Империя Машин: Старый Свет

Кирилл Вячеславович Кянганен

История повествует о темных веках империи, сочетающей достижения технического прогресса с изощренной системой контроля за сознанием людей. Блага цивилизации принадлежат центру. Остальная зона относится к периферии, куда ссылают неудобных горожан, и тех, кто не разделяет стремлений по переделу мира. Главный герой – армейский офицер, свято верящий в идеи эволюции и всеобщего империализма. Но как его убеждения справятся с близящейся войной, развалом семьи, гибелью товарищей и последующим забвением? Книга содержит нецензурную брань.

Глава — 3 —

Поезд несся по рельсам, перемахивая низенькие мосты. Одноэтажные дома располагались все кучнее и ближе к путям. Дион видел двигающиеся силуэты в окнах, различал мебель, настенные ковры. Сотни рабочих плелись в город на заработки. Их лица были задраны вверх, точно в предвкушении какой-то значимой церемонии. В отличие от протестующих беспризорников их труд не был бессмысленным. Они знали, на что идут и куда. В случайном жесте, оброненном слове, искрометном взгляде скользила идея, проницательная готовность осуществить любую волю. «Такие люди и двигают колесо, пока отдельные умники не посеют смуту и пустят поезд прогресса под откос» — подумал Дион. Его ладони легли на перила, впитывая прохладу и случайно коснулись женского бедра.

К сожалению, многие горожане не различали, кому служить, кому «продавать» свой труд, доверять капитал. И шли туда, где больше платят. Тягучие, неповоротливые слоны, упитанные напряжением. Они затянулись точно живые болты, работая за чью-то волю, чей-то подъем. Одно не напрасно — сплошными усилиями трудяг из грандиозных человеческих творений вытравлена презренная тень сомнения. «Жаль, им не доставало вдохновения. Того, что оживит камень, преобразит округу не как предметы на плоскости, а ввысь, в бесконечное небо, куда вечно устремлен порыв гордого, уважаемого человека. О нет, местные плелись, тащили пожитки, берегли мелочь. Их цель, пусть и заслуженная, но крайне невзрачная», — подумал Дион, созерцая угловатые строения. Он удивился, что лишь сейчас придал значение последнему слову. Типичным горожанам чужды хлопоты, опека, присмотр за товарищами. Им надобно обхаживать территорию. Не побеждать, но постепенно отхватывать свой кусочек и бегло скрываться в привычном леске аки звери. «Мы — другие», — подумал он с превосходством. Горожане ведут схожий образ существования, впрочем, в их треволнениях нет… Глубины? Какое странное слово. В глубине можешь утонуть, она в праве выбросить на любой отвал, без отчета и оправдания. Диона пронзила догадка. «Без запала, без жажды, голые, голодные… не то! Алчные до пресыщения!». Их цель — стремление без конечного умысла, спектакль, заклинившая постановка. Их рвения — сменяющие друг друга акты, а отдых — короткий антракт в наигранной атмосфере любви и праздности. «Мы меняли окружение, страданием выкупали свободу! Ревностным отношением к делу землю облагородили». Едва он додумал последнее предложение, как испытал жгучую ненависть. Они не готовы на жертвы, их самоотдача — не осознана. Руководящая идея отсутствует. «Зато в наличии мальчишеский задор и вера… во что?». Изнутри город пуст. Его не поддерживают столпы товарищества, дружбы, верности, закона и долга. Поэтому за общей яркостью, деланной уверенностью, манере обрывать собеседника и снисходительно обсуждать «приезжих», Дион замечал довлеющую над улицами скуку.

Вот вагон обдало паром, и поезд, окруженный смогом, влетел на станцию. Перрон встретил пассажиров ярким светом газовых фонарей. Раскрылись ворота и в нос ударил острый запах специй. «Уступишь даме?» — высунулась из-за плеча Катрин, и они вместе сошли с поезда, ступив на оживленные бульвары, изнуренные жарой. Плотное месиво тел обволокло новоприбывших. Везде мельтешили головы: седые, лысые, остриженные, обильные гнезда. Тела — неразрывные, единые, утюжили взад-вперед. Собирались вокруг дымящихся обеден, где подавали супницы. Разливали кипящее варево, по стаканам — свежее вино. Выстраивались в павильоны, боролись на открытой арене, ремонтировали мастерскую. Их повседневные движения выражали культуру, особенности здешнего уклада, суммируясь в мир. Мир, нагруженный кирпичными домами, промышленностью, триумфальными арками, дирижаблями и подобием независимости. В действительности же каждый был связан со всем и ничего не представлял в отдельности. Спрессованные по интересам, профессиям, склонностям, они грудились подле себе подобных. Каждая группа сохраняла некоторую дистанцию, отгороженность, которая плавно перетекала в сотрудничество. Так называемый «союз по необходимости». Их отдельные действия соединялись в целостную функцию, а усилия — направлялись в полезное предприятие. При этом, как виделось Диону, местным нечем гордится, нет повода, мотива для роста, продвижения. Ни памятников, ни святынь, ни идей. Все замерло в блеклом и отрывистом «скука». Уже за первым поворотом кирпичные дома заселились увеселительными заведениями, тавернами, гостиницами, концертными залами, открытыми стойками с выпивкой, звериными клетками. Очереди тянулись с противоположного конца улицы, где заканчивался рабочий квартал. Они не могли противопоставить себя потреблению. Они поглощали все, включая окружные поселения. Они дышали, они соблюдали, они соответствовали. Словно задачей этой гигантской машины под названием Город было: переработка всех согласных и несогласных в отходы и топливо для его дальнейшей деятельности, расширения и развития. Промышленные щупальца этого единого механизированного организма стремились объять и вместить в себя все постороннее, захватив при этом как можно больше территории. «Мы так за еду очереди отстаивали, а они — развлечения! Ха!». Как люди не замечали этой безвкусицы? «Пусть хоть так… Коли сами неспособны, хотя бы наследуют идею Города» — вспомнил офицер рассуждения корректоров.

За стеклянной витриной кружились дамы напоказ. Они смерили поступивших взглядом, одна процедила: «рванина!», и танцовщицы потеряли всякий интерес к присутствующим. Увидев полуобнаженных девиц, Катрин смущенно потянула Диона в ином направлении. Торговые витрины прикрывали искусственные навесы. Сами улицы, обширные в полноте, затоплялись блеском песчаника. Из отдушин доносился пресный запах вперемешку с разогретым маслом. За низенькими павильонами полукругом мостились антикварные лавки. Девушка попросила подождать снаружи и зашла внутрь. Дион решил пройтись по улице и на пересечении двух дорог увидел представление пожирателей огня. Они искусно орудовали инструментами и, казалось, контролировали непредсказуемые всполохи пламени. Офицер так увлекся зрелищем покорения бунтующей стихии, что позабыл, как пролетел час. «Ну и ну» — подивился он собственной безрассудности.

Тем временем Катрин выбежала в слезах. Она не сразу заметила своего спутника неподалеку, и металась по округе, потерянная и подавленная. Наталкиваясь на неприветливые лица прохожих. Но, вот, девушка обуздала себя и разглядела офицера в толпе зрителей. «Пойдем» — попросила она тихо за ухом. Дион повернулся и заметил на ее груди влажный след. «Извини, отвлекся. Тебя обидели?» — уточнил он, расправляя плечи. «Тебе мерещится». «И все же» — он нежно взял ее под локоть. «Хватит, отстань!» — Катрин выдернула руку, однако, он настаивал и медленно уводил ее от народа. «Упертый баран!» — выкрикнула девушка… и поддалась. «Фамильная реликвия… Так, мелкая побрякушка, — сказала она, нервно теребя волосы, — бабка сдала из-за долгов, я вот хотела вернуть. Оказалось, хозяин сбагрил ее куда подальше, едва предложили доплатить». «Он нарушил условия договора?». «Не беда, приобрету новую. В соседней лавке их тысячи». Она утерла нос. «Давай, закончим» — предложила девушка, но Дион уже толкнул дверь и вошел внутрь. Один. Девушка встала поодаль, вглядываясь в мутное стекло. Из помещения донеслась ругань, затем что-то брякнуло, брань повторилась, после — тишина, и Дион выходит наружу, довольный собой. «К заре управится». «Ты ему угрожал?». «Показал офицерскую карточку и пообещал проверить лавочку на подпольную торговлю». Катрин скромно улыбнулась. «Спасибо, для меня очень важна эта… безделушка».

