Над вечным покоем

Кирилл Вер, 2022

Мир перестал существовать. Земля навеки скована зимой. Больше нет смысла думать о жизни и человеческом. Древо и Змей. Ты должен защищать их любой ценой. Скоро в твою дверь постучаться демоны прошлого. Готовься к страху. Бойся желтого. Не утони в Пустоте. Делай все ради выживания, но помни – у тебя осталось очень мало времени. Не противься судьбе ― рано или поздно тебе придется воспарить над вечным покоем.

Глава пятая

Марков отворил широкую дверь и вошел в теплое заведении Бобрихи, которым восхищались даже в Шахтах. Столовая, набитая людьми что бочка рыбой, была единственным двухэтажным зданием в Речном. Первый ярус предназначался для посиделок — плотник Ромин, пару лет назад умерший от старости, соорудил сидячие и стоячие места, чтобы в столовую Феклы могло набиться больше народу. По левую руку расположился длинный стол, за которым рассаживались одиночки. За стойкой находился бар с множеством полок, тут шефствовал тощий Вова, прозванный Митричем Шепталой — кассир и разносчик еды. Скользкий мужичок отвратительно семенил ногами, лавируя между столами, и это не прибавляло ему обаятельности. Позади стойки находились выходы на кухню, где трудились пять кухарок, и в подсобку, в которой Шептала, обслюнявив костлявые пальцы, считал денежки и прятался от нападок опьяневших гостей. По правую руку от входа разместили широкую полукруглую сцену, занимавшую немало полезного пространства. Раньше здесь на потеху неискушенной публике Речного выступали неумелые артисты из Шахт, но после исчезновения обозчиков неуклюжий бревенчатый помост опустел. В прежние времена второй этаж служил жильем для Степановича, бывшего хозяина заведения, которого Марков не застал. После его ухода в странное путешествие на север за сокровищами, Бобриха стала заправлять столовой в отсутствие Степановича, но оставленная у руля женщина умело прибрала к рукам доходное дело. А хозяин так и не вернулся. Вообще, поговаривали, каких-то хитрых задатков в барышне отродясь не было. Она однажды пришла из Ленинского, и какой-то болтун пустил слух, что молодая на тот момент дама работала в знаменитом публичном доме, куда ее добрый муженек сдавал в аренду. Да, слабо верится, что столь униженный жизнью человек сможет дорасти до главы деревни, однако Бобриха вопреки домыслам сумела показать, кто в Речном хозяин. Управляя столовой, она вывела торговлю на небывалую высоту: проводила ярмарки, заманивала обозчиков хорошим товаром, чтобы содержать ополчение, обложила небольшим налогом местных производителей, что злило Митрича, который после пропажи торгашей не платил ей мзду. С той поры к ней привязался Совком и Карабин, который был обычным рыбаком. Оба крутились возле нее, хоть все были уже далеко не подростки. Она играла дураками и часто сталкивала мужиков лбами, по известным лишь ей причинам. После смерти Совкома на одном вече ее единогласно избрали новой главой, и вскоре со второго этажа столовки она быстро переехала в новую бревенчатую избу.

Шагнув за порог и вдохнув запах рыбной похлебки вперемешку с потными парами присутствующих, охотник первым делом увидал Митрича в окружении большой компании. Веселящиеся люди сгрудились вокруг крохотного стула, на котором прямо в валенках стоял жилистый старик с изувеченным лицом. Глаза Митрича сильно опухли, под ними горели яркие фиолетовые фонари. Физиономия лесоруба после избиения заметно раздулась и стала походить на неказистую картофелину. Ссадины и ушибы выглядели страшно, однако Митричу было плевать на них. Взбудораженный лесоруб громко говорил о натуральном обмене между деревнями почившего Союза Пяти и так яро размахивал бутылкой, что алкоголь разбрызгивался в разные стороны. Мужик сильно гнусавил из-за перебитого носа, и речи его звучали вымученно, однако это не мешало старику много материться и смеяться. Слушать на трезвую голову подобные нравоучения задача не из легких, и Марков пожалел, что вообще пришел к Фекле.

