Империя Машин: Старый Свет

Кирилл Вячеславович Кянганен

История повествует о темных веках империи, сочетающей достижения технического прогресса с изощренной системой контроля за сознанием людей. Блага цивилизации принадлежат центру. Остальная зона относится к периферии, куда ссылают неудобных горожан, и тех, кто не разделяет стремлений по переделу мира. Главный герой – армейский офицер, свято верящий в идеи эволюции и всеобщего империализма. Но как его убеждения справятся с близящейся войной, развалом семьи, гибелью товарищей и последующим забвением? Книга содержит нецензурную брань.

Глава — 1 —

«Эй! — донеслось отовсюду, и ниоткуда одновременно, — где я?». Сумрак слегка расступился, позволяя вопрошающему разглядеть босые ноги. «Холодно». Пол был залит чем-то вроде застывшего мазута. Нащупав хлипкую бесформенную опору, он продвинулся вперед. Конечности с трудом держали вес тела. Неподалеку трещал одинокий лучик, пробивающийся сквозь пелену. «Огонь!». Каждый шаг вызывал расходящиеся от стопы концентрические круги, будто человек ступал по сухой воде. Он замедлился, чтобы образовавшиеся «волны», не потушили пламя. А когда они успокоились, сместился в сторону света. Ближе… Человек потянулся к нему, как ребенок к желанной игрушке. Кожу согревало слабое тепло, источаемое… лампадкой? Чувство подсказывало: остерегайся! Но он доверчиво поднес ладонь, принимая в руку маленькое сияющее создание. Он накрыл его второй ладонью и ощутил, как по плечам потек приятный жар.

Мгновение спустя раздался тоненький писк. Человек в страхе приоткрыл ладонь. Сквозь пальцы из лучика улетучился дым, а бесплотное тельце растворилось в мокрое пятно, растекающееся по мертвецки бледной коже.

Но вот, парой метров дальше, искрился еще один!

Человек задумался, но пробравшийся за ворот ледяной ветер, толкнул вперед, как бы намекая: «действуй». Вот он подкрадывается к ничего не подозревающему светлячку, и хватает, получая желанное тепло. Свет гиб, попадая в его объятья, но силуэт человека впитывал в себя жар, словно топка, принимающая бревна. На считаные секунды по жилам пробегала истома, мягкое блаженство, окунающее в сказочные грезы. Он будто выпадал в иное измерение звездных сфер, чтобы затем, быть вырванным холодным зовом могилы. Каждое пойманное существо продлевало его еле теплящуюся жизнь, однако, он ни на шаг не был ближе к цели… Какой? Холод подгонял, обрывая раздумья. Человек ощущал, как коченеет тело. Как оно теряет пластичность. Цементируется, становясь все больше похожим на статую. Жгучий лед подбирался к горлу, стремясь погасить тлеющее подобие жизни. Если он сохранит темп, то вскоре исчезнет. На плечо садится светящийся шарик, кажется ему любопытно… Удар ладонью размазывает его нутро по поверхности. Пыльца впитывается в кожу. Человеку дается отсрочка. Он согрет.

Осмотревшись, он решает работать на опережение. Его движения ускоряются, походка обретает уверенность, а руки — хватку. Шаг за шагом он ловит бесплотных светлячков, лишая их жизни. Он охотится, скрываясь в темноте. Выжидает добычу. А когда ему удается незаметно подкрасться к свету — наносит роковой удар. Смертельный голод отступает. Но пора утолить жажду про запас. Человек ищет скопления блуждающих огоньков, отлавливает тех, кто не успел выскользнуть меж пальцев, и поедает.

