Над вечным покоем

Кирилл Вер, 2022

Мир перестал существовать. Земля навеки скована зимой. Больше нет смысла думать о жизни и человеческом. Древо и Змей. Ты должен защищать их любой ценой. Скоро в твою дверь постучаться демоны прошлого. Готовься к страху. Бойся желтого. Не утони в Пустоте. Делай все ради выживания, но помни – у тебя осталось очень мало времени. Не противься судьбе ― рано или поздно тебе придется воспарить над вечным покоем.

Глава третья

Марков стоял на склоне высокого холма и завороженно провожал взглядом выстрелы артиллерии, походившие на искры горящих поленьев в печи. Ледяной ветер завывал в полумертвом лесу, что раскинулся под ногами, запутываясь в черствых сучьях и создавая жуткую симфонию, омрачавшую печального Маркова. На Ново-Московье опустилась ненавистная ночь. Он слышал тысячи историй о том, что светло в столь недружелюбных краях практически не бывает. Гигантские трубы бездушных производств непрестанно исторгали копоть ввысь, застилая небо едкими выбросами. И какого черта Белые тут забыли, спрашивается? Свет Москвы, улицы которой вскоре обагрятся кровью пылающих страхом и злобой солдат, едва доходил до глаз Маркова. Долгожданный захват города, что стал последним оплотом врага, поставит точку в затяжной войне, до одури опостылевшей каждому. Чертово Ново-Московье не раз виделось Маркову в кошмарных снах — штурм города превратился в навязчивую идею. Все, от младших до старших чинов, газеты, радио и кинофильмы трубили о том, что уничтожение Москвы — святой долг Белого движения, воля бога, чьими устами говорил Император. И бесконечное варево мозга в котле пропаганды сделало работу на ура. Высоченные трубы, неприступные стены и люди, засевшие внутри, вызывали у Маркова тошноту. Город вскоре перестанет существовать, и все эта мерзость сгинет в пекле навсегда. Белые растопчут любое сопротивление, попляшут на руинах грешной Гоморры, выросшей на костях Мира, словно сорняк.

Длинные полы плаща Маркова шумно развевались в такт потокам ледяного воздуха, что дул прямо в лицо. Одеяние, будто пресытившись тяжелыми раздумьями человека, решило помочь хозяину. Оно не боялось предстоящего сражения и шептало Маркову неведомую истину, нависшую тяжким бременем. И только внемля шуршанию дубленой кожи, белый офицер мог преодолеть сомнения, терзавшие разум. Но на горе Маркова, он погрузился в запутанные лабиринты мыслей и не ощущал себя во времени. Он воссоединился с Пустотой, что окружила белые войска и придавала солдатам сил, и утонул в бессознательном. Марков находился сразу во всех эпохах — прошлом, настоящем, грядущем. Он видел развилки чужих судеб в огромной реке времени, но итог собственного рока оказался скрыт за непроницаемым полотном. Не спавшего почти трое суток офицера раздирали тягостные ощущения и тревога, Марков стоял, чуть покачиваясь от сильных порывов ветра, и пытался сосредоточиться. Он смотрел со склона вниз и грезил о том, чтобы сбросить дурные чувства прямо в темную пропасть под собой. Но Марков был привязан к душевным мукам навечно. Пытки сознания закончатся, лишь когда офицер сделает последний медленный вдох и тихо выпустит теплый пар из носа. Бремя, что нес Марков, нельзя сбросить или кому-то передать. Оно приковано к плоти намертво, отодрать его можно, только спустив с Маркова шкуру.

Тяжело вздохнув, Марков потер глаза. Странный туман окружал его. Он пьян? Да, вероятно. В палатке, где он сидел с друзьям, Марков только и делал, что пил и вдыхал дым. Во рту ощущалось противное послевкусие от сивухи. Убивать красных придется с разодранным от дешевого пойла горлом. Прижав сложенный кулак к груди, Марков прищурился и вновь посмотрел на десятиметровые стены Москвы, бросая молчаливый вызов неприступным истуканам, что простирались на неимоверное расстояние.