Шум и гам сопровождали посиделки лесоруба постоянно, но сегодня обожатели разбогатевшего мужика как с цепи сорвались. Сгрудившись вокруг Митрича, народ скандировал агрессивные лозунги, стучал кружками и пел развратные песни, полные намеков на греховное неравнодушие Бобрихи к кобелю, живущему снаружи. С момента ухода Маркова в лес за оленем «политический кружок» лесоруба заметно вырос, и это сильно пугало. Пару недель назад лишь пара-тройка тунеядцев крутилась вокруг старика, теперь же хриплые и наивные речи Митрича слушала целая улица. Марков боялся представить, насколько прибавится последователей после завтрашнего вече. Среди собравшихся Марков приметил Тесака — мясника, живущего у ворот, Сифу, соседа по дому, вчерашнего Юрца и даже Фильку из ополчения, что затесался в компанию назло Карабину. Были тут и барышни — Евлампия, жена Федьки Хромого, охотница Мариша, что валила зверя не хуже Маркова, Юнона, женщина под сорок зим, с угольно-черными бровями, последняя из рожавших в Речном на памяти офицера.

Народу собралось немало, и Марков чувствовал, как в сложившихся обстоятельствах Бобрихе тяжело усидеть на двух стульях. С одной стороны, она едва ли могла терпеть присутствие Митрича в столовой, с другой — несмотря на выходки лесоруба, он делал хорошую кассу опустевшему заведению. Митрич, будто чуя желания своего недруга, сорил деньгами как обезумевший. Да, он старался на зимы вперед отыграться за былое нищее существование. Всю жизнь мужик сидел без гроша за ватником, бессовестно выпрашивая взаймы на еду и пойло у каждого встречного. Но на вежливый отказ или грубый посыл куда подальше пройдоха уверял — рано или поздно расплатится по долгам. И так могло продолжаться бесконечно долго, пока мир в одночасье не перевернулся с ног на голову, и жители, чей заработок зависел от ремесла, остались не у дел — еженедельных ярмарок нет, торгаши пропали, а значит, с центром обмена за марки не было. Ситуация патовая, ибо даже Юлька, чей кабинет со времен Прокопия кормила казна Речного, стала занимать у Бобрихи.

Толпа в столовке вызвала у Маркова неимоверное отвращение. Он с омерзением смотрел на кучу людей, что пребывали в коллективном безумии. Они в одночасье сплотились в одну большую неотесанную массу, что размазала человеческий разум по полу заведения Бобрихи. Он рассудил, что с Митричем говорить сейчас бесполезно — лучше прийти к нему вечером ближе ко сну, а потом наведается к Фекле. Однако охотник опасался, что к этому времени старик успеет что-нибудь вытворить.

Марков уже развернулся к выходу, как вдруг за спиной раздался громкий клич:

— МИША!

Твою ж…

— МИША! ЧЕРТ ЧАЩОБНЫЙ! — радостно верещал Митрич неестественно высоким голосом. — ДРУЖЕЦ МОЙ! ИДИ СЮДЫ, НЕ СТЕСНЯЙСЯ, БРАТ!

— Я в другой раз, наверно, — Марков обернулся с вялой ухмылкой, надеясь задобрить товарища, который не намеревался так просто отвязываться.

— НЭТ, НЭТ! — Митрич спрыгнул со стула, а бутылки на полках звонко задрожали. — Заутра сидети не буим так!

— Нет, я все-таки… — успел сказать Марков, но коренастый мужик с синим лицом не дал договорить.

— Шли, шли, шли, тама все сидят! — Митрич поволок товарища за шиворот прямо в центр веселой посиделки.

Старый друг швырнул Маркова на стул, который только что топтал ногами, а сам уселся по правую руку, подвинув соседей — Тесака и Броньку-лесоруба.

— Все знають, как етот чертец оленя давеча кончил?! — Митрич поднял бутылку и оглядел присутствующих. — Дя? Юрец грил, такая большая туша бла!

— ДА! — хором ответили члены кружка разномастными голосами.

— ВЫПЬЕМ ЗА МОЕГО ДРУЖЕЦА! — закричал лесоруб пуще прежнего, и все радостно чокнулись стопками.

— Знаешь, как мона оленя-то готовати? Давнешно рассказывали мне, — скрипуче зашептал Бронька за спиной Митрича. — Можно его у Реки закопати, сверху камнями и снегами присыпать. Пусть полежит ползимушки. Хоть тухлятинка, но зато какая! Тока можно подохнуть, если обожрешься.

