но не закрыла глаза. Я хотела видеть то, что творилось вокруг меня. Среди звона я начала различать гром ружей и свистки сотрудников опеки. Я почувствовала запах гари и поняла, что война не кончилась. Она видимо и правда не закончится никогда. Я начала задыхаться, артерии сжались. Рука продолжала тянуться за таблетками, но я снова остановила себя. В глазах начало темнеть. Больше ни один солнечный луч не проникал в мою квартиру, которая была наполнена моей болью мира и пуста в мире материальном. Действительно, все, что теперь меня связывает с этой квартирой, — это надписи, распечатанные на металле, которые я не в силах прочесть. Меня больше не радует мой полумягкий матрас, который за все эти годы просел настолько, что стал просто мягким. Меня не радует вид на башню часового. Меня не радует мое отражение в зеркале. Я потеряла счастье? Но мне кажется, что я никогда и не приобретала его. Я сталкивалась лишь с его иллюзией, с имитацией. За настоящие счастье мне еще придется побороться. Я упала без сил на пол и ощутила сильнейшую боль в сердце, мне казалось, что я вот-вот умру, что сейчас случится сердечный приступ. Но я не возьму в рот ни одной таблетки. Я старалась сдерживать крик, но он прорывался сквозь зубы. Я схватилась за грудь и посмотрела еще раз на то, что находится вокруг. Моя квартира словно заброшена. В некоторых местах рос мох, а обои были частично отклеены и разодраны. Пол частично выпирал, будто был живой душой и не хотел здесь оставаться. Я не хотела умирать в этом месте, но я смирилась с этим и спокойно выдохнула, ожидая, когда природа вновь возьмет свое. Но этого не произошло. Я почувствовала облегчение и легкое освобождение. Я попыталась встать. Тело все еще шатало из стороны в сторону, но я могла идти. Я собирала вещи. Мои руки принялись перекладывать все медикаменты в сумку. Я заметила, что на моей тумбочке была куча медицинских карточек. Это были отгулы, которые я должна была сжечь, но почему я не сожгла их? Я внимательно изучила их — эти листки можно было сложить в карту. Это была карта канализации нашего города! Я помню ее, ведь специально для нее мы на фабрике делали трубы. На ней что-то отмечено красным кружком. Где-то в северном районе… Мне надо туда попасть. Я знала, что в таком состоянии идти по крышам — не лучшее решение, но если я бы я пошла по улице, то, думаю, ничем хорошим это бы не закончилось.

Я еле-еле залезла на крышу и лицезрела картину, которая была мне знакома с прошлого года, но она изменилась в масштабах. Смотрящих по городу ходило только больше, а болотные оттенки все сильнее поглощали мой город. Только небо сияло от выстрелов и взрывающихся самолетов. Кстати, а почему самолеты не падают? Оставлю этот вопрос на потом. Я прошла по уже знакомому мне маршруту до своего логова и взяла с собой еще двадцать ножичков. Такими темпами мне надо будет в скором времени пополнить свой запас. Я спустилась по водосточной трубе и оказалась в одном из переулков. Тут я некогда спасла немого паренька от старика-военного. Ныне тут ничего не осталось, но зато здесь был канализационный люк, в который я спустилась, предварительно приняв немного «Пентариона». Канализация, кажется, начала пахнуть еще хуже. Смердело трупным ядом и тиной. На удивление запах сточных вод и продуктов жизнедеятельности был не так различим.

Сейчас у меня даже голова не болела после приема «Пентариона» и посещения незнакомого места. Я шла по этим сырым коридорам, но мой рост был слишком большим, и мне приходилось перемещаться на корточках. С потолка что-то капало, но я не желала знать, что это. Через десять минут ноги привели меня на место, которое было отмечено на карте. Я бы не и нашла здесь ничего, если бы внимательно не осмотрелась. Одна из стен была сделана не из камня, как все остальные, а из папье-маше, которое было раскрашено под остальные стены. Она сливалась с остальными стенами. Если бы я не знала, что в этом месте что-то должно быть, то я бы никогда и не догадалась, что здесь что-то не так.

Я аккуратно отодвинула эту стенку. За ней находился коридорчик и железная дверь. Все это будто бы было сценой из комедии, но я привыкла рисковать своей честью и здоровьем. Забавно, но практически никто уже не ценит эти два аспекта. Я тихонько постучалась в дверь. Дверь отворилась. На меня было направлено дуло винтовки. Я узнала эту винтовку — ее я отдала тому немому парню. Он был в капюшоне, но я узнала его, хотя он сильно изменился. Шрамов стало больше, он оброс щетиной и возмужал. Для меня он находился во тьме, но я начала вглядываться и разглядела помещение позади него.

— Э-это я. Ты же меня помнишь? Тогда, год назад… — я сказала это, явно не подумав и выставив себя глупой, он и так все понимал, но подчинялся рефлексам.

Я услышала знакомый стук ботинок.

— Кто у тебя там, Коуди? — это произнес голос Мартина.

Коуди, так вот как тебя зовут.

Из темноты вышел Мартин. Он почти не изменился. Теперь я увидела его и курящим. Он был удивлен. Он выкинул бычок и затушил его ногой, протер свои очки халатом и посмотрел на меня еще раз.

— 1029! Твою налево, ты и вправду решила не пить эти таблетки даже после такого состояния? Я думал, люди подсаживаются на это дерьмо навсегда, но ты, видимо, смогла справиться с этим. Пойдем, я так рад тебя видеть.

У него на лице появилась непритворная улыбка.

— И я рада видеть тебя, Мартин. Давай обсудим все, как только я пройду.

— Конечно-конечно, проходи, тебе стоит это увидеть.

Я вошла в помещение и почувствовала себя плохо. Видимо, успокоительное перестало действовать. Я рефлекторно вцепилась в Мартина руками, словно дикий зверь. Коуди явно был не рад этому, но выразить этого не мог, поэтому просто смотрел за нами с каменным лицом. Я успокоилась, почувствовала себя в безопасности рядом с Мартином. Мне полегчало, и я отпустила его. Он посмотрел на меня с пониманием и даже аккуратно похлопал по плечу.

— Не бойся, рано или поздно мы вылечим тебя. Как и весь город.

— Спасибо, Мартин.

— Мне не нужно благодарности. Ведь если ты хочешь вылечиться от этого, то ты должна в первую очередь сама пытаться это сделать.

— Я понимаю.

Я очень хотела вылечиться. После этого я обрела бы такую свободу, которую невозможно описать. Одной рукой я вцепилась в запястье Мартина, а второй — в часы на своей шее. Только после этого я начала осматриваться. Я удивилась, когда увидела полноценный барак с небольшим медицинским уголком. Здесь были кровати, импровизированная кухня, какие-то запасы и даже небольшой стенд с винтовками, правда, сейчас их было не более четырех. Справа находилась такая же железная дверь. Мне трудно было сказать, есть ли за ней что-то вообще. Помещение освещалось свечами. Их было много, хоть и было видно, что их экономили — под ними располагалась небольшая тара, в которую стекал воск. Иконы Мартина также были тут — бережно поставлены рядом с медицинским уголком. Было уютно. Мартин провел меня к кровати неподалеку от его угла и посадил на нее.