Солнце плавно перетекало зенит, обливая мглистые облака и широкие проспекты. Пекло достигло высшей точки. Люди бросали работу, чтобы укрыться от лютого зноя. Улицы незаметно охватывал застой. Сгущенный воздух обжигал ноздри. Плавился камень. У фасадов валялись бесхозные вещи: чьи-то метлы, канистры, свернутые на спинках стульев пиджаки, сумки. Внешние кофейни прятались под светоотражающими навесами. Покатые крыши защищали водостоки, но этих мер было недостаточно для сохранения влаги. Те, кто поотважнее, раздевались по пояс и шныряли по улицам голышом. Другие мялись под карнизами, остальные или обреченно толклись на пути, или молча терпели духоту и жажду.

«Плохо переношу жару», — произнесла Катрин, покачиваясь на ногах. Дион мигом забрал ее багаж и стиснул девичью руку, врываясь в запруженную улицу. Холодная ладонь в летний день удивляла. «Похоже, она действительно мерзла», — подумал офицер, глядя на то, как по ее оголившимся плечам бегают мурашки.

Несмотря на жгучий день, периодически город осыпали лавины холода. Сквозняк прогуливался по улицам, сотрясая и без того измученных прохожих. «Погода лукавит» — произнес кто-то со второго этажа. Теплая хватка Диона влекла обессиленную девушку. Обычно она — неприхотливый человек, и без труда справлялась с южным климатом, но текущий час был на редкость не таким. Сам воздух казался сотворенным из горячего песка. А еще дым: едкий и пылкий, непрерывно сочащийся из труб.

Позади сработал громкоговоритель, оповестивший о приближении подвижного состава. «Куда мы идем?». «Не хочу злоупотреблять местным гостеприимством» — тактично ответил Дион, но девушка раскусила его намерения и ответила резким «нет», упрямо следуя по иному маршруту. «Ценю заботу. Но! Я наотрез отказываюсь быть вашей куклой». «И в помине не было» — удивился он, защищаясь. «Не важно. А пока — умерь снобизм, люди не любят угрюмости, и еще — я проголодалась». «Куда мы?». «На базарную площадь. Хочу примерить наряды, и себе — сапоги новые, или ты предпочитаешь рванье?». «Острый язык». «Не обижайся за прямоту, люди не обязаны отвечать твоим воззрениям. Не в этом ли прелесть: знать, что далеко не все зависит от тебя? События произвольны и мы — случайны». Дион отрицательно покачал головой. Он не разделял «фаталистические нотки», и в строю наказывал за подобные предубеждения. А тут — девушка, миловидное создание, обыгрывает его в слова. Легкое раздражение пронеслось по коже, покалывая горло. Вот они миновали квартал и заскочили в тесную арку. Девушка толкнула калитку и поспешила по ступеням наверх. Рынок располагался на возвышенности, окруженный бордовыми черепичными крышами, и каменным декоративным заборчиком со стороны реки. Там же находились каменные скамьи, с которых жители облокачивались на ограду и следили за въездной площадью.

Катрин подошла к ближайшему прилавку, любопытствующе разглядывая наряды. «Как тебе? — показала она синее платье с открытыми плечами, и вздохнула — жаль, носить негде». «Не всю же жизнь обитать в…». «Люди разные» — оборвала она его, уже приглядываясь к следующей вещице.

Возле входа висели материалы для пошива. Дион потрогал ткань. На ощупь — приятные, не то, что армейские койки. «Мягкая…» — донесся мужской голос, ласкающий материю. И снова Дион воспылал гневом. «Шелк — прелестно! а тот вельветовый атлас, бязь, вон, правее! Аффское сукно…». Он оглянулся, чтобы увидеть говорившего. Не мужское дело — разбираться в сортах… — и обомлел, увидев ухоженные, вычесанные волосы, аккуратно подстриженные ногти, гладкие ноги в коротких набивных штанах, и завершало все — объемистое, несуразное тельце. Рядом горланил не менее «причудливый» тип. Волосы, остриженные в чуб. С живота его свисал… не меч, а карман, откуда он доставал еду, постоянно что-то жуя. Рядом в тонком, полупрозрачном сарафане разгуливала молодая особа, казалось, нарочито выставляя талию и бедра напоказ. «Вот во что выродились изнеженные комфортом мужчинки да девочки, не заставшие суровые времена, закаляющие характер. Многие из них — переселенцы, работающие по найму, пришедшие на всё готовое», — подумал Дион, желая как можно скорее взять под руку Катрин и вывести из всей этой несобранности и безобразия, но невольно загляделся на просвечивающее тело, проводив взглядом походку юной дамы. Катрин заметила его увлечение и фыркнула, приглаживая волосы. А Дион… скорее бы проспорил сотню монет, чем признался, что испытал некоторое удовольствие от созерцания окружностей случайной гостьи. Девушка попросила его подержать платья, и, когда их собралась целая гора, переоделась в дорожную форму и шепнула: «оставлю вас с ней наедине». «Эй, погоди!», — вскричал Дион, но дорогу к выходу преградила пара громил. «Вещи положи», — требовательно сказал хозяин из-за лавки, и, пока Дион разгребал белье, Катрин скрылась из виду.

Он выбежал на улицу, озираясь. Ни души. «Хороша, чертовка! Обвела, как дурака! И из-за чего? Зада той блондинки?». Раздался предупредительный гудок, и на небе со стороны вокзала всплыло чернильное облако. «Так, соображай! На поезд ей еще рано… Может, в центр?». Он двинулся вдоль префектуры. Слева башенные часы накладывали на город огромную тень. Девочки несли плетеные корзины, мужчины разгружали обоз, таская мешки на рынок. Дома шли рядами, отделяясь друг от друга грунтовыми переходами. Когда офицер практически пересек район, из узкого проулка донеслось гоготание. Дион прислушался: «„Вступайте в наши ряды!“ — ха!». «Проиграли войну, остолопы! Мы не горим за вас расплачиваться!». Он сделал осторожный шаг, свернув с дороги и увидел группу молодых парней. Сверху реет государственный флаг, и, словно в насмешку снизу у здания сидели они, на ржавых цистернах, и обливались спиртом. «Паскудники!». По ленточкам на плече Дион определил призывников. Они осмеивали ближайшую военную кампанию. Пройти мимо? — подумалось ему на мгновение, но затем он вспомнил, как его одурачила девушка. «Нельзя спускать клевету с рук».

— Значит, пьянствуем под триумфальной аркой! — громко заявил офицер, подходя к группе.

— У нас праздник освобождения!

— Рассредоточься по команде! Живо!

Призывники ошалело уставились на солдата. Тот, что повыше шагнул вперед

— Ща всеку.

Но Дион перехватил удар и вывихнул нападающему кисть

— Вижу добровольцев в армию! Где паспорта? Всех запишем!