— Я заморожу лучше, — вежливо ответил охотник, глядя на выступающие из-под губ зубы Броньки.

— И правильно, дружец! — старик слышал шепелявую речь дохляка и вставил свои марки пятикопеечные. — Хрен знает-то, че дальше будет-то! Щас надо думать головешкой! Я грю, что в деревне жрать совсем нече. Ты разбогатеешь, Мишань. Мясо и рыбка — вот че мы буим жрати! ТЫ БУИШЬ У НАС ГОЛОВОЙ ПО ЛЕСУ!

— ЭТОТ?! А как же я, старый?! — вскочила Маришка, образно схватив лук и пустив стрелу в Маркова. — Смотри, как я умею!

— Да ты ж моя хорошая! И ты буишь головой по лесу. А ты Тесак… Ты ето, по мясу. А ты, Юрец, ты… эээ…

— По собакам! — закричал кто-то за первым рядом стульев, и все дружно взорвались хохотом.

— Годите вы. Есть же ешо ети, овосчи, во! Для тепла у нас есть дерево! А с деревняме мы задружим! Новый Союз Пяти устроим!

— Трех! — поправила, кажется, Федоровна, немолодая швея.

— Да! Че в Ленинском, че в Лесном. Одна кровь!

— Вчера Ленинское горело, — сухо подытожил Марков.

— Да, усе правильно! Так и нужно! Так и нужно! Мы потома после веча двинем к нима. Пойдешь с наме?

— Бобриха запрещает ходить на левый берег, — слукавил Марков, которому не хотелось обслуживать хотелки раздувшегося от гордости и ударов лесоруба.

Митрич махнул на товарища рукой и, брызжа слюной, начал рассказывать о переменах после веча, а приятели по кружку глядели на своего главаря пустыми охмелевшими глазами. В разгар грез о будущем Речном Митрич подвинул к охотнику облитую сивухой бумажку, где блестели нечитаемые каракули, и принялся важно озвучивать заезженные требования, которые, по его мнению, «заставили бы Говниху стать покладистой что твоя валенка». Но Марков пропускал пьяную речь старика мимо ушей и обдумывал, как бы по-тихому свалить. Внезапно Митрич обратил внимание на тоску друга и с тяжелым вздохом объявил, что «заседание» окончено. Недовольные прерванным застольем стали нехотя расходиться, а Митрич на прощание сердечно обнимал партийцев. Он торжественно заявил, что завтра никто не узнает Речное.

— Я буду готов, — шепнул Тесак главному лесорубу, а Митрич кивнул в ответ, обнажив щербатый рот.

Когда митричи с шумом разошлись, в питейной почти никого не осталось. Лишь несколько завсегдатаев молча чокались стопками и, высоко задрав головы, без интереса выливали содержимое в глотку. Лишившись шумных посетителей, столовая стала выглядеть уныло. В сытые годы, когда Марков только отошел от ранений, в Речном гудела жизнь — заведение в иной раз под завязку набивалась веселыми людьми, празднующими свадьбу или очередной юбилей, а Бобриха будто птичка порхала между столиками, радуясь тому, как позвякивали денежки в широких карманах ее коричневого фартука.

— Не нужно было выгонять друзей, — проговорил Марков, ощущая звон в ушах от наступившей тишины. — Я все равно собирался уходить.

— Дружец! — Митрич похлопал охотника по плечу, дыша едким перегаром. — Давнешне с тобою не сидели. Дава подбухнем. Шептала, Потряс тебя! А ну, выходь к нама.

На громкий свист лесоруба из каморки появилась неуклюжая фигура Шепталы.

— Миша?! — Шептала испуганно уставился на Маркова. — Ты уже пил?

— Нет. Тут и без меня веселья полно было. Я воды хочу, Вов. Белка на обед все нутро высушила.

— Тебе из фильтра или топленную? — дрожащими губами спросил Шептала, поглядывая наверх.

— С фильтра.

— Подумать тока! Фильтер! — рассмеялся Митрич. — Я всю жизнь пил топленную воду или из Реки. Брюхо стало свинцовым, ни одна зараза не пройдет через меня. Я сам себе фильтер. Моей мочой можно детей поить. Знаешь, как ети фильтры делают? Уголь! Обычный, едрить его, уголь!