— Пока тебя не было мы с господином Отто, который узнал обо мне, когда спасался от погони, организовали здесь убежище. Мы чуть не влипли, но нас спас Коуди. Ты его, поэтому он помог нам во всех начинаниях. Также Коуди говорит, что спас еще парочку людей. Мы украли из заброшенных строений кровати и матрасы, чтобы поместить всех здесь. Господин Отто рассказал мне о вашей встрече и согласился помочь. Он был поражен твоей отвагой и самоотверженностью. Отто отправлялся ненадолго в горячие точки и смог раздобыть нам винтовки, забирая их с тел павших солдат. Правда у нас особо нет патронов, но то, что они есть, уже радует.

— Вы действительно не сидели сложа руки… В отличие, наверное, от меня? — я почувствовала себя виноватой.

— Пусть лучше тебе об этом расскажет Отто, это долгая история.

Я увидела, как щеки Мартина краснеют. Он смущен? Интересно почему.

— Ладно… Кстати, я так и не спросила твою фамилию. — мне хотелось как-то разрядить обстановку.

— Роуз. — сказал он словно автоматически.

Я кивнула. Я задаю все больше и больше тупых вопросов.

— Кстати, Мартин. А как твои родители относятся к этому? И в университете? Как все это протекает?

— Мои родители мертвы для меня. Понимаешь, мой отец некогда был врачом, и я всегда хотел быть таким, как он. Я хотел спасать жизни, и отец для меня был героем, но чем больше проходило времени после революции, тем больше он «умирал», к сожалению, не от старости. Ему промыли мозги так, что он сменил шприцы и скальпели на молотки и отвертки. Он отказался от совей жизни доктора и превратился в обычную крысу в клетке, которой иногда дают сыр, чтобы она не сдохла с голоду. А мать… а что о ней говорить? Она что до Часового была инфантильной уборщицей, что после. От отца у меня осталась только медицинская сумка, которую я у него и забрал под предлогом учебы, хотя, скорее, я просто не хочу, чтобы она находилась в его руках. На учебе никто не жалуется на мои успехи. Я лучший хирург на своем факультете, если все хорошо сложится, то через 4 года я смогу закончить университет и стать хирургом. Что скажешь, звучит неплохо? — он улыбался мне. Это было очень мило, и я не могла не улыбнуться в ответ.

— Да, это действительно классно, но мне жаль твоих родителей, — улыбка спала с моего лица. — Я сама не знаю, где мои мама с папой. Я искала, но в воспоминаниях осталась только мама. Где она сейчас, я не знаю.

— Где бы они сейчас ни были, я уверен, они бы гордились тобой.

— Нет, они бы точно не могли гордиться тем, что из меня сделали.

— Брось, 1029. Это не ты выбирала — стать такой или нет. Ты выживала, и сейчас приходит конец самой необходимости выживать, с нас всех спадают кандалы, и очень скоро каждый из нас обретет свободу.

— Очень скоро — это когда?

Он промолчал и просто приобнял меня.

— Я не знаю, 102. Я не знаю…

Он не хотел мне врать, но в его голосе все равно чувствовалась надежда. Я обняла его тоже и тяжело вздохнула. Я почувствовала, что хочу есть. Я спросила, есть ли у нас продукты. Мартин сказал, что есть то самое зерно, какие-то овощи и бакалея, которая должна как-то разбавить все это.

— Мартин, с зерном явно что-то не то. Мы не должны его есть.

— Я знаю, 1029, но у нас нету выбора.

— Нет, ты не понял. Нам надо как можно скорее отказаться от него. Я вспомнила, что от качества еды зависит то, как мы будем себя чувствовать. Если мы и дальше будем есть это, то просто останемся без сил.

Мартин подумал, почесал подбородок, встал и посмотрел на меня.

— А ведь и вправду. Как я сам до этого не додумался раньше?.. Я не биолог, но я должен заняться этим прямо сейчас. Нам нужно или модифицировать эти сорта или создать свои, иначе мы не сможем сражаться. Сраный Часовой даже это продумал, ведь достаточно всего двадцати лет подобного питания, и уже не останется здоровых людей, которые смогут противиться системе. Он не хочет замораживать мир, в котором есть хоть какой-то источник тепла, он хочет заморозить его со стальной уверенностью в том, что все верят в его идеи. — в глазах Мартина читался ужас.

— Поэтому мы и должны сражаться, чтобы не потерять наше время.

— Хорошо. Я должен немедленно приступить к попыткам. Прости, что я так ухожу, но лучше спроси обо всем у Отто, он за той железной дверью продумывает план действий.

Я хотела расспросить Мартина подробнее по поводу таблеток, но я думаю, что у него было на это время. И все же, он уходил от меня не потому, что не хотел со мной говорить, а потому, что хотел как можно скорее помочь другим. Коуди вновь ушел сторожить первую дверь, а я постучалась во вторую. Дверь открылась. Предо мною действительно стоял Юзерфаус. Он ни капли не изменился, только чуть сильнее зарос и поседел. Честно говоря, я даже думаю, что он похорошел. Его кожа не выглядела такой уж безжизненной. Мне стало легче на душе. Он был рад меня видеть, хотя не подавал виду и старался казаться серьезным.

— Рада видеть вас, господин Отто! — я говорила с какой-то детской радостью.

Странно… Надо будет потом разобраться с этим чувством.

— И я рад видеть вас, 1029. У меня к вам разговор.

Я прошла в темное для себя помещение. К счастью, благодаря Юзерфаусу я чувствовала себя в безопасности. Я сделала глубокий вдох и осмотрела помещение внимательнее. Это был импровизированный штаб с какими-то картами, знаками и рисунками, большую часть которых я не могла понять от слова совсем. Еще на стене висела какая-то ткань с часами, остановившимися на отметке 12, перечеркнутыми красным крестом. Вопросов стало только больше, и меня это сильно пугало. В середине комнаты стоял большой стол, на котором располагалась карта города. В центре была обозначена башня, а весь остальной город была усыпан какими-то муравьиными каналами, которые вели к большим муравейникам. Один из таких был моим муравейником, правда, я не знаю могу ли я вообще, его называть своим. Пожалуй, эту глупую мысль тоже стоит отбросить.

— 1029, я редко видел, чтобы люди восставали из мертвых, скажем так, я помню лишь один раз, и тот был в книге. Поэтому я не уверен, как должно относиться к этому всему.

— Все в порядке. Относитесь к этому так, словно я была жива еще вчера.

— Хорошо… — он отвел взгляд в сторону.

Он точно не сможет прислушаться к этому совету. Я его понимаю, ведь если бы я не умирала так часто, то сама бы не привыкла к этому всему. Нужно было прервать неловкую паузу.

— Господин Юзерфаус, я понимаю, что сейчас перед нами стоит серьезная задача, но я хочу покопаться в недрах своего сознания и понять себя. Можно я задам несколько личных вопросов?

— Конечно, 1029. Я обязан тебе жизнью, поэтому спрашивай что угодно. И да, нам уже пора перейти на «ты», все-таки тебе еще долго со мной общаться.

— Хорошо. В общем, Мартин сказал, что я могу расспросить вас насчет того периода, когда, я, так сказать, была не с вами.

Почему-то этот вопрос смутил его.

Он посмотрел вниз и по-доброму улыбнулся, словно вспомнил что-то, легко посмеялся и сказал.

