Замок в облаках

Керстин Гир, 2017

Фанни Функе считает себя неудачницей: школу не окончила, с родителями поссорилась и фактически сбежала из дома, поступив на годовую практику в старинный швейцарский отель «Шато Жанвье», который все называют Замком в облаках. Под Новый год в отеле яблоку негде упасть: сюда съехались сливки общества, в том числе семья загадочного русского олигарха, американский денежный мешок с многочисленными родственниками и специалист по драгоценным камням из Лондона, которого сопровождает обаятельный внук с замашками грабителя. Что привело их сюда? Действительно ли они те, за кого себя выдают? И главное – кому из них можно доверять? Пытаясь выяснить это, Фанни оказывается в эпицентре невероятных событий… Детектив накладывается в книге на историю о Золушке в современных реалиях, а главная героиня смотрит на происходящее с присущим ей чувством юмора и здравым смыслом.

3

Через подвал, где хранились лыжи, я пробралась в отель и по чёрной лестнице взлетела на свой этаж в надежде, что не встречу никого, кто бы раскритиковал мой потрёпанный внешний вид. Больше всего я боялась, что меня увидит фрейлейн Мюллер. Старомодное обращение «фрейлейн» совершенно ей не подходило: долговязая и сухопарая кастелянша всегда одевалась безупречно, неизменно держалась прямо, словно аршин проглотила, и абсолютно точно не успела застать времена, когда к незамужним женщинам всерьёз обращались со словом «фрейлейн». Дело в том, что ей было всего лишь немного за сорок. Тем не менее она настаивала, чтобы её называли именно так. Это смешное старинное слово внушало уважение и страх. Неизбежно вспоминалась гувернантка фрейлейн Роттенмайер из «Хайди»^[2]. Она была так же несгибаема, как стальная линейка.

Однажды фрейлейн Мюллер отправила меня обратно в прачечную только потому, что резинки на кончиках моих косичек оказались разного цвета.

— Мы же не папуасы какие-нибудь, — добавила она. При этом в её голосе прозвучало глубокое презрение к папуасам. — Что подумают о нас постояльцы? Наш отель — почтенное заведение.

Я плохо представляла себе, кто такие папуасы. Несмотря на это, устыдилась до глубины души. В тот же день, дабы не бросить тень на честное имя и славные традиции отеля, в котором работаю, я на всякий случай выкинула в мусорное ведро все резинки для волос, кроме чёрных.

Вероятно, я потеряла резинку, съезжая по крутому горному склону. Мой аккуратный хвост растрепался, волосы беспорядочно рассыпались по плечам, к тому же в них вперемешку торчали колтуны и еловые иголки. Не нужно было смотреться в зеркало, чтобы понять: увидев меня в таком виде, даже папуасы осуждающе зацокали бы языками.

Мне повезло. По дороге в комнату мне встретилась только Запретная кошка, которая при виде меня призывно разлеглась на ковре, приглашая почесать ей пузо.

Рыжая киска получила свою кличку благодаря тому, что её вообще-то в отеле не могло быть ни при каких обстоятельствах. В «Шато Жанвье» строжайше запрещалось заводить и привозить домашних животных, и в первую очередь кошек, потому что их терпеть не мог Роман Скандалист. Никто не знал, откуда взялась Запретная кошка. Месье Роше, гостиничный консьерж, который знал все здешние секреты, утверждал, что кошка жила здесь всегда. Она и вела себя так, будто владелицей гостиницы являлась именно она.

Сама кошка, по-видимому, была ничейная, но на кухне её кормили в любое время, а если ей хотелось нежностей, как сейчас, она бросалась под ноги кому-нибудь, кто готов был погладить и почесать её. Всё остальное время она имела обыкновение живописно разваливаться на подоконниках, ступеньках и в креслах, органично вписываясь в любой интерьер.

Хотя Запретная кошка свободно гуляла по отелю и регулярно лежала на самых видных местах, она умудрилась ни разу не попасться на глаза Роману Монфору. Иногда — я видела это собственными глазами! — им удавалось разминуться буквально на несколько секунд.