Шептала в привычной манере засеменил к столу со стаканом в руке. Его тонкий горбатый нос шел впереди хозяина и благодаря нелепой походке смешно подскакивал в воздухе, как крючок, прибитый к раскачивающейся деревяшке. Нелепый вид Вовы всегда напоминал Маркову про погибшего десять зим назад Дрона.

— Держи, — разносчик резко поставил стакан, едва не пролив воду на Митрича, — с тебя пятикопеечная.

— Грабеж! — взвыл лесоруб. — Это что ж получается, за обычную талку через ваш фильтер пятикопеешную?!

— Слушай, заплати, а? Без ора прошу, — Марков жадно посмотрел на стакан. — Я потом тебе отдам.

— Ты че! Не надобно возвращать, Миш! — Митрич ухмыльнулся, глядя на взъерошенного Шепталу, который, видимо, не спал ночь.

— Не ори! Сил уже нет твои вопли слушать! — скривил лицо разносчик. — Устроил бучу какую-то. Мало тебя избили, видать.

— Карабин-то че, даже не поставил свойных шавок у вас дежурить, — Митрич потер ладони и подмигнул Маркову. — Совсем, че ли, не боитесь меня? Утром буишь мне бесплатно жрадло подавати!

— Ты, черт тухлый, можешь только бздеть. Ни фига ты не сделаешь.

Митрич загоготал, утирая слезы с опухшего лица, а Шептала скривил мину и стал походить на тощую старушечью задницу.

— Дава-дава, вали! — Митрич отмахнулся от работника, как от назойливого алкоголика. — Кликнут тя, если дружец мойный выпить чега покрепче извольнет!

Марков разом осушил стакан воды. Митрич тем временем тер красные глаза. Он сидел, покачиваясь на ровном месте, и старался не упасть со стула на бутылки, что сердечно оставили члены кружка.

— Что ты удумал? — наконец спросил Марков.

— Давеча узнаешь, — хитро стрельнул взглядом мужик. — Я те скока разов буду повторяти! Дава со мною! Будем вместе делами ведать. Ты-то бишь охотных дел махер, да? Вот и дава будем тут рулить? Нужон ты мне тута, понимаешь? Просто кивни башкой непутевой, и усе!

— Ты затеял глупость, — Охотник отставил стакан прочь и посмотрел на отеки под толстой кожей старого приятеля. — Эти люди вокруг тебя… Им плевать на твои затеи. Они просто пробухивают чужие марки. Им делать без работы не хрен, а ты спаиваешь бездельников. Шел бы лучше лес валил.

— Воть тяк воть, спасешь тебя, а потом ты мине говоришь, что я неправ, — Митрич потрепал сальную голову друга шершавой лапой. — Дурень ты! Мы братия с тобою, помнишь? Я ж тя в лесу нашел, в крови всего! И… И, знаишь, дружец… Вот тогда у меня мысля пробежала, что я обязан че-то сделать. Я захотел переменец. Тогда в лесу я подумал, что ты очутился здеся не зря. А щас гришь, что я бузотер какой-то! Обижаешь! Ты че, не со мной, че ли, Мишань?

Твою мать. Я когда-то слышал от Охты подобное. И к чему это привело? Опять к крови.

— Я с тобой, Митрич, — Марков похлопал приятеля по плечу. — Но ты ставишь деревню под удар. Я не хочу, чтобы кто-то пострадал. Расскажи, что у тебя на уме?

— А воть усе тебе скажи! Пойдешь и растреплешь Бобрихе, да? — Митрич хлопнул себя по коленям и подался чуть вперед. — Хрен тебе! Завтра узнаешь.

— Юлька боится тебя. Говорит, что ты стал странным. Ей пришлось отдать лекарства Бобрихе, чтобы ты ненароком не отнял их.

— Да ну?! — удивленно проговорил Митрич. — Она думаеть, я ее трону? Она мне как доча!

— Ты ведь печешься о ней?

— Ясен хрен! — воскликнул Митрич.

— Тогда не пугай ее. Не нужно, Митрич. Пожалуйста. Твои бредни не стоят крови.