— Мартин быстро узнал, что ты сильно искалечена, потому что тебя записали в центр здоровья, а у него началась первая врачебная практика. Он попросил записать себя на твою квартиру. После того, как ты месяц пролежала в центре здоровья, за тобой дома ежедневно ухаживал Мартин. Он говорил, что ты очень много времени находилась в бессознательном состоянии и много отдыхала, но при этом ты не вела себя, как обычные граждане — даже в таком состоянии ты не относилась к нему как к обычному врачу, ты пыталась помочь ему и не сопротивлялась осмотру и прочим медицинским приемам, но не сопротивлялась сознательно в то время, как остальные жители не сопротивлялись, потому что знали, что им прилетит от врача. Изменяясь в реальности, ты изменяешься и в несознательном состоянии. Мартин, скорее, был твоей сиделкой, нежели врачом. Он подметил у тебя аномальную регенерацию. Открытые переломы, которые у обычного человека заживали бы годами, у тебя зажили всего за девять месяцев, а курс реабилитации ты прошла за два месяца. Мартин просил не рассказывать об этом, но по секрету скажу. Он сделал больше, чем входило в его обязанности. Он зашил твой рукав, пел тебе твои любимые песни из тех, которые были разрешены, готовил для тебя и даже проводил с тобой свободное время, играя в какие-то безделушки. Тем не менее он исполнял свои обязанности врача и прописывал тебе лекарства, а на оборотной стороне карточек рисовал карту, по которой ты и нашла нас. Кстати, за проделанную работу ему поставили отличный балл и позволили не приходить на теоретические экзамены, поэтому он сейчас свободен.

Я стояла с багровым лицом. Вдруг что-то словно взорвалось в моем носу. Это была кровь. Я прикрыла нос рукой и попыталась скрыть смущение. Я улыбалась, но мне сейчас было так жарко, что казалось, что сейчас закипят все жидкости внутри моего организма. Боже! Мартин так мил со мной, значит ли это что… О боже, что это за чувство? Это чувство словно никогда не играло во мне ранее. Я не могу думать сейчас о чем-либо, кроме Мартина. Его нежные молодые скулы, опрятная прическа… Нет-нет-нет! Об этом я должна думать позже, но только не сейчас! Я должна прийти в себя. Прошу тело, еще немного.

— 1029 с тобой все в порядке?

Я должна была что-то сказать, но мой язык словно заперли в темнице. Зубы не могли разжаться, а если бы я и разжала их, то выпустила бы горячее дыхание, которое раззадорило бы мой разум.

— Да-да, я просто… — я остановилась, вдох и выдох ртом, теперь это выглядит еще страннее. — В общем, я немного не ожидала такого, но мне очень приятно, что Мартин так отнесся ко мне.

Неловкий смех сделал ситуацию еще более глупой. Господи, да Юзерфаус и так все понял, просто пытается не показывать этого. Почему я вообще пытаюсь скрывать это от него? Он легко усмехнулся.

— Да-да, можешь не рассказывать. Все в порядке, но прошу, сохрани силы и просто немного отдышись. Может, тебе дать воды? — он сказал это с заботой.

— Нет-нет, не стоит, правда. Мне нужно буквально пять минут.

— Да, конечно. Я подожду.

Я пыталась прийти в себя, но в голове все еще витал образ Мартина. Теперь он стал неотъемлемой частью меня. Я должна вытеснить его, по крайней мере сейчас. Я обязательно отвечу ему, но мне нужно сконцентрироваться на задачах. Я приходила в себя. Я должна была пройти по воображаемой дорожке от начала и до конца. Я прошла мимо Мартина, вышла на поврежденные воспоминания, которые пытались меня поглотить, свернула в сторону фантазии, которая захлестнула меня своей многогранностью, но я выплыла из нее и оказалась в реальности. Это путешествие заняло у меня около трех минут. Я пришла в себя с растрепанными волосами и с кровавой дорожкой от носа до подбородка. Веки были тяжелыми, но не от усталости, от чего-то другого. Отто протянул мне платок, которым я вытерла кровь, полушепотом поблагодарив его. Еще минуту я просто сидела.

— Я в порядке, но пока не могу перейти к работе. У меня еще есть несколько вопросов.

— Я слушаю.

— Что это за таблетки? — я протянула Отто те таблетки, которые мне нужно было выпить сегодня утром.

— Это таблетки счастья. Их так называет правительство. Согласно новому постановлению, граждане обязаны принимать эти таблетки каждое утро до работы. Все это длится уже неделю, и мы с Мартином все еще не можем понять их состав: это что-то вроде наркотика, который заставляет сознание людей искажать реальность, но подобных веществ мы не встречали нигде. Сказать что-то еще о них не могу.

— Умно-умно, подсадить всех на наркоту, чтобы те верили в светлое будущее, просто удовлетворяя свой животный инстинкт.

— Рано или поздно это должно убить его рабочую силу.

— Почему-то мне кажется, что у него есть какой-то план. Часовой просто так нихрена не оставляет.

— Как бы то ни было, нам нужно помешать планам Часового.

— Обязательно… Кстати, прежде чем мы перейдем к сути дела. Как вы с Мартином узнали имя Коуди? Он же немой и, вроде как, родился в революцию.

— Он сам дал себе такое имя. Хотя, может, оно у него когда-то и правда было, просто со временем он почти забыл.

— Поняла. Ладно, я готова к своему заданию.

— Отлично. Сразу скажу, я очень сильно постарался только для того, чтобы задание состоялось, так что я не могу гарантировать то, что ты выживешь.

— Я привыкла умирать. Да и лучше уж умру я, чем кто-то из вас.

— Я рад, что ты это понимаешь, 1029. Суть такова: нам нужно проникнуть в отдел связи и передать сообщение, что люди должны перестать принимать таблетки.

— Это уже походит на самоубийство. — подметила я.

— Я постарался все устроить так, чтобы прошло, как надо. Отдел связи находится на цокольном этаже башни, поэтому шанс туда проникнуть есть. Мне удалось раздобыть форму и поддельные документы офицера отдела связи…

Стоп! Офицер отдела связи?!

— Офицера отдела связи? Отдел связи — это военизированное подразделение?

— Теперь все персоны — это офицеры и выше по званиям.

— Это все объясняет. Прости, продолжай.

Он откашлялся и продолжил.

— По этим документам ты сможешь пройти в комнату передачи и продекламировать, что люди не должны пить таблетки. Я не знаю, как ты будешь выбираться оттуда, но, чтобы ты могла попасть туда, я раздобыл раритет.

Юзерфаус показал на велосипед в углу комнаты. Я видела такие очень давно, в детстве. Раньше они были у всех, но, видимо, из-за того, что те, кто их имел, пришли к власти, они не нашли ничего лучше, чем запретить велосипеды. Теперь в городе нет почти обладателей этого вида транспорта. Один раз я даже видела мотоцикл. Не помню, кто на нем ехал, но это точно был один из приближенных Часового.

— Если я этого не сделаю, то никто этого не сделает.

Отто коротко кивнул. Мне не хотелось снова умирать, но если я не умру сейчас, то через год не останется никого, кто вообще готов бы умереть за идею. Я согласилась на эту миссию. Юзерфаус выдал мне одежду и велосипед, который я еще сама должна была докатить. Я отдала также ему на хранение свою металлическую распечатку и другие вещи, кроме «Пентариона» и зажигалки. Я думаю, что тут им будет безопаснее. Отто попросил меня переодеться в другом месте, потому что в комнате было тесно, и я могла запросто разгромить половину комнаты. Я вышла. Коуди уже не было. Как пояснил Мартин, он ушел спасать других. Что же, я тоже с ним.

