Опасная профессия

Кирилл Берендеев

Бывший оперативник расследует смерть бухгалтера мафии. Следователь попадает в ловушку, устроенную неуловимым бомбистом. Журналист пытается доискаться до причин давней резни в пригородном поселке, последствия которой проявляют себя в настоящем…Эти и другие истории ждут вас в детективном сборнике «Опасная профессия».

Ежедневник на этот год

Мы еще остаемся в коконе света.

Когда он распадется (медленно или мгновенно),

Успеем ли мы вырастить крылья

Как у павлина ночи, покрытые глазами,

Чтобы устремиться в этот холод и тьму?

Ф. Жакоте

В этом городке мне оставалось провести последний день. Поезд уходил в восемнадцать тридцать одну, у меня в запасе оставалась уйма времени. Пообедав в одном из местных ресторанчиков, где народу всегда немного, а обслуживание великолепное, я решил немного пройтись. Поразмять ноги перед долгой тряской в «коше», ехать в котором предстояло часов шесть, не меньше, и то, если повезет, и машинист будет поторапливаться, опираясь на график движения, а не торчать перед каждым остановочным пунктом, мимо которого должно проехать на предельно возможной скорости.

Впрочем, я всегда спешу только забронировать места в гостинице. В город, куда увозил меня поезд, было необходимо пробыть некоторое время по работе, а потом лишь, переделав все дела, отмеченные в обоих пунктах пребывания, вернуться домой.

Ноги сами вынесли меня за черту города, неудивительно, — он невелик, да и расположен в окружении лесов. Мимо вырубки природоохранной организации, я и направил свои стопы.

Дорожка петляет, сперва асфальтовая, постепенно становится щебеночной, а затем, поплутав мимо вековых дерев и просто едва заметной тропкой. Еще несколько десятков метров — и она разбегается звериными тропами в разные стороны. Я повернулся и хотел возвращаться, как неожиданно услышал чьи-то шаги.

Выходит, не один только я любитель дальних пеших прогулок. Ко мне подходил немолодой мужчина, на вид лет сорок пять, в светлом костюме-тройке, поверх которого накинута ветровка компании «Адидас», и в черных, начищенных до блеска, остроносых ботинках.

— У вас закурить не найдется? — дойдя до той границы, с которой можно начать разговор, спросил он.

Я молча протянул ему пачку «Ротманс» с некоторым интересом разглядывая мужчину. Он поблагодарил, глубоко затянулся и выпустил в чистое небо струйку табачного дыма. Я заметил, как дрожат у него пальцы, цепко сжимающие сигарету, видно, курильщиком он был заядлым.

Я по-прежнему наблюдал за ним, не говоря ни слова и не трогаясь с места; возникло ощущение, будто нахожусь в музее, подле одного из экспонатов, взятым в кольцо низкими никелированными столбиками с протянутыми меж ними веревкой.

Докурил он исключительно быстро, легко отбросил обкуренный до самого фильтра «бычок» в сторону, в заросли боярышника и, заметив, что я все еще здесь, нахмурился, но тоже ничего не сказал, лишь поблагодарил кивком головы.

Именно в этот момент мне захотелось его убить.

Прямо так — вцепившись ему в горло или… у него же шелковый шарф вместо галстука, вот, потянуть за концы, сужая узел, наподобие аркана и….

От волнения у меня пересохло в горле. Чисто инстинктивно я обернулся, разумеется, никого, — кроме того человека, которого мне внезапно захотелось убить; кому еще в голову придет мысль забраться в этакую глушь?

Жуткое, ни с чем не сравнимое желание, оно как лесной пожар, охватило мозг, вцепилось в сознание, завладев им, одномоментно подчинило своей воле. Холодной, настойчивой, безразличной ко всему, кроме одного — действовать и исчезнуть по окончании безумного действия.

Да меня уже сегодня не будет в городе. Послезавтра я потеряюсь из виду вовсе… к чему все это, страхи, никчемные волнения, если нет свидетелей, нет… надо быть просто аккуратным и чисто довести дело до логического, разумного конца.