Митрич раздул щеки и агрессивно выдал:

— Вот знаешь че? Када мы торгашей тех знать не знавали, жили душа в душу. Я тогда еще совсем пацаном был… Ну, ты слушаешь, фуцан? Что ты головой киваешь, гляди в глаза хоть для совести… Так вот, все у нас было хорошо. Мы между деревнями торговались? Торговались. Всем было по боку, где чьи угодья. Все было общим. Ловили рыбку, зверье. Никто даже не думати воевать. Хорошо, что мои не застали етого всего, снег им пухом! А потом как начали торговать с етими Шахтами, будь они неладны, и усе! Туть построили столовую ростом с лес, в Лесном — игорный дом, ты прикинь? А в Ленинском, горе, блудный дом! Лишь бы зауськивать к Шахтами! Вы, говорят, к нам первыми приезжайте. Мы — хорошие, а вот они — плохие! Все сразю стали цедить самогон, че-то выращивать нехорошее, только чтобы этих обозчиков завлечь. А потом как грянула война! Мы с етими одной крови — мамка моя-то из Покинутого и вышла, как мамка Гриши, приятеля моего. Ушел он, значит, туда. Думал, там больше платят. А я тоже дурной, пошел со своими стреляться, по вольке Шпиля. А потом увидал Гришку кверху пузом, у Речного уже. Кончилась, знаешь, война, а трупики уже не вернешь. Ужас. Я хотел уйти отсюдова навсегда, куда угодно, хоть в Шахты, далеко-далеко от етого. Винили Шпиля, а Шпиль был етакий, как и они. Все с гнильем в душе стали. Вот так. А Сеня-то че! В соседние деревня ходить нельзя, эка невидаль! Шахты-то, Шахты вед запретили! Они решають, что нами делать, а не мы!

— Я понимаю. Но то было в прошлом. Мир поменялся.

— НЕТ! — гаркнул Митрич, и охотник увидел, что глаза у мужика налились кровью. — Они все поплатяться! К Говнихе из Шахт рулилы приходят, там был какой-то лысый с говеным пятном на щеке. Видно, что дьявол хитрый! Пили с ним лисью, думали, как бы еще народ честной ободрать до нитки! А так воть не должно бить! Усе должно бить общим. НАШИМ. Я устал, вашу мать! ХВАТИТ! — под конец речи лесоруб перешел на злобный крик.

— Хватит орать! — внезапно на втором этаже показался багровый Карабин. — Пшел вон отюдова, пока кости целы!

— АХ, ТВАРИНА! — Митрич яростно вскочил с места и подбежал к лестнице.

В этот момент Карабин лихо снял с плеча известное на все Речное оружие — старый Зверобой, коричневую винтовку с рычажным механизмом перезарядки, собранную до Потрясения, и направил дуло на свирепое лицо лесоруба.

— Стрелять буду! — закричал усатый. — Ни шагу!

— Пойдем отсюда, Митрич, не глупи! — Марков решительно встал, схватив Митрича за шиворот.

— Тебе завтра конец! — гоготал Митрич так, что стены столовой дрожали. — ТЕБЕ ЗАВТРА КОНЕЦ! И ТВОЕЙ ГОВНИХЕ, СЛЫШИШЬ!..

Шептала, что показался за спиной начальника караула, быстро скрылся обратно. Охотник вывел шатающегося Митрича на улицу, но лесоруб не желал остывать и заводился все больше. Марков был знаком с подобным поведением, ибо это напоминало неугомонное буйство Быка в лучшие годы. Старик громко сокрушался, кричал о заговорах, обвинял Феклу в обмане и воровстве. Расстояние от заведения Феклы до хибарки старика было небольшим, однако путь друзей затянулся. Шатающийся из стороны в сторону Митрич постоянно отвлекался — то приставал к прохожим, то отливал на чужой забор. К шумной компании из двух человек, в которой один распевал дикие мотивы, а второй лишь качал головой, несколько раз подходили караульные и просили вести себя потише, но Митрич слал их в пекло Потрясения и продолжал безобразничать. Наконец группа подошла к крохотной избе лесоруба, с покосившейся тонкой трубой. Марков удивился бардаку на участке вокруг дома — всюду валялись щепки, бревна да бесхозные инструменты.

— Зачем в столовке орал как резаный? — серьезным голосом спросил Марков, помогая деду преодолеть препятствие в виде снежного сугроба. — Че у тебя с головой происходит?