И тут нарушители быстро разбежались по подвалам. «Еще не хватало вылавливать вас, как мышей». Он чуял трусов за версту. Дион поднял брошенные плащи и осмотрел документы. Он уже планировал закругляться, как вдруг в переулок вернулись только что «выбывшие» рекруты. С подкреплением. «Отлично! Всех посажу на поезд!» — проревел Дион, приближаясь и тыча в грудь юнца, но тяжелая рука оттолкнула его назад. «Слышал приказ, — отозвался жилистый мужик в сером комбинезоне, — освободить бездарей от службы, — разминая костяшки пальцев». Дион явно был в меньшинстве. Он не ожидал, что на помощь «нарушителям» придут горняки. «Я киркой взмахну — башку снесу стрелковой крысе». Глаза рудокопа налились кровью, щелкали желваки. «На наших рыпнешься, в могилу укопаем, — прибавил товарищ, — раз с подростками смел, то и с серьезными людьми обсудишь, — призывно поманил он офицера в закоулок». Дион не сдвинулся с места. «Ну что, консерва: протухла?» — посмеивались собравшиеся. От гнева офицер не смог выдавить из себя слова. Бараны! Все ждали войну, но никто не верил в нее до последнего. Позвать стражу? Не сработает. Горняки были нацелены решительно и не сдрейфили, когда поблизости появился военный отряд. Но вот, из окон на головы посыпался град камней: «Вон отсюда! Прочь!» — кричали жители. И люди «мирно» разошлись.

Ощупывая ушибленную голову, Дион перевел дух. Он не собирался умирать сегодня и был благодарен неизвестным спасителям, раздраженным громкими воплями. «Консерва» — так в народе выражались про консервативные слои, поддерживающие действующую власть за пределами столицы. «Консерва… Тот, кто ни разу не отказывался от войны? Кто не чесал языком где ни попадя?!».

Он отряхнулся, сбрасывая пыль, и заглянул в ближайший подвал дабы передохнуть от зноя. Наклонившись, офицер отворил вторые створки и спустился в полумрак, готовя хозяину пятак монет. «Есть сонтейвцы, готовые сражаться. Там — наверху. Вы обязаны быть с ними!» — полуголый мужчина смотрел на хозяев подвала и неторопливо натягивал рубаху. «Уходите, вон! Вон! — кричит женщина, прижимая младенца, — вы развязали войну, а теперь — по вашей милости, нас уничтожат, как сообщников!». «Дайте отоспаться и не бурчите. Когда объявятся ваши друзья c Рокмейнселла, мы сдадимся, а пока — предпочитаю здоровый сон…». «Война проиграна, мы неделями без сна, без еды, прячемся на дне города… Нас за людей не считают!». Мужчина, зевая, ложится на тюфяк, продолжая начесывать бородку. «Пошевеливайтесь, стража в округе» — шипит хозяин. Женщина роется в мешках. Из дальнего угла раздается знакомый голос. «Катрин?» — приободрился Дион. «Тут посторонний!» — взвыла женщина, среагировав на шаги. Выныривает хозяин, красный от гнева. Вооруженный плетью, он замахивается на офицера. «Кыш, пройдоха!». «Он из них, — шепчет женщина, — нас расстреляют, расстреляют!» — закатывается она в истерике. Мужчина отрывается от бритья и недобро поглядывает на прибывшего. Муж тянет жену, чтобы скорее ретироваться через запасной ход. Остальные застыли и наблюдают. Будто кипучая жизнь замерла, в ожидании. И сам подвал — симптом ее разложения. Наконец, глаза офицера приспособились к темноте. Дион с отвращением смотрел на это мрачное сборище пропавших людей, смирившихся с существованием в погребе. «Чего тебе? — мычит сонтейвец, пряча в рукаве бритву, — вы то при любом режиме приплясываете». Дион шагает вперед, пустынник проводит обманку и отбрасывает офицера назад. Он встает и снова вперед — принимать удары, пока тот не выдыхается. Тогда офицер, ощутив перевес, рывком вырывается из заросших, неухоженных рук, валит махину на земь и бьет по лицу, уничтожая бесстрастные глаза. «Дион, угомонись!» — отрывает его девушка. Сплевывая зубы, сонтейвец смеется: «Школяр подзаборный! На калеку нападаешь, а от войны — убегаешь!». Из легких врага вырывается размашистый свист. Офицер ощущает жар на щеке — пустынник располосовал ему кожу. «К стенке приставить за…» — начал Дион, но Катрин силком отвела его в сторону. «Прекрати! Он — друг», — решительно произнесла девушка. «Тот, кто воевал «по ту сторону», насиловал, убивал?». «Вы — первые начали наступление, — прокряхтел мужчина, — отняли нашу землю два века назад. Сейчас мы отбивали свое». «Свое? Не совет ли вашей страны сдал прибрежные территории?». «Они не записывались в рабство, — встряла Катрин, — просьба о помощи — не знак подчинения». «Сотни лет… это наша территория, наши родичи возделывали ее и заботились о земле. И не подвывали, когда наступали холода, а потом пришли вы — прогнали наших врагов — за то благодарны, а затем — и нас всех выселили в горы. Мы так и сидели бы по вершинам, но природа распорядилась иначе, отрезав нас от континента». Дион обернулся, ощущая обострившуюся неприязнь. «И с ними ты делишь еду, кров. Может и ложе?!» — заканчивая Дион уже пожалел о вырвавшихся словах, он неловко скомкал обрывок фразы. А Катрин покраснела от злости: «Не равняй меня с вещью». «Отличный ухажер. И в обиду не даст, и сам опустит» — засмеялся сонтейвец. Тут девушка взмолилась: «пожалуйста, перестаньте!», и все, нехотя, утихли. Дион попросил воды. Посидел на старой скамье, остужая нервы. Поискал девушку глазами и примирительно улыбнулся. «Чего ты забыла в подвале?». «Навещаю брата». Она нагнулась у порога и проводила офицера в соседнее помещение.

Бледнолицый, облегающий кожу скелет лежал на рваном матраце, со всех сторон обложенный компрессами. «Этот тоже из твоих негодяев?» — спросила девушка. «Я его не знаю». «Так вот, он против власти. И он — моя родная кровь». Молодой человек лежал в беспамятстве, распластанный на грязных подушках. Каждые две минуты девушка обтирала его тело водой. «Мой маленький поэт», — она с нежностью поправила волосы на его щеке. В каждом ее жесте сквозила предельная чуткость и ласка. Катрин дождалась, пока дыхание брата выровняется и тихо заговорила:

— Отец прогнал его из дому, едва он отказался участвовать в семейном хозяйстве. Его не интересовала торговля. Как и ты, он был влюблен в искусство, а отец ненавидел не денежные профессии.

— Я бы тоже предпочел, чтобы он достиг реального преимущества.

— Возможно, — ответила Катрин.

— Ты меня порицаешь? Отец взвалил его себе на плечи, обеспечивал…

— Не надо было делать ребенка из прихоти, — отвернулась девушка, — их никто не понуждал заниматься любовью и плодить нелюбимых детей.

— Он дорог тебе?

— Он единственный, кто поддерживал меня, когда все отворачивались. Несмотря ни на что. Даже, если ему влетало… А это было частенько.

— И почему же он оказался в больнице?

— Богатое воображение. Врачи посчитали, что он на грани сумасшествия, и заперли его в доме милосердия.

— А отец?

— Он был рад такому исходу событий. Наследником может быть только дееспособный. Сынка с легкой руки папеньки признали несостоятельным. Он сам подписал документ о его выходках на дому… Я узнала об этом, когда было слишком поздно. Неделю прогуляла с подругами. С тех пор, сторонюсь женского общества.

— Считаешь себя виноватой?

