Над вечным покоем

Кирилл Вер, 2022

Мир перестал существовать. Земля навеки скована зимой. Больше нет смысла думать о жизни и человеческом. Древо и Змей. Ты должен защищать их любой ценой. Скоро в твою дверь постучаться демоны прошлого. Готовься к страху. Бойся желтого. Не утони в Пустоте. Делай все ради выживания, но помни – у тебя осталось очень мало времени. Не противься судьбе ― рано или поздно тебе придется воспарить над вечным покоем.

Глава вторая

Марков спал плохо. Накопившаяся усталость должна была сморить, как крепкая сивуха, но охотник всю ночь дремал урывками и много возился, не в силах провалиться в глубокий сон. Он старался шевелиться тихо, чтобы не тревожить супругу, однако телодвижения, совершаемые в пылу мучительной бессонницы, вновь и вновь возвращали Юлию из мира грез обратно в потную постель. Темнота казалось вечной, и когда во дворах захрипели петухи, Юля, перекрестившись, выскочила из-под одеяла и устремилась прочь, в долгожданную прохладу не топленной избы. Семейное ложе опустело, и Марков почувствовал неимоверное облегчение. Конечно, плохо так думать про жену, но охотник был готов на любые подлости, лишь бы поспать в одиночестве. Разумеется, после такой ночи Юля не выспалась, но она нашла в себе силы простить охотника за мучительное состояние. Она с теплотой обернулась к Маркову, в надежде, что муж смотрит вдогонку понимающим взглядом. Только чуда не случилось — супруг лежал с полуоткрытым ртом и тяжело дышал носом. Пожелтевшее одеяло оголило грудь, усеянную отвратительными розовыми шрамами. Жена печально вздохнула, надела холодные вязаные тапочки и отправилась к шкафу. За ней вереницей потянулись следы на пыльном полу. Юля сняла износившуюся ночнушку, и тут случайно коснулась взглядом зеркала. Она предстала в отражении совершенно нагой — лишь мурашки покрывали ее атласное тело. Нахмурившись, Юля осмотрела плавные изгибы бедер, талии и груди, искренне возмутившись, что Марков перестал ее желать. Их постельная жизнь уже давным-давно закончилась, и Юля не понимала, что же мешало мужу крепко взять жену за волосы и, воспользовавшись женской беспомощностью, овладеть в постели, под свист сурового северного ветра на улице. Молодая особа вертелась как волчок, разглядывая стройное тело, способное взбудоражить любого мужчину, трогала груди, круглые и подтянутые. Затем Юля повернулась к зеркалу спиной и слегка оттопырила бедра. Вдоволь насмотревшись, девчонка игриво юркнула в темно-синий сарафан и тут же преобразилась в кроткую женщину, которой неведомы развратные желания. Расчесав темно-русые пряди, жена Маркова заплела гриву в хвост и вновь подошла к зеркалу. Несмотря на затяжную печаль, лицо Юли сияло и дышало красотой, хотя года скоро перевалят за третий десяток.

— Эх… — выдохнула жена охотника, и на восхитительных синих глазах проступили слезы, полные горькой обиды.

Юлия часто вспоминала историю их с Марковым знакомства и каждый раз считала роковую встречу знаком судьбы. Однако… что-то пошло не так. Раньше она чувствовала себя независимой и гордой. До знакомства с мужем Юля слыла эгоисткой и наглой особой. Никто не мог унять ее вольный нрав, даже Прокопий, отец, даривший дочке бесконечную заботу и любовь. Может, юношеское безразличие было навеяно поведением матери, что сгинула после рождения малышки где-то в пьяных Шахтах. Отец, как мог, старался за двоих родителей, но не всегда ему удавалось достучаться до пылкого сердца дочери. Папа Юли работал врачом и был внуком Иванна — человека, некогда основавшего Речное. В благодарность жители возвели родоначальнику памятник изо льда на рыночной площади, а про дебошира Шпиля все забыли, даже сын. По рассказам, прадедушка слыл великим человеком, бывшим партийцем, знавшем толк в грамотном управлении. Его внук Прокопий был личностью не менее выдающейся. Не жалея сил, он голову положил за здравие односельчан и счастье маленькой Юли. И все бы хорошо, если б не вечные капризы требовательного ребенка, что не хотел мириться с уготованной ему судьбой. Прокопий видел в Юле приемника и много сил тратил на обучение кровинушки искусству врачевания, но девчонка лишь нос воротила от наставлений. Обозчики успели промыть дурехе голову рассказами о красивой жизни в Шахтах, где деньги сыпались с неба вместе с гарью. И плевать на судьбу бестолковой матери! Шахты были небезопасным местом, но девушку это не смущало, ибо душа томилась в маленькой деревушке. Девочке хотелось чего-то большего, интересного, веселого и даже опасного. Поэтому все наставления отца влетели в одно прекрасное ушко и вылетели из другого, не задерживаясь в ветреной девичьей голове.

