Пропала собака. История одной любви

Кейт Спайсер, 2019

Известной английской журналистке Кейт Спайсер уже за сорок. Она разрывается между дикими вечеринками и наркотиками. Отношения давно перешли в категорию «терпимо». Работа превратилась в неприятное жужжание после очередного запойного вечера. Так бы все и продолжалось, если бы не давняя мечта о собаке. Появление золотистого лерчера по кличке Вулфи заставляет Кейт сменить каблуки на кроссовки, а бессмысленные тусовки на тисканье любимого пса. Преображение идет полным ходом, пока лерчер не пропадает. Ради Вулфи она готова ночи напролет прочесывать самые злачные места города. Эти поиски объединяют вокруг нее множество разных людей, вызывая огромный отклик в социальных сетях Лондона. В забавной и трогательной манере Спайсер показывает, что изменить себя и свою жизнь можно в любом возрасте. Главное, найти свой источник спасительной любви и поддержки. Например, золотистого лерчера.

Оглавление

Из серии: Тот, кто не предаст. Люди и их питомцы

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Пропала собака. История одной любви предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Kate Spicer

Lost Dog: A Love Story

Copyright © 2019 by Kate Spicer. All rights reserved.

© Шляпин Д. В., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление ООО «Издательство «Эксмо», 2021

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.

* * *

Кейт Спайсер — английская журналистка, пишущая для Sunday Times, The Times, the Daily Mail, the Evening Standard, Vogue. Она сняла три нашумевших документальных фильма, получивших признание на международном уровне. В своей книге Спайсер рассказывает историю о тех переменах, которые принес с осбой ЗОЛОТИСТЫЙ ЛЕРЧЕР.

Он помог ей изменить жизнь в лучшую сторону. Когда пес пропадает, Кейт разворачивает самые МАСШТАБНЫЕ ПОИСКИ, которые только видел Лондон и социальные сети. В них приняли участие Джереми Кларксон, Рики Джервейс, Аманда Холден, Джейн Фэллон и многие другие звезды.

* * *

«Очень наблюдательная и забавная, это одна из лучших и занимательных книг 2019 года до сих пор».

BRITISH VOGUE

«Наполовину любовное письмо, наполовину гимн надежде, «Пропала собака» — не просто книга для тех, кто любит собак. Прямое попадание в сердце».

LITERARY REVIEW

«Пропала собака» уже успела стать одной из моих любимых книг года. Спайсер пишет очень бодро… Вы влюбитесь в это».

ИНДИЯ НАЙТ, SUNDAY TIMES

«Поразительно… гораздо больше, чем история о пропавшем псе».

GRAZIA

До

Часы пролаяли двенадцать раз. И день, когда я решила завести собаку, наступил. Бросаю взгляд на часы моего дилера, но вместо цифр — телевизионные семейные любимцы. Очередь Лесси объявлять о полуночи.

Что, черт возьми, здесь делает детский будильник?

Сердце жилища Тима — не камин, не кухня и даже не телевизор, а большой стол из мрамора и стекла. Готова спорить, все сходили по таким с ума в восьмидесятые, когда молодой Тимбо еще носился с товаром по городу. Сейчас лондонцы сами приходят к нему домой и, сгорбившись над старомодным монстром, через свернутые трубочкой банкноты втягивают кокаин в дыхательную систему, откуда он, всасываясь в кровеносные сосуды слизистой оболочки, попадает в кровоток, разносится по телу и ударяет в мозг. Бум — вспышка дофамина. Чудесный дофамин, наркотик счастья, который вырабатывает и наше собственное тело. Если его достаточно, чувствуешь себя великолепно, даже если на самом деле все на редкость хреново.

Время летит незаметно. Каждый проведенный здесь час эхо невинности взывает ко мне из далекого прошлого, из жизни, по большей части прожитой зря. Кажется, Лесси только что предупредительно гавкнула — все должны лежать в постельках, когда Бэгпус[1] начнет зевать, навевая дремоту. Час ночи. Деткам пора спать. Впрочем, посетителей Тима это не касается. Они всегда страшно общительны, порочны, возбуждены и энергичны; они кричат, признаваясь в самых жутких секретах, спорят, тыча друг в друга пальцами, исполняют унылые, совсем не возбуждающие эротические танцы, с ходу становятся друзьями навек — пока наркотик не выветривается и радость не сменяется отчаянной нуждой в следующей дозе. После этого никто из них уже тебе не друг — кроме Тима, конечно. Старого доброго Тимбо.