— Его ведь обманули! Привезли на слушание стихов, а он оказался в сумасшедшем доме! Помню, как навещала его весной… Он совсем изменился, не говорит, почти не ест, каменное лицо, постоянно обращённое в окно. Это ужасно, из него словно выжали жизнь и бросили на самотёк.

— Может… Он правда болен?

— Ты его не знал! Я росла рядом, ухаживала за младшим братом, а он — не я, как положено, — был опорой, моим домом. Раньше он любил петь, а теперь… Не выносит посторонних звуков. Я принесла его любимое произведение, мы попробовали сыграть… Его коробило от шума, а потом он убежал.

— А мать?

— Она знала — это не к добру, но дала согласие на его заточение. Без сопротивления, будто речь шла о выносе мусора. Она отказалась от родного сына.

— Но не от тебя.

— Конечно. Я была их любимицей, но увидела к чему приводят мечты… когда из ребенка пытаются вылепить чью-то фантазию. Меня почти не трогали, ведь я не выделялась особыми талантами… Зато, едва они заметили, что «их маленькое чудо» самостоятельно освоило счеты, тут же возгордились и… В общем, брата грузили не по возрасту. Он не справлялся, сбегал из дома, его силком возвращала стража, лупил отец, а соседи и вовсе считали избалованным дитем. Поживи с десяток лет в домашнем терроре и озлобишься на мир…

— И что же он совершил в итоге?

— Убил закрепленного за ним Корректора.

— Душегуб должен помнить свою суть.

— Чего же вы, офицеры, тогда расхаживаете, красуясь погонами?

— Он отрицал вину? Уронил мужскую честь?

— Опять эти бабские разговоры про публичный позор. Не ожидала подобного от взрослого мужчины, — произнесла Катрин с сарказмом, — обычно вы орете: «пускай работает тварь. Содержанец государственный. Кровь пьет, пока мы охраняем отечество». Думал с дурой сошёлся? А я мнение имею и на поводу всеобщего помешательства не иду. Хочешь простушку — ты в городе. Оглядывайся и клюй, а ко мне не лезь, — докончила девушка и снова отдалилась.

— Он должен находиться в лечебнице, — строже произнес Дион, намереваясь забрать юношу.

Катрин встала поперек кровати, блокируя ход.

— Ты не видишь? Раны свежие, ему нужна медицинская помощь, — настаивал офицер.

— Он недавно участвовал в протестах, получил по голове за то, что тихо стоял с плакатом. Предлагаешь посадить за это в карцер?

— Он из…

— Я уважаю смелых мужчин, что не прячутся за огнестрелом или чином.

— Какой смысл в нарушении порядка? Император протянул руку дружбы и в ней не было камня, — ответил Дион, на что ему возразила женщина с прохода:

— Дорогой мой солдатик, а свои мысли-то имеются? Это пересказ вчерашнего выпуска, газеты то мы читаем!

Раненый очнулся. Оказалось, он давно следил за разговором в выжидательной позиции. Он хотел было что-то донести до публики, но губы непослушно сомкнулись, придавив выпавший язык.

— Тише, тише дорогой, — присела девушка рядом, — Дион, ты же принимаешь меня… иначе зачем ты здесь… пойми и их. Людям запрещают собираться на площади, гонят к окраинам. Создается иллюзия, будто все всем довольны.

— Верно! — поддакнул мужчина из зала.

— Вы подрываете безопасность страны, в которой живете, — прокомментировал ответ Дион.

— Скажи, милок: а куда мне деваться? — влезла старуха, — ваши разбомбили мою хату, скотину на мясо порезали, а дочку увели. От хорошей ли судьбы мы с мужем застряли здесь? Пленные измучаются от голода, изойдут от жажды, свалятся в яму — не важно. Они пораженцы, и выброшены на скамью запасных.

— Женщины… помешаны на мире.

— Нет, милок — сказала бабка, — стара я для мира, потому жду сонтейвцев. Наступит день, и они освободят сородичей от имперского ига.

— Мы застряли здесь не по своей вине, — проговорил ее сожитель.

— Рука помощи была — я правда так считаю, понятно? — в край возмутился офицер.

— Главное, чтобы жене будущей не диктовал, как надобно жить.

Как ни странно, но среди малочисленной обители, он ощущал себя повинным в их бедах. Все были настроены против него. Даже Катрин — милая девушка, с сомнением взвешивала его слова, не горя желанием принимать чью-либо сторону.

— Оставим разногласия за порогом, — предложила она, — лучше поешьте, пока лепешки не пропали.

— Согласен, чужая политика не стоит испорченного настроения.

Диона позвали за стол. Ему ничего не оставалось, как присоединиться к незатейливому обеду. Все-таки она ему симпатизировала… «Или я внушил себе это в силу ее недоступности?». Стол накрыли.

— Без излишеств. Отведаешь подвальной кухни.

— На войне и не такое проглотишь.

— Мы то в городе, — проворчал хозяин.

Ели молча. Хрустел хлеб, отскакивающий от зубов. Шипела горячая подливка. Катрин подавила зевок. В густом облачке повисла тянущаяся скука. Их засадили в тюрьму из прошлого. Они жевали, растягивали пищу точно так же, как и грезили наяву. Женщина монотонно теребила нити платья. Вспышки Катрин более не забавляли, и он утомился от своего дыхания и собственной к ней предрасположенности. Казалось, соседи по трапезе тоже имитировали. Они по-настоящему не избрали отчаяния. Безоглядно предаться чему-то можно лишь на миг, а вечность сравняет счеты. Отбросит несущественное, невозможное «как если бы». Сидя в прохладном помещении Дион устал и от назойливого присутствия вечности, замыкающей их намерения, и от натянутой паузы, пропускающей противоречивые мысли. Но вот он, помешивая хлеб, поднимает голову. Решающий поворот. Встречная улыбка. Девушка выглядела удивительно посвежевшей. К щекам прильнул румянец, украшающий вмешательство пустоты и безотчетности. Он не без удовлетворения следил за ее косым взглядом, нарочитой хмурости, сквозь которую просачивалась улыбка. «Ай озорница!» — офицер едва не смеялся. Она играла, отлично вписываясь в интерьер и инородную царящую атмосферу угнетенного сознания. Уготованная роль или хитрый ход? «Значит, проверка?». Она вызывала в нем эмоции, пробовала на вкус, провоцировала, исследуя реакции, препарируя душу. Неприятно быть объектом изучения… «Кроме ситуаций, связанных со столь привлекательной особой». Хозяин недоуменно уставился на пару. Резко выпрямился: «У нас не принято…». «Мы уже уходим» — заторопилась девушка, поцеловала «старуху» в лоб и поманила Диона за собой.

— Думал, ты не избегаешь конфликтов, — сказал он на улице.

— Считал, что знаешь меня? Позволь спросить: ты веришь в шанс прознать человека до конца?

— Это имеет отношение к нашему делу?

— Какому делу?

— Вот видишь, тебя выдает любопытство.

— Отчитываешь, как маленькую девочку? Нехорошо пользоваться чужими слабостями, — улыбнулась Катрин.

— Нам не помешало бы доверие.

Девушка утвердительно кивнула, не спуская с него светлых глаз. Офицеру явно не нравилось, когда ему открыто перечили… Но в этом дерзковатом поведении милой «пташки» было нечто, на что он сам бы никогда не решился… Или ему просто нравились черты ее лица?

После того визита в «подпол» их отношения стремительно укреплялись. Дион вспомнил, как подставил плечо в трудную минуту, подал руку, помогая подняться на убегающий поезд. Как Катрин неловко споткнулась о ступеньку, повиснув на его шее. «Врожденная неуклюжесть» — улыбнулась девушка, пока он притягивал ее к себе. Сколько невинности и воздушности скользило в ее кротких жестах и взгляде.