Под конец он вовсе позабыл, в каком направлении шел, лишь жадно впитывал в руки свет, ощущая нарастающую мощь. Он впал в азарт. «А ну — стой», «Иди к папочке», «Скорее!», «Хватай!», «Получай!», «Да, да, да!». Казалось, он наслаждался, разрывая хрупкие эфирные тельца и выдавливая из них дух. Своей смертью они приносили связность, осмысленность его бесконечной гонке, ведь каждый узловой маршрут — светлячок — выступал точкой стяжения энергии. Человек не знал, ни того, кто отвел ему эту роль, ни что такое — этот сумеречный мир, ни он кто он сам. Не понимал чувств, не ощущал тела. Он находился в страшном неведении всего, что огибало его существование. Думается, если бы ему и было предоставлено довольство, оно не исправило его бедственного положения. И это прекрасно иллюстрировало его переживание. Как только он прерывал пиршество, силы развеивались, как дым по ветру. «Дым! Точно! Надо следовать за дымом». Стены углублялись, стирая границы неизмеримого пространства. А он — что он? Маленький червь, приуроченный к ничтожному уголку необъятной вселенной темноты. Все что он знал, вернее, ощущал — недалекую близость смерти, ежесекундно напоминающую о себе проникающим в легкие холодом. Какое незавидное время! Приземистая тщета, равняющаяся с землей. Со всех сторон его ограничивало несравнимое пространство величин, где он — песчинка на краю океана, мимолетный отпечаток, канувший в вечности. Каждый вздох ледяного воздуха свидетельствовал о зыбкости его существования. Но светила манили ангельским, Поднебесным жаром, и он проглатывал светлячков один за другим, упиваясь точно сорванными растениями. И вот — виднеется завершение. Последнее светило. Оно — и неизбежность конца, и остаточное лето жизни. Он ощущает последствия своих поступков, ибо наполовину слеп: тьма совсем рядом, она дышит ему на затылок, и некому разгонять ее. Поэтому, в человеке не таяла надежда на нечто за этим сумеречным миром.

Однако, едва он сделал шаг, наклонившись к распускающемуся цветку, как дым сгустился, поглощая единственный источник света. И темная завеса повергла «преступника» в ничтожество пустоты. Он боялся вечного удела одиночества, безлюдной камеры смерти, полной бедствий и непрекращающейся скорби. Холодного мира мертвых. Как рассеять сомнения, когда черный снег окружает время, застывшее в неподвижности? «Покажись… Яви бушующее в тебе пламя» — он поднимает кисть и видит, как его руки огибают черные плети, сочащиеся из груди. Достаточно произнести имя, и жар высвободится наружу. Но имени нет, и молчание сковывает пожирателя света. Он холодеет.

Треск.

Пол покрыт битым стеклом. Куда ни ступишь — кровоточит земля… Липкие лужицы омывают его ступни. То вытекает кровь? Но он не ощущает боли, лишь холодное прикосновение льда к обмороженной коже. В чем же дело? Человек озирается, ища подсказки. От края до края повсеместно расстелено стекло. И нет границы преломленным отражениям. Этим уродливым обрывкам чьих-то невнятных очертаний. Человек сгибается по пояс, берет осколок и подносит к глазам. «Никого?». Только чернота. Невыносимый холод пустоты и заброшенности. Он выпустил стекло и приблизился к окну. Минутой ранее комната была слепа, а сейчас в ней образовался мутный ночной «просвет». Он кладет ладонь на раму. Видит, как к чернеющему небу возносился дым. Улицы? Никаких, одни тени. «Где Я?». Он дома посреди пустыни в умирающей галлюцинации жизни. Это Город-призрак, видение, пережитки прошлого. «В чем твоя необходимость? Отвечай!» — крикнул человек, не выдерживая пустоты. «Гляди на свои старания» — донёсся приказный тон, и пленник, не смея шевельнуться, смотрел на клубы обволакивающего небо дыма. Оцепенелый, мертвый, беззащитный, с потухшим взглядом закоренелого невольника, смирившегося с судьбой. «Где же ты — Надежда?» — шепнул он, и видение обрушилось, придавливая прозрачными стенами.

Иногда человек вваливался в незнакомый амбар. За окном угасала поздняя осень. Он прятался под гнилыми стогами сена, не в силах удержать тепло. Этот мир отталкивал. Здесь хрустели кости, ломило суставы, одолевала головная боль, жар, голод… При мысли о последнем его перекинуло в какую-то заброшенную подсобку. Человек отчаянно грыз затвердевший ломоть хлеба. Разбухло воспаленное горло, кровоточили зубы. Принюхался: несло сыростью и пометом. Слева опрокинут медный таз, под ним — расплывающаяся лужа. Он выполз из-под навала и прильнул к земле, слизывая влагу. В голове тупо вертелось единственное слово: «жажда». Повторение, сплошное повторение. Он словно попал в замкнутый цикл нескончаемого кошмара, прерываемого редкими впечатлениями настоящего. Обросшее корыто, рядом затвердили незнакомые голоса. Человек с испугом отложил хлеб, и втянул голову в укрытие. Говор повышался, но он не мог разобрать языка и вникнуть в суть сказанного. Одно он знал наверняка — надо скрываться. И, подтянув ноги, втиснулся в узкий лаз, выкопанный под трубопроводом. Злые чудища посетили его убежище. «Разворошили уютное гнездышко!». Он со слезами на глазах смотрел, как они топтали рисунки, мяли его драгоценный плащ…