Логического, разумного ли? Кто это мне нашепнул, отчего в голове появилась крамольная богохульная мысль? Именно богохульная, ведь я покушаюсь важнейшую из Его заповедей. Жуткое желание преступить и — кажется, ничто и не в состоянии остановить его, точно набирающую силу в бездействии, в бесполезном ожидании лавину низменных, непотребных чувств, освобожденных невольным толчком мысли. Я не имею в виду, конечно, громы небесные и архангелов с грозными ликами, нет, нечто более обыденное, прозаическое, да появись сейчас здесь хоть кто-то!

Я не в силах сопротивляться, я молю о чьем-то вмешательстве, просто смешно. Самое смешное, что я держу в собственных руках, чашу весов жизни и смерти этого человека. Незнакомец, попросивший у меня закурить, не за сигарету же я собираюсь его убить. Я и себе не могу втолковать, зачем мне понадобилось, — а понадобилось ли вообще? — сводить его счеты с жизнью. Он мог бы протянуть еще лет тридцать при хорошем отношении к собственному организму.

А ведь страшно? Немного да, немного, я не понимаю своего состояния…. Только адреналин в крови да шум в ушах, должно быть так или, похоже, чувствуют себя все охотники. И какая-то странная радость, возбуждение от предстоящей игры.

Я назвал себя игроком, очень точное сравнение. Банальные фразы о суетности мира, о добре и зле неуместны, я позволил себе стать тем, кем, быть может, подсознательно мечтал быть с малых лет, кем, пусть и, не осознавая того, мечтает стать почти каждый из серой массы человечества. Вот так прикоснуться пальцами к чужой жизни, подержать ее нить в руке, подергать за нее….

Если не заговорит во мне совесть. Но она молчит, моя совесть, свернувшись в клубок, спит, точно котенок, утомленный игрой, и видит радужные сны о том, что он проснется и войдет в ликующий мир, и день принесет ему то, о чем он мечтает.

Спи, моя милая совесть, спи дальше, я тебя не потревожу, я все сделаю тихо и аккуратно, ты и не заметишь. Смотри свои цветные сны.

А я пока пытаюсь понять, что есть человек — вселенная или половинка дикой груши. Такая возможность предоставляется редко, раз в жизни, наверное, я не могу ей не воспользоваться.

Не знаю, что на меня нашло. Что я могу сказать в свое, нет, не оправдание, в объяснение неумолимо предстоящему поступку. Только то, что стояла прекрасная погода, а вокруг ни единой души, что мне встретился любитель прогулок. И только? За это не убивают человека, но за что скажите на милость, я вообще хочу его убить?! Какая-то непереносимая жажда чужой смерти, будто она избавит меня от давящего уже много лет, даст свежие силы, будто случится то, о чем я давно мечтаю.

Кто знает, наверное, и вправду. Не уверен, просто подумалось, ведь бывают такие мечты, бывают же? Правда, ловить себя на подобном приходилось разве что на просмотре дешевых голливудских боевиков, когда я искренне переживал за несчастных злодеев и всеми силами желал смерти положительному до идиотизма герою. И не дожидался ее никогда.

Глупейшая мысль, единственная, что мне приходит в голову, вот только кто же определит, где за явной глупостью стоит то или иное глубоко осмысленное подсознанием и логически им же обоснованное действие? Никто не возьмется решать подобную задачу, ведь и человеческий разум — сплошная загадка, так как же с его помощью, возможно найти истоки любых деяний, понять и оценить их? Иголка в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, заяц в ларце, ларец на дубе на семи цепях, окруженный недреманной стражей…. Как проникнуть туда без заветного ключа, как усыпить бдительных сторожей, как добыть то, что считается самым сокровенным? Я не знаю ответа, никто не знает. Мир ищет этот вековой дуб, а, быть может, он давно рухнул от старости, и стражи разошлись по своим делам. Сказка кончилась, не успев как-то толком начаться.

А может, и не было никакой сказки.