Он пригласил ее на танец. Затем: ржаные поля и вереск. Пурпурный небосвод… «Ха! Надеешься, мы сойдемся?» — опередила она его предложение. Милые нотки сарказма и веселости. Идут по подлеску. Он набросил на ее плечи китель, а ручки — обнял и согревал дыханием. «Знаешь, я не хотела тебя мучать родней… мне в некотором роде стыдно, но я такая и никуда от себя не денусь». «Хватит болтать», — шепнул он, закрывая ее рот поцелуем.

Задавать прямые женские вопросы, не считаясь с тактом или чувством приличия. Она всегда нарушала дистанцию полушутя, полусерьезно. Переходила грань допустимого, но никогда не обманывала, оставаясь искренней и легкой на подъем. О эта умиляющая наивность! Офицерский дом оживал в ее присутствии, наполнялся треском радио, тоненьким пением с пластинки, грохотом посуды, одним словом — жизненным, одушевленным, пусть и приземленным, теплом. Чего таить — капрала отвращала жизнь в среде монашки, а здесь, среди всеприемлющего сердца, податливой доступности и неприступности одновременно, он находил дом. Перемены пошли ему на пользу. Со временем он не брезговал и пойти наперекор начальству, позволял себе выпить, стал свободнее от строгих клятв. Меньше страшился запретов.

Тяжелые годы ручной работы не могли не отразиться на внешнем виде пары. Из-за производственной травмы у Катрин заплыло бельмо на левом глазу. Кто-то считал, что этот дефект вкупе с ее пополневшим телом, делает женщину безобразной. Индивидуальный почерк казался им сплошным недостатком. Такие люди — «идеалисты», видели лишь застывшие статуи, не ощущали жизни, динамизма. В ней не найти образца, изделия для подражания, лабораторного совершенства. Изобрести можно только неповторимость, остальное — пустая растрата. «Я некрасива? Случайность портит нас». «Скорее, придает оригинальности». Пусть игра судьбы распоряжается нами из ленивого каприза. Пускай земная тяжесть распластывает волю, а мгновение стекает в ничто, ей не ускорить, ни замедлить ток времени. А значит, и то как мы им распорядимся.

Их небольшое поселение разрослось в город, когда местный магнат открыл железное месторождение. А там — война, ожесточенная битва за ресурсы, кризис промышленности. То, что было источником развития и вдохновения стало превосходным предлогом для кровопролития.

Поначалу, когда Дион возвращался домой, все текло в привычном ключе: Катрин клала руки на его грудь и запрокидывала голову, не сводя с мужа глаз. «Думала, ты останешься». «Иногда мы удивляемся самим себе». «Бедовая голова». Никто не воспринимал призывы к оружию всерьез. Как и прежде, офицеры — расшагивали по городу, солдаты — орали гимн, рабочие — склонились над станками, торговцы — берегли возы, а скотоводы — животину. Разговоры никого не заставали врасплох. Война — за далью, уносящейся в горизонте. Кого ни спроси, с веселой миной отшучивались или вступали в диалог, приплетали политику сегодняшнего дня, постепенно вытесняя «набившую оскомину несусветную чепуху». Плохо, если скуку приправляют равнодушием. Когда сигналы уже не напоминали отдаленное эхо, а яркий маяк неизбежности трезвонил о приближающейся опасности, слащавое пресыщение жизнью неминуемо сменилось тревогой.

Первые сборы: новички молча скучились подле бараков. Позеленевший парень тщетно пытался обмануть призывной возраст. Кто-то доказывал свою невиновность. По рядам служащих гуляли флакончики с нюхательной солью. Озлобленные, голодные и немытые участники церемониала посвящения в солдаты отказывались мириться с лишениями, предпочитая обмороки созерцанию безуспешного протеста.

Диона вновь выделили из толпы, назначив командиром небольшого гарнизона. После получения должности, он взялся за «воспитание хлюпиков, слюнтяев и злостных уклонистов». Домой возвращался ближе к ночи, часто задерживался на работе, ночевал в казарме и проверочном пункте. Принимали всех, плохое здоровье не сходило за отговорку. В канцелярии едва успевали проставлять штампы «готов к мобилизации». Дион получал награды «за рвение», «соблюдение идеальной дисциплины», «внушительный вклад в организацию по набору перспективных солдат». В его смену мало кто мог отвертеться от зачисления на баланс вооруженных сил. Позже его повысили и перевели в Бюро Пропаганды. С попавшими по распределению он лично беседовал, проверяя «ходовые качества»: выдержку, стойкость, исполнительность. Старшие по званию отмечали — «он обладает незаурядным талантом внушения». На работе его ценили, а дома — порицали. «Ты поселился в бараке? А как же мы? — возмущалась Катрин, — по ночам я обнимаю подушку вместо мужа». «Сложные времена. Перебежчики, дезертиры». «Мы говорим о молодых людях, которым едва стукнуло шестнадцать?». В городе никто не ценил его труд и не разделял общего армейского настроя. «Нас направляют на империалистическую бойню, за свободу и справедливость — куда? В чужую страну?». Мир раскололся надвое: большинство, презирающее войну, и меньшинство, видящее в ней спасение государства. Командование планировало оттянуть границу перед началом массового наступления. А для этого требовалось задействовать максимальное количество подготовленных военных. В том числе переубедить антипатриотически настроенных глобалофобов и разобраться с предателями, питающимися золотом торгашей. Обе эти группы психологических диверсантов: в зависимости от степени осознанности собственных «подпольных» эмоций, подлежали тщательнейшей коррекции и отбору. А их вытеснение с земли в погреб, обитание в подвалах, окраинах, замкнутых помещениях, то есть на периферии общественной жизни — и есть знак подавленной агрессии, ненависти… в первую очередь к себе, человеческой природе, как таковой. Как бы выразились в Институте Фильтрации — «они заключенное в себе идеологическое клише».

Порой Диона смущала собственная озадаченность проблемами чрезвычайной важности, и он разрешал себе недельку-другую отдохнуть от роли полкового офицера-рекрутера. Часть сослуживцев считала его карьеристом, рвущимся наверх. Но взаимный дух соперничества распалял гордость, и работа по вербовке продолжалась в нарастающем темпе. Культовые жесты, виражи, речевые обороты — Дион основательно изучил должностную инструкцию.

Далее — смутно. Он стоит на вышке. Ладонь козырьком защищает от солнца. Бурые валуны и тренировочный лагерь под боком. Вдоль траншей бегают новобранцы, пока не околеют. Инструкторы гнали их, точно стегали лошадей. Упавших приводили в чувство пощечинами, вкладывали в руки кирки и заставляли кромсать камень.

Затем хлопок — и он в госпитале. Ласковый шепот жены. Лоснящиеся волосы. Ночь, теплая кровать. «Ты потрясающе красива» — говорит он, гладя шелковистую кожу Катрин и огибая выпуклости. Девушка нежилась в постели. Вот ее живот стал твердым. «Бабушка знала, что мы разбежимся… Подумать только, из-за войнушки! Нашел бы повод посерьезнее…» — произнесла она сурово и повернулась к стене.