Мне пришлось переодеваться в основной комнате. Господи, на мне все то же кружевное белье! Оно или очень хорошо сохранилось или… Боже! Я не заметила, что я похудела еще сильнее. Я никогда не была упитанной, но сейчас я стала еще меньше. Я не знаю, сколько вешу или сколько весила, но меня так скоро можно будет мизинцем поднять. Я должна срочно нацепить что-то… Мартин! Стоило мне немного оголить свое тело, он уже подглядывает. И сейчас делает вид, что ничего не видел. Ох… ладно, хватит делать вид, что я против. Но все-таки сейчас я сделаю вид, будто просто не заметила. Пускай любуется, не часто такое происходит со мной, а с ним уж тем более. Я надела строгий офицерский костюм серого цвета. Часы на цепочке я тоже отдала Юзерфаусу, поэтому ничего не выбивалось из дресс-кода. Серые брюки, черный ремень с пряжкой в виде циферблата часов, рубашка, а сверху невзрачный мундир и фуражка с эмблемой часов, замерших на отметке в 12 часов. Погоны выглядели дешевыми, но я думаю, что не у меня одной. Несмотря на то, что фуражка мне была немного не по размеру, я выглядела очень серьезно. Я посмотрела на документы, которые мне выдали. Там действительно была моя фотография, правда на ней я была не в фуражке и немного замученная, но важно было другое. Теперь меня зовут 991, я из северного региона и совсем недавно прибыла на место работы, ибо штамп о моем трудоустройстве еще свежий. Дата моего рождения — 23 февраля. Ладно, я думаю, при необходимости я смогу придумать легенду. У меня возникла странная идея — я просто обязана подразнить в этом костюме Мартина. Я должна отомстить ему! Да, так и сделаю. Я подошла к нему и стала привлекать его внимание. Мои зрачки нацелились на него и начали прожигать его наигранной серьезностью.

— Мартин Роуз, я полагаю. — сказала я нетипичным для себя голосом.

— Он самый, мисс офицер. — видно, что он поймал волну.

Я приблизилась к нему, наклонившись над столом.

— Говорят, что вы виновны в антиправительственной деятельности и исповедуете религию, которая противоречит идеям нашего Великого Часового.

— О да, мисс офицер, я так виновен. Я ощущаю себя так, словно сейчас же мои мозги вырвутся наружу и все мое тело разлетится на кусочки.

— А так вскоре и будет, господин Мартин. Вы еще и носите имя вместо номера. Я вынуждена приговорить вас к смертной казни. Вы будете расстреляны.

— Я протестую!

— Против чего? Вы бесправны и не можете протестовать против смерти.

— Попрошу вас, мисс офицер, я протестую вовсе не против смерти, а против того, что меня убьете не вы, а какой-то там палач!

— Ну раз так, то я казню вас своими отменными руками. Скажу 12-му, что у него сегодня выходной.

— Спасибо вам, мисс офицер. Как же милосердно наше государство и Великий Часовой.

— В самом деле, господин Мартин. Встретимся завтра, а пока у меня срочное поручение, которое я не могу отложить. Но вы мне понравились, господин Мартин.

— И вы мне тоже, мисс офицер. Может быть, когда-нибудь я бы вас пригласил на свидание.

— Меня дважды уговаривать не придется, господин Мартин. Время пошло.

Я подмигнула ему. По выражению лица я поняла, что этот диалог немного завел его. Этого я и добивалась. Но пускай он думает, что это только игра, так даже лучше. Я, конечно, не собиралась его убивать или сдавать кому-нибудь, но я была намерена вытащить его на свидание. Отчасти мне это нужно, чтобы исследовать свое тело — было очень важно испытать какие-то новые чувства. Они могут пробудить во мне воспоминания. Ладно, я просто оправдываюсь, чтобы вновь не начать думать о нем. К черту эти рассуждения.

Я взяла велосипед и вышла, повторив все то, что сделала при входе, только наоборот. Я еле смогла вытащить велосипед наружу. Я вышла в каком-то темном квартале, где меня никто не заметил. Только тут я поняла, что не умею ездить на велосипеде. Так. Тихо. Сейчас все должно получиться. Я села на сидение и поставила одну ногу на педаль. Я не смогла занырнуть в воспоминание, но я точно помнила, что умею ездить. Прошу, тело, я верю, ты помнишь. Я поставила вторую ногу на педаль и вдавила так, что, казалось, цепь вот-вот порвется, но я удержалась и поехала. Впервые я ощутила свободу перемещения, пусть и частичную. Это было потрясающе. Адреналин ударил в голову, и я понеслась как дура через пол города до башни. Я ехала посреди дороги, и люди расступались предо мной. Тогда я почувствовала власть, но только на мгновение. Я заметила, что стала легче переносить свой недуг. Но я все равно вколола себе дозу для надежности. Думаю, что я выглядела устрашающе, так, что если кто-то меня тронет, то он подумал бы, что я могла бы незамедлительно его казнить. Не хочу знать, откуда во мне такое высокомерие, но я моя голова пыталась это вспомнить. Через несколько минут я уже была у башни Часового. Это величественное строение, казалось, пронзало небо, и лишь огромные светящиеся часы были видны вверху. Я подошла ко входу, который был перекрыт толпой добровольцев, которые хотели отправиться на фронт. Как только люди из Опеки приметили меня, они приказали толпе расступиться меня. Я оставила свой велосипед недалеко от входа, чтобы в случае чего быстро свалить отсюда. Люди из Опеки отдали мне честь. Я приметила, что на входе сидела другая женщина. Мне показалось, что если кто-то входит в башню, то уже никогда из нее не выходит, потому что она становится их новым домом, но, видимо, текучка кадров есть и здесь.

— Здравствуйте, офицер. — сказала женщина, отдавая мне честь.

— Здравствуйте-здравствуйте. — ответила я и протянула ей документы.

Она быстро что-то проверила и нажала кнопку, чтобы пропустить меня, после чего отдала мои бумаги. Я выхватила их у нее и положила обратно в карман, после чего прошла вперед. На всякий случай я приняла еще дозу, я не знала, что может ждать меня в стенах башни. Зайдя сюда, я словно очутилась в другом мире. Здесь ходили люди, которые были одеты в одинаковую форму, лишь погоны были разными, и выглядели они дешево. Все ходили в каких-то блестящих медальках, которые блестели на свету, который освещал весь зал. В центре, недалеко от переходов на этажи, была огромная статуя Часового, но не истинного Часового, а его нарисованной версии. Часовой держал в руках весь земной шар, который светился изнутри, а больше всего света падало как раз на его лицо. Повсюду висели плакаты для поддержания патриотического духа, но во мне они пробуждали лишь ненависть. Одна из лестниц вела вниз, куда мне, собственно, и было нужно. Я поставила ногу на первую ступеньку, но тут же кто-то схватил меня за плечо. Я слышала томное дыхание и звуки какой-то жидкости, которая несется по трубам. Я не хотела оборачиваться, но это было необходимо. Увидеть следующее я никак не ожидала. Передо мной стояло человекоподобное создание, голова которого была помещена в камеру, которая была заполнена жидкостью и каким-то газом. Вздохи его отдавались в моей дырявой башке, напоминая о чем-то, но я чувствовала, что связи у меня с ним нет никакой, или я не могу о ней вспомнить. Так, пожалуй, стоит перестать думать головой и включить рефлексы, а не то я тут не выживу.

— Время в наших руках! — проговорила я машинально.