Мужчина отошел от меня на порядочное расстояние, тем лучше. Я быстро догнал его, он не оглянулся, погруженный в свои мысли. От быстрой ходьбы адидасовская ветровка задралась, под ней показался широкий пояс, на который обыкновенно деловые люди вешают различную электронику вроде пейджера или электронного секретаря. Выходит, что и «мой» из таких. Очень похоже. Надо будет получше рассмотреть… потом, как-нибудь потом, если будет интересно после всего этого еще и…

За пару шагов мужчина обернулся, на лице его я прочитал легкое удивление — да я все еще был здесь, вместо того, чтобы, оказав ему услугу, раствориться в неизвестном направлении.

— Не подскажете, — спросил я, оглядываясь при этом по сторонам, — который час?

Он выпростал из рукава ветровки позолоченные часы, солнце отразилось в них, на миг ослепив нас обоих. Этого мне было вполне достаточно. Мужчина был занят часами, видно, недавно купил и как бы, между прочим, демонстрировал незнакомцу, что за прибор служит ему: дорогая и прекрасно отделанная вещь немалой цены.

Он хотел сообщить требуемое, когда судьба решилась. Он открыл рот, когда я резким, почти неуловимым движением схватился за концы легкого шелкового шарфа, лениво полоскавшегося на ветру.

И с силой сдавил, потянув в разные стороны. Кашне, вмиг превратившись в удавку, захлестнуло шею. Я тянул что есть силы, слова, что так и не были произнесены, перешли в хрип; мужчина вскинул руки, защищаясь, слишком поздно, пальцы лишь бессмысленно хватались за кашне, ползли по нему, не встречая сопротивления.

Резким движением я намотал на костяшки пальцев конец шарфа и вновь с усилием потянул. Хрип начал слабеть, мужчина попытался перехватить мои руки; в этот миг у него откуда-то сбоку раздался переливчатый визг — затарахтел пейджер.

Мы оба вздрогнули, и драгоценные мгновения были потеряны нами обоими. Я замер, он тоже, только новый сигнал вывел нас из состояния прострации. Кашне еще глубже врезалось в шею, послышался треск рвущейся материи, поздно, слишком поздно, мужчина отпустил меня, глаза его, изумленно раскрытые, распахнулись еще шире, рот замер в задохнувшемся крике, он покачнулся и стал заваливаться на меня. Не выпуская кашне из рук, продолжая усердно давить, я опустил его, уже мертвого, на землю.

На всякий случай сдавил еще сильнее — кашне порвалось в пальцах, не выдержало бессмысленного усилия.

Я поднес зеркальце к раскрытому в агонии рту и подержал несколько минут. Какая предусмотрительность, вообще-то оно предназначалось для другого, но пригодилось и теперь. Так и не запотело. Пульс… я боялся касаться, но все равно придется проверить его… на шее, где еще. А для этого надо будет снять остатки кашне. И… куда его… в карман, потом, по дороге выбросить.

Пульса нет, теперь, когда выяснилось, что я имею дело с трупом, меня охватила дрожь.

Словно в лихорадке я прыгал на месте, дергался, пытался изгнать ледяной холод из тела, но озноб не проходил; минут десять я бестолково топтался у трупа прежде, чем снова смог придти в себя.

Что теперь? Понятно, что рано или поздно его найдут. Господи, как же не хочется шарить по карманам в поисках документов, удостоверяющих личность покойного, — рано или поздно его найдут, может, завтра, может, через день. Дабы иметь фору перед органами дознания, которым какой-нибудь гуляющий прохожий, натолкнувшийся на неподвижно лежащего с открытым ртом и вылезшими из орбит глазами мужчину среднего возраста, не преминет сообщить об обнаруженной аномалии. Они моментально прибудут на место, переполошат весь город — полагаю, здесь, в глухом городишке, убийство будет знаковым событием.

Газетчики точно будут в восторге. Если этот человек — ах, как не хочется обыскивать его карманы! — и впрямь окажется местным «белым воротничком», если я положил кого-то из чиновничьей, финансовой братии, пускай и урюпинского масштаба. Еще больше, если найдут подозреваемого.