Будучи повзрослевшей девушкой семнадцати зим, Юля решилась на поступок, за который всю оставшуюся жизнь себя корила. Собрав вещи и дождавшись, пока отец уйдет на работу, вместе с обозчиками она отправилась прямиком в Шахты. Несколько суток в дороге, пара нелепых приставаний озабоченных торгашей, которые тут же получили по наглым рожам, и вот девушка попала в Углеград. Конечно, Юля была ошарашена. Жизнь бурлила, люди толпами бродили по улицам, веселые заведения вокруг, манящие огнями, — и все это за высокими стенами большого города. Такого чуда будущая жена Маркова отродясь не видывала. Пьянящая свобода вскружила Юле голову не на шутку. Она тратила деньги, пила и веселилась с людьми, которых никогда больше не увидит. Такая жизнь молодую особу более чем устраивала. Но ее история показательно походила на сотни других рассказов о грезах и мечтах в большом городе. Пелена лжи спала довольно быстро. Деньги мигом испарились, не выдержав трат. Шахтам не нужны были амбиции и мечты — воспользовавшись этими словами как паролем, ты рискуешь никогда отсюда не выбраться. Чертов город, пропахший углем и похотью, требовал от Юли лишь одного — ее непорочного тела. Углеград желал бросить юную красавицу в огромный копошащийся клубок уставших от работы мужчин, чтобы они сполна насладились пышногрудой невинностью. Твари были готовы пойти на все, лишь бы высосать младой дух до изнеможения и выплюнуть на обочину оставшуюся после унижения кожицу. Грязь, нечистоты, болезни — вот истинное лицо Шахт… Романтический образ, который вспыхнул в Юлиной голове после разговоров с обозчиками, навеки потух вместе с мечтами о жизни в славе и достатке.

Но несмотря на удары судьбы, Юлия не сдалась и не пошла по проторенной дорожке в публичный дом. Не стала торговать веществами. Не воровала уголь. Собрались и, на гроши, что остались после кутежа, сняла крошечную комнату в небольшом кирпичном доме с осыпающимся фасадом, где текла крыша, а по полу бегали мыши. Гордость уберегла девушку от унизительного образа жизни, и ей повезло устроиться в кабак в качестве разносчицы, а не блудницы. Юлька подавала выпивку, еду и закуски по двенадцать часов в день. Хозяина заведения она никогда не видела. Грубая старшая, следившая за заведением, как-то сказала, что он не просыхает и спускает все деньги в подвальном казино. Кабак, прозванный «На углу», часто посещали торгаши, жившие в Чреве, наемники и ремесленники. Были люди вменяемые, но иногда заходили конченые уроды, встреча с которыми выбивала Юльку из колеи. Работа буквально высасывала из Юли жизнь. Приходя в комнату, она падала ничком на прогнившую деревянную кровать и засыпала мертвецким сном. Потом пробуждалась поутру, плакала и с опухшими глазами плелась обратно в кабак. Путь девушки пролегал мимо высокой стены, окружавшей Клоаку, — район, куда не заходили даже самые авторитетные кланы, так как боялись беспредела местных. Клоакой родители пугали непослушных детей, и те быстро становились покладистыми. В народе будто соревновались, кто сильнее напугает собственного ребенка невообразимыми ужасами малознакомого района. Конечно, большинство россказней были надуманными, но Клоака все равно слыла опасным местом. Жили там отморозки — существа, что раньше являлись людьми, но после непонятного рока потеряли человеческий облик вместе с моралью и благоразумием. Никто не знал, почему бедолаги превращаются в отморозков, но, говорят, что до Потрясения такого не было. Отморозки же походили на обмороженные трупы. Они медленно передвигались, невнятно бормотали проклятия, а иной раз могли даже напасть на тебя, если ты вдруг чем-то не угодишь им. Никто не знал, что происходит в голове у отвратительных тварей, и Юлька боялась отморозков больше всего на свете. Иногда нелюди забредали в бар, и Юльке, разумеется, нужно было их обслуживать. Вблизи она не раз видела их гнилые лица, прозрачную кожу и красные глаза, презрительно смотревшие на мир вокруг. Однажды Юльку захватил в свои объятия один мерзкий гад и прижал к липкой ледяной коже, а второй, такой же выродок, сидевший рядом, неожиданно вскочил, одним рывком вырвал его руку прямо из плеча и всадил в голову нож. Из этого жуткого представления девушка запомнила лишь промелькнувший перед глазами красно-синий шарф спасителя. Юлька не на шутку перепугалась и выбежала из бара, даже не поблагодарив своего спасителя.