Казалось, Запретная кошка заранее знала, когда и где хозяин отеля появится в следующий раз, и вовремя удалялась оттуда — медленно и с достоинством, как и полагается порядочной кошке. Время от времени в беседе с хозяином отеля постояльцы упоминали об изящной рыже-коричневой кошечке, которую они, по их словам, гладили на четвёртом этаже или видели спящей на рояле, стоявшем в бальном зале.

После каждого такого разговора Роман Монфор начинал подозревать, что кто-то из гостиничного персонала завёл себе кошку, наплевав на строгий запрет.

Монфор устраивал на кошку облаву: без предупреждения прочёсывал комнаты работников и грозил устроить любому, кто отважится притащить в отель домашнее животное, «нечто гораздо более страшное, чем просто увольнение» (что именно он имел при этом в виду, мы не знали, и поэтому строили самые невероятные предположения).

Но поскольку он своими глазами ещё ни разу не увидел в отеле кошку, вероятно, он чувствовал себя немного параноиком. На его месте я бы решила, что мои сотрудники надо мной издеваются. Как бы то ни было, удивительно, что за всё время, пока Запретная кошка прогуливалась по коридорам Замка в облаках, никто не додумался специально выдать её местонахождение шефу: хозяин наверняка не пожалел бы за это прибавки к жалованью.

Почесав Запретную кошку везде, где ей того хотелось, я окольными путями наконец добралась до комнат персонала в южном крыле, не попавшись на глаза фрейлейн Мюллер. Окольных путей, чёрных лестниц и даже спрятанных лифтов в Замке в облаках существовало великое множество.

Мне потребовалось несколько недель, чтобы разобраться в них, и, хотя сейчас я в целом хорошо ориентировалась в отеле, не сомневалась, что на мой век ещё хватит неизведанных уголков. Прежде всего это относилось к подвалу, который, словно многоэтажный лабиринт, вгрызался глубоко в скалу, на которой стояло здание. Кроме того, среди служащих «Шато Жанвье» упорно ходили слухи о том, что здесь обитают привидения, и я с восторгом им внимала. Помимо таинственного горного духа, который якобы являлся старому Штукки каждый раз, когда тот «дегустировал» домашний грушевый шнапс, в отеле жила некая Белая дама, ночами летавшая по коридорам, отчего стеклянные подвески на люстрах нежно позвякивали. Белая дама, видимо, искала родственную душу.

Легенда гласила, что когда-то в отеле остановилась несчастная молодая особа, вышедшая замуж за нелюбимого, и, не вынеся мук разбитого сердца, бросилась с верхнего этажа. Дальше легенда раздваивалась. Согласно одной версии, Белая дама должна была обрести покой только после того, как ей удастся сподвигнуть ещё кого-нибудь с разбитым сердцем выпрыгнуть из башни и таким образом составить ей компанию. Согласно другой версии (которая нравилась мне гораздо больше), призрак являлся, чтобы осушить слёзы, которые гостиничные барышни проливали из-за несчастной любви. Белая дама, вероятно, считала, что ни один мужчина не стоил того, чтобы прыгать из-за него с башни. Дениз со стойки регистрации клялась и божилась, что как-то раз, когда она поссорилась со своим парнем, видела, как ночью через гостиничный холл пролетело что-то белое, прозрачное и помахало ей рукой. Хотя, говоря начистоту, Дениз не исключала варианта, что она на секундочку задремала и Белая дама ей приснилась. Никто из прочих служащих не видел Белую даму лично, рассказывали лишь о знакомых знакомых, хоть раз на своём веку встретивших гостиничное привидение. Только консьерж месье Роше утверждал, что легенда эта — абсолютная чепуха и что в этом отеле никто никогда не прыгал с башни или откуда бы то ни было ещё, причём ни от несчастной любви, ни по какой-либо другой причине.

И я подозреваю, что он был прав. Дело в том, что месье Роше оказывался прав в подавляющем большинстве случаев… Хотя, конечно, жаль, если привидение — всего лишь выдумка. Я бы с гораздо большим удовольствием встретилась с привидением, чем с некоторыми реально существующими персонажами отеля.