И совсем иное — меня.

Подобная перспектива едва ли может устраивать. Надо что-то предпринимать и как можно скорее. Но спокойнее, спокойнее, главное — не оставить следов, тех, что могут вывести…

Лучше сразу к делу.

Странное состояние — еще секунду назад я кипел, был полон решимости, планы громоздились один на другой, грозя перехлестнуться через порог сознания, а теперь… внезапная пустота, слабость, вялость. Должно быть, адреналин схлынул, оставив меня наедине с человеком, который перестал существовать всего несколько минут назад. По моей вине, что ж, это дело второе, но ведь делать-то что-то надо.

Я стер холодной липкий пот с лица и присел на корточки. Пару раз глубоко вздохнул, выдохнул. Еще раз.

Вроде полегчало. Так.

Кашне, совсем забыл о нем!.. Нет, не забыл, просто, просто…

Что-то не так. Неладно что-то в Датском королевстве. Шутка даже кривой усмешки не вызвала, наоборот. Не до острот сейчас, надо снять кашне.

Я коснулся рукой шеи мужчины и замер. Снова дрожь, ее только не хватало, но на сей раз недолгая. Через пять минут я снова был в норме. Только слегка кружилась голова, и мутило от вида лежащего рядом тела.

Как-никак первый раз в жизни. И все прошло без сучка, без задоринки. Меня охватила странная эйфория… да я же снова забыл о самом главном. Кашне, будь оно неладно, кашне!

Узел долго не хотел поддаваться, пальцы, липкие от пота, дрожат, не хотят слушаться, черт знает, что такое. Хорошо хоть голова ясная. Так, еще немножко отпустить, узел ослабел, теперь продеть конец шарфа в петлю, еще раз… и можно праздновать маленькую победу. Кашне в моих руках.

Я торопливо засунул его в карман пиджака, нет, не торчит. Не видно, что у меня там, только неясно выпирает и все. А может во внутренний… нет, не влезет, да зачем, я же все сделал правильно, правильно.… Господи, я уже разговариваю сам с собой.

А местные газеты будут в восторге. Но что же делать с мертвецом? Стащить с тропинки в кусты, или оставить, как есть, по моим представлениям, здесь и так достаточно глухое место. Редко кто пройдет этой тропой до конца.

Или все же проходят?

Тогда мне надо что-то делать. Или оставить… опять я на одном и том же повторяюсь. Необходимо решать.

Лучше стащить в кусты, вот туда, тогда прохожий подумает… что он может подумать? — почем я знаю. А, вообще, надо учиться думать за милицию, как они. Так оставить или нет? Да или нет?

Хорошо, что я не обшарил карманы в поисках документов или чего подобного. Пускай все остается в неприкосновенности, тогда одним мотивом будет меньше, сведение счетов станет основной гипотезой. Что мне и на руку.

При этих словах меня разобрал невольный смех: неужели все так просто? Все так действительно просто?

Завтра ли, послезавтра, на той неделе, когда-нибудь, не так быстро, но и не слишком долго, тело найдут. И будут искать дальше, сообразно тому плану, который попытаюсь разработать я. Такой, чтобы он выглядел предпочтительнее прочих, ведь, как известно, на всякого мудреца… да что говорить, главное сейчас… кашне я убрал, труп не трогал, следов не оставил. Натоптал тут безмерно, да натоптал, мудрая мысль, надеюсь, не забуду: стоит поменять ботинки, нет, не здесь, в том городе, куда я… а если они возьмут след? Да нет, чепуха, какой след. Я не оставлял вещей и… может, подобрать окурок? Если я найду его, конечно. Глупо, еще раз глупо, лучше оставить все как есть… лучше оттащить его с тропинки вон в те кусты, чтобы подумали, что я пытался замаскировать труп. Но так, чтобы его заметили, очень важно, чтобы его заметили. Я понаоставляю следов тогда… хотя у меня с собой перчатки, да, те самые осенние перчатки в кармане плаща, хотя и август, но погодка теплом не балует; хорошо, что я не забыл их. Кожа их не даст оперативникам ничего, а перчатки… что ж, я их сожгу.

Я надел позабытые в нужное время перчатки и взялся за труп. Бывший мужчина оказался на редкость тяжел и грузен, он сопротивлялся мне и после смерти как мог.

Проволочив его метров пятнадцать, я остановился и отошел на тропинку. Вернулся и проволок еще немного. Невообразимо тяжел, я весь покрылся потом, пока возился с ним. Затем вернулся на тропинку.

Теперь случайный прохожий мог заметить, ежели догадается повернуть голову в нужную сторону, чьи-то подозрительно торчащие из-за кустов боярышника ноги, обутые в дорогие ботинки и брюки с искрой. Последний писк, как я полагаю. Даже после смерти труп выглядел респектабельно. Обыватель, даже самый отвлеченный от мирских забот, поймет это с первого взгляда.

Что и нужно.

И закрутятся, завертятся колесики машины, и пойдут имена свидетелей, которых нет, знакомых, которых много, но все они ни при чем, родственников, и близких — интересно, был ли женат убиенный? Вспомнят также о симпатизирующих ему или презирающих людях, с которыми он имел контакты, которым его лицо источало масляную улыбку тонкими губами или хотя бы благожелательно прикрывало в знак одобрения, карие глаза, так близко расположенные друг к другу, что кажется, будто римский нос не разделяет, а, напротив, сводит еще ближе.

Вот я и занялся физиономистикой. К чему спрашивается, чтобы запомнить лицо? Я и так его не забуду.

Что там со временем? Я взглянул на часы, половина шестого, пора в гостиницу. Хотя она и рядом с вокзалом, неизвестно, сколько времени я провожусь с багажом и выпиской. Наша страна тем и хороша, что никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь.

Я повернулся и быстрым шагом отправился в сторону города, стремясь побыстрее выбраться из-под густых крон ельника.

— Странно, что Марат Вадимович все еще не звонит. Я послал сообщение ему с час назад.

— Может, не прошло?

— А где он в это время мог быть?

— Не знаю. С этой новомодной техникой такая беда — может отказать в любой момент…. Послушайте, надо повторить вызов. Пока не к спеху.

— Согласен, не к спеху. До восьми вечера можем подождать. А вот что, если…

— Никаких «если», повторяйте.

Пальцы собеседника проворно забегали по клавишам телефонного аппарата.

— Добрый день. Девушка, будьте добры, отпечатайте сообщение абоненту 1025… да… Содержание такое: «Марат Вадимович, встреча не переносится, все договоренности остаются. Ждем вас». Что? Да нет, подписывать не надо. Большое спасибо. До свидания.

Пришлось вернуться за бритвой, такое со мной в первые. Вроде бы упаковал, точно помню, что видел ее в чемодане, но, поди же ты… оказалась, преспокойно лежит на туалетном столике. Хорошо, догадался все проверить перед уходом.

Ладно, с этим обошлось. Билеты на месте, на дорожку я посидел, пора и в путь. До вокзала можно проехать на такси, не из-за времени, а по простому желанию выпендриться перед самим собой и кем-то еще, кто увидит и хмыкнет, поражаясь расточительству некоторых людей, которые вызывают авто, вместо того, чтобы пройтись пешком пять минут или проехаться две остановки на «двушке» — местном автобусе.

Бог с ними, конечно. Хотя ждать прихода поезда мне придется более получаса, не знаю, куда денусь на этот срок; я и книжки с собой ни взял. Зато с шиком подкачу к платформе. Вот так. Хотя этот жест и выдаст во мне человека мелочного.

У меня огромный запас времени, но я тороплюсь, я заполняю бланк, расписываюсь в гроссбухе администратора гостиницы с такой поспешностью, которой от себя никак не ожидал.