Человек проваливался в глубокую пучину. Затем, подхватываемый горным потоком, несся не ведая куда. Горы, скопления мелких деревень — целиком купались в пекле. Всюду вспыхивали вулканы, горизонт заливала удушающая темнота. Бесчисленная плеяда всполохов пламени разверзла землю, терзаемую гигантской механической рукой. А вдалеке — огненный дождь, сменяющийся ледяным градом. Прорва островов помельче, затмеваемая массивными, покатистыми волнами. Густые, непроницаемые тучи. Они стремительно несутся на него — неподвижного зрителя. Острые как клинки пасти метят в глаза. Мириады… воронов? Черные птицы рассеиваются по складным улицам, срывая кожу. Под ней — прах. Кажется, эта часть была не из его видения… Оторванная от целого, привнесенная со стороны неведомой, буквально магической силой, она вклинивалась в душу, выбивая из мозга остатки восприятия. Что это: след чужого сознания или безумное предположение о происхождении мира? Эта двойственность — единственная определенность, которую он достоверно ощущал, проживая опыт потерянного в запределье… мертвеца? Этот отрывок принадлежал кому-то другому. Странная фигура в черном плаще стояла на границе сумеречного города — зоны полнолуния, где все расплывалось в неясности, таинственности, страхе, ужасе, и… Бездне. «Нет!» — человек отшатнулся, и наваждение пропало. Он стремился отделаться от кошмара. Инородного тела, влезшего в голову, но не мог преодолеть его гипнотического воздействия. «Чего ему нужно?!» — но не успевал неизвестный докончить вопрос, как его подбрасывало обратно, и кошмар сумеречного города начинался сначала. Человека швыряло в бешеный водоворот распадающейся жизни и гиблых земель. Времена праистории и головокружительного конца. Снова налет воронов, снова воплощаются тени, протягивающие свои могучие щупальца, выкарабкаться из коих не представлялось возможным. «Я застрял, я застрял, я застрял!». Вращение калейдоскопа событий ускорялось, он едва успевал адаптироваться к пространству, как оно — извращалось в бесформенное и убиенное, захлестывая малейшие признаки сознания. Бездна втягивала, извергая пенящиеся столпы темно-синей лавы. И тогда, наконец, он завопил: «Я не хочу этого видеть! Не хочу-у-у-у!» — и безысходный ужас закончился. Он очнулся в какой-то обветшавшей сарайке. С недоверием осмотрел собственные ладони. Сжал кулаки, расслабил. Хрип. Похоже, пересохла глотка. Он робко огляделся. «Вода!». У загона рядом с вилами располагалось пойло. Человек медленно подошел к чану и окунулся в жижу с головой. Подобно свинье, он смачно нахлебался воды, пока ее тяжесть не придавила до боли желудок. Освежившись, он глянул на полированное дно. Там мелькало отражение заросшего мужчины. Человек с недоверием ощупал щетину, впалые глаза. «Значит… это я? Это… мое тело?». Он не узнавал лица, не помнил, откуда он, куда направляется, в чем его цель? Но твердо был уверен в одной крайне сомнительной гипотезе. Она буквально просверлила его мозг насквозь: чтобы избежать смерти, надо быть захваченным чем-то потусторонним, не связанным с личностью. Так, прежде чем умрешь и рассыплешься… ты перейдешь в иную форму и продолжишь жить, став чьим-то призраком. Ничто не затронет тебя: ни голод, ни память, ни скорбь. Уклончивое стремление, именуемое инстинктивным порывом, тщательно оберегало оболочку его разума от собственного тления. Определения, овеществления, окаменения. Он не знал «кто он», и не желал признаваться себе. Гнал тягостные мысли прочь. Проникнуть в тайны судьбы? — проблема выше его понимания. Забота, шаг навстречу свету… Переулок в никуда — вот то, что он видел собственными глазами, и оно подлинно, а иное — и вовсе не существует. Непрерывное навязчивое движение, активность, «плодотворность» — как говорят миссионеры вселенского порядка… «Смерти обязаны мы нашим многообразием. Лишь изгоняя пустоту, отрицая основу, человек двигается… Или бежит вперед? Прочь от призраков прошлого. Неравномерность ставится нам в заслугу, а последовательность — в укор. Мы должны нарушать правила, чтобы творить жизнь, и горе тому, кто отказывается следовать нашему новому завету… Его исключают из общества, выставляют наедине с превосходящим, совершенным противником. Кому молиться, когда молчат Боги? Когда небосвод отзывается слезами попранных смертью младенцев, детей и стариков? Хватит детской философии… Никакое „мы“ не прорвет бесконечную петлю. Смерть расставит по своим местам и гордыню, и самодостаточность, и общность, и закон, и порядок, привнеся „злополучный“ хаос, катастрофу человеческого эго, разбухшей рациональности и эстетического представления». Он — чужак в постороннем мире, сухой листок, оторвавшийся от дерева и кружащий по ветру. Олицетворение прошлого, лишенное жизни и намерений. Вороша себя в поисках счастья — этой незыблемой точки опоры, он рисковал обратить собственную душу в труху, но кто мы есть без воспоминаний? Без тягостного давления ставшего над нынешним становлением? И, потому человек принялся фантазировать. Все сожаления, в сущности, одинаковы. Раз нет никакой надежды, почему бы не создать ее самому? Для определенности, «свободного» тягла следовало наполнить временные разрывы, которые вычеркнуты из его памяти. Лакуны не заполнятся сами, как и младенец не сделает и шагу без предварительной подготовки. Ему должно ошибаться, чтобы вырасти. Так кем же он станет? Пережитое отброшено, будущее — неизвестно, остается спонтанность настоящего. «Сегодня я буду плотником» — подумал он. Человека сейчас же заклонило в сон. Кое-как он успел подложить рваный мешок, и отключился, переносясь в ремесленный цех. «Поддай жару!» — раздалось из-за угла, и он послушно надавил на меха, так словно занимался этим всю жизнь. Тело защищала плотная синяя роба, изнутри залитая клеем. Непривычно низкий потолок мешал расправить спину, и он сгорбленный, но удовлетворенный, возил тележки с углем, начинял фляги специальным раствором и поддавал тепла в плавильню за стеной. Все происходило автоматически, без вмешательства сознания. Обучение делу продвигалось с неуловимой быстротой. Только он брал в ладонь предмет, как в голове зарождалась россыпь ассоциаций и готовых схем его применения. Это было и странно, и любопытно: являться кем-то другим, при этом осознавая то, что он — «исполнитель» — не я, но имея в распоряжении весь инвентарь опыта и багаж знаний первого. Ночная смена длилась ровно двенадцать часов. Поутру он очнулся в подворотне, жующим мох на каменной оградке. Однако, приобретенные навыки никуда не делись, и человек быстро смастерил себе укрытие от накрапывающего дождя. Значит, он так просто овладел кузнечным и плотническим ремеслом? «Метка Странника» — проскочило в голове.