У меня появилась возможность рассмотреть это создание. Его тело соответствовало человеческим пропорциям, но оно было практически полностью металлическим. Сквозь жидкость можно было разглядеть голову, правда, черты лица были неразличимы. На нем был черный плащ, красный свитер, черные брюки и вообще он выглядел достаточно вызывающе для этого места. Я поняла, что передо мною стоит некто явно выше, чем простой сотрудник башни.

— Всегда было и будет… Я полагаю, вы новый сотрудник башни? — его голос раздавался сильным басом и неким шипением, словно он говорил по рации.

— Я офицер, сэр.

— Не имеет значения, какой у вас чин, офицер. Для меня вы все сотрудники. Вы же в курсе собрания?

— Какого именно собрания, сэр?

— Так и знал, что эта кучка идиотов не сможет предупредить нового сотрудника о важном совещании, ибо им будет просто лень… Не бойтесь, я позабочусь о том, чтобы за это их публично избили или, может, даже повесили.

Боже! Так стоп. Я не должна подавать виду, стоит подлить бензина в этот костер жестокого абсурда.

— Так точно, сэр. А что за собрание?

— Собрание на нижнем этаже по поводу плана Опеки на тринадцатый год. Хоть это и относится к одному отделу, явка обязательна для всех. Я думаю, вам будет интересно узнать, чем занимаются другие отделы.

Черт! Это может поставить мою задачу под угрозу, но если я откажусь, то потрачу свою жизнь впустую. Я обязана была сходить на это собрание. К тому же это поможет мне получше узнать структуру изнутри.

— Конечно, сэр! Уже направляюсь туда!

— Рад слышать, не желаете сопроводить меня? Оно как раз вот-вот начнется.

Я кивнула и последовала за ним. Мы спускались по ступеням вниз. Все стены тут были изрисованы будто бы библейскими сюжетами — только про великого Часового. Здесь рассказывалось о том, как он лечил больных, как спасал людей от нищеты, как он кормил нуждающихся, но больше всего меня поразил рисунок, на котором было изображено, как Часовой заживо сжигает буржуев и прочих спекулянтов. Чем ниже мы спускались, тем больше искусственного освещения было на квадратный сантиметр. Вот куда уходит все электричество. Часовой действительно сжигал буржуев, я это помню, но вместе с ними он сжигал и обычных людей, он сжигал крестьян, тех, кто не хотел идти по пути революции. Эти воспоминания всплывали в моем мозгу отрывками вместе с лицами людей, которые молили меня о помощи, но я смотрела на них с каменным лицом и не испытывала отвращения в этот момент? Может, я уже тогда привыкла к смерти? Даже думать об этом не желаю! Мы подошли к огромному стеклянному мостику, с которого открывался вид на огромный зал с какими-то рабочими столами, за которыми каждый рабочий заполнял что-то ручкой. Мне стало плохо от такой концентрации людей, я ощутила страх. Я старалась не смотреть вниз.

— Давайте проведу вам маленькую экскурсию пока мы идем. — начал этот странный тип. — Мы сейчас находимся над отделом бухгалтерии, его еще называют «Отдел тысячник», это самое большое отделение башни, здесь каждый человек занимается вычислениями по отдельному товару, составляет затраты на производство, рассчитывает дальнейшую теоретическую прибыль, а также банально ведет учет. В задачи этого сектора также входит перепись населения.

Он обернулся и увидел, что я стараюсь не смотреть вниз.

— У вас боязнь высоты? — Спросил он.

— Да… Я с детства боюсь высоты, мне всегда казалось, что я могу провалиться или упасть вниз. — все это было сказано машинально, но было неправдой.

— Я понимаю. Что же, не хотите отправиться в свободное падение отсюда, дабы побороть страх?

Я немного опешила от такого предложения, даже слегка пошатнулась и сделала пару шагов назад. Это существо посмеялось и махнуло рукой.

— Просто шутка, — продолжил он. — Я понимаю, что в нашем городе уже все воспринимается всерьез, но позвольте мне хотя бы ненадолго отойти от официального стиля. Вам тоже стоило бы немного расслабиться. Относитесь ко всему проще — и мир будет проще.

Пожалуй, именно так они и хотят, чтобы я видела мир. Я нервно посмеялась и пошла за ним. По пути я вколола еще дозу и поняла, что от шприца у меня осталось меньше половины. Мне стоило экономить, а не то я рисковала просто не дойти до нужной мне точки. Мы прошли через мостик по длинному коридору, который, я бы сказала, был неоднороден. Он был кирпичный, каменный, стеклянный и даже металлический. Подозреваю, таким образом разделялись отделы. Кстати, мне всегда казалось, что основные силы сконцентрированы именно наверху башни, а не на нижних этажах.

— Следующим у нас идет отдел культуры. Его основная часть находится, как вы знаете, в нашем здании культуры, однако их представительство находится здесь. Нам важно, чтобы народ получал нужные мысли в правильной форме.

— К примеру? — это был странный вопрос.

— Вы были на последней выставке «Короли»? — он даже остановился, чтобы услышать мой ответ.

— Нет, если честно, я в последнее время так была занята работой и учебой, что почти не появлялась где-то еще.

— Я прекрасно понимаю, но советую сходить туда. Это достаточно интересная выставка, организованная отделом молодых художников — комические истории о том, как казнили тех или иных королей нашего острова. Кстати, всех королей северного королевства мы попросили вычеркнуть из списка, ради сохранения достоверности истории нашего края.

Ага, конечно. Я так и подумала. Тем не менее — казни королей. Я представила себе, как маленький ребенок приходит в единственный центр искусства в городе и видит, как кому-то отрубают голову, кого-то сжигают, а кого-то колют ножом в спину.

— Занятно-занятно. Во всяком случае, если у меня будет время, я загляну туда. — шаблонные ответы подходили, пожалуй, лучше всего.

Он кивнул, и мы продолжили движение. Следующий отдел был выполнен из кирпича. Стены его были увешаны непонятными рисунками на полотнах. Рисунки отдаленно напоминали мне здания заводов и жилых домов.

— Это отдел Строительства. Все, пожалуй, и так понятно из названия. Здесь сотрудники занимаются проектировкой, планом размещения и строительством зданий, а также реконструкцией и поддержкой жилых комплексов. Самый скучный отдел башни, ибо даже не они ее построили. Всех бы сжег, если бы они не занимались самой скучной работой в мире.

Наверное, я бы поддержала это высказывание, если бы оно было шуткой. Я не чувствовала в его словах ни нотки иронии. Ему действительно хотелось убить их всех.

— А что на счет отдела связи думаете? — мне стало просто интересно.

— Ваша задача, трактовать слова Часового, поэтому вы — незаменимая часть нашей системы, и вашу работу я считаю хоть сколько-то творческой, хотя, скорее, она является лишь пережевыванием смыслов с исключением низкокачественных факторов речи.

— А вы сами поработали бы в отделе связи?

— Нет. — это все, что он ответил.

— Иногда я вас понимаю.

— Пройдемте лучше дальше, там действительно интересные отделы.

Мы прошли дальше. Следующий коридор, который вырос из темноты на моих глазах, был выполнен из металла, он был холодным, здесь ничем не пахло. Этот отдел будто бы был настолько строг к самому себе и к сотрудникам, что не допускал ничего, кроме дресс-кода этой убийственной симфонии.

— Мой любимый отдел — отдел Опеки, но конкретно это — моя нелюбимая его часть. Силовые структуры, органы безопасности и иже с ними находятся на предпоследнем этаже башни, прямо рядом с кабинетом Часового. Тут же всякие, как я их называю, низшие чины. Юристы, патрульные, дознаватели на рабочих местах и прочие мелкие пешки. Организовали себе пафосный отдел в коридорчике, хотя на самом деле рассматривают мелкие дела, которых уже почти и не осталось.

— И чем же они еще занимаются, помимо этого?

— Вопросы охраны безопасности также попадают под их юрисдикцию, но я сомневаюсь, что после прошлогоднего инцидента на фабрике они смогут вернуть мое доверие.

Я определенно поняла, что он имеет в виду.

— Помню этот случай. Видимо, там действительно работают идиоты, которые не могут объяснить сотрудникам, что не стоит спать на рабочем месте и что работать нужно аккуратно.

— Соглашусь с вами, но их пользу в нашем общем деле отрицать крайне трудно. Они позволяют основному отделу Опеки заниматься действительно важными делами. Вот, к примеру, не так давно мы поймали какого-то пьяницу, который называл себя по имени, а не по номеру. Это могут позволить себе только высшие чины, и то они, скорее, получают прозвища. Как я.

— И как же этот гений себя обозвал? — сказала я с притворным смешком.

— Алекс, он называл себя Алекс. Мы искали его около четырех лет, мы знали, что он промышляет чем-то незаконным. Мы не были уверены, чем конкретно, но теперь мы точно уверены, что отныне он находится в Перевоспитательной, откуда выйдет здоровым членом общества.

Алекс! Господи, нет! И тебя поймали эти ублюдки… Ты держался долго, даже, пожалуй, слишком долго, но не бойся, я найду способ спасти тебя и других.

Я не стала ничего отвечать, и мы просто продолжили путь. Наконец он сказал, что следующий отдел — мой, а дверь перед ним — это как раз комната для совещаний. Он проводил меня и открыл передо мной железную дверь, которая охраняла огромный деревянный стол со стульями, какой-то прожектор и всякие странные штуковины, назначение которых я не понимала… Нет, мне нужна еще одна доза, иначе я тут не выживу. В шприце осталось лекарства буквально на полтора раза. Здесь было достаточно светло, но мне все равно было как-то неуютно. Глаза постоянно бегали в поисках чего-то.

— Кстати, офицер, в конце совещания у меня будет к вам личный разговор. Не обессудьте, это просто необходимость.

Ну все… я могу себя хоронить. Он точно знает, что со мной не все в порядке. Так, стоп. Может, я зря паникую.

— Да, конечно, сэр.

— Рад, что мы нашли общий язык. Занимайте свое место, скоро сюда придут представители других отделов. Если вам не интересна информация, то можете просто посидеть с умным лицом. Лично я не осужу вас.

Я кивнула, села на один из дальних стульев и принялась ждать. Действительно, вскоре сюда пришли безликие манекены в серых одеяниях, отличающиеся лишь медальками и погонами. Они уселись, и началось совещание. Этот тип включил проектор и начал активно жестикулировать, из-за его спины начали появляться какие-то машинки, металлические руки, аналогичные его рукам, также все это представление сопровождалось его томными вдохами и выдохами.

— Доброго времени, дорогие сотрудники башни. Я — глава отдела опеки Дышащий, — Так вот как тебя звать, зараза ты такая. — Подготовил годовой план для отдела. Итак, согласно новому бюджету отдела, выросшему в связи с финансированием…

Я поняла, что ничего, кроме информации о распределении бюджета, я отсюда не вынесу. Я решила подумать о своем, потому что в тот день я вообще не вспоминала ничего. Глаза в стол, пара мгновений, и стол — отныне мой экран воспоминаний.

Самый разгар революции. Почему-то на мне поверх обычной одежды надет красный плащ с мехом. Я стою с пистолетом в руке посреди уничтоженной улицы, которую охраняет народное ополчение. Везде висят флаги с часами, застывшими на отметке в 12 часов, а в воздухе чувствуется запах гари. Дорога состоит из кратеров, которые частично заполнены телами и осколками. Связанные люди сидят на коленях на тротуаре, а рядом стоят люди из ополчения, которые внимательно наблюдают за мной. Я подношу дуло пистолета к голове одного из таких. Он одет в полицейскую форму, такую, какая была еще до Часового, — синяя куртка и легкий бронежилет. Может я смогу прочитать на ней название города? Нет, все смазано, я не запомнила этого.

— Ты гордый? — спрашиваю я.

Это очень непохоже на меня! Нет! Наверное, это просто необходимость.

— А тебе то какое дело, маленькая сучка?! — сказал он, плюнув меня.

Я почувствовала отвращение, и мой палец легко и со злостью нажал на курок. Пуля прилетела этому ублюдку прямо в лоб. Мои ноги в берцовых ботинках по инерции начали вбивать мертвое лицо этого полицейского в пол. Я очень сильно злилась.

— Ебаный ублюдок! Урод! Пидорас! Скажешь это своей мамочке в загробном мире. До нее мы тоже доберемся, если уже не добрались!

Это жестоко! Даже для людей часового… Нет, я точно не играю здесь в театр, это искренние эмоции. После минутного надругательства над мертвецом я подошла к следующему. Это не был офицер полиции, просто лояльный к мэрии гражданин.

— Ты гордый? — я спросила это так, словно ничего не произошло пять секунд назад.

— Нет! Я не гордый! — закричал он что есть мочи.

— Докажи.

Что?! Как он должен это сделать?

— Как?! Как я должен тебе доказать это?

— Ясно, очередной лживый пес.

Я так же спокойно нажала на курок и медленно откинула его ногой, чтобы он упал на землю. Следующим был практически лысый парень. Он был молод, и я вообще я была удивлена, что он тут делает, но я все равно повторила алгоритм.

— Ты гордый?

— Нет. И никогда не буду этого скрывать.

— Докажи.

— Мне не важна история и судьба этого сраного города.

— Тогда что ты делаешь тут, в плену? Если ты тут, то ты воевал за мэрию.

— Они просто предложили мне то, что мне интересно, поэтому если найти это мне поможете вы, то я уничтожу хоть пол города ради этого.

— Ты наемник?

— Нет, я своего рода путешественник и охотник за находками.

— Мать родную продашь ради блестящей побрякушки?

— Если уже не продал. — он сказал это со странной улыбкой.

Я смотрела в эти глаза и действительно не находила в них ни капли самоуважения.

— Развязать его. Опрос временно приостановить, мне нужно поговорить с этим пленным.

Ополченцы срезали веревки с рук этого бедолаги, после чего я приказала ему пройти за мной. Мы зашли в темный переулок и подошли к какому-то разрушенному бару. Я сразу узнала это место! «Вне времени» — паб, в котором мы встретились с Алексом. Тогда он был полуразрушенным куском стены и стульями со столами. Я пригласила этого путешественника присесть за стол. Он не стал отказываться, и мы впервые заговорили неформально.

— Итак, обыватель, я хочу поговорить с тобой по душам, но ты должен прекрасно понимать, что одно неверное движение или лишнее слово приведут к тому, что я прикончу тебя на месте. Договоримся без лжи, ладно?

— Мне лгать незачем. Это глупо. Это прерогатива политиков.

— Рада, что мы нашли общий язык. Итак, что за побрякушку ты ищешь?

— Я ищу оружие, которое, по словам моих предков, способно дать мне несусветные силы в загробном мире.

— Откуда ты родом, раз так говоришь?

— Я из лесных кочевников. Современных. Мы сохранили наши традиции и теперь просто перемещаемся из города в город. Некогда мой дед обладал пистолетом, который мы зовем «Освятитель». Он наделяет душу в загробной жизни такой силой, что она становится богоподобной.

— Ты веришь в загробную жизнь? В рай, в ад и все такое?

В этот момент я показала ему крестик, который прятала ото всех, но он отодвинул мою руку.

— Нет, я не верю в ту ложь, которую исповедуют другие.

Я заинтересовалась и даже приподняла бровь.

— Расскажи же мне, кочевник, сто ждет всех нас после смерти?

— Каждый из нас получит работу в загробном мире, ибо душа наша не способна на удовлетворение без работы. Тот, кто врал, убивал, насиловал или льстил, получит самую грязную, саму унизительную работу в мире, а тот, кто прожил жизнь в подвигах, станет хозяином всего. Я не герой и не собираюсь им стать, но я хочу овладеть загробным миром. С благой целью. Я хочу дать душам что-то новое. Что-то изменить в лучшую сторону в мире загробном.

Он достал и протянул небольшую бумажную карточку, которая была частично обуглена и помята, но ее состояние было хорошим. На ней были написаны слова, похожие на английские, хотя подозреваю, что люди из его рода уже давно говорят на современном английском. На ней было несколько печатей, которые тоже что-то значила, я не знала что. Я дала эту бумажку ему обратно.

— Что это такое? Какой-то документ? — спросила я.

— Это что-то вроде вашего крестика. Эта бумажка причисляет меня к последователям Воркаизма, которые верят в то, о чем я тебе рассказал.

— Понятно. Так, а теперь подробнее по поводу пистолета. Где он находится?

— Я не знаю, но это знает мэрия, именно поэтому я и пошел с ними на сделку. Скорее всего, раз они знают, он находится в чьих-то руках. Вряд ли эти ленивые бюрократы стали бы искать артефакты.

Я согласилась с ним. Стало понятно, что эта вещь для него важнее, чем что-либо еще.

— Вот ты говоришь, что ты хочешь сделать это все из благих намерений, а ты не боишься стать тираном? Душа ведь бессмертна, а значит, что никто тебя не сможет победить и ты вечно будешь править загробным миром.

— Я верю в то, что не стану им. Этого достаточно. Да и зачем мне нужно будет что-то еще, если у меня и так будет абсолютная власть и бессмертие? Надоест — пойду займусь, чем захочу. А вот ты-то, почему ты думаешь, что твой предводитель не станет тираном?

— Я не думаю. Я знаю, что он станет тираном. Я знаю, что он убьет миллионы людей ради своей власти, и я точно знаю, что я бы сделала то же самое!

Нет-нет-нет, я бы так никогда не сделала! Неправда!

— Я не рад за вас, но я рад, что ты хотя бы честна по отношению к себе.

— Тем не менее, я не собираюсь тебя убивать. Мы проливаем нашу кровь, а не кровь кочевников. Тебе стоило бы уехать из города и забыть об этом артефакте навеки, ибо я уверена, что, когда Часовой придет к власти, его просто оставят здесь, а въезд запретят. Береги свою жизнь.

— Жизнь не стоит ничего. Смерть же бесценна.

— Для Часового жизнь и смерть — это родственные понятия. Они не противоположны, а неделимы. Не будет одного — не будет другого.

— Пока что Часовой еще не может диктовать, во что мне верить, а во что — нет. Но после смерти это я буду диктовать каждому из вас, что делать. И не шестьдесят жалких лет, а вечность.

— Так ты хочешь остаться? — я спросила это с насмешкой.

— Ты думаешь, у меня есть выбор? — резко ответил он.

— Что же, раз так, то скажи свое имя. Я хочу знать имя того, кого я не убила. Это своего рода приз, который получает не каждый революционный палач.

— Мое имя — Алекс.

Стоп-стоп, что?! Я уже встречала Алекса?! Почему тогда он не узнал меня? Господи… прошло столько лет. Я же так сильно изменилась, при встрече я уже не была офицером, я была простой рабочей. Так вот зачем Алекс пришел в этот город, и вот почему он не такой. Он не пробудившийся, он никогда и не спал. Я не верю в судьбу, но после таких встреч, может, и поверю. Я не смогла отделаться от этой мысли, и воспоминание оборвалось. Я была ошарашена всем, что увидела. Начиная моими действиями и заканчивая новыми выводами.

Я подняла глаза, и они начали истерично бегать по комнате. Я боролась с паникой. Собрание уже подходило к концу, все что-то обсуждали. Прозвучало шаблонное: «Вопросы?», после чего парочка рук поднялась вверх. Последовало несколько туповатых вопросов, и наконец собрание подошло к концу. После этого воспоминания мне трудно было вернутся в реальность. Тут словно была не я, словно мне приходилось играть в театре или в кино… Я бы хотела когда-нибудь сыграть в фильме, хотя бы и роль случайной прохожей.

— Я прошу всех покинуть зал, за исключением офицера 991.

Я кивнула и подождала на своем месте, пока все остальные выйдут. Дышащий щелкнул пальцем, вероятно, чтобы отключить систему слежки в этой комнате. Он повернулся ко мне спиной и, сложив пальцы треугольником, заговорил томным голосом.

— 991, вы когда-нибудь считали себя человеком? — спросил он, сделав паузу после моего имени.

— Я? Что за глупый вопрос? — возразила я.

— Это не глупый вопрос. Это вопрос, на который следует ответить либо «да», либо «нет». — он посмотрел на меня через плечо и решительно сжал предо мной кулак.

— Ну… мы все люди, поэтому я, наверное, тоже человек. Это же логично, не находите? — я решила строить из себя глупую до конца.

— Нет-нет, 991, вы не поняли. Я имею в виду осознание себя личностью внутри аппарата. Попытки стать самой машиной, попытки захватить власть в свои руки. Было ли у вас такое, 991? — он так активно жестикулировал, пока говорил это, словно был из числа континентальных жителей. Я помню, они такое любят.

— Не было, господин Дышащий. Я всегда находила свое место только в общей картине мира. — я произносила это решительно, но пальцы на ногах крутились в танце от неловкости.

— По моим данным это не так, 1029.

Ебаный твой рот! Ладно. Этого следовало ожидать. Продолжу изображать дурочку, но это вряд ли поможет.

— 1029? Кого вы имеете в виду, сэр. Мой номер 991!

— Хватит себя обманывать, 1029. Этот театр был действительно неплох, но тебя выдал тот факт, что мы не пополняем запас офицеров просто так. На офицеров обучаются в отдельных училищах, которые отправляют приказы нам. Приказа на номер 991 мне лично не поступало, а все бумаги проходят через меня. Иными словами, актер хороший, но спектакль провальный.

Ладно, я знала на что иду. Будем тогда уходить драматично.

— А откуда вы знаете, что актер хороший? Может, актер такой же паршивый, как и спектакль?!

— Нет, поверьте мне, актер замечательный. Я бы сказал, что лучше актера еще поискать. Знаю я это, поверьте, не понаслышке. Вы же, я надеюсь, прекрасно понимаете, что я знаю кое-что о вас, чего не знают многие другие? И если бы я хотел вас убить, то сделал бы это давно. Но это так, для понимания. Это ни к чему ни приведет, и я только раззадорю вас. Мне, конечно, велено всячески подавлять очаги сопротивления, но конкретно ваш случай уникален. От Часового я знаю о вас то, что революцию в вашей в душе нельзя потушить даже обнулением. Вы и в правду просто не можете умереть как личность, поэтому я хочу сыграть с вами в игру. Вы — достойный противник, 1029. И еще опаснее вы будете, когда вспомните все, но я не имею права и не желаю рассказать вам все, как есть. Это не интересно, и меня, скорее всего, убьют. Поэтому сделаем так. Вы отправляетесь заканчивать то, что начали, а я сейчас же отправлюсь писать отчет, что офицер 991 по ошибке не был зарегистрирован, ну а дальше… Я не раскрою ни слова. Вы сами должны понять, как именно вы хотите сыграть свою роль. Мы встретимся еще не раз, мисс 1029, но каждая встреча будет оборачиваться переломным моментом в нашей истории.

