История моего моря

Кирилл Борисович Килунин, 2021

Ты слышишь море, оно шумит, там, за стеной, или в твоей голове. Ты думаешь, что твоя жизнь – это вечное возвращение к этой волнующейся воде. Ты чувствуешь вкус соли на губах и, зажмурившись, видишь аквамариновую глубину, пронзенную солнечным лучом. Тогда ты такой же, как я, и внутри тебя плещется собственное море или, возможно, целый океан…. Это – история моего моря.Содержит нецензурную брань.Обложка сгенерирована самостоятельно с помощью нейросети Сбер Кандинский. Использование картинки разрешается правилами этой нейросети.

2. Утро. Моя обитель

— Маша, вставай, — я касаюсь ее обнаженного плечика, прячущегося в глубине казенного клетчатого одеяла.

— М-м-м, — а в ответ, ее милая, взлохмаченная головка ныряет под подушку.

— Ну что ты как маленькая, — я обнимаю ее такую горячую и тонкую, пахнущую воздушными снами и кипяченым молоком. — Пора вставать…

— Отстань…, — моя Маша, словно мышка в норке.

Я гляжу на будильник.

— Мы проспали!

За окном зимняя тьма, на будильнике половина девятого утра. Мне к первой паре, а Маше на службу к девяти часам.

— Не хочу — хнычет это большая маленькая девочка.

Ну что ты…, — я вытаскиваю ее из под одеяла и начинаю одевать как ребенка, сначала колготки (скрутив их калачиком начиная с носочков), затем брюки, водолазку, теплые носки, встряхиваю эту соню и, отправляя в коридор умываться. Сам одеваюсь впопыхах, словно бывалый боец, укладываюсь в 40 секунд, пока горит спичка моего несуществующего сержанта. И вываливаюсь в коридор, в котором с минуту назад пропала Маруська (конечно, она не любит, когда я ее так называю). Туалет, умывальник, назад. Когда я возвращаюсь, Маша складывает в сумку пакет с овощными заготовочками от мамы, и сваренную заранее гречу в пакетах — наш обед и возможно и ужин, если мою девочку снова задержат на работе, готовить очередной отчет. Я люблю сидеть с ней вместе после пар, вечерами в опустевшем институте, когда погашены все огни и старое здание вуза готовится уснуть, здесь хорошо. Сто тридцать пять лет назад, это было духовное училище — самое большое здание в нашем городе, построенное тем, кто с верой ходил по холмам и горам. Тогда к старому правому крылу пристроили новое — левое. И здание — выкрашенное в цвета сирени воспарило над Камой рекою.

Духовное училище находилось в здании будущего института культуры до своего закрытия в смутном 1918 году, когда духовность пала, тогда этому дому, как и всей Перми, пришлось пережить ряд суровых испытаний. Когда в конце 1918 года товарищ Акулов, прихватив городскую казну, стремительно отступил вместе с красными, и в город вошли белые войска Колчака, в бывшем духовном училище разместилась контрразведка. В подвальном помещении колчаковцы пытали пойманных большевиков и их сторонников, трупы тут же в подвале засыпали землей. Позднее, в начале 1920-х годов здание, требовавшее больших затрат на отопление и освещение было заброшено и стало постепенно разрушаться. Растерявшиеся от рвотных позывов эпохи горожане растащили отсюда всю мебель (в городе было плохо с дровами), сломали окна, печи. Когда в 1923 году во времена нэпа пустовавшее здание бывшего духовного училища было передано Пермскому рабфаку, его пришлось долго приводить в божеский вид, или наводить здесь партийный порядок.

Тогда, студенты — комсомольцы с красными флагами и пламенными речами вышли на внеплановый субботник, и принялись за чистку. Они таскали мешками землю из темных холодных подвалов, а там попадались, где нога, где рука или голова. Студентки комсомолки визжали, но делали свое правое дело, украдкой, крестясь.

Конечно, я ничего не знал об этой мрачной истории нашего ПГИИКа… Когда я начал учиться в этом здании, из него, кажется уже бежали все призраки прошлого. Возможно от того, что репетировавшие в подвальных этажах до самой ночи хореографы слишком громко топали, или, просто культура страшная сила, чем-то похожая на религию или веру, и здание это было по — своему «намолено», или отмолено поколениями чистосердечных студентов и многочисленными талантливыми педагогами, такими, как Футлик, или маэстро Данилин. И отбелено предыдущей плеядой духовных отцов, тех, что управляли им до 1917 года.

Мне здание нашего теперешнего ПГИИКа, со стенами, раскрашенными во все оттенки воздушного праздничного тора с кремом, всегда напоминало большое приземистое дерево (вяз или английский дуб) Большое старое дерево. В подвалах корней холодная тьма и сырость. Здесь — располагались многочисленные комнатки-душевые, для отзанимавшихся хореографов. Это были комнатки с вечно текущими кранами, в которых никогда не меняли прокладки. Тут же в подвальном этаже располагались склады и огромная столовая — вода и питательная среда. На уровне ствола, общественных этажах — монолитность десятков просторных кабинетов, студий, залов с колоннами и винтовых лестниц, ведущих в облака, под самую крышу, туда — ввысь, к мансардным этажам, где кажется, ощущалась настоящая воздушность древесной кроны. Когда мы занимались там, на самом верху, все время на краешке сознания слышалось шуршание и свежесть зеленой листвы. К концу моего обучения в верхние мансардные этажи переехала наша библиотека. И к шуршанию листвы, добавилось шуршание страниц старинных, кажется уже утраченных, когда — то давно фолиантов.

Мой вуз — моя обитель. Никогда мне не было здесь в тягость, особенно когда был влюблен, так безответно, как бывает только в юные годы.