Все оставшееся свободное время человек мастерил изделия из подручных средств. Сны перешли в обыденность, а человек испытывал неясное беспокойство, когда не мог себя чем-то занять, поэтому постоянно в его руках мелькало какое-нибудь новое изделие. Конечно, в отсутствии нормальных инструментов, он испытывал значительные трудности, но компенсировал это усердием и трудолюбием.

Как-то раз его случайно (или нет?) заметил дворянин в сопровождении городской стражи. Впечатленный искусным исполнением резьбы по дереву, он выкупил один из экземпляров древесной трости и порекомендовал человека на зачисление в столярную мастерскую. Солдаты выказали возмущение, упоминая какие-то проблемы с древесиной, но, похоже, дворянин был не в настроении и просто махнул рукой. «Нет, так нет». Воодушевленный успехом, человек начал приторговывать самоделками, пока его не погнали через весь город вооруженные стражники. Оказалось, он незаконно спиливал редкие виды вымирающих пород и пускал их под станок, который присвоил себе накануне, посчитав находкой. Погоня вышла короткой. Неверный поворот — и он в тупике. Ловит палочные удары. «Выбив дурь», а с ней — и парочку зубов, ему позволили уйти.

Не держали ноги, ныло побитое тело. Вдобавок, он лишился нажитого, скромных запасов еды и питья, но самое важное — «безделушек» — как выразился поймавший его за ворот стражник, когда беглец вернулся к своему жилищу. Он больно лупил убегающего преступника, пока тот не извернулся, остудив пыл нападавшего булыжником. Ощутив, что он перешел черту, человек бросился наутек, подволакивая ногу. Он чудом избежал расправы. Слепая удача избрала «спасение», оставив нарушителю открытый канализационный сток.

Тогда человек подумал, что надо научиться самообороне, и, после приема украденных у лекаря обезболивающих, погрузился в новую личность.