Приключение в наследство

Кирилл Кащеев, 2013

У сестер Кисоньки и Мурки известная фамилия – Косинские. Их предку посвящены целых пол-абзаца в учебнике истории! Поэтому, когда на форуме потомков знаменитого гетмана появилось объявление о летнем отдыхе, совмещенном с поисками клада Косинского, девочки не смогли пройти мимо. И вот уже сестры знакомятся с другими наследниками, предвкушая лето с легким привкусом азарта, но оказывается, что для некоторых людей клад и в самом деле реален, и эти таинственные некто готовы на все, чтобы убрать конкурентов. Только Кисонька и Мурка не простые девчонки, а детективы из агентства «Белый гусь», и они готовы к любым приключениям!

Глава 3. Катькины кошмары

— Дщерь непокорная, поевшая варенье матери своей, будет ввергнута в геенну огненную! — Куцекрылый черт подхватил Катерину вилами и швырнул в кипящий чан. Над котлом клубился душный пар, а вокруг, покачиваясь в сладком сиропе, варились темно-багряные вишни, и сама Катерина варилась, варилась…

— Дзинь-дилинь-дилинь! — чан с вареньем растаял. Дзинь-дилинь! — Катерина обеими руками обняла подушку, но сон уже свалился с нее вместе с упавшим на пол старым тятькиным тулупом. Хата аж содрогнулась, точно вдалеке пушка бухнула. Катерина села на лавке и с сомнением поглядела на вставший стоймя тулуп, будто спрашивая, не он ли так бабахнул. Тулуп гордо молчал.

— Снова они меня накрыли! Лето на дворе, а у них одно на уме: «цоб дзецько³ не змéрзло»! — передразнила она, отклеивая от груди насквозь мокрую рубаху, и подула себе за пазуху, охлаждая липкую кожу. — Вареное дзецько им больше нравится. Будто я яйцо!

Перекрестилась на украшенные рушником образа (вышитые на рушнике алые петухи смахивали на вареных жаб и висели здесь, чтоб Катерине было стыдно). На сундуке лежала свернутая перина — мама уже встала. Катерина свалила тулуп сверху и распахнула нарядные зеленые ставни. В горницу ворвался прохладный, еще ночной ветерок.

Дзинь-дилинь! — сквозь предрассветную тьму проступил крутой лоб, увенчанный рогами, мягкие черные ноздри, и пестрый коровий бок медленно проплыл вдоль окошка. Корова величественно выступила сквозь распахнутые ворота садыбы⁴, присоединяясь к цеховому стаду. Пастух щелкнул кнутом, погоняя стадо по утоптанной ногами и копытами улице к городскому лужку за Подолом. Лужок давеча потоптал на охоте пан каштелян киевского замка⁵. Весь город знал, что он нарочно — вытопчет пастбище, а потом и купит за бесценок у магистрата. И куда цеховым с коровами? Корова не курица, из рук не выкормишь, вот и придется продавать кормилиц, а молоко от замка покупать.

— У-у, разбойники! — зло бросила Катерина и перетянула рубаху узорчатым пояском с такой силой, будто не сама подпоясывалась, а затягивала веревку на шее каштеляна.

Заплетая косу, она задумчиво разглядывала торчащую из-за печки не слишком чистую пятку:

— Вот и не хочется вовсе, а что ж, так его и оставить?

Высунулась в окошко и, сорвав травинку, приступила к пятке с самым зверским выражением лица.

— Дмитро-шмарогуз, на печке загруз, несите лопату — Дмитра вытягаты! — водя травинкой по пятке, засмеялась Катерина. Пятка брыкнула, целясь девчонке в нос, Катерина предусмотрительно отскочила. Раздался звучный зевок и, выставив попу, с примиста⁶ вылез всклокоченный, будто им трубу прочищали, брат.

— Спать хочу… — он попытался протереть глаза, не открывая их.

— Знамо хочешь — полночи железяками гремел. — сдвинула брови Катерина. — А стража заметит, что у нас ночью огонь жгут, пожара не берегутся, да штраф с мамки стянет?

— Чтоб ты понимала еще! — обиженно пробубнил брат. — То ж немецкий пистоль! Сам пан цехмейстер⁷ разобраться велел, что в нем за хитрость. Да я и ставни закрыл, — явно довольный своей предусмотрительностью, добавил он.