То событие стало последней каплей. Юля решила свалить с Шахт и больше никогда не возвращаться. С боем забрав первую и единственную получку в кабак она больше не возвращалась. Девушка желала только одного ― поскорей попасть домой, но вырученных марок не хватало на поездку в один конец. Девчонка переступила через свою гордость и чуть ли не на коленях умоляла обозчиков добросить до Речного. Она верила — отец доплатит, и пыталась убедить уезжающих на север торгашей в добропорядочности родственника. Конечно, Юля чувствовала себя хуже некуда, однако иного способа вернуться домой у нее не было. Путь пешком по обозным путям чреват опасным столкновением с босяками, а обозы хорошо охранялись караульными союзами. Наконец девушке удалось уговорить молодого и пухлого торговца выделить местечко на повозке — там как раз Урпатовы не доложили угля. Уже в дороге Юля не верила счастью — ехала и плакала от нахлынувших переживаний. В тот момент она поняла, как сильно любила отца и его идеалы. Она поклялась перенять семейное дело и стать достойным лекарем. Представляла, что скоро упадет в объятия родного отца, а тот немного поворчит-поругает, но улыбнется и простит маленькую дурочку. Все станет на круги своя.

Когда девушка прибыла в Речное, ее ждала печальная весть — папа лежал в бреду с лихорадкой. Люди сказали, что он подхватил снежную хворь. Юля, как могла, выхаживала отца, не спала ночами, но любовь не могла вытащить отца из лап неизлечимой болезни. Юля корила себя за детскую глупость, которая через цепь случайных событий довела отца до гибели. Не одну ночь Юля провела рядом с кроватью Прокопия, рыдая в одеяло, что не успевало высохнуть после очередного приступа отчаяния. Юля признавалась в любви, просила прощения и умоляла папу вернуться к свету. Но болезнь не вняла просьбам кающейся дочери. Прокопий уходил в лихие дали, таял на глазах, а Юля ничего не могла поделать. Дочь говорила с папой сутки напролет, будто он был в сознании. Она не отпускала его безвольную руку и до последнего верила, что Прокопий поправиться. Судьба, разумеется, распорядилась иначе. Лекарь умер в судорогах, так и не придя в сознание. А самое печальное — отец так и не узнал, что дочурка, раскаявшись, воротилась обратно. Эта мысль убивала Юльку по сей день.

Прокопия сожгли по старой традиции Студеных земель. После смерти папы Юлька не знала, что делать. Казалось, мир рухнул. Лекарня пустовала, ведь никто не умел лечить людей, как Прокопий. Юлька заперлась дома и ревела в кислую кровать, где еще недавно лихорадил отец. Страдавшая девчонка ничего не ела, почти не пила. Жизнь сознательно покидала ее тело. Но на небесах кто-то решил, что дальше так продолжаться не должно, и ниспослал в Речное Маркова, которого случайно нашел в лесу Митрич. Лесоруб принес умирающего к дому Юльки, а та встретила незваных гостей как призрак — бледная и синяками под глазами. Но Марков, конечно, ждать не мог, ибо погибал от страшных ран, оставленных огромным зверем. Юля запаниковала и отругала лесоруба за то, что принес ей покойника. Конечно, ей стало страшно в тот момент. Еще никто не обращался к ней за помощью, а вытащить полумертвого человека с того света — задача непосильная для едва стоящей на ногах. Юля практически ничего не помнила из наставлений отца, но обуздав неуверенность будущая жена Маркова почувствовала слабую уверенность в своих силах. Юля попросила Митрича помочь ей, и они тут же дружно перенесли Маркова через улицу, в лекарню Прокопия, не обращая внимания на удивленные взгляды односельчан. Трясущаяся от ужаса Юлька и нетрезвый Митрич уложили раненого на оперстол в медпункте отца и попытались остановить кровотечение. Юлия понимала, что раны серьезные и Марков потерял много крови. Решили первым делом шиться. Живую плоть девушка никогда не штопала, лишь беличье да заячье мясо, которое Прокопий передавал ей от молодого мясника Тесака, который был неравнодушен к дочери врачевателя. Во время операции Митрич держал Маркова за плечи, подавал раскиданный впопыхах инструмент и зубами отрывал нитки от катушки. На счастье девушки, она смогла справилась со спавшимися сосудами, походившими на советскую лапшу. Дальше началась гонка со смертью, ведь незнакомцу требовалось переливание крови. Отец говорил, что подобная процедура — крайне опасная мера, ибо только господь ведает, кому повезет, а кто погибнет в мучениях. Но в случае Маркова терять было нечего — человека она не знала, а счет шел на секунды. Прокопий делал переливание пару десятков раз, и только трое умудрились после этого выжить. Сердцебиение будущего мужа становилось слабее, грудь едва колыхалась. Юлия уже собралась искать на себе вену, но Митрич воспротивился, ведь бедняжка едва стояла на ногах, и добровольно подставил собственную руку.

В итоге Юля вытянула Маркова к свету и не позволила незнакомцу умереть. Девушка не отходила от него ни на шаг, будто опасаясь, что потеряет Маркова, как отца. Она долго сидела с ним, изредка проваливалась в мучительную дрему и видела в болезненных снах ужасные вещи. Иногда ее подменял Митрич, которому надоедало дрыхнуть. Уход помогал, и вскоре Марков открыл глаза. Кровь Митрича сделала доброе дело, странник пошел на поправку. Раны затягивались, но мужчина был очень слаб, не мог говорить и ходить, а девушка не могла понять причин такого состояния незнакомца. Он будто не хотел жить, но юная врачевательница вопреки негласному протесту выхаживала неизвестного человека и немного помогала другим жителям Речного с болячками. Первые дни Марков лежал безмолвно, тупо глядя в отбеленный потолок. Юля заставляла больного есть, силой засовывая ложку ему рот, и пыталась разговорить. Потом Марков привык и даже стал просить еду сам. Смотря как мужчина крепнет, Юля начала верить в себя. Когда Марков назвал Юлю по имени, впервые за долгое время она улыбнулась. Вскоре врачевательница поняла, что дело ее жизни, как и говорил Прокопий, — помощь людям. Через пару месяцев Марков смог ходить, но ноги у него подкашивались, и тогда она просила Митрича научить Мишу передвигаться, хоть лесоруб по пьяни сам забывал, как ходить. Юлька общалась с Марковым, и он казался ей очень умным и интересным человеком, а тот говорил, что Юля — лучший лекарь на свете. Он делал ей комплименты, сухо и холодно, но они все равно грели девичью душу, будто варежки из кроличьей шкуры. По иронии судьбы первый больной стал для Юли первым и (пока) единственным мужем. Юле новая жизнь казалась сказкой, ведь она обрела долгожданный покой. Она тосковала по отцу, поэтому страх остаться одной поселился в девичьей голове навсегда. Она взяла с мужа обещание, что тот никогда не покинет свет и вернется назад, что бы то ни было.

Только вот жизнь распорядилась иначе. Марков гнил в душе, жена впитывала его тоску и не могла исправить ситуацию. Все, что ей оставалось, — терпеливо ждать, пока не явится новое Потрясение. Юлька решила сегодня не готовить завтрак. Съев, что попалось под руку, она устремилась прочь от опостылевшего дома и унылого супруга, убившего в ней страсть к жизни. Юля с шумом открыла заваленную снегом входную дверь, впустив ночной холодный воздух, и Маркова обдало ледяной прохладой. И как только комната опустела, а напряженность, созданная женой, моментально исчезла, Марков мигом заснул тяжелым сном.

Через пару часов Марков проснулся и с голодным урчанием в животе уселся за обеденный стол. От вчерашнего ужина ничего не осталось, а жена утром ничего не успела приготовить, поэтому мужчина доедал резиновое беличье мясо приготовленное ночей семь назад. К моменту пробуждения на улице успело взойти солнце. Полуденное время Марков встретил с жуткой головной болью и неописуемой слабостью в мышцах. Он ел, опершись на спинку стула, и без интереса смотрел, как пыль кружится по Юлиному дому. Единственная жилая комната в избе служила и спальней и кухней. Небольшой бревенчатый дом совсем не походил на хоромы зажиточного дохтура, и супруги вдвоем едва умещались в четырех стенах. В правом углу стояла широкая печь, поднимающаяся до потолка. Здесь Юлька и Марков готовили. Возле печи расположились полочки, на которых ютились всевозможные горшочки, тарелочки и стаканчики. По левую руку стояла кровать, где было сложно уместиться двум взрослым людям. Марков же сидел за столом в центре. Несмотря на малый размер, дом все равно казался уютным благодаря стараниям Юли, часто наводившей порядок. Но сколько бы она ни старалась, после долгой приборки в комнате оставалось много пыли, которую будто надувало ветрами Потрясения.

Покончив с запоздавшей трапезой, Марков еле встал со стула. Он занялся утренним туалетом и лениво натянул на тело шерстяные штаны и растянутую телогрейку. Сегодня невыспавшемуся зверолову кровь из носу требовалось покончить с оленем. Вчера он просто-напросто сбросил тушу в холодный подвал, ибо свежевать и разделывать добычу не было никаких сил. Перед тем как лечь в кровать, Марков дал себе слово разобраться с дичью до заката, но время неумолимо бежало вперед, а охотник переоценил свои силы. После бессонной ночи копаться в ледяном погребе страсть как не хотелось, поэтому Марков махнул рукой на обещания. Как-нибудь завтра, когда выспится. Но когда со свежеванием туши будет покончено, окажется, что в Речном нечего делать. Маркову оставалось только бухать да идти охотиться в лес. Беготня на морозе вызывала отвращение, а пьяное беспамятство вовсе не прельщало. В отличие от Митрича, охотник как мог сдерживал порывы к пьянству и прикладывался к бутылке лишь в моменты необузданной тоски. Вместо разгулья он старался по мере сил помогать по дому — чинить что-то, готовить, подметать. Однако повседневные дела ради сотрясания закисших мозгов быстро надоедали, и Марков скрипя зубами вновь уходил за дичью. Раньше его подстрекала нужда перед ярмаркой, а теперь, после неудачи с оленем и пропажи торгашей, походы в лес стали казаться адской мукой. Последний забег по сугробам Хмурого вымотал его полностью. Маркову надоел мороз еще в лесу, а за дверью стоял невыносимый дубак — он понял это по живописным узорам на стекле, сквозь которые не видно даже улицы. В доме было зябко, и Марков затопил печь.

М-да. Больше делать и нечего.

Вдруг заскучавший Марков вспомнил, что вчера Юля просила заглянуть в лекарню.

Только не сейчас. Выходить не охота. Ночью, походу, опять бушевала вьюга, аж стены тряслись.

Марков немного побродил по комнате, полежал, потом встал и подошел к шкафу, где хранились вещи, принадлежавшие Юлиной родне. Он решил выбрать книгу на вечер. За десять зим проживания в доме жены Марков успел прочесть множество письменных произведений. Помимо книг, на пыльных полках расположилась всевозможная древняя утварь: посуда, игрушки, столовые приборы. Марков любил подолгу разглядывать содержимое шкафов, иногда залезал на чердак, где всяких мелочей хранилось еще больше. Прежним владельцем занятной коллекции, разумеется, был Иванн. Марков как-то спрашивал, гордится ли Юля прадедом, видя памятник в центре поселка. Она лишь пожимала плечами, говоря, что не ощущает никакой связи между поколениями, будто он и не предок ей вовсе. Марков не понимал ее отношения к прошлому — сам он хотел когда-то узнать побольше о своих предках, но уничтожение родного гнезда и смерть родителей поставили крест на его порывах желаниях. И хоть Юлька не чувствовала единения с Иванном, увековеченным во льду, какие-то личные воспоминания последующим поколениям он оставил. Прадед, разумеется, унес в могилу сказ о Потрясении, но все же передал детям и внукам много историй о том, как жилось людям до печальных событий. Юлька, вдохновившись рассказами прадеда, которые передавались от отца к сыну, старалась чаще вспоминать прошлое и делилась мыслями с мужем. Она считала, что чем больше людей думают о минувшем, тем скорее затянутся раны после Потрясения. Юлька страстно желала очутиться в тех временах, когда не было вечной зимы. Мечтала надеть легкое платье, а не толстую шубу, прогуляться по свежему воздуху, поднять взор на чистое ясное небо, что бороздили самолеты и дирижабли, пройтись по дорогам без снега, полюбоваться на переливающиеся в свете солнца высокие здания с тысячами окон, понаблюдать за полетом машин над землей, и удивленно посмотреть, как вместе с обычными гражданами по улицам разъезжают разумные механизмы. Марков слушал грезы Прокопьевны о днях минувших, а в голове гулял ветер. Он не разделял взглядов жены, и знал, что люди не изменятся, пыли в домах не станет меньше, а земля под ногами провалится под тяжестью снегов. Чертов мир не изменить — Марков давно поставил на нем крест, однако своего мнения по щекотливому вопросу не высказывал, чтобы не расстраивать жену.

Марков осмотрел литературу. Большие и маленькие, с обложками и без, книги свалились в неустойчивую стопку, что тянулась вверх как змея. Таких колонн было пять, и только чудо удерживало их от падения. Юльке коллекция рукописей мертвых людей казалась настоящим сокровищем, хоть за время жизни Маркова в Речном она ни разу к ней не притронулась. Один антиквар, живший в Петрограде, говорил, что совковые книги никто не читает, но Марков вопреки мнению знакомого успел пройтись, наверно, по половине сочинений из Юлиного шкафа. Однако смысл произведений совершенно не укладывался в голове. Не потому, что Марков читал невнимательно, — язык письма отличался от привычного говора выживших после Потрясения. Суть печатных фраз охотник улавливал, но слабо и без подробностей. Тем не менее ему нравилось вглядываться в пожелтевшую бумагу, изучать редкие картинки покойных художников и чувствовать аромат старой высушенной бумаги. Внимание Маркова привлекла серая и увесистая книга с множеством замятых страниц. Придерживая стопку рукописей, Марков вытянул пожухлый фолиант с серыми разводами на плотной черной обложке, сел на кровать и принялся его рассматривать.

— Ка-пи-тал, — по слогам прочитал Марков.

Перелистнув первую страницу, охотник увидел широкое бородатое лицо, видимо, автора книги. Марков попытался вчитаться в строки, но язык был очень сложен. Марков зевнул со скуки, привстал с кровати и лениво потянулся. Отложил книгу и уставился в окно, озаренное полуденным солнцем. Сидеть дома надоело, и охотник решил, что сперва зайдет в столовую, найдет там Митрича, пропустит с ним по стаканчику дубовой настойки, чтобы разогнать кровь по жилам, а затем отправится в лекарню к своей жене. Накинув повседневный тулуп, он взял наскучившую книгу с кровати, подошел к стеллажу и попытался впихнуть увесистый том обратно в колонну, но вдруг кипа рукописных трудов обрушилась. Марков едва увернулся от тяжелого фолианта, что намеревался проломить незадачливому читаке голову. Книги лились из шкафа что вода из ведра. Обвал прекратился, и он с тоской на сердце принялся наводить порядок.

Когда с унылым делом было покончено и книги вновь оказались на пыльных полках, Марков собрался закрыть дверцу, но увидел, что одна тонкая зеленая рукопись валяется на полу, недалеко от обеденного стола. Малышка одиноко лежала кверху обложкой. Охотник подошел к томику, взял небрежно за один край и хотел было запихнуть в шкаф, но неожиданно из страниц выпала крошечная бумажка. Марков наклонился за клочком и обомлел — перед ним лежала старая фотокарточка.

Твою же мать…

Марков прекрасно помнил, как десять зим назад вложил меж пожухлых страниц старый газетный огрызок, будто надеясь, что никогда к нему не притронется. Однако в те дни, когда обида пораженчества скребла душу как никогда раньше, он по-прежнему верил, что однажды случайно взглянет на остановившуюся во времени картину. Так и вышло. Неожиданная встреча заставила Маркова схватиться за сердце, что отчаянно забилось в бешеном ритме. Голова зверолова закружилась, и раздосадованный Марков с шумом плюхнулся на стул, выронив книгу из трясущихся рук. Мир резко погрузился во тьму, и единственным источником света во мраке оказался жалкий клочок газетной вырезки. Приняв удрученную позу, Марков выпученными глазами глядел прямо центр злосчастного снимка, и, если бы Юлька увидала мужа в столь пугающем состоянии, она бы закричала от неописуемого ужаса. Марков захлопнул веки и попытался проглотить внезапное наваждение, но тьма становилась все гуще. В голове живо вспыхнул отпечаток фотокарточки, на которой красовались шестеро человек, скованных одной цепью. Охотник прекрасно помнил тех, кто был изображен на снимке. Да, та самая старая команда Маркова, с которой он прошел огонь и воду. Тогда парни были веселы, рвались в бой, но теперь на память о них остался лишь газетный огрызок да боль в душе командира, сбежавшего в северные чащи. Каждую чертову ночь Марков думал о том, что бросил друзей, растворился в пучине необъяснимых эмоций, которых раньше не испытывал. Шесть фигур оставили неизгладимый след в душе потерянного человека, искренне раскаявшегося в пораженчестве. И если бы до бога доходили мольбы о прощении, то он лишил бы Маркова жизни, ибо слушать нытье не по годам старого мужика не хватило бы сил даже у всевышнего.