Дион перепоясался и встал, направляясь к темному окну. Внезапно его пронзила жгучая тоска, словно некто вышний наблюдал за ним. «Кто ты, неизвестный?» — вознося глаза, он обратился к холодным звёздам. По одиночке, разбросаны в бескрайнем просторе без намека на то, что они когда-либо пересекутся. Ночь выносила обвинительный приговор. «Мы — одни, некуда деваться, кроме смерти. Цивилизация! Какое опрометчивое заявление… Моя жена, мой мир отвернул свой лик, предоставив неизбежности. Сколько не упорствуй, смерть вынудит склонить голову». Мир, его предметные границы, четкие очертания. Внизу дорога: плотный, непроницаемый фундамент… Дома, залитые в бетон. «Дитя закласть» — отдалось старушечьим говором в затылке. Везде царила предметная ограниченность. Их ясность и конечность пресекала полет фантазии, угнетала легкие, смиряла волю. Все должно подчиниться естественным законам, и мирская плоть, и теплое чувство, навеки заключенное в тело. Вот бы вздохнуть, принять в себя, поглотить стареющий мир, чьей жертвой стал он сам. И трепет, и подпольное чувство, что завтра я или ты окажемся в утрамбованной земле, по которой пройдется марш победителей. Дион отринул гнетущую беспомощность и навязчивое волнение. «Пока дышу, поделом смерти!». И засобирался на работу. Надо двигаться, разгонять охладевшую кровь. Дион уже представил, как вернется к товарищам, и они вместе обсудят зеленых салаг. Накинув толстую фуфайку, выглянул наружу. Хмуро. Прошелся по усыпанному ржавыми листьями тротуару. «Это — весенняя хандра», — списал он все переживания на погоду. А жену… испортило кабинетное образование. Кому дело до их досужих домыслов? Войны не миновать, она непреклонно наступает по пятам. Как незыблем цикл человеческой жизни, так и сопутствующие ему страдания. Иного не дано.

В офицерском корпусе он вернул себе самообладание. Холодный рассудок вновь взял верх над импульсивным характером. Здесь он контролировал потоки сознания, и, куда важнее — находился среди единомышленников. Кто-то пререкается. Голоса идут из казармы. Вмешиваются старшие чины, и за пять минут инцидент исчерпан. Виновные отправлены чистить конюшни, порядок соблюден. А вечером снова споры. «Я призван…». «Ты — доброволец!», — упорно твердила Катрин, настороженно заглядывая в глаза. «Обязанность мужчины…». «Не лги мне, я знаю: часть тебя прямо жаждала отмщения». «Собирается!» — прокудахтала соседка, вышвыривая из окна напротив вещи своего мужа. Девушка всплеснула руками. «Видишь, к чему приводит…». «Из чувства долга я пренебрегаю собственными желаниями во благо осточертевшего общества! Прихожу уставший, а дома меня душат тупыми, выблядскими расспросами!». «Мужчины! — хмыкнула Катрин, — вам нужна свобода, чтобы отнимать ее у других». «Это здоровая конкуренция». «Нет, это больное общество, разрывающее человека между семьёй и социальной ролью. Потакающее всякому распятию людской души на камне ненависти и вражды нарушителей его истин». «Смотри, как заговорила! — обозлился Дион, — жестокое противостояние, незримая внутренняя борьба, обвинительный уклон, защитная речь! Мы на войне и здесь не место подобным разговорам. Я уже сотый раз пожалел, что позволил тебе поступить в духовную школу!». «Я — твоя жена, а не инструмент удовлетворения и детский инкубатор. Ты не видишь разницы между мечтами и желаниями, а я ее чувствую. Не слепым рассудком, которого не пронять никакой надеждой, а теплым, живым, бьющимся сердцем, слышишь! Тем, что сейчас отвергается в ничто! Вы, как в один голос вопите о долге, но на самом деле терзаете жену, ребенка, отца и матерь…». «Не упоминай мою мать и не приплетай отца! Он отступил, когда требовался напор, а она… Она… — Дион запнулся, — ты меня путаешь! — возобновил офицер ярость». На девушку резко напала усталость. «Поступай, как заблагорассудится». «Тебе достаточно признать, что ненавидишь меня». «Придумал способ избавиться от жены без обязательств? Соседи по койке надоумили?». «У меня нет времени на пустые разговоры. Хотела, чтобы я помог донести еду, поухаживать за ранеными? Хорошо, перед отъездом я выполню обещание».

Они сели в поезд. Дион чувствовал, Катрин чувствовала: жизнь катится под откос. Неужели ему, ей — остается паразитически наблюдать и молча переносить невзгоды? «Да не отверзнутся уста ради хулы и похвалы» — повторит старейшина Святилища. Смирение — старческая мудрость и возрастная немощь. Эти добродетели стремились усердно наплодить юных монахов и монашек, отшельников мира, равно принимающих и скорбь, и благо. Ее мужа уже переодели в затворника, выдали отличительный значок, погладили по головке, дали покомандовать. Все — завербован и готов вести армию. Когда угодно и куда угодно, ибо он убит, а затем воскрешен воином истины. Поезд ударил по тормозам. Пронзительный скрип. Вышел загорелый машинист в синей робе: «Котел накрылся». «Вот те на» — затараторили пассажиры. «И что же, нам — пешком переться?». «Просьба покинуть вагоны», — донеслось из рубки. С передней скамьи встал накрахмаленный тщедушный человечек. «Не переживайте! Стоимость остаточного билета вам компенсирует транспортная компания по отдельно составленному запросу». «Тебе откуда знать, дохлик!». «На топливе экономят, жлобы!». «Принудительное расселение, — шепнул кто-то позади, — нас посадят на цепи». «Прошу соблюдать дисциплину!» — вышли кочегары.

Пассажиров высадили за одну станцию до пункта назначения. Пришлось идти пешком. Жара выкашивала пустыри. От скуки жутко клонило в сон. «Ты вообще меня слушаешь?!» — прокричала Катрин, но как-то блекло, точно из нее утекли все соки. «Пешком топать миль десять» — сказал мужик, опираясь на хлипкую палку.

Они шли в одном направлении, но чувства, мысли — порознь. Глаза угрюмы. Их томило собственное общество, но не менее отталкивало и присутствие других.

Фразы, произносимые со вздернутым носиком, милые покачивания головой его больше не забавляли. В чем-то она ужасно была похожа на его мать. Копировала ее нрав, манеры, будучи не знакома с ней. Точно она собрала свой образ из его кратких рассказов. Это было отвратительно, потому что он не мог отбиться от ее любви во всеоружии. «Знаешь, мои родители уехали из страны. Отец поругался с районным секретарем, и их в тот же день выселили из дому за долги по платежам. Они просили рассрочку, а власть горазда выставлять ультиматумы». Когда Дион наконец ответил, ей показалось, что у него гнусавый голос. «И как я сразу не заметила…». «Чего?». «Неважно». Он резко выпрямился, вытягивая шею. Горизонт притягивал его больше разговора. «Тебе плевать на мои соображения», — с сожалением проговорила девушка. Дион что-то возразил, но теперь уже ей было безразлично. Он не поменяет точку зрения, даже, если солнце сойдет с орбиты, а земля — рассыплется в труху. Ей подумалось: такая негибкость, агрессивность к инородному похожа на состояние душевнобольного. «За какой-то месяц наши дороги разошлись». Они отдалялись, закрывая подступы друг к другу. И из-за чего? Внешнего события, определившего ток времени? Того, что в последнюю очередь должно влиять на любовь. Неужели Дион в тайне рассчитывал на то, что война предотвратит их союз? Расторгнет договор, а с ним — и все последствия. Он умело подтасовал факты, выставляя ее неправой. Привилегированное большинство на его стороне, поощряет размолвки, разобщенность, пока они — на благо общества. Все в жертву социальной нужде, коллективной потребности. «Люди-автоматы… Несчастные создания машинной эпохи» — вспомнила она строчку из Легенды о Страннике. Этом призрачном вестнике глобальных перемен.