В коридоре, в который выходили комнаты персонала, сейчас не было ни души. С чувством глубокого удовлетворения я захлопнула за собой дверь с табличками: Privee, «Только для персонала» и «Хода нет» и поспешила к своей комнате. Начинались мои официальные три часа отдыха перед вечерней сменой с 18.00 в спа-комплексе, находящемся в подвале отеля. Если поспешить, то я успею принести Павлу в прачечную его любимый яблочный пирог с корицей и вернуться в фойе, чтобы выпить послеобеденный кофе с месье Роше в кабинете консьержа, наблюдая за приезжающими и выслушивая его комментарии в их адрес. Если у меня получалось, я всегда приходила к нему в гости в это время.

Месье Роше был чудесным рассказчиком, сообщал мне массу полезных сведений о гостях отеля, а кроме того, после беседы с ним я чувствовала себя посвежевшей, отдохнувшей и окрылённой. Уж не знаю, как это у него получалось.

Месье Роше представлялся мне неким добрым духом Замка в облаках. В первый же день практики, когда всё шло наперекосяк, он утешил меня, смазал чем-то обожжённую руку и заверил, что, во-первых, никакая я не неудачница, и, во-вторых, что Павел и я скоро подружимся. Что бы он ни говорил своим неподражаемым тихим, деликатным голосом, ему хотелось верить без оглядки. И конечно, для меня он являлся неиссякаемым источником полезной информации об отеле и его гостях.

Больше всего мне было любопытно, как выглядят старый британский актёр (услышав, что он приезжает к нам, все неизменно восклицали: «Ах, этот!» — все, кроме меня, естественно) и американский текстильный магнат из Южной Каролины, забронировавший у нас шесть обычных номеров и люксов и ещё шестнадцать кроватей (даже семнадцать, если считать колыбельку в номере 210). Вдобавок сегодня в отеле ждали знаменитую фигуристку Мару Маттеус, ныне оставившую спорт, но в своё время выигравшую кучу золотых медалей. Она должна была вести новогодний бал. В «Шато Жанвье» спортсменка останавливалась впервые и настояла на том, чтобы взять сюда обоих своих карликовых пуделей.

— Ах, это ты, практи!

Я рано обрадовалась. Прежде чем я успела добраться до своей комнаты, из душа в коридор выпорхнула… слава богу, не фрейлейн Мюллер, а Гортензия, но, как по мне, так она была чуть ли не хуже фрейлейн Мюллер. Несмотря на то что она проработала здесь всего два дня, увидев меня, Гортензия сразу преисполнилась ко мне ненависти, шут её знает, по какой причине! Она и её подружки — Камилла, Ава и Как-её-там — учились в колледже гостиничного дела в Лозанне, откуда фрейлейн Мюллер вызвала дополнительный персонал на праздники. Я пока не успела выяснить, засчитывалась ли их деятельность в отеле за учебную практику или они просто подрабатывали здесь на каникулах горничными. Как бы то ни было, подружки, по-видимому, считали, что превосходят несчастную гостиничную практикантку по всем параметрам и это даёт им право командовать мной и устраивать всякие пакости.

— Это что такое, практи?! — Гортензия сунула мне под нос длинный медно-рыжий волос. — Я только что выловила его из раковины. Гадость какая! — Слово «гадость» в её устах звучало как «гя-а-а-адос-с-сть».

— Мало того что мы вынуждены жить в этой отвратительной развалюхе в ужасных условиях, так нам ещё приходится делить этот допотопный душ с тобой! Поэтому будь любезна, убирай за собой! До тебя дошло?

Я сглотнула. Кроме меня, в отеле не было девочек с длинными рыжими волосами. Я сама ненавидела убирать из ванной чужие волосы, поэтому обычно тщательно следила за тем, чтобы не оставлять там своих. Однако в этот раз мне не удалось навести чистоту после себя по веской причине.

Я набрала в грудь воздуха:

— Возможно, ты помнишь, что вы вышвырнули меня из душа сегодня утром, потому что хотели непременно чистить зубы вчетвером? Поэтому я и не успела…

— Жалкие отговорки! Я больше не желаю убирать за тобой! Тебе понятно, потаскуха? — Гортензия брезгливо выбросила волос и с отвращением уставилась на меня. — Откуда в твоих космах столько иголок?

Я сглотнула ещё раз. Впервые в жизни меня на полном серьёзе назвали потаскухой, и это совершенно выбило меня из колеи.