— Вижу я, как ты с пистолем разобрался, — Катерина кивнула на раскиданные по длинному дощатому столу Дмитровы инструменты вперемешку с накладками рукояти, палочками, колесиками, с вечера еще бывшими хитрым немецким пистолем. — Прибирай свои железяки, мамка придет, завтракать будем!

Все так же не открывая глаз, Дмитро принялся складывать разобранный пистоль в тряпицу. Бухнула крышка подпола — старая литвинка Рузя, жившая в семье вдовой сотничихи так давно, что никто уж и не помнил, родня она или наймичка, унесла вниз крынку снятого молока, на сыр. Из сеней вошла мама с кувшином молока. Катерина прижалась лбом к ее плечу и снова метнулась к столу — нарезать толстыми ломтями вчера выпеченный хлеб. Мама тихо рассмеялась, поставила кувшин, ухватила так и замершего с закрытыми глазами и тряпицей железяк в руке Дмитра и усадила к столу.

— Спаси Христос, благословение сему дому и всем его обита-а-ателям! — протянул густой бас, и новопришедший размашисто перекрестился на образа.

— Да ладно вам, пан дьяк, в церкви петь будете, а пока прошу к столу!

— Благодарствую, пани Надия. — Молодой дьяк жил по соседству, но столовался в семье вдовой сотничихи, за что обучал грамоте и счету сперва Дмитра, а теперь и Катерину. Он степенно уселся за стол, наскоро пробормотал молитву. — Ну, благословясь! — и, придерживая бороду ладонью, отхлебнул из кружки жирного молока, заедая толстым ломтем хлеба.

— Что слыхать на Киеве, пан дьяк? — спросила Рузя, будто тот явился не из мазанки, притулившейся у самого плетня садыбы, а по меньшей мере с другого конца города. — Под замком бухало что-то, да потом стихло.

— Спокойно все, пани Рузя! — наскоро дожевывая хлеб, пробормотал дьяк.

— Боязно, пан, бо ци лотры⁸-казаки уже и Фастов взяли, и Белу Церкву, и Переяслав!

— Не лотры, а славные лыцари Войска Запорожского! — звенящим от негодования голосом отчеканила Катерина. — Как наш тато!

— От услыхал бы твой тато, как ты в разговоры взрослых встреваешь, отходил бы недоуздком так, что и сесть бы не смогла! — строго оборвала ее Рузя. — Покойный пан сотник, Царствие ему Небесное, православный казак был! Он бы на землях милостивца нашего, князя Острожского, озоровать не стал! Слыхали, что казаки творили в Переяславе? Хуже татарвы, Езус-Мария-Иосиф! — И обратившись к православным образам, старая Рузя перекрестилась по-католически, слева направо.

— То все ляшские выдумки, чтобы панов казаков да самого пана гетмана Косинского оклеветать! Милостивец ваш князь, хоть и воевода киевский, а на Киев и глаз не кажет! А верхивщину дай, сош плати, подымное давай, жениться и то гроши давай!

— Чего то тебя волнует? Мала ты еще замуж! — притворно всплеснула руками Рузя.

— Известно, как по делу сказать нечего, так сразу — мала! А кто плакал в голос, когда серебщину⁹ отдавали — а замок так и не достроили! — голос Катерины исполнился бесконечного ехидства. — Дмитро от зброярив¹⁰ на строительство ходил — и чего? В покоях пани каштелянши на окна фигурные решетки ставил! Ох уж те решетки защитят, ежели пан гетман Косинский, дай-то бог, порешит Киев взять. И трудиться шибко не придется!

— Та шоб тоби язык колом, глупе дзецько! Только того ляшского гетмана, сына диаволова, нам тут и не хватало!

— Он не ляшский! — Обвинение в принадлежности пана Косинского к ляхам возмутило Катерину сильнее, чем родство с врагом рода человеческого. — Он за волю! А ваш пан князь что доброго сделал? Земли только сбирал — да побольше, побольше! А сынок его, Януш, вовсе чужое отбирать повадился, вот как у пана гетмана Косинского отобрал!

— Ничего, по городам твой ляшский гетман больше награбил! А кто Киев вольным городом учинил? Князь Константин! Кем это самое немецкое право нам дадено? Магдино… магдово…

— Магдебургское¹¹, — с издевательской кротостью напомнила Катерина.

— Я того и выговорить не можу, а понимаю! Та хиба ж без князя наш Дмитро в ученики до цеху попал? Мыкался бы на хуторе десь али на Сечь подался, а руки ж у хлопца золотые!

— До цеху Дмитро попал, бо пану цехмейстеру на лапу сунули! А сколько еще платить придется, чтоб он подмастерьем заделался! Скажите, мама!

— Тут уж пан князь Острожский навряд может быть признан виновным, цех зброярив ему не подвластный, — мягко сказал дьяк, и обе спорщицы, старая и малая, насупившись, принялись яростно пить молоко.

— Замковые берут, чего городским не брать? — пробубнила в кружку неукротимая Катерина.

— «Вместо смирения, простоты и нищеты гордость, хитрость и лихоимство владеет»¹², — печально вздохнул дьяк, и Катерина торжествующе поглядела на Рузю. Та лишь фыркнула в ответ. — Спасибо за хлеб-соль, пани Надия, бежать мне надобно, к заутрене не опоздать. А как повернусь, с панянкой сотникóвной урок и начнем — по той самой «Азбуке Острожской», что ничего доброго не сделавший князь Константин издал.

Дьяк отряхнул хлебные крошки с бороды, поклонился и вышел в сени. Катерина метнулась за ним:

— Пан учитель, вы тоже думаете, неправая я?

— Поговорим, как вернусь. — уклончиво ответил дьяк. — А ясная панянка сотниковна, коли уж задает вопросы, пусть подумает: что доброго сделали пан Косинский и его войско?

— Они сделают! — истово, словно символ веры, сказала Катерина. — Иначе на что оно все?

— Вот то и оно — на что? — задумчиво сказал дьяк. Ясная улыбка промелькнула на молодом лице, и, обходя гогочущих гусей и мечущихся по двору кур, он двинулся к калитке.

Катерина зло перебросила косу с плеча на плечо. Ладно Рузя — старая и ничего не понимает, но пан дьяк человек молодой, книги умные читает… в Острожской типографии изданные. Ну и что, типография? А как шляхтичи киевские, князю подвластные, на фольварках¹³ своих мастерские ставят, а податей не платят и цену сбивают, хотя сами в городе торговать и вовсе права не имеют? А честным цеховым с голоду помирай! Не может такого быть, чтоб пан дьяк был за князя.

— Катерина! Ты меня вовсе не слышишь?

— Пусти рукав, оторвешь, кто пришивать будет? — разозлилась она на брата. — Ты чего тут сидишь? Твоя череда цеховых гусей пасти! Забыл разве? — Катерина поглядела на Дмитра, перебирающего пистоль в тряпице, и ехидно хмыкнула: — И впрямь забыл! Ой, не могу, пан Дмитро думает, он уже подмастерье и гусей ему пасти не надобно! Пан мастер тебе дубинкой напомнит!

— Попаси утром за меня, Катрусь! Не кричи! — оборвал он, прежде, чем Катерина успела высказать все, что она думает о таких предложениях. — Я с пистолем закончу и к тебе прибегу, — и уже прямо в ухо зашептал: — Янко, подмастерье, в странствия уходит, у других мастеров учиться. Пан мастер сказал: ежели я до завтрева с пистолем разберусь, меня на его место возьмет — и никому на лапу давать не придется! — мстительно буркнул он.

Ишь ты, разобиделся! А чего такого — она правду сказала! Чтоб подмастерьем стать, изрядные гроши нужны. Которых у семьи и нет вовсе. А жить-то надо, а подмастерье — не то что ученик. Но не соглашаться же вот так, сразу, а то брат вовсе на шею сядет!

— А я тебе с первых грошей кораллы куплю. — подлестился Дмитро.

— Монисто, — строго сказала Катерина. — И черевички на ярмарке, — и, не дожидаясь согласия — а куда он денется! — выскочила на двор и коротко, по-мальчишечьи свистнула в два пальца.

Раздался гогот, и, бойко переваливаясь, Катеринин любимец, большой белый гусь, выбрался из-за амбара. Две гусыни покорно следовали за своим краснолапым и красноклювым повелителем. Гусь потянул к Катерине длинную шею, она почесала гладкий, покрытый нежным пером лоб. Катерина любила живность — ей бы на хуторе жить, да разве мама с Рузей согласятся: татары, набеги, опасно… Поду-умаешь, жены казацкие живут, и ничего! А эти две в сундук бы ее затолкали и сверху сели, чтоб чего не вышло. А жить когда?