Это должно закончиться. Я правда устал.

— Господин штабс-капитан, разрешите обратиться? — неожиданно послышалось сзади.

Маркова силой вырвали из неясности. Офицер обернулся, не понимая, что происходит. Стеклянные глаза не сразу приметили мальчишку-рядового, который осмелился прервать думы о вечном.

— Вас это… Вас вызывают обратно в ваш штаб… — испуганно протараторил паренек.

Марков не отрываясь смотрел на юношу, что стоял неестественно прямо. Он глядел сквозь Маркова, будто не замечая присутствия офицера. Штабс-капитан в любимой манере хотел было накричать на паренька, но поубавил пыл и усмехнулся:

– Штаб… Так теперь наш кабак называется?

– Разрешите удалиться?

— Скажи, рядовой, за что ты воюешь?

– За царя, веру, отечество! — будто пораженный молнией парень отбарабанил опостылевший девиз и прижал кулак к груди.

Надув щеки и выпустив воздух, Марков неспешно поплелся обратно. Мальчишка застыл, продолжая смотреть вперед. Когда Марков прошел мимо, парень, набравшись смелости, сказал:

— Мы завтра победим, господин штабс-капитан!

После этих наивных слов Марков проникся жалостью к мальчишке, который вряд ли доживет до следующей длинной ночи. Офицер остановился и, повернувшись, спросил:

– К кому приписан?

— Третья рота. Ваша…

Марков провел ледяной ладонью по своей щеке, растирая по бороде иней, и напоследок бросил:

— Держись завтра подальше от огня.

— Но вы меня поставили в авангард…

— Значит… Значит… Бог с тобой, рядовой, — выдавил из себя Марков.

Икая, он продолжил путь, позабыв про мимолетное сострадание к пушечному мясу. Шагая через ряды палаток, натыканных впопыхах где попало, Марков приводил голову в чувство, дабы явиться в «штаб» со светлыми идеями и вразумить непутевых друзей. Но сивушка выветрила последние ясные планы, оставив в черепушке лишь бесполезную кашу. Его покачивало — то ли от ветра, то ли от похмелья. Ему действительно все надоело, и единственное, что его волновало, — это предстоящий бой и неизвестность впереди. А в лагере, который армия разбила три ночи ранее, подготовка шла без продыха, назло Маркову. Слышались постукивания молотков, хруст рыхлого снега да тихие маты где-то вдали. В носу стоял запах оружейной смазки и дымного пороха. Туда-сюда шныряли коротконогие солдаты, отдававшие Маркову честь.

Марков подошел к прямоугольному шатру шириной в пару десятков шагов, от которого повеяло папиросным кумаром. Еще издалека можно было увидеть, что палатка отличалась от сотен безликих брезентовых убежищ, принадлежащих младшему офицерью и солдатушкам. Только здесь горел свет, а на плотной ткани отпечатывались разнородные тени старых друзей. Маркова насторожило, что парни сидели на удивление тихо — изнутри не доносилось ни единого звука. Даже гулкого баса Быка не слышалось. Оттянув край шатра, Марков просунул голову в образовавшуюся щель. Тут же его обдало терпким запахом алкоголя, а тишина резко прервалась громким возгласом.

— Явился!

Света в палатке было недостаточно, но Марков без труда различал в полумраке лица сидящих. Пятеро друзей дождались вспылившего штабс-капитана, что в ответ на головотяпство швырнул стул под собой и ушел прочь на улицу. Вспышка ярости старшего по званию ожидаемо привела мужиков в чувство, однако в их взглядах сквозило презрение. Офицер, чувствуя преимущество, подошел к своему месту у широкого стола, что представлял собой криво сколоченную столешницу из досок, прибитых к поленьям. Никто и слова не проронил. Марков, примерив личину строгого отца, уперся кулаками в стол, оглядел товарищей и сухо спросил:

— Придумали что-то? Или продолжали дурака валять?

Никто не ответил. Парни развалились на своих местах, будто не замечая присутствия начальника, который хоть и был близким другом, но все еще оставался командиром роты, чье слово в военное время — нерушимый закон.

— Шкет?

Разведчик невысокого роста покачал головой. Намерения его через взгляд черных как смоль глаз невозможно прочесть. Да, Шкет был скользким типом, но каждый раз выходил победителем, если Марков устраивал проверку на лояльность. Штабс-капитан полностью доверял коротышке и старался держать его рядом. Он знал многое: кто женился или умер, сколько в стане врага солдат или когда очередной красный капитанчик задумает устроить перебежку. Разведчик будто обладал божественным даром слышать мысли людей. А еще Маркову нравилось, что Шкет крутился у императорского двора и ведал, о чем шушукается знать и высшие военные чины. Из всей команды Шкет слыл самым серьезным, но и он сегодня дал маху.

— Чем вы занимались, остолопы?

— Да пили, Маркуша. Пили и говорили, — ответил мощный и обрюзглый Бык, ростом в двенадцать вершков.

Диковатого парня с широким лицом и вогнутой челюстью боялись не только красные, но и свои. Если Бык впадал в ярость, лишь молитвы могли привести его в чувство, ибо в гневе великан превращался в безудержную машину для убийств. Он крошил черепа голыми руками. Убивал и калечил. Да самое ужасное — мужику это страсть как нравилось. Быка постоянно ставили в пример как истинного героя, солдата, чья рука не дрогнет перед умоляющим о пощаде врагом. К сожалению, в последнее время он все чаще выходил из себя, и виной тому страсть к горячительным, что медленно выгрызали у солдата мозг.

— Пока ты прохлаждался, я осматривался, — выдал Ежик, поглаживая красно-синий шерстяной шарф пилота, обвязанный вокруг шеи. — Видимость хреновая. Щас, думаю, с севера надует туч. Завтра авиация нам не поможет.

Ежик, бывший пилот с выпученными глазами и короткой стрижкой, по сей день скучал по небу, и при удобном случае просил дать самолет, чтобы прикрыть роту сверху. Но Марков ценил атакующие способности друга, поэтому не пускал Ежика кружиться над полем боя. С Ежиком Марков прошел много передряг, и знаменитая команда штабс-капитана началась именно с них двоих. Поэтому Ежик всегда требовал к себе особого отношения и злился, если Марков не слушал его.

— Неохота ничего обсуждать, — зевнул Барчук. — Хочу добить красных и уйти спать.

Вечно взъерошенный, недовольный и скучающий отпрыск мещанина присоединился к команде последним. Для него смерть всегда была игрой, и он не ведал страха. Однако на войну попал по воле отца, офицера, что стоял у истоков Белого движения и слыл уважаемым человеком среди солдат. Барчука хотели лишить наследства, если парень не возьмется за голову. И лучший способ, по мнению папаши, — служба в армии. У генерала Болькова было несколько сыновей, и все они презирали Барчука за его фривольность. Парня отправили по рекомендации к Маркову, ибо его рота обросла легендами, но мало кто верил, что возглавляемое штабс-капитаном формирование долго протянет. Вероятно, родственники планировали избавиться от кровинушки, но их желанию не суждено было сбыться. По крайней, мере до осады Москвы парень благополучно дожил, чем не мог не вызвать гнева старших родственников.

— А ты что-нибудь скажешь? Раз уж все решили выговориться, — обратился Марков к Дрону, что сидел мрачнее тучи.

— Нет, — гнусаво произнес худощавый механик. — Добавить мне нечего.

Дрон — один из немногих в армии Белых, кто умел обращаться с техникой. Войска, набранные из деревенщин, бывало, и лампочки никогда не видели, где уж там про сложные механизмы думать. И Марков до сих пор чувствовал радость за освобождение Андрюхи из красного лагеря. Сам Дрон, к слову, никогда не рассказывал, за что уехал на общественно-полезные работы. Такие люди редко попадаются среди зеков, и удивительно, что он умудрился прожить ни много ни мало три зимы в месте, где интеллигент погибает в первые дни. Издалека Дрон напоминал паука с длинными неуклюжими конечностями, а светлые волосы и горбатый нос довершали нелепый образ. Никто и подумать не мог, что в недрах лагерей может гнить столь полезный для армии человек. Дрон очень скучал по семье — жене и двум дочуркам, что остались жить в Москве. Они ждали возвращения любимого мужа и папы, писали в карательные органы письма и до последнего надеялись увидеть главу семейства живым после приезда черного воронка. И только благодаря Шкету девушкам донесли, что с Дроном все хорошо, однако он обязан отдать должок белым и верно служить Короне Его Превосходительства, пока Красных не сотрут в пыль и не развеют по ветру. И вскоре, похоже, служба инженера останется в прошлом.

— Папироски остались у кого? — Марков вытянул руку вперед, ожидая сверток, плотно набитый табаком.

— Не вопрос! — хрипнул Бык, протягивая самокрутку.

Старший по званию принял дар с невозмутимым лицом. Он поднес гильзу к губам, и Бык тут же угостил друга огоньком догорающей свечи.

— Парни… — офицер нервно затянулся и оглядел собравшихся. — Мы на пределе. Все устали. Щас требуется одно — добить красных любой ценой. Давайте сделаем это. Соберемся. И сделаем.

— Понимаешь, все так странно, — начал было гнусавить Дрон. — Я сам не свой сегодня. Не верю, что скоро буду дома. Елки-палки, это просто невыносимо. Очень переживаю за Лизу, Машу и Аню. Они там, в городе… Одни. А я тут.

— Я же тебе говорил, все улажено, — в разговор вмешался Шкет. — Твои давно выбрались по каналам и ожидают в безопасном месте.

— Соберись, Дрон. Ты вернешься к своим. Я обещаю тебе, — Марков похлопал друга по плечу. — Он вернется к семье? Отвечайте, отморозки безбожные!

Все хором поддержали Маркова.

— Вот так. И не вздумайте больше отвлекаться, иначе пойдете под трибунал. Будете там с предателями хихикать, как девочки. Шкет, давай сюда планы. Начнем сначала.

Разведчик открыл перед мужиками большой пожелтевший сверток, а офицеры, словно дети, столпились вокруг карты. На ней ловкая рука Шкета показала Москву с выходами: семь ворот, несколько десятков канализационных коллекторов, подкопов и лазеек. Ходы, отмеченные черными линиями, пересекались, сходились, вновь разбегались, делились и прерывались, образуя запутанную паутину, разобраться в которой не под силу даже искушенному картографу. Сущая головоломка для непытливого ума. Шкет обвел Москву пальцем и заговорил тихо, будто опасаясь, что его подслушивают:

— Смотрите. По периметру выставлено много защитных сооружений. Подступы заминированы, а главштаб решил, что именно наша рота должна первой закрепиться на этом участке. Они хотят потихоньку стягивать кольцо вокруг Москвы, но войска слишком разрозненны. Западный фронт задерживается, потому что несколько красных армий оказались в котлах, а мы не можем допустить врага в тыл. Короче, основные силы подойдут к Москве нескоро. Нам повезло, ибо сотня тысяч красных сейчас пытается удержать запад. Расклад — наши три армии должны любой ценой взять город, где осталось пару тысяч ополченцев. Будем атаковать город любыми имеющимися средствами. Завтра, по генеральному плану, мы спустимся с холмов и под прикрытием огня попытаемся пробиться к южным воротам. Там меньше всего защитных укреплений, но сильнее прострел с укреппозиций со стороны города.

— Да, — гнусаво добавил Дрон, — мы помогли артиллерии развернуть позиции тут. Если ты уверен, что мои ушли, пусть сотрут сопротивление в пыль, а мы войдем победителями.

— Много нужных производств. Их нельзя трогать. Поэтому мы не бомбим город с воздуха, Ежик.

Бывший пилот недовольно фыркнул.

— Вот тебе добросердечность Императора, будь он неладен! — недовольно произнес Дрон, стукнув по столу.

— Полегче, дружище, — Шкет недвусмысленно покачал головой. — Не забывай, кто тебя вытащил из лагеря.

— Отставить! — вспылил Марков. — Думайте о деле! Сколько наших? Не больше десяти тысяч человек. Почему нельзя дождаться основных сил? Мы можем провести разведку боем, если штаб хочет пролить кровь.

— Воля штаба иная, Марков, — Шкет пожал плечами. — Совки до сих пор думают, что основной удар будет с запада. Они не ожидают хитрого укола прямо в зад с юга.

— Мы тут должны закрепиться? — Марков ткнул на область карты, где от руки было начертано «Измайлово».

— Ага, — кивнул Шкет. — До укреплений тысяча шагов. По моим данным, там хлипкие стены. Сделаны были чуть ли не сразу после Потряса. Короче, сперва артподготовка, а потом ничто не помешает нам войти внутрь. У нас будет преимущество — про Москву мы знаем все: улицы, дороги, линии электропередач, склады. Мы отрежем красных от этого коридора, войдем и направимся сразу к Дворцу Советов. Дойдем до дедушки Ленина на постаменте, и нас уже никто не остановит.

— Хороший план, да. Только есть загвоздка — нас раздавят на подступах. Открытая местность. Обстрелять — раз плюнуть, — продолжал напирать штабс-капитан. — Есть другой способ попасть внутрь? Что еще разведка докладывает?

— Мало донесений. Мы не можем исследовать только юг — красные сразу поймут, что мы пасем эту сторону, — Шкет нервно постучал по столу.

— А если поднять легкие самолеты? Осмотреться, пока видимость не упала, — сказал Ежик, очевидно, намекая на собственный полет. — Да даже одного биплана будет достаточно…

— Ежик, тебе запрещено браться за штурвал после той пьянки с медведем, — Шкет подождал, пока затихнут ожидаемые смешки. — Сейчас летать над городом рискованно. Их зенитки уже вовсю шпарят по нашим.

— Мы не можем потерять преимущество в небе, — сквозь зубы произнес Ежик. — Если они…

— Это уже не нам решать, — резко прервал приятеля Марков. — Обойдемся тем, что есть.

Ежик, оскорбленный до глубины души, отстранился от обсуждения.

— Друг, ты нужен мне тут. Давай без соплей? Останься на земле в последнем бою, — Марков вспомнил несчастного медведя и ухмыльнулся. — Господин Цесаревич, я думаю, на нас не в обиде. Ща мы возьмем Москву по-быстрому, и когда наше императорское величество узнает, что ты был в первых рядах, оно непременно вернет тебе самолет. А если откажется, мы пошлем этого помазанника нахрен, а на награбленные деньги купим новый. И летай на здоровье!

— Я всегда хотел подохнуть в небе, — недовольно буркнул Ежик. — А не на земле, как крыса.

— Хватит скулить! Мы все вернемся домой.

— Марков, у тебя разве есть дом? — спросил Барчук. — Знаю, ты на месте долго не сидишь. Или домом станет место, где забрюхатела последняя твоя девка?

— Господь наш Есус давно лишил своих рабов животворящей силы, — Бык рассмеялся, брызнув слюной на молчаливого Ежика. — Член стоит до лба, и ни одного дитя. Благодать!

— Хоть что-то есть в этом Потрясе доброе! — захохотал в ответ Барчук.

— Парни… Вашу мать! Выпьем! — Бык вскочил с места и торжественно поднял рюмку.

— Бычара, ты когда угомонишься? — тяжело вздохнув, спросил Ежик.

— ВЫПЬЕМ! — орал Бык так, что палатка тряслась от его голоса.

Марков, хоть и старался обуздать несобранных парней, страстно желал пригубить сивушки. Рот иссох, а желудок урчал как умирающий олень. При таком раскладе бутылка самогона в лучах восковых свечей обладала поистине магическим притяжением, прямо как трактирная деваха после нескольких недель боев на передовой. Да, офицер пытался подбодрить товарищей словами, но спиртяга оставалась самым лучшим способом скрасить последние часы перед наступлением. Так и просидели друзья остаток ночи. Потом уже и Марков раззадорился. Мужики стали играть в карты, вспоминать лихие деньки. Настроение у всех было паршивое, но офицеры старались лишний раз не напоминать себе о возможной скорой смерти. Палатка командования роты, лихой брезентовый «штаб» напоминал простым рядовым и младшим офицерам, как нужно встречать последний бой. Друзья готовились к кровавому пиру, а солдаты, стоявшие в карауле или потерявшие сон, слышали канонаду смеха, похожую на конское ржание, и не могли поверить, что в палатке сидят люди.

К утру свечи уже успели догореть, а задор и легкое волнение сменились похмельем и тяжкими мыслями. Тень сомнения поселилась в головах у офицеров, которые так и не придумали, как поступить с собственными жизнями — ни во время боя, ни после. Да, парни тревожились, каждый думал о своем. Марков вспоминал Учителя и искал смысл в словах старца. Дрон прощался с семьей навсегда. Ежик тосковал по первому полету. Шкет уверял себя, что сделал правильный выбор. Бык предвкушал великую сечу. А Барчук извинялся перед всеми.

Так бы и сидели мужики, пока напряженную тишину не прервал топот сотен сапог на улице.

— Пора, — сказал Марков, приподнимаясь с места, — Господа офицеры. Друзья. Наш выход.

И тут, словно набравшись смелости, Дрон первее всех встал и спросил у Маркова:

— Неужели это конец?

— Нет, это только начало, — ответил штабс-капитан, не замечая, как очутился в Юлиной хибаре.

Печь успела погаснуть, а дрова превратились в угли. Маркова, чей разум находился в прошлом, накрыло ознобом. Охотник потряс головой, чтобы отогнать наваждение.

Боже, что со мной? Я схожу с ума. Пойду все-таки на улицу, проветрю голову.

Натянув светло-серый широкий заячий тулуп, Марков ненароком посмотрел в зеркало и ужаснулся — там отражался незнакомый человек. Он походил на Маркова и лицом, и сложением. Марков знал, что перед ним наглый самозванец, укравший личину штабс-капитана и вовсю расхаживающий с ней по Студеным. Кто имел смелость походить на бывшего белого офицера и одновременно никем не быть? Ни Юля, ни Митрич не могли заметить подмены, ибо судьбы этих людей никогда с Марковым не пересекались до ранения перед Речным. Он долго наблюдал за поведением пришельца в шкуре Маркова и недоумевал. Лицо незнакомца ужасало: отекшее, на лбу, щеках, под глазами сияли морщины. Месячная борода тускло переливалась сединой. Неужели в этом теле могли ужиться двое? Или это маска, которую некогда пришили к Маркову в момент очередного помешательства и беспомощности, как пару минут ранее? Ответ не заставил себя долго ждать.

Я знаю, кто ты, черт тебя дери. Так и выглядит Миша. Охотник из Речного.

— Зачем ты стал мной? — спросил Марков у отражения. — Зачем украл мою жизнь?!

Немолодая обрюзгшая физиономия в зеркале лишь вяло пожевала губами. Собственная убогость воспламенила в нем необузданную ярость. Марков сжал кулак и со всей дури ударил в зерцало, превратив стеклянную гладь в сотни мелких осколков. Охотник не ощутил боли — ненависть лишила его последних чувств. Отойдя от места преступления против порядка и прикусив губу, охотник принялся убирать крупицы зеркала, попутно измазав пол кровью, сочившейся из костяшек.

Похоже, настойка отменяется.