Чтобы совладать с ситуацией, в которой не знаешь, что делать, моя подруга Делия и я в своё время изобрели игру под названием «Что сделал бы Иисус?», при этом вместо Иисуса можно было подставить кого угодно (мы придумали эту игру на одном страшно скучном уроке религии, поэтому она так и называлась). Кроме того, Иисус в данном случае точно не подходил. И не только потому, что умел ходить по воде и обращать воду в вино. На моём месте он бы просто возложил руку на Гортензию и исцелил её от вредности. Я, конечно, могла попробовать поступить так же… Гортензия страшно удивилась бы, если бы я возложила руку ей на голову и торжественно воскликнула: «Изыди, демон!» А потом она, вероятно, врезала бы мне, и на месте Иисуса мне пришлось бы подставить ей ещё и другую щёку…

— Чего молчишь? Язык проглотила, практи?

Я лихорадочно размышляла. Что бы на моём месте сделал… э-э-э… Махатма Ганди?^[3] Чёрт! Сегодня явно был не мой день. С другой стороны, разве не Ганди в своё время сказал: «Мы никогда не будем вести переговоры из страха и никогда не будем страшиться переговоров»?

Ну ладно. Я безмятежно улыбнулась и поправила на носу воображаемые очки, как у Ганди.

— Дорогая Гортензия, давай спокойно всё обсудим. Если вы хотите, чтобы я убирала душевую комнату после себя, вам не следует выставлять меня оттуда, пока я не закончу свой туалет. Давай завтра попробуем вести себя именно так, вдруг получится?

По лицу Гортензии было ясно: «Ганди» её не успокоил, а лишь раззадорил.

«Может быть, мне следует просто передразнить её?» — подумала я.

В это время Гортензия злобно воскликнула:

— Отговорки! Многим нравится, когда их «зеркалят».

Я упёрла руки в бока, злобно сощурила глаза и прогнусавила:

— Заткнись! И только попробуй ещё раз обозвать меня потаскухой. Или практи. Дошло?

— И что ты мне сделаешь? — Гортензия выпятила свой подбородок ещё дальше вперёд, чем я свой. — Пожалуешься старухе Мюллер? Ну давай, попробуй, только, боюсь, нас она любит больше. — Она торжествующе улыбнулась и добавила: — К твоему сведению, Камилла — её племянница. Причём любимая!

Ага, понятно. Это многое объясняло.

Внезапно я подумала: «А что бы на моём месте сделал Дон Буркхардт-младший?» (Это, конечно, говорило о том, что я уделяю ему слишком много внимания и принимаю всерьёз, ну да ладно.) Я открыла рот:

— К твоему сведению, Гортензия Задери-нос, временная горничная из Лозанны, я работаю в отеле значительно дольше тебя и успела обзавестись здесь влиятельными друзьями. — Получилось здорово — угрожающе вежливо. Точно так же, как у Дона, когда он упоминал о своём отце и его связях, только без швейцарского акцента и очаровательной шепелявости. — Друзьями, которым совсем не понравится, если кто-то будет обращаться со мной неподобающим образом, — процедила я. — Или если кто-то будет называть этот почтенный отель отвратительной развалюхой.

Гортензия открыла было рот, чтобы возразить мне, но в это мгновение в коридор ворвался порыв ветра, и дверь в душ с грохотом захлопнулась.

Мы обе испуганно вздрогнули, но, пока Гортензия оглядывалась по сторонам, соображая, что это было, мне — сама не знаю почему — показалось, что сам отель на моей стороне.

— Полагаю, мы поняли друг друга, — с достоинством произнесла я и, задрав подбородок, проплыла мимо Гортензии к своей комнате в конце коридора.

Конечно, пользоваться методами девятилетнего паршивца непростительно (особенно неловко мне стало перед Иисусом и Махатмой Ганди), но что поделать, если они самые эффективные.

Я звучно захлопнула за собой дверь, заперла её на ключ, сняла пальто и начала выбирать из волос еловые иголки.

Когда в сентябре я поступила в Замок в облаках, я могла выбрать себе практически любое место: в обычное время половина кроватей персонала пустовала. Правда, одноместных комнат для горничных в отеле не было, а о комнате с ванной вообще приходилось только мечтать, но каморка, в которой я в конце концов поселилась, оказалась такой маленькой, что могла сойти за одноместную. В ней никто не хотел спать, потому что там не работало отопление, а в стене проходили утробно завывавшие трубы (Дениз со стойки регистрации утверждала, что это вовсе не трубы, а Белая дама, зазывавшая несчастные души на башню). Меня не волновало ни то ни другое, главное — у меня была отдельная комната. И сейчас, четыре месяца спустя, я по-прежнему не сомневалась, что сделала правильный выбор. Мне нравились выцветшие сиреневые обои и слуховое окошко под самой крышей, из которого виднелись вершины-четырёхтысячники Обер-Габельхорна, Дан-Бланша и Цинальротхорна. Из моего окошка открывался тот же вид, что и из панорамного люкса этажом ниже. Вид, за который гости выкладывали кучу денег (правда, за эти деньги в распоряжении гостей имелось десятиметровое панорамное окно и открытая терраса, ну да ладно).

Отопление и правда не работало, но я и дома предпочитала спать с открытым окном. Под толстой пуховой периной и двумя шерстяными одеялами я не мёрзла даже в самые холодные ночи. Что же касается утробных завываний, то до сих пор я слышала доносившиеся из стены лёгкие вздохи, и то всего два раза. И вообще в те ночи мне снились плохие сны, поэтому я с радостью просыпалась.

Вторую кровать, стоявшую под косым скатом крыши, я использовала как шкаф. Я боялась, что на рождественские праздники мне придётся освободить её для кого-то из дополнительных служащих. В этом случае в комнате будет совсем уж не повернуться: кроме кроватей, сюда ничего больше не влезало, за исключением приколоченных к стене двух полок, на которых я разложила часть своего барахла. Всё остальное тряпьё так и лежало в чемодане под моей кроватью, в том числе купальник, который я захватила сюда, наивно полагая, что в свободное от работы время мне можно будет пользоваться гостиничным бассейном.

Как же я ошибалась!

Тем не менее пока всё шло к тому, что дополнительная кровать в моей комнате на праздники никому не понадобится. Среди сотрудников, приглашённых в отель на Рождество, оказалось больше мужчин, чем женщин, поэтому в мужском крыле было тесно, а у нас — попросторнее.

Я разделась до белья, чтобы вытряхнуть из одежды все еловые иголки, одновременно просматривая на мобильнике новые сообщения.

Как и каждый день, мама прислала мне дежурный текст: «Папа, Финн, Леон и я желаем тебе хорошо провести день в горах. Надеюсь, что у тебя будет время насладиться природой и как следует отдохнуть».

Конечно, дорогая мамочка, я как следует отдохну, выскребая унитазы, сортируя горы грязного белья, отлавливая вредных малышей и выслушивая гадости от спесивых горничных из Лозанны. Ну прямо санаторий!

Сообщение от моей подружки Делии оказалось немногим «интереснее» маминого. «Ура, каникулы! Я целую неделю не прикоснусь к учебникам и не буду думать о выпускных экзаменах. Буду веселиться, пить сколько захочу, смотреть сериалы и спать — неплохой план, верно?» Я вспомнила, с каким сарказмом Бен рассказывал про своих одноклассников, которые собираются весело провести праздники, и усмехнулась. «Что там интересного происходит в вашем шикарном отеле? — писала дальше Делия. — Вкусные коктейли? Симпатичные парни? Молодые миллионеры, горящие желанием жениться на очаровательной практикантке? Если кого-нибудь найдёшь себе, спроси, есть ли у него брат. Брата возьму себе я. Целую, пока, Д.»

Я вздохнула. Мы с Делией были неразлучны с детского сада и даже в школе взяли одни и те же предметы по выбору, чтобы вместе ходить на все занятия. Худшее заключалось в том, что меня оставили на второй год в десятом классе: нам с Делией пришлось разлучиться. Хотя Делия утверждала, что это не важно, ведь мысленно я продолжала сидеть с ней рядом на всех занятиях и ей всё равно, окончу я школу годом раньше или годом позже, на самом деле она лукавила. Никогда я не чувствовала себя такой одинокой, как в качестве второгодницы в десятом классе. От мысли о том, что мои одноклассники окончат школу и вылетят в большой мир в то время, как я буду сидеть в Богом забытом Ахиме под Бременом ещё целый бесконечный тоскливый год, меня начинало подташнивать. Поэтому я вылетела в большой мир, опередив всех моих одноклассников. Правда, без аттестата в кармане.