С улицы слышался топот: не иначе кожевники свое стадо гонят, припозднились они нынче…

— Пошли, пошли! — Катерина выдрала тонкую лозину — не для своих гусей, упаси бог, для соседских, свои ее и так слушают. Тихонько посвистела — Белый солидно поковылял к воротам. Маленькое птичье стадо вышло на улицу, Катерина притворила калитку — сейчас по соседям пройдется и…

В слабеньком еще рассвете улица была будто нарисована углем — даже зеленые деревья казались темными. Похожая на черный косой крест фигура замерла в дальнем конце — широко раскинутые руки молодого дьяка словно старались прикрыть Катерину, ее гусей, беленые мазанки под вишневыми деревьями… Грохнули копыта, и темная, как туча, конная масса ворвалась в улочку — проблесками молний сверкнули сабли. Фигура-крест переломилась пополам, как подсеченная серпом соломинка, и осела на утоптанную дорогу. Короткий хриплый крик пронесся над едва проснувшейся улицей… и замерло, застыло, смолкло все. Точно закаменел, растопырив крылья, большой белый гусь. Смолк, как ножом срезанный, звон колодезной цепи на соседнем подворье, оборвалось блеянье козы, утренний скрип колеса и плач младенца. Вжавшаяся в ворота Катерина слышала лишь нарастающий топот и хриплый сап лошадей. Кажущееся сейчас таким маленьким тело дьяка безжизненно, как сверток ткани, перекатывалось под конскими копытами.

«Он без облачения был… Без облачения… — бессмысленно стучало в голове у Катерины. — Они не поняли… они…» Как в забытьи она шагнула вперед… словно еще можно было спасти, помочь, остановить. Белый гусь метнулся наперерез, дико гогоча и взмахивая крыльями. Катерину отбросило к воротам. Конная лава пронеслась мимо — ярко пылали алые навершия казацких шапок, разлетались на ветру откидные рукава кунтушей¹⁴. На краткий миг улочка опустела… И снова в проулок хлынула лава — пешие казаки-сердюки бежали, мерно стуча походными чоботами. Похожие на блины лица с неразличимыми чертами, вислые усы, короткие пики на плечах… Пешее войско ровно и неутомимо следовало за конными — и словно ручейки от стремнины от него откалывались отряды по трое, четверо. Катерина увидела их рядом, совсем близко, один казак крепко и больно схватил ее за плечо.

— Пусти дзецько, лотр поганый! — выметнувшаяся со двора Рузя опустила чугунный котелок на голову сердюку. Казак пошатнулся — шапка с барашковым околышем смягчила удар. Толчок — Рузя отшвырнула Катерину в сторону, девочка упала между отчаянно шипящих гусей. Взметнулась пика — Рузя повисла на острие, словно проколотая сапожным шильцем гусеница. Сердюк легко стряхнул тело старой литвинки с пики, Рузя упала совсем рядом. Катерина на четвереньках метнулась к ней…

С грохотом вылетел засов на воротах и, путаясь в разлетающихся курах, сердюки ринулись во двор.

— Сотник! Мой муж был казацким сотником! — с истошным криком кинулась им навстречу мама.

— Так мы тут теж все казаки! — захохотали ей в ответ и… Катерине показалось, что ее здесь нет. Что она на самом деле крохотный такой человечек, прячущийся в теле большой Катерины, и через ее глаза, как через крепостные бойницы, заглядывающая в мир, которого просто не может быть! В том, наружном мире большой Катерины вислоусый здоровяк схватил маму за руку. Она закричала, вырвалась… Но не пробежала и пары шагов — усач нагнал ее…

— А ну стой! — здоровенный, как тыква с огорода, кулак врезался вырывающейся женщине в висок. Мамин крик оборвался. Словно враз лишившееся костей тело осело наземь. Мамины волосы безжизненно рассыпались в пыли.

— Ох ты ж сатана! — казак остановился, растерянно поглядывая то на свой пудовый кулак, то на распростертую у его ног женщину.

— Мама-а-а! — отчаянно закричала та, большая Катерина, сквозь которую в мир выглядывала маленькая, и кинулась вперед. Сухонькая старушечья ручка сомкнулась у нее на щиколотке, заставив со всего маху грохнуться на дорогу. И от удара Катерина большая, та, что снаружи, и маленькая, которая внутри, снова слились в одно целое. Девочка приподнялась на локтях: там, на дворе ее родного дома, неподвижно, не шевелясь, лежала мама — с белым, мертвым лицом.

— Хоть девку не упустите! — хрипло заорал усач.