Вот они ступили на знакомый тротуар. Горячая плитка прожигала ступни сквозь подошву. Шея обливалась потом, иссушенные волосы скрючились в тонкие лоскутки. И все же, было приятно встречать белое полупустынное солнце, невзирая на расколотое, осыпающееся сердце. Поначалу холод обволакивал тело, ничто не могло прогреть ее, но серебристая звезда пропекала насквозь, точно стеклянную вазу, прозрачную дышащую эфемерную субстанцию. Втолкнуло тяжесть. Весомое, теплое ощущение присутствия чего-то живого в ней, как бьющееся сердце ребенка под грудью матери, растекаясь приятным теплом в животе, резервуаре жизни.

Хрустальные горы поблескивали, приглашая путников в голубые пещеры. Поигрывая шершавыми гранями. Из-за сгустившегося воздуха казалось, что они не шли, а плыли, помещенные в аквариум. Создавался эффект матового стекла, приглушающего реальность. Мир замещало воображение. Стерильное, чуждое всякой пышности, обилия материального. Неясное, излишне стертое. Для Катрин оно всегда было беднее чувственности подобно каверзному, туманному сну, выветривающемуся с ясным рассветом. Пассажиры бы сбросили ношу и завалились в небытии, если не сухой песок, забивающийся в ноздри. Мышечные спазмы возвращали остроту плоти, и люди, встряхивая головами, шли и шли вдоль дороги. «Симон, долго еще?». «Ворчишь, как старая собака». «Обожди, доберемся до города — я тебе зубы пересчитаю». «Зудят мухи, лучше бы водой поделились». «Эй, солдат, доколе нас погонять будут?». Пары глаз алчно уставились на Диона. «Чего?». «Спрашиваю: когда уедете на войну?». «Брешете господа, мальков поминать! Едва с пеленок вылезли, а вы им: судить о будущем!». Он побелел: «За оскорбление чести офицерского мундира вас могут вызвать на дуэль. Оставьте шальные мысли и работайте». Пожилые приумолкли. Тот, что слева — оскалился, плюясь под ноги, да приговаривая: «и на обочине выделываются, подонки». Дион потянулся за револьвером, осознавая, что всякий раз с неизбежностью вынужден обращаться к оружию. Дурные, нечистые отщепенцы, попирающие… «С ума сошел?! — подивилась Катрин, хватая его за локоть, — убери!». Дион пылал желанием непременно разделаться с оскорбителем, но остаточное чувство меры и близость знакомого существа перевесили тягу к расправе. Он отвлекся на окружение, подыскивая образы из неживого пространства, чтобы перенести на них эмоциональный всплеск или увидеть отражение собственного характера. Гремучие, жесткие мысли превосходно вписались в дальние, резко обрисованные объекты. «Сталь» — потомок благородных минералов. Железный силуэт кольца — частокола, опоясывающего рудники — этот дисциплинарный обруч, сжимающий черепа вольнодумцев… Рядышком гигантские колпачки, опускающиеся на землю с помощью сервомоторов, упрятанных в глубине горной породы. Мощными насосами они вытягивали из недр полезные ископаемые. По левую руку, за горными массивами, растянулась прерия. Ее вспахивали передвижные платформы, прицепленные на конвейерные ленты, идущие рука об руку друг с другом. Вдоль горизонта плыли инеевые облака — то сжатый ледяной газ вырывался на поверхность. Тот, что использовали в тяжелой промышленности. Сталь, один из самых твердых сортов металла, тяжелый в добыче, выборке высокого качества, но всюду необходимый и крайне полезный. Ее блестящая, гладкая полированная поверхность наиболее точно отвечала запросам дисциплины и морали. Без стали не основать жизнь, эту серьезную не прозябающую мантру цивилизации. Она и стержень, и ось становления. В чем можно упрекнуть столь практичную форму? В холоде и жесткости? Ее можно разогреть, и вот — она пластична, выплавляй любые вещи, запечатлей изваяние. Железная руда — универсальный материал, как и человек, строящий новое общество. Каждый сознательный гражданин своей страны понимал эту двойственную природу стального диска, написанного на имперском гербе. Дион нашел себя, когда разруха, войны, мелкие перебежчики, беспредел и беззаконие пресекла зарождающаяся империя. Она приняла в свои ряды отщепенцев, выброшенных во власть стихии и случая. Да, в ранней юности у него было желание стать художником. Но он умерил требования, помня о спасителях. Эти мужественные люди прогнали кочевые народы, установили дисциплину, помогали в реорганизации поселений и обучали детей ремеслу, полезным навыкам выживания, а, так же, прививали тягу к знанию собственной истории.

Последующие за ними вербовщики действовали не бескорыстно, но и он получал что-то взамен, не забывая Первых Людей, заинтересовавшихся бытом и трудностями окольных земель. Вот что такое для него — Родина. Вторая мать, а закон — приемный отец. Они не погнушались обратить лики на испорченных чрезмерным напряжением, гордостью от независимости беспризорников. Им следовало требовать свободы? Попробуй отбиться от армады конных воинов. Свободы умирать? Кочевники грабили, отнимали урожай, рвали на куски, издевались, истребляли. Лишь железный кулак империи остановил набеги. Многие вступили в партийные ряды. Кто-то из надежды вырасти до члена почетной гвардии, кто-то из желания изменить мир. Но, как видел ныне Дион — выродилось немало людей иного взгляда. «Катрин любила море. Однако, она обожала глубокие воды лишь потому, что оно сулило изменения, перетекая из одного состояния в другое. Дно, глубина, неразборчивая, мутная темнота — в ней сокрыта затаенная ненависть к жизни» — думал офицер. Той, что требует усилий, несговорчивости, филигранной четкости, а иногда — сурового напора. Интеллигенция — эта тонкая прослойка бесхребетных протестантов, искушенная в поперечных толках линейного движения истории, не видавшая собственными очами ужасов голодомора и страданий, придерживалась того же мнения. Что общего у них с Катрин? Ведь она из иной, рабочей семьи. Однако, разделяет их чувства, настроения… Как торжественный обед.

Вот различимы стены, часовые башни — остроносые отростки, откуда несут весть громкоговорители. Величественное дело человека цвело, не ведая границ и меры. Все более высокие шпили конкурировали между собой на скорость — кто первым проткнет небо и достучится до Поднебесья? Новый центр цивилизации обступали меловые горы. Их открыли экспедиторы, продвигаясь на юг. Сняв верхний слой золы и окаменевшей почвы, исследователи обнаружили крупные залежи хромового песка, способного стягивать и поглощать влагу в радиусе нескольких километров. Для человека песок оказался безопасен: не советовали проглатывать и долго держать в ладонях, в остальном — места раскопок превратились в курортный островок. Пока застраивали котлованы и проводили подвесные каналы, часть солдат отправляли в дежурство: отвадить туристов. Ближе к завершению строительства приисков стали пропадать рабочие. Люди жаловались на жару, резкие перепады температур, чувство необъятного страха. Что до пропавших… Говорили — их засасывали пески, но никаких подтверждений этому не было обнаружено. В официальном заявлении фигурировало сочетание: «леность», «малодушие», «безответственное отношение к труду», что и привело к банальному бегству рабочих с приисков. Но, из-за поднявшихся волнений, правительство приняло решение свернуть проект. Постепенно прямую добычу забросили, оставив лишь канальцы, откачивающие влагу прямиком в город, а странное место обросло легендами, бытующими и по сей день.