Ну да, конечно, я могла бы заняться чем-то поинтереснее практики в отеле. Однако на практику на научной станции по изучению гепардов в Южной Африке, или в проект по наблюдению за китовыми акулами на Мальдивах, или на должность няни в Коста-Рике брали только совершеннолетних. В итоге я обрадовалась хоть какому-то бесплатному месту, куда мои родители согласились отпустить меня. И которое при этом находилось достаточно далеко от Ахима под Бременом.

Кто-то тихонько постучал в стекло, отвлекая меня от печальных мыслей. Снаружи на меня глянули два угольно-чёрных глаза, похожих на бусинки, и я поспешно распахнула окно.

Это было ещё одно преимущество моей каморки: на карниз перед окном любили слетаться альпийские галки. Наверное, потому, что девушка, жившая в комнате до меня, подкармливала их, хотя это строжайше запрещалось. Я с восторгом пошла по её стопам, плюнув на запрет.

В конце концов, это же была не туча голубей на площади Святого Марка в Венеции, чей помёт, по уверениям архитекторов, разъедает даже мрамор и когда-нибудь в итоге станет последней каплей, из-за которой Венеция рано или поздно канет в водах Адриатики. Нет, это были всего семь галок, не причинявших ровным счётом никакого вреда. Честно говоря, я никогда не видела, чтобы они какали. Это оказались чрезвычайно воспитанные птицы, которые, вероятно, каждый раз летали для этого в ближайший лес. Я окрестила их всех именем Хуго, потому что сначала все они были для меня на одно лицо: жёлтые клювы, чёрное блестящее оперение и смышлёные чёрные глазки-бусинки. Но потом я научилась их различать. И сейчас ко мне на окно слетались Хуго-меланхолик, Хуго — жуткий обжора (вообще-то обжорами были они все, но Хуго — жуткий обжора всё равно выделялся на общем фоне), Хуго-одноногий, Хуго-клептоман (который уже своровал у меня две заколки, крышку от бутылки с минералкой и чуть не стащил зарядку для мобильника, но втайне я всё равно любила его больше всех), Хуго-пухлячок, Хуго-попрыгун и Хуго-бука.

— Приветик, Хуго-попрыгун! Ты решил навестить дорогую Фанни?

Хорошо, что меня никто не слышал. Мало того что я сюсюкала с галками, я ещё и говорила при этом о себе в третьем лице. Делала я это для того, чтобы они запомнили, как меня зовут. В Интернете я прочитала, что альпийские галки достаточно умны для того, чтобы научиться повторять отдельные слова, и я не теряла надежды, что когда-нибудь кто-то из них скажет: «Привет, дорогая Фанни! Как дела?» По-видимому, сегодня этот момент ещё не наступил. Хуго-попрыгун молчал и прыгал туда-сюда по карнизу, выжидающе поглядывая на меня.

Солнце, так ярко светившее в первой половине дня, постепенно скрывалось за клочковатыми облаками, наползавшими с запада через горы. Проходя через бледные полосы облаков, солнечный свет приобретал молочный оттенок. Поднимался ветер.

— Как ты думаешь, снег пойдёт ещё до заката? — спросила я, разминая в пальцах сдобную булку и кроша её на карниз.

Из орнитологического форума в Интернете я почерпнула ценную информацию о том, что в отличие от обычного хлеба сдоба не вредит пищеварению галок. Мои галки воротили носы от семечек подсолнуха, овсяных хлопьев и орехов, которые я пробовала предлагать им, а вот сдобу всегда сметали с аппетитом.

Пока я продолжала переодеваться, на карниз шумно приземлились Хуго-одноногий и Хуго-бука, явно горевшие желанием помочь Хуго-попрыгуну справиться с трапезой.