— Та бежи ж, дурне дзецько! — прокричала Рузя, и кровь выплеснулась у нее изо рта. Старая литвинка свернулась на дороге клубком, прижимая ладони к животу.

— А ну стой, девка! — Двое сердюков бежали к ней. Окошко такой знакомой, такой родной горницы распахнулось — и грянул выстрел. Догоняющий их усач скорчился, хватаясь за пробитое плечо. Сердюки остановились, с беспокойством оглядываясь на товарища. Из окошка хаты вился дымок пистолетного выстрела.

«Дмитро собрал пистоль», — промелькнуло в голове у Катерины, а ноги уже несли вверх по улице.

— Охрима подстрелили! До хаты, хватайте кто там!

— Дмитро! — на бегу взвыла Катерина, но не остановилась и не оглянулась.

— Девку ловите! — За спиной тяжело забухали шаги — за ней погнались. И тут же громкое шипение, гогот, удары крыльев — и человеческий крик боли. — Ах ты ж гусак поганый!

Будто ветер дунул Катерине в ноги — только подол рубахи развевался и, точно подгоняя, шлепала между лопатками коса.

— Стой, тварюка мала, хуже будет! — шаги были уже близко, ее нагоняли.

Катерина бежала кривыми проулками Подола. Высоко на горе пылал замок — словно свеча, озаряющая последним, пекельным светом разоряемый город. Искрами к рассветным небесам взвилось подворье кожевников — остро несло горелой кожей, от брызг жира на соломенных стрехах окрестных хат робко расцветали первые желтенькие лепестки огня… и хаты вспыхивали одна за другой — улицы разгорались, и рассвет тоже, золотистый солнечный свет смешивался с желтым, и черный дым поднимался к свеженьким, радостным июньским небесам. Истошно кричали женщины, но почти нигде не дрались — Киев не сопротивлялся, застыв в ужасе и оцепенении. Только из одного подворья выскочил здоровенный парень со слишком коротким для него клинком в руках…

— Янко! Янко! — из последних сил закричала Катерина, узнав подмастерье Дмитрова цеха. — Спаси! — Она с размаху врезалась в парня, вцепилась в подол его рубахи. Ее ухватили за шкирку, как щенка, подмастерье швырнул ее себе за спину.

— Беги! Що духу! — рыкнул он, бросаясь навстречу преследователям.

Катерина побежала, снова. Лязг стали за спиной заставил ее оглянуться — увидеть как острие казацкой сабли выходит из спины Янко. Глухо вскрикнув, она из последних сил ринулась вперед, проскочила мимо горящей телеги с сеном и вырвалась на Магистратскую площадь. По площади сновали казаки, стаскивая добро из богатых домов к ногам ангела над городским колодцем. Небрежно, словно очередной тюк, на кучу добычи швырнули скрученную по рукам и ногам молоденькую шляхтянку в изодранной ночной сорочке. Лицо ангела осталось безмятежным.

Широко растопырив руки, точно курицу ловил, молодой казак кинулся Катерине наперерез. Девчонка вильнула, прыгнула вперед — и с разбегу зацепилась за лежащее на площади тело в богатых одеждах. Кубарем покатилась, вскочила, постанывая от боли в разбитых коленках… Ее схватили за косу, рывком подняли над землей. От лютой боли Катерина взвыла, слезы брызнули из глаз — ей казалось, что натянувшаяся до предела кожа сейчас просто сорвется с головы, обнажая окровавленный череп.

— Ах ты ж… — сквозь пляшущий перед глазами туман проступило искаженное злостью усатое лицо. Удар вышиб из Катерины дух, заставив закачаться точно груша на ветке. Сквозь гул в ушах накатывали крики:

— Слава гетману! Слава!

Катерина всей тяжестью свалилась на землю — поймавший ее усач тоже орал, потрясая саблей и не забывая другой рукой придерживать за косу свою пленницу. Гнедой конь с породистой «щучьей» мордой переступал тонкими сильными ногами, пробираясь меж трупами и грудами добычи. В седле, круто подбоченившись, возвышался пан в казацкой бараньей шапке, из-под которой торчал длинный польский чуб, и в роскошном аксамитовом кунтуше со смарагдовыми пуговицами. Битые черепки хрустели под копытами его коня. Навстречу, спотыкаясь и чуть не падая, ковылял городской войт¹⁵ в лучшем своем кафтане, накинутом прямо на исподнюю рубаху.