И пустота на душе, жуткая пустота. Я совершаю движения, не замечая их, я механически прощаюсь с администратором, пожелавшим мне счастливого пути, с носильщиком, занесшим мои вещи в такси, еще одна любезность, от которой в кошельке на несколько рублей станет меньше; но любезность последняя, если не считать водителя.

Я выписываюсь с некоторой навязчивостью, от которой бросает в дрожь, а в кармане пиджака все еще лежит то злосчастное кашне. Точно не мог бросить его в ближайшую про пути урну, не будут же они перерывать все урны в поисках неизвестно чего. Я не знаю.

Мне все равно. Пока еще все равно, я действую на автомате, отключив свои чувства до неопределенного момента, который непременно наступит. Я уже в новых ботинках, те, то побывали в лесу, лежат в коробке, я избавлюсь от них по дороге, в вагоне, может, просто выброшу в окно в тамбуре, если позволит случай.

В такси я пуст; молча расплачиваюсь с водителем, он любезно помогает мне выгрузить багаж, сообщает, что-то о расписании поездов, я не слушаю, кажется, он рассчитывает на очередной «дашбаш».

В привокзальном киоске ничего интересного, я покупаю старый номер местного еженедельника — хоть какое-то чтиво — и, пока дожидаюсь поезда, успеваю прочесть его от корки до корки.

Вагоны тащит старенький электровоз, чахлый, замызганный, напоминающий доисторическое животное, которое впрягли в непосильную для его возраста ношу. В билете указан только вагон, места берутся «на ура». Я выбрал кресло у окна по левую сторону, и, ожидая отхода, погрузился в размышления. Ни о чем, мысли текли, не возвращаясь в прошлое, точно на их пути возникла непреодолимая блокада, блуждали меж околовокзальных впечатлений, пропадали и появлялись вновь, пустые и ненужные.

Кашне оставалось у меня в кармане; странно, я не вздрагивал, не покрывался холодным потом, когда вспоминал о нем, констатировал факт своей неразумности. После отправления я с ним распрощаюсь. На сей раз точно. Как и с ботинками.

Минут за семь до отправления в вагон вошла женщина, предлагавшая книги по сниженным ценам: любовные романы, боевики и детективы в мягкой обложке по пять рублей за штуку. Я спросил у нее Чейза или Маклина, то в ответ покачала головой: только отечественные авторы. Взять что-либо и, тем самым, поддержать их, если не морально, то материально, я отказался. Никого из современников я не читал, да, признаться, желания не возникало. Может, я и не прав, хвалят же наших детективщиц. Да и пускай хвалят.

Мимо меня прошествовала молодая мама с сумками и небольшой хозяйственной тележкой, за ней поторапливался малыш семи-восьми лет. В одной руке он нес пластиковый пакет, в другой — замусоленную раскраску. Заметив мой взгляд, остановился, забыв про родительницу и принялся с интересом разглядывать меня. Спустя полминуты обоюдного молчания он произнес первую фразу для начала знакомства:

— Дядя, хотите взглянуть какого мне котенка на день рождения подарили?

Я кивнул на соседнее кресло, присаживайся, мол, и показывай свое сокровище. Малыш так и сделал, убрав книжку в пакет и бережно вытащив из-за пазухи крошечное рыжее создание с голубыми, точно небушко, глазами.

— Его зовут Стасик, — заметил мальчуган. — Мне недавно восемь лет исполнилось, вот.

— Хорош, — оценил я.

— Нравится?

— Еще бы.

— Можете погладить, — разрешил малыш. — Не бойтесь, он не будет царапаться и не убежит. Он домашний.

Стасик поднял на меня прелестную мордашку; я поднес к его розовому носу руку, он осторожно ткнулся в нее и согласился, чтобы ему почесали за ухом. Спустя минуту от удовольствия он негромко заурчал.

— Вы ему нравитесь, — прокомментировал маленький хозяин котенка и принялся гладить свое сокровище сам. — А у вас кошка есть?

— Нет, к сожалению.

— Непременно заведите, — посоветовал мой попутчик. — Не пожалеете.

Конец ознакомительного фрагмента.