Невзирая на провал, люди продолжали экспериментировать. Новые механизмы коренным образом изменили облик город, в который с тех пор со всех сторон стекались трубы, создавая издали внешность дикобраза. Недостаток пресной воды компенсировался повышенной откачкой жидкостей из окрестностей. Но всякий ресурс имеет склонность заканчиваться. Постепенно насосы осушили прилегающие земли и плодоносные слои почвы были уничтожены, а соляные бури, возникающие в естественных подземных пещерах, ликвидировали открытые источники воды. Теперь администрации приходилось целенаправленно закупать спрессованные капсулы чернозема и цистерны с питательной смесью. Овальные станции и водонапорные башни сравнялись по численности с жилыми постройками. Часть из системы жизнеобеспечения вынесли за черту города, но центр питался исключительно внутренними резервуарами. Новая столица уже напоминала отлаженный механизм, нежели приятное глазу место обитания вольного человека. Но вот в чем загвоздка — побывав там в парильнях, посетив многоэтажные платформы с домами, частным сектором, увидев всю мощь промышленного переворота, оценив грядущие перспективы довольно сложно всерьез воспринимать угрозы свободе. Это так, повторение мотивов ушедших в небытие дедов, выживших из ума, или устаревших для современности тихоходов, привыкших к смертельному постоянству. Динамизм определяет жизнь, остальным сулит пропасть забвения. На ярких красно-синих плакатах, вывесках, тысяч сменяющихся друг за другом лиц и черно-белых проекторах кричит настоящее, длящаяся бесконечность, непрерывный поток порождения жизни.

Увы, сейчас городские обитатели жалки. Их рыхлые, неухоженные тела словно воплощают аморфную, вязкую и неодолимую жесткой организацией силу беспечности и неосмысленного плодородия. Как контрастировал с многочисленными «поселенцами» (а иначе Дион назвать их и не мог) первый слой строителей, революционеров… да тот же городской аппарат! «Всему свое время» — говорили ему в административном округе, и он пытался поверить, что и эти безнадежные люди изменятся, очнутся ото сна, взъерошат волосы и выбегут на улицу с чертежом, молотком, новой идеей усовершенствования столицы… Иначе поезд прогресса переедет их насквозь, и горе не успевшим запрыгнуть в последний вагон.

Груды навесных конструкций и опорных сооружений затемняли жилые районы. Только крохотные пепельные пятна на багровом перевале справа говорили о том, что за всеми технологиями скрывается уязвимое, дышащее, подвижное тело, ощетинившееся на природу сталью. Отдельные кварталы выбивались из общего впечатления. Они выглядели заброшенными и пустотелыми, точно застряли в каменном веке. Казалось, рука творца намеренно отвергла к ним милость, бросая на произвол. Некоторые индивиды даже называли это безумие — свободой. А наглядное отвержение сравнивали с гонениями пророков. «Пропащие люди… — подумал Дион, — правду говорят. В будущем места не для всех».

Наконец, пассажиры пересекли открытую местность и попали под спасительную тень из круговых навесов и паровых труб. Широкие трехстворчатые ворота контролировали людские потоки. Периодически стража обновляла караул. Тогда из бетонных стен выныривали тяжелые задвижки, блокирующие ворота с обеих сторон. Дион помнил чертежи. Усиленная гидравлическая ось вращения размещалась во внутреннем дворе. Механизм не нуждался в особой защите. Достаточно одного контролера за пультом напряжения. Силовые кристаллы сами идентифицируют незнакомцев, управляющий лишь подает разряд — и диверсант испепелен. Никто не понимал принципа их работы, однако они действовали почти как живые личности. Приветствовали вспышкой знакомые лица и отпугивали искрами чужаков.

Диона пропустили по знакомству вне очереди. Он был доволен. Остальные пассажиры ожидали снаружи, сжираемые солнцем. Включая Катрин. Ей провели полный досмотр, прежде чем позволили проникнуть внутрь оборонного комплекса. «Так быстрее» — произнес он отчужденно, чем вызвал негодование девушки. «Они стервенеют с возрастом» — подбодрил его товарищ по службе, подманивая в надзорное помещение. Дион усмехнулся. «Как жизнь, брат?». «Еле отвязался, вот». «Обменял бы ее на ту, хорошенькую из бара». Офицеры одобрительно закивали. «Привязался, как щенок. Ничего, выкарабкаемся». «Считай, повезло. Война на носу, а там — не обязательно возвращаться домой. Договорись с Горумом, хороший дядька. Мы подсобим. Поручимся, так сказать. Не зря — братья по оружию. Спишет на погибшего, имя поменяешь. Начнешь новую жизнь без ненужных разборок и лишней нервотрепки». «Сомневаешься? Подумай хорошенько, да не забивай голову! Это нам навязывают стереотипы. Закона не нарушаем, службу несем, государство довольно, чего еще надобно?». «Ты заслужил уважающую женщину, не трать время на потас… — товарищ понял, что сболтнул лишнего, — Короче, бывай, брат. Возьмешь стаканчик за крепкую мужскую дружбу?». Дион на минуту отцепился от навязчивого присутствия жены, поболтал с приятелями, слегка выпил, и, подобревший, подал ей руку, когда Катрин выпустили на улицу. «Не веди себя, как мерзавец». «Нам не обязательно ссориться прилюдно». «Поэтому ты потащил меня через сторожевую конуру?». «Снова помянем защитников?» — раздраженно ответил Дион. «Они покрывали преступников, забыл?». «Они следовали закону». «Значит защищать воровской уклад — это законопослушное поведение?». «Кто тебе подкинул эту идею?». «Отказываешь женщине в самостоятельности?». «Раньше ты была рассудительнее». «То есть, соглашалась с тобой? Заметь, я никогда не скрывала своего отношения, в отличие от тебя». «Не переворачивай вверх дном, я обеспечивал тебя! Я, пока…». «Чего же ты орешь на женщину, а не старшего по званию? По башке боишься получить или вылететь со службы?!». «А ты — все так же очаровательна» — ответил он обезоруживающей улыбкой. Катрин фыркнула, но взяла Диона за руку. И все — невзгоды позади.

Город приветствовал путешественников непрерывным стрекотом турбин, нагнетающих пар. Гидравлические насосы качали воду в подвесные баки. Толпы собирались в очереди за получением жидкости по талонам. «А в Сонтейве колонки бесплатные!» — прокричал кто-то из стоящих. «Ну и вали в пустыню!» — рявкнули добровольцы, охранявшие бочки. «Пойдем во двор, поговорим, солдафон!». Дион вмешался, выстрелив предупредительный в воздух, и недовольные умолкли. «Вы мужчины, а мужчины должны отринуть ребячество, чтобы крепко стоять на собственных ногах. Как вы можете жить, когда не в ответе даже за собственное слово?» — произнес он, вскочив на трибуну. В этот момент Дион выглядел убедительным, а его позиция — оправданной. Но едва он сошел на землю, как Катрин вспомнила: «он не изменился». И мимолетная вспышка активности привлекла лишь осеннюю тоску и разочарование в супруге. Вся его энергия и страсть располагалась в военизированных структурах и центрировалась у исполнительного производства. Он умел вдохновлять, переубеждать, но Катрин не покидало ощущение, что за каждым его словом скрывается чужой голос. Может, она излишне предвзята, в конечном счете — что такое личность? Его выбор — его свобода. То, что они — неудавшаяся пара, не свидетельствует о врожденной дефектности, а лишь показывает индивидуальные предрасположенности каждого к иному образу существования. Человека без каких бы то ни было проблем можно описать стереотипом. От этого он не становится нам яснее или ближе. Расстояние — наше сугубо личное отношение к стандартам, чьим-то заблуждениям и проекциям собственных автопортретов. Не зря ученые предпочитали называть эти туманные образы местом сосредоточения персональных желаний, обыкновенно протекающих вскользь, но вырывающихся наружу «по зову сердца». Девушка улыбнулась Диону, целуя в щеку.

— Что с тобой?».

— Все закономерно — ответила она неопределенно.

— Ты меня удивляешь.

— А для чего еще существуют женщины?