— За что таковое разорение, пан гетман Косинский? — останавливаясь в нескольких шагах от коня и не смея поднять глаз на всадника, пробормотал войт. — Какая вина наша перед славным лыцарством запорожским? Или ж мы не православные?

«Косинский… — застучало в голове у Катерины. — Это он, он поможет!» — она отчаянно рванулась. Коса натянулась как струна — и выскользнула из кулака ее поимщика.

— Стой, куда?

Но Катерина уже повисла на гетманском стремени:

— Пан гетман! Пан! Мы — казацкого роду, тятя… сотником… Мамка, братик! Во имя Бога, пан гетман, спасите! Мы за вас! За вас!

Гетман Косинский опустил глаза, увидел поднятое к нему залитое слезами девчоночье лицо и брезгливо шевельнул сафьяновым сапогом:

— Здесь нет никого «за нас». Нет казацкого роду. — Он возвысил и без того сильный, с лязгающим польским акцентом голос так, чтоб слышно было по всей площади. — Проклятые Острожские — предатели казачества, и все, кто им служит — суть здрайцы¹⁶ безбожные! Верно я говорю, братья-казаки?

— Слава гетману! — орали вокруг.

— А кто хочет от предательского клейма обелиться — присягайте на верность мне! И лыцарству запорожскому, — торопливо добавил гетман.

— Пан гетман, как можно? Князь Константин, воевода наш, не простит! — испуганно забормотал войт.

— Не того боишься, войт киевский! — мрачно усмехнулся всадник и небрежно махнул унизанной перстнями рукою. — Повесить!

— Да как же? Да за что, пан гетман?! — Войт рухнул на колени, но его, воющего от ужаса и причитающего, подхватили под руки и поволокли. Веревку перекинули через вывеску корчмы миг — и рядом со свисающей на цепях бочкой закачалось длинное тело. Ломкая в свете пожара тень дернулась раз, другой и затихла.

Гетман тронул коня… так и не расцепившая сведенных ужасом пальцев Катерина поволоклась за стременем.

— Отцепите же ее! — бросил в пространство гетман. Сильные руки ухватили Катерину за локти, и грубый голос с извиняющимися интонациями забормотал:

— Прощенья просим, пан гетман, вырвалась, такая шустрая!

— Девку — к остальной добыче! — жестко скомандовал гетман, кивая на возы, куда уже деловито принялись сгружать добро. Затрещала, отламываясь, дверца расписного комодика. Хрустели под сапогами черепки простых глиняных мисок и бесценных ваз веницейского стекла. — А то знаю я вас! — многозначительно погрозил хлыстом гетман и тронул коня.

«Мы — добыча. Я, Дмитро, Рузя… Мама… Предатели, здрайцы безбожные… Потому что иначе мы не были бы добычей!» — вдруг поняла Катерина.

— Пошла! — за скрученные руки ее поволокли к возам. Она яростно брыкнулась… видно, попала, ее пленитель зашипел от боли:

— Побрыкайся мне! — громадный кулак взвился над головой, и Катерина рухнула у колеса.

Примечания

3

Дзяцько — дитятко.

4

Садыба — усадьба. В том числе и небольшие городские усадьбы, включающие жилой дом, хозпостройки и некоторое количество пригодной для содержания в городе живности.

5

Каштелян — знатный шляхтич, управитель замка, поставленный королем или князем-воеводой.

6

Примист — полка между печью и стеной, днем используется для хозяйственных нужд, а ночью как спальное место.

7

Цейхместер — глава цеха, объединяющего ремесленников одной «профессии».

8

разбойники

9

Верховщина — подать от самого города, сош — налог на каждого жителя города, подымное — налог от «дыма», т.е. с жилого дома, серебщина — военный налог.

10

Зброяры — цех оружейников.

11

Право средневековых городов на самоуправление.

12

Иван Вишенский (между 1545–1550 — после 1620) — православный монах, духовный писатель, публицист в «Тобе, в земли, зовемой Полской, мешкаючому всякого возраста, стану и преложенства народу, рускому, литовскому и лядскому, в разделеных сектах и верах розмаитых, сей глас в слух да достиже»

13

Фольварк — панская усадьба. Мастерские фольварков не облагались налогом, а значит их продукция была дешевле городских.

14

Кунтуш — старинная польская и украинская верхняя одежда с прорезями на рукавах. Часто одевался на жупан и был характерной приметой состоятельных и знатных людей.

15

Войт — глава магистрата, городского самоуправления, в городах, имеющих магдебургское право.

16

Здрайцы — предатели.