— Вы видите будущее?

— Я не вижу будущего, лишь умею хорошо просчитывать события.

— И что? Хотите сказать, что я могу выиграть?

— Я ничего и никогда не раскрываю. Для меня в этом нет смысла, и азарта не прибавляет. Вы же — игрок, 1029. Вас хлебом не корми, а дай рискнуть своим здоровьем ради не пойми чего. Поэтому играйте, 1029. Играйте, словно играете в последний раз.

— Стойте! У меня столько вопросов, я не могу уйти отсюда ни с чем.

Он повернулся ко мне и скрестил пальцы, приготовившись щелкнуть ими.

— Прошу, 1029, не забывайте, что я вам не друг. — с этими словами он щелкнул пальцем, и системы вновь заработали. — Рад был поговорить с вами, 991. А теперь прошу вас, возвращайтесь в отдел.

У меня было столько вопросов! Настолько много, что в моей голове это все просто не укладывалось — столько слов. Мне приходилось спрессовывать их, из-за чего они складывались в непонятные фразы, которые, как горячий воск, лились через решетку в мой и без того травмированный рассудок. Тише… Я должна доиграть свою роль. Представь, что это все театр, 1029, да, это всего лишь сценка, которая вот-вот развалится, как и весь этот гребаный театр, на развалинах которого потом будут выплясывать жюри и ставить мне оценки строго по пятибалльной шкале, но даже после такого перформанса они дадут мне всего по 4.8, потому что я была бледная, как мертвец, в конце выступления. Осталось только разобраться, я главный персонаж или всего лишь массовка?

— Благодарю за беседу, господин Дышащий. — я отдала ему честь, и он ушел.

Я потопала к двери отдела связи. К счастью, он находился буквально в четырех широких шагах от комнаты совещаний. Дышащий пошел в другую сторону, а я вколола себе последнюю дозу «Пентариона». Мой организм не хотел этого, я испытывала отвращение от этого лекарства. Мне пришлось заставить свое тело не отторгать эти химикаты. Наконец заветная дверь прямо предо мной. Я открыла ее, будучи пьяной от лекарства. Здесь располагалась основная связная серверная и военный центр связи. Здесь сидели люди: некоторые передавали сообщения с помощью азбуки Морзе, некоторые что-то чинили, а парочка смотрела на меня очень подозрительно. Я думаю, они знали, что я все понимала, но тоже продолжали играть свою роль. Дальше можно было увидеть стройные ряды столов, за которыми сидели люди в наушниках, которые слушали что-то и постоянно отвечали. Я отвернулась, чтобы не потерять сознание. Я прошла в комнату, на двери которой красовалась табличка: «Системы информирования населения». По дороге ко мне пристала какая-то служанка, настойчиво предлагавшая чаю, но я вежливо отказалась. Для меня был удачен тот факт, что в комнате никого не было. Я подперла дверь ближайшим стулом и принялась искать то, что мне было нужно. Меня окружали панели и какие-то провода. Мне стало так страшно, что никакое успокоительное сейчас мне не помогло бы. Я не умерла бы от этого, но моя жизнь сократилась на несколько лет так точно. Я должна была вспомнить, как я когда-то это делала. Прошу тебя, тело, вспомни хоть что-то. И разум. Разум, ты тоже. Пара волевых усилий — и я справлюсь. Я начала судорожно перебирать провода в поисках нужных мне. Подручными средствами я смогла перерезать провод микрофона, который использовался для рапортов в главный офис. Было очень важно, что именно я буду говорить. Сперва нужно было обдумать это, а потом уже подключать микрофон. Нужно было что-то емкое, что-то, что заставит жителей бросить таблетки на землю и сжечь их, что-то, что пробьет их многолетний барьер из слов, убеждений и стальных взглядов, подкрепленных плетью. Я не верила себе, но я поверила своим губам.

Я подключилась к системам связи города и мой рот пришел в движение. Я почувствовала себя свободной. Я могла позволить себе говорить.

— Граждане! Дорогие друзья! Указ Великого Часового, обязующий вас пить таблетки счастья, — это план по вашей же ликвидации. Наркотик, который подмешивают вам ежедневно, постепенно убивает каждого из вас. Он порождает в вас смерть и ужас, и через некоторое время весь город будет заполнен иссохшими наркоманами, способными лишь двигаться по инерции и жалеть о каждом дне своего существования. Мы должны сбросить с себя кандалы. Выкидывайте таблетки! Уничтожьте эту гадость!

Я услышала, как в отделе связи поднялась паника, они блокировали мой сигнал. Я не успела закончить, но то, что мне удалось спасти людей от верной смерти, придавало мне сил и уверенности. Я почувствовала, как к моему затылку приставили пистолет. Я заметила, что вентиляция слева от меня была откручена. Именно через нее сюда проник агент Опеки. Я знала, что моя выходка это закончится этим, но моя игра все еще не была закончена.

— 991, приказом Часового я вынужден отправить вас в Перевоспитательную. Если вы сейчас же не поднимите руки вверх, я нажму на курок.

Что же, давай поиграем, сукин сын. Еще со времен тренировок с Уинстоном я помню, как можно отобрать оружие у человека, совершив всего лишь отвлекающий маневр.

Я подняла руки.

— То-то же!

Он опустил пистолет и уже замахнулся, чтобы ударить меня по сонной артерии. В это время я перехватила его руку и локтем ударила его по подбородку. Он оказался достаточно крепким, и только сматерился. Он быстро среагировал и ударил меня коленом. Я сжалась и перевела его руку в прямое положение. Я пробила левой рукой в живот, но он выстрелил мне в ногу. Я закричала и отпустила его, прижав рану рукой. Из последних сил я попыталась ударить его по лицу. Он выстоял, хотя был дезориентирован. Я накинулась на него, пыталась свалить с ног, но он приставил к моему животу пистолет и спустил курок еще раз. Из моего рта полилась кровь. Из дыры в животе тоже. Я не нашла в себе сил сопротивляться, я сползла на пол в агонии пыталась и боролась с болевым шоком, чтобы не умереть, хотя сейчас мне это хотелось. Я подняла глаза на него.

— Блядская ты дочь! Почему нельзя просто уже сдохнуть?

— Стреляешь… как сучка! — я сказала это с улыбкой, захлебываясь в крови.

— Скотина ебаная! — Он выстрелил мне в бок. — Получай, тварина! Получай!

Я ощутила дикую боль. Я хотела обматерить его, но не успела — прилетела новая пуля. Я не могла вытерпеть эту боль. Мне становилось легче… Я снова покидала свое тело. Тише, 1029, скоро ты будешь дома. Скоро все будет в порядке. Ты справилась. Ты осмелилась начать дело, которое не начал бы никто в этом мире. Прошу, осталось совсем чуть-чуть… Закрывай глаза… Погружайся в темноту, ей уже не так одиноко, когда ты ее навещаешь…