Я щёлкнула их пару раз на мобильник и отправила фотографию, на которой они умильно смотрели прямо в объектив, Делии с подписью: «Тут куча симпатичных парней. Я тебе не говорила, потому что ещё не решила, кого выбрать. Брата я оставлю тебе. Договорились?»

Маме я послала ту же фотографию, но с другой подписью: «У меня тут природа прямо на оконном карнизе. Эти птички абсолютно счастливы, хотя и необразованны. С ума сойти!»

Крошек на карнизе уже не осталось, но троица Хуго не спешила улетать, наблюдая за тем, как я натягиваю чёрные медицинские колготки с утягивающим эффектом — одну из десяти пар, счастливой обладательницей которых я недавно стала. Согласно строжайшему требованию фрейлейн Мюллер, с чёрной гостиничной униформой следовало носить исключительно чёрные колготки. Сначала я пыталась носить нормальные колготки, не такие старушечьи, но стрелки на них появлялись с такой скоростью, что я не успевала покупать новые. Не говоря уже о других их недостатках, а именно: тому, кого фрейлейн Мюллер заставала на своём посту за подтягиванием колготок, грозил первостатейный скандал. На такое якобы были способны только вандалы (не иначе как дальние родственники папуасов). В результате мне пришлось остановиться на медицинских колготках. Сколько бы их ни называли старушечьими, если уж их натянешь, они не съезжали ни на миллиметр, что бы ты в них ни делала. Кроме того, ноги в них смотрелись изящнее, чем в чём бы то ни было другом. Несмотря на то что они были видны ниже колен. Именно такой длины была униформа горничных, которую я сейчас и натягивала под неусыпным наблюдением трёх галок.

Невероятно: на вешалке эта униформа выглядела бесформенным балахоном на пуговицах и с белым воротничком, а на мне она, как по мановению волшебной палочки, превращалась в строгое, сдержанное, но очень изящное платье. Закрытый ворот, приталенный покрой, слегка расклёшенная юбка… Эту униформу словно скроили специально для меня. И хотя она была донельзя простой — белоснежный воротничок, накрахмаленные манжеты, золотые пуговички и вышитая на груди эмблема отеля с короной, выглядела я в ней как Одри Хепбёрн пусть и с метёлкой в руках. В этом платье я автоматически переставала сутулиться. Возможно, со стороны это покажется странным или даже достойным сострадания, но в гостиничной униформе и в плотных медицинских колготках я смотрелась элегантнее, чем когда-либо в жизни.

С удовлетворением бросив взгляд на своё отражение в зеркале, привинченном к внутренней стороне двери, я воткнула последнюю шпильку в пучок, в котором не осталось ни единой еловой иголки, и повернулась к трём моим красавцам Хуго:

— Можете восхищённо присвистнуть мне вслед.

Галки, конечно, не присвистнули, но все три весьма одобрительно посмотрели на меня, прежде чем улететь по своим делам, когда я захлопнула окно. Его приходилось закрывать, иначе в моё отсутствие постель превратилась бы в настоящий сугроб. Меня до сих пор поражало, как стремительно здесь, в горах, менялась погода. Небо быстро затягивали облака, очертания горных вершин теряли чёткость. Облачный фронт приближался к отелю, ветер крепчал. Синоптики обещали усиление снегопада и циклон на всю ближайшую неделю, и хотя гостям, которые должны были съехаться на праздники, это сулило проблемы с транспортом, я радовалась как ребёнок.

Это наверняка будет самое снежное Рождество в моей жизни. И первое Рождество вдали от дома и семьи. Раньше я была уверена: при мысли о том, что на праздниках придётся вкалывать как проклятой и общаться с совершенно чужими людьми, я взвою от тоски по маме, папе и братьям. Однако всё оказалось не так. Я сгорала от нетерпения и возбуждения.

Было ясно: скука мне на это Рождество точно не светит.

Примечания

2

«Хайди, или Волшебная долина» — повесть швейцарской писательницы Йоханны Спири, считающаяся классикой немецкой детской литературы XIX в. В те времена к незамужним женщинам до глубокой старости обращались со словом «фрейлейн». (Примеч. перев.)

3

Махатма Ганди (1869–1948) — индийский политический и общественный деятель, один из руководителей движения за независимость Индии от Великобритании.