— Отвянь, Мишань. Хреново мне, — вяло ответил товарищ, заметно ослабевший после глотка ледяного воздуха. — Доведи до койки, будь добр, милок.

Но не успел Марков отворить дверь, как Митрича вывернуло на помост возле дома.

— Слушай… — Марков взвалил руку ослабшего друга себе на плечо и усмехнулся. — Нажрался ты знатно. Голодный, что ль, пил опять?

— Ай, Мишаня… Сытно я поел-то, — отмахнулся Митрич и чуть не свалился с на землю.

Марков просунул голову под мышку лесорубу и потащил грузную тушу отсыпаться. Подойдя к покосившейся двери, Митрич дрожащей рукой отпер засов и запустил охотника внутрь. В одноэтажном тесном домике стоял такой же бедлам, как и снаружи. Зная привычку старшего товарища спать в уличной одежде, Марков без раздумий поволок лесоруба к кровати.

— Здесь тоже заседаете? — спросил Марков, оглядывая беспорядок.

— Да, бываеть… Мишань… Ты ето! Мой друже! Потряс тебя порви!

Офицер довел Митрича до койки и помог улечься. Как только приятель всем весом надавил на кровать, та жалобно заскрипела.

— Ето… Подай, родной, водички, — тихо промямлил заплетающимся языком лесоруб. — Вон тям, на столе.

— Давно от тебя не слышал про воду. Думал, ты только сивуху заливаешь за шиворот, — Марков не сдержался и хохотнул от души. — Давай сивухи твоей? Ты же говоришь, самое лучшее пойло на всех Студеных!

— Дя уж ето… попаче ентой мочи, которую льет Бобриха в чан для гостей своихних. О-о-ох! — старик взялся за живот. — Спасибо, Миша. Вот че б я без тя делал! Ты-то пей, родненький!

Марков отошел от друга, уселся за стол, налил сивуху в годами немытый стакан. Охотник не раз пил из посуды Митрича, и после каждого глотка задавался вопросом: горчит ли пойло, или это грязная посуда добавляет горький привкус. Марков, зная особенности местной утвари, не задумываясь осушил стакан до дна. Неимоверно обжигающий спазм прошелся по горлу и устремился в глубину брюха. Марков сощурился так, что у него заслезились глаза.

— Ой… Мишань, чета… Чета мне совсем неладно.

— Может, Юльку позвать? — Охотник щурился от пекла в горле. — Сейчас, отдышусь только.

— Подставь, любезный, ведерко… — неимоверно ласково попросил лесоруб. — Чую, блевану опять! Ой, как мя трясеть!

— Будешь потом пить еще? — сказал Марков, поднося металлический таз, найденный на столе. — Давно я тебя бухим не видел.

Митрич снова опустошил желудок. На этот раз в рвоте Марков увидел кровь.

— Сука мя траванула. Я не вижу ниче, Мишаня, Потряс меня…

И лесоруб в один момент провалился в небытие. Сколько бы следопыт ни звал бедолагу, в ответ получал лишь непроизвольные стоны. Лесоруб уже не слышал речей Маркова. Глаза закатились под веки, а грудь быстро колыхалась в ответ на неглубокое дыхание. На лбу проступили жирные капли ледяного пота, а тело, что еще недавно совершало осмысленные движения, забилось в судорогах. Марков, не ожидавший, что Митричу резко станет худо, попытался вызвать больному рвоту, но даже не смог перевернуть товарища на бок, ибо мышцы дровосека сковало свинцом. Понимание, что он бессилен перед недугом приятеля, посетило голову не сразу. Охотник, как мог, старался облегчить страдания друга, но Митрич быстро уходил в небытие, на глазах теряя силы. Запавшие глаза были тому доказательством. Бывший белый не хотел оставлять без присмотра теряющего силы старика, но единственный человек, способный помочь умирающему, — это добросердечная потомственная лекарша, что работала в двух минутах ходьбы от хибары лесоруба. Марков собрал волю в кулак, схватил Митрича за правый бок, обращенный к стене, и рванул неподъемное туловище на себя, дабы мужик не захлебнулся рвотой, пока находится под стражей бардака и пустых бутылок из-под самогона. Убедившись, что удушение от желудочных выбросов Митричу не грозит, зверолов бросился за помощью к супруге.