Марков набрался смелости и глянул на друзей. Столько снега выпало, а снимок будто вчера сделали в кабине самолета. Тот непримечательный день, как обычно, должен был закончиться привычным кровопролитием да попойкой, но солдатскую рутину неожиданно скрасили военные газетчики. Ребята пришли с камерами и горячительным для бодрости, что для многих стало символом освобождения от красной заразы. Они очень много спрашивали, уговаривали беседовать. Из шестерых мужиков самым общительным оказался Бык — пойло развязало ему и без того несдержанный язык. На горе парней-газетчиков, он уломал их выйти на боевое задание и прыгнуть с ранцем. В самолете фотооператор сделал снимок трясущимися руками — его испугали снаряды красных, грохотавшие за бортом. А писаки боялись не зря — один из них разбился, второго подстрелила шальная пуля, пущенная из белых окопов. Единственный выживший газетчик уже после боя настрочил разгромную статью про Маркова — мол, у штабс-капитана в его третьей роте одни садисты и пьяницы, а сам он безумец и безжалостный убийца. Но пропагандистская машина вовремя пресекла самодеятельность испуганного газетчика, и газета «Родина» выпустила обычный военно-патриотический очерк о боевых действиях против красных. Марков, прознав истину, тут же отмахнулся от белиберды — его ребят знают все, и никакие каляки-маляки не испортили бы мнение о славной роте, что без жалости крушила совков тяжелой рукой справедливости. Шесть молодых парней с горящими глазами были главным оружием Белой армии в борьбе с красной гнилью. Сперва их уважали, потом полюбили, а перед финальным сражением просто боготворили. В народе о третьей роте слагали легенды, пели песни, называли в честь команды Маркова детей. Даже император мерк перед этой необузданной силой, что оставляла позади себя только пепел.

Шкет. Бык. Дрон. Ежик. Барчук. И я. Марков. Совсем позабыл я про имя свое. Его ведь дал Учитель, когда вытащил меня на свет?

Мысли, возникшие в ответ на воспоминания, вызвали у Маркова приступ ярости. Зубы сжались, а пальцы, в которых лежал безобидный клочок, превратили ладонь в кулак, смяв несчастную карточку в жалкий шарик. Резко вскочив с кровати, Марков направился к печи, распахнул створку и метнул комок прямо в угли. Бумажка мигом вспыхнула, сжалась еще сильней и утонула в пламени.

— Надо было сразу сжечь! — злобно сказал охотник.

Хмуря брови, он смотрел на перемигивание огоньков на растрескавшихся поленьях и тяжело дышал. Дерево в печи трещало, вгоняя Маркова в полуобморочное состояние. Тело стало ватным, а голова каменной. Марков старался держать себя в руках, надеясь отойти от смуты в сознании, но пламя остановило взгляд охотника, испепеляя жаром кожу. Фонтан искр, что рассыпался после треска обугленной древесины, возвращал душу Маркова в прошлое, унося беспомощный дух подальше от тела, в мистический круговорот. Танец углей напомнил об огнях, что рассекали ночное небо Москвы перед злосчастной битвой, после которой жизнь Маркова оборвалась на полуслове. Охотник терялся в лабиринтах болезненных воспоминаний, рискуя заблудиться, но продолжал смотреть на пляску огня. Глаза закатывались, тело слабло, а мозги вместе с черепом, волосами и кожей растеклись по плечам. События прошлого вскрылись как гнилые нарывы, и душа Маркова почувствовала долгожданную свободу.

Опять я вспоминаю об этом… Дурная голова! Я клялся, я не хотел, я…