Называть Тима дилером не совсем правильно: сначала он просто щедро угощал народ идеальным снежно-белым коксом. Не какой-то разбодяженной мукой дрянью за тридцать фунтов из паба. Грамм аппетитной дорожки Тима стоил сто тридцать фунтов. К нему потянулись торчки из тех, кто «поприличнее» — если можно их так называть. В конце концов Тим сказал «нет» благотворительности, и ему начали платить.

Под часами, чья маленькая стрелка добралась до Мистера Ти[2], сидят два бессовестных банкира. Одного считают гением, финансовые таланты другого куда скромнее, зато он красавчик, — если, конечно, вам нравятся парни в строгих костюмах и с зализанными волосами. Перекрикивая друг друга, они обсуждают LIBOR[3] и сложные финансовые транзакции. Давайте назовем их либористами.

Кроме меня здесь еще одна женщина — молоденькая, с ногами от ушей, в игривых кожаных шортиках и соблазнительной майке-алкоголичке, приоткрывающей сбоку ее симпатичную маленькую грудь. Это подружка банкира, того, что поумнее, но он, впрочем, весь вечер не обращает на нее никакого внимания. Допустим, ее зовут Чика. Внимание Тима колеблется между ней и банкирами. Он увлечен болтовней девицы насчет амбиций стать инфлюенсером — это было бы здорово, потому что офлайн она никому рта не дает раскрыть. Между всеми словно пробежала искра, но мне хватает опыта понять: дело в наркотиках. Это они сейчас говорят и слушают за нас. По возрасту я гожусь Чике в матери, а Тим — пусть не обманывает его черная как смоль шевелюра — вообще сойдет за деда. Утром у нас не останется ничего общего.

Я сижу, склонив голову, изображаю, что внимательно слушаю, хотя на самом деле мне все равно. Просто наслаждаюсь безболезненным бегством от смутного дискомфорта, преследующего меня всю сознательную жизнь, если только я не под кайфом от сменяющих друг друга спорта, выпивки, таблеток, любви и работы — всех этих проверенных анестетиков. Все равно рано или поздно они приводят меня сюда.

Пепельница наполнена доверху, и раз в час в полумрак проваливается очередная знакомая с детства фразочка из часов Тима. В квартире темно, только стол подсвечен свисающей сверху лампой и нашим жадным вниманием.

К четырем утра настроение безнадежно портится, и я погружаюсь в мрачное молчание. Уже не пытаюсь вклиниться в самодостаточный монолог Чики. Горючее заканчивается.

Мне нужно больше. Больше наркотиков.

Шкура мертвого животного пронзительно скрипит под восхитительной кожей ног Чики на белом диване Тима. Такая мебель больше подойдет какому-нибудь плейбою международного уровня. А звук такой, будто парни гоняют на старых машинах. Квартира и в самом деле словно вне времени. Особенно это заметно днем — не могу вспомнить, чтобы шторы когда-нибудь раздвигали. Смотрю вверх. Этих чертовых часов здесь вообще быть не должно. Им место в детской или на семейной кухне, залитой солнечным светом и пахнущей печеньем.

Из гигантского стерео с большими дисплеями несется голос Фила Коллинза. У Тима есть наркотики, а там, где они, всегда найдется кто-то, готовый на секс, но Тим отстаивает рок-н-ролльную часть уравнения[4]. Он занят Чикой, обсуждает монетизацию ее инстаграм-аккаунта, рекламодателей и бренды, которые заплатят ей за контент. «Уверен, ты привлечешь и мужскую аудиторию».

Ко мне потихоньку возвращается цинизм. Когда-то зрелище молоденьких женщин, медленно развращаемых Тимами всего мира, этим старичьем с дорогими наркотиками, я находила печальным и оскорбительным для моих феминистских принципов. Сейчас же просто отмахиваюсь от этой мысли. Обычная в своей повседневности гибель осчастливленных людей меня больше не волнует. Французский писатель Гюисманс писал о «сердце, ожесточенном и иссушенном распутством» — лучше, по-моему, и не скажешь. Хорошие девочки едут в Лондон и быстро портятся — частенько вполне охотно, если судить по моему собственному быстрому падению. Я знаю, это считают трагедией гендерного неравенства, но, как по мне, от этого страдают все.

Чика мельтешит перед нами с важным видом, вещает о своем блестящем будущем. Она еще ничего не поняла. Театрально замерла с телефоном в руке. «Селфи!»

Нет, нет и нет. Ни за что. Так и вижу свои пустые глаза. Затуманенный взгляд, безжизненную в пять утра кожу, седые корни волос и размытую линию подбородка. Я закрываю лицо руками.

— Да ладно тебе! — возбужденно убеждает Чика. — Я вот даже не верю, что вы с моей мамой одного возраста!

— Нет! — я будто кричу на пса, который собрался стащить со стола стейк.

Сама Чика выглядит безупречно. Атласная ткань гладкой кожи, свободное и легкое стройное тело, волосы роскошно отливают природным золотом. С сияющего свежестью лица на меня смотрят красивые глаза, оттененные снизу легкой синевой. Смотрят пристально и слегка обиженно.

— Нет? Но почему?

— Потому что даже если я каким-то чудом и выгляжу нормально, все равно терпеть не могу селфи. Они для убогих нарциссов, и чувствуешь себя по-идиотски.

— Брось, у меня тут классный фильтр, — бормочет Чика, шаря в телефоне. Рассказывает, как много селфи ей нужно каждый день постить в социальных сетях, иначе какой из нее инфлюенсер.

— Я в любом случае не думаю, что все это надо каким-то образом запечатлеть для истории. Хочется — валяй, но уж как-нибудь без меня.

Тим предлагает сфоткать Чику, и она ложится на его дурацкий белый диван, вытворяя ножками что-то очаровательное. Надувает губки, он делает снимок. Прям Дэвид Бейли[5]. Фу. Поправляет ей волосы. Да у нас тут #обыкновенныйсексизм. Мой большой друг Тимбо, озабоченный сексуальный паразит с увесистым денежным мешком. Что ж такого притягательного в средних лет извращенце с небольшим брюшком, неестественно черными волосами и сумкой, набитой самыми дорогими в Лондоне наркотиками?

Один из либористов, тот, что поумнее, все еще в пиджаке, но уже снял галстук и расстегнул две верхние пуговицы рубашки. Намасленные волосы свисают по сторонам пепельно-бледного лица. Парень орет с другого конца припорошенного алтаря о том, что, несмотря на внешний вид, на самом деле он анархист, и Тим это знает. Что им «нужно не что иное, как социальная революция…». Жду, пока он не заткнется — хочу задать разумный вопрос.

— Можно я кое-что скажу, — прошу настойчиво.

Он останавливает меня жестом руки. То, о чем он жаждет поведать, бесконечно и безотлагательно.

— Нет, могу я спросить, — все же выпаливаю я. — Если ты анархист и социалист, тогда почему ты банкир?

Увы, горло у меня пересохло, и последние слова звучат как-то неубедительно, словно слабый треск коры.

— Нас определяет не профессия, а результат наших действий, — парирует парень и продолжает, обращаясь к симпозиуму за столом: — Да, все это, конечно, немного спорно, но пуританский подход к таким вещам — еще более серьезное препятствие для прогресса…

Брутальный, шумный, напыщенный… и явный наркоман; костюм сидит на нем мешком, в уголках рта маленькие V-образные отметины из засохшей пены того же цвета, что и корочка вокруг его любимой измученной ноздри. Похоже, банковское дело дается ему нелегко.

Мне нужно вина — с этой мыслью направляюсь к холодильнику Тима, полному холодного шабли «Вайтроуз». Ммм, вино. Одна мысль о нем разгоняет этот экзистенциальный мрак.

Маленькая импровизированная фотосессия Тима и Чики закончилась, и они переключаются на меня. Но говорить что-то не тянет. Хочется всего лишь выпить чудесного пойла из супермаркета и помолчать. К тому же я не могу придумать интересную тему для беседы.

Чика уже успела сообщить, что она веган, не пьет и не принимает наркотики, и я изумленно смотрю на нее.

— А, сейчас? Ну, это особый случай. Иногда нужно расслабиться.

— В смысле… Ты же пьешь, принимаешь наркотики, и шорты у тебя из натуральной кожи.

— Да, но я позиционирую себя как свободную от зависимостей.

— Ой, прекрати. — У нее отвисает челюсть. — Ты ж вконец обдолбана.

Это что-то новенькое. Раньше мы наших пристрастий особо не прятали. Прошло лет двадцать или больше с тех пор, как я с гордостью носила самодельную гламурно-вызывающую футболку с надписью «Junkie’s Buddy Powder»[6], обыгрывающую бренд знаменитой детской присыпки компании «Джонсон и Джонсон». В девяностые эта майка была главным предметом в гардеробе девушек определенного типа. Еще я часто надевала футболку «Clean & Serene» от клиники Бетти Форд[7], что британцы воспринимали как шутку, а американцы начинали с ходу размахивать брелоками клуба анонимных алкоголиков, полученными в ознаменование десяти лет трезвости. У большинства моих подруг при их образе жизни со временем появился в качестве так называемой «патиэктомии» как минимум один ребенок. Дети дали им то, за что другие платят по тридцать тысяч фунтов: причину быть трезвой. Материнство или реабилитация? У меня не случилось ни того, ни другого.

Тим увязывается за мной на кухню, рассказывая своему ангелу с невинными глазами лани, какие мы с ним старые друзья, как сильно он меня любит и как в ее возрасте я не вылезала из его дома на Маунт-стрит в Мэйфэр. Что у него всегда были благие намерения и всю мою взрослую жизнь он служил мне надежной опорой — подпитывая умеренное пристрастие к кокаину два десятилетия — мол, это то, что друзья делают друг для друга. Он еще и законченный наркоман, что превращает его в приятеля довольно сомнительного.

Чика, заметив мое уныние, включает — боже, помоги нам — терапевтический режим.

— Ты такааая крутая и классная, я прям тобой восхищаюсь. Ты так много думаешь о карьере. Понимаю полностью. Правда. Типа, ты даже и сама-то не знаешь, хочешь ли детей.

Дети. Теперь она уцепится за детей.

— Слишком поздно, — отрезаю с холодностью, которая заткнула бы рот большинству человеческих существ, чувствующих собеседника. Но не Чике. Ее понесло. Она уверена, что ею движет эмпатия, хотя на самом деле — желание болтать, болтать и болтать. И снова болтать. Единственное, что объединяет ее сейчас с Зигмундом Фрейдом, — страсть к кокаину. Если карьера в Инстаграме не задастся, ей прямая дорога в пиар-службу последователей фрейдизма.

— Ничего не поздно. У меня есть одна подруга…

Всю ночь мы с Чикой были лучшими друзьями, но теперь, с первыми признаками отходняка, она начинает меня раздражать. Остатки ночного кайфа улетучиваются. Есть только один вариант продолжить веселье: еще больше наркотиков. Но это перебор. Нужно уходить, и побыстрее.

Я встаю. Чика все твердит о подруге, которой лет двести или что-то вроде того, но она только что родила пятерых близнецов. Меня уже бесят ее милые ножки и услужливое личико, скачущее перед глазами.

В голове слабый унылый шум и смутные неприятные ощущения. И еще более отчетливые, но оттого раздражающие мысли: каковы мои ноги в сравнении с ее, смогу ли я надеть такие же шорты; хватит ли денег, чтобы убрать седую полосу в проборе. Затем картина разворачивается и становится экзистенциальной. Проблески с образами родителей, братьев и сестер, моего бойфренда Чарли, — какой вообще во всем этом смысл? Ненавижу свою жизнь. И работа, работа, работа… словно птица, долбящая клювом голову. Я вновь и вновь оправдываюсь перед собой, будто накосячила бессонной ночью накануне школы.

Повторяю хорошо знакомую ложь: вернусь домой к шести, встану до полудня, буду писать до восьми вечера и сделаю столько же, сколько положено нормальному человеку. Для завтрашней статьи нужно еще тысячу слов, и я ее закончу, я смогу, не надо беспокоиться насчет завтра. С жадностью глотаю вино, словно лимонад, из бокала от «Ридель» — Тим по опыту знает, что такие бокалы без ножек обдолбанным гостям сложнее опрокинуть.

Но навязчивая мысль возвращается снова и снова, и экзистенциальный шум в голове превращается в болезненный визг.

Работа. Работа. Работа. РАБОТА, черт побери! Мой дух цепляется за каждое ребро, утопая в яме живота. Господи, помоги; помоги выбраться отсюда, помоги сказать «нет».

Где-то среди нарастающей кокаиновой тревоги разум пытается достучаться и успокоить. Ты ведь уже была здесь раньше. Ты справишься. Иди домой. Домой, к своему рассудительному парню, который спит в большой удобной кровати. Завтра — это всего лишь еще один день.

Нет, завтра — это уже сегодня. Работа. Работа. Работа.

— Все в порядке, дорогая? — Тим стоит ко мне вплотную, а я опираюсь на кухонный стол, сутулясь и уперев подбородок в грудь. Он вытягивает руки, чтобы обнять, и я неохотно подчиняюсь, как упрямый подросток в бескрайней хватке усатой тетки, старой девы. — Иди, дорогая, иди к Тимбо.

Он ведет меня обратно к столику, где нюхают кокаин, и вручает свою любимую соломинку в виде пылесоса — очередной подарок от одного из остроумных дружков-кокаинистов.

— Нет, спасибо. — Я смотрю на дорожки, аккуратно начертанные бритвой поперек старого зеркала заднего вида от грузовика «Петербилт». У старого Тимбо не водится грязных кредиток и скрученных пятерок. Рядом лежат несколько свеженарезанных бумажных соломинок. Пластиковые слишком жестки для носа.

— Дорогая, я так рад видеть тебя. Как хорошо, что ты здесь.

Пытаюсь придумать ответ, но в голову ничего не идет.

— Приступ мучений, а, Кэти? Вспомни, милая: «Дорога излишеств ведет к дворцу мудрости».

Поросшая мхом фраза. Интересно, у великого мистика Уильяма Блейка случались столь же пустые и жалкие лондонские ночи? Не думаю.

— Не узнаешь меры, пока не узнал избытка, — отвечаю тоже цитатой. — А это, поверь, уже избыток.

Эй, мне пора.

— Мне нужно домой.

Начинается гул переубеждений. Предложения вызвать такси. Вариант немного подождать и поехать на «убере» в Ноттинг-Хилл вместе с горячим туповатым красавчиком-либористом. Сердце бьется у меня в груди как мяч для сквоша, а разум подбрасывает мысли о завтрашнем дедлайне — они скачут, как ошалевший терьер с палкой в зубах.

Домой надо было отправиться еще часов шесть назад, в полночь. По-хорошему — в полночь двадцать лет назад, когда все нормальные люди бросили заниматься такими вещами. Мне нужно выбраться отсюда до того, как стрелки часов дойдут до медвежонка Паддингтона. Хотя, невзирая на мое состояние, любопытно, как будет звучать Паддингтон.

— Мне пора.

Я спускаюсь по лестнице. Ждать клетку лифта в этом огромном старинном здании не хочется. Если прибавлю шаг, возможно, удастся сбежать от страха и немного взбодриться. И я бегу по Маунт-стрит, подгоняемая кокаином, шабли и отчаянием, в надежде на живительную силу свежего воздуха. «Баленсиага». «Скоттс». «Марк Джейкобс». Проношусь мимо статусных магазинов и ресторанов и на Одли-стрит останавливаю черный кеб с оранжевыми фарами. Плюхаюсь на сиденье, утыкаюсь лицом в ладони и безмолвно кричу: «Больше никогда. Больше никогда не буду принимать наркотики. Пожалуйста, господи. Пожалуйста, помоги мне. Я должна это прекратить!»

Я дышу, дышу, дышу. Сколь веревочке ни виться, а конец будет. Откинувшись назад, вижу, что водитель смотрит в зеркало на распластанную на сиденье пассажирку.

— Эй, ты в порядке, детка? Не выспалась, ага? Или вовсе не ложилась?

Его добродушно-снисходительное подшучивание на какое-то время меня успокаивает. Я закатываю неестественно расширенные глаза, окруженные вчерашней тушью и потрескавшейся подводкой, и, запинаясь, бормочу: «Что-то типа того».

Затем снова откидываюсь на сиденье. Слева проплывает Парк-лейн. Сколь веревочке ни виться, а конец будет. Зубы стиснуты, плечи до боли напряжены, из подмышек разит. Гоню прочь мысли о людях, которые рано встают, принимают душ, а потом, мятно-свежие, слушают идиотские утренние радиопередачи и торопливо собирают детей в школу. По дороге на работу выстраиваются в очередь за мягким ароматным кофе — социально приемлемым напитком. Все это — обычные занятия нормального, полезного для общества человека. Наверное, они устают. Возможно, у кого-то даже было похмелье посреди рабочей недели. Но как много кретинов вроде меня сейчас корчится на заднем сиденье такси? Вспоминаю о своем брате Уилле. Он живет в паре миль к северу, в Тафнелл-парке. По утрам сонно приветствует младшего сына, разбудившего его игрушкой или абсурдным детским вопросом. Думаю о другом брате, Томе, с задержкой умственного развития. Он сейчас в специальном пансионате на побережье Девона. Ему достаточно пары кружек пива или чашки растворимого кофе. Больно. Как все это больно.

Разделить собственную глупость мне не с кем. Но все же я не одинока. Как-то мне попалось на глаза исследование, где анализировали состав сточных вод в крупных европейских городах. Лондонская моча показала самый высокий уровень потребления кокаина в середине трудовой недели. В 2016 году вышел почти грамм на тысячу человек. А в Болл-парке[8] примерно десять тысяч других портят остаток той же недели. Воистину, это самые успокаивающие статистические данные. Надежный спасательный плот для всякого, кто на рассвете едет на заднем сиденье лондонского такси.

Но по большому счету от этого не легче. Кеб, ворча, ползет мимо Гайд-парка по Бэйсвотер-роуд, я опускаю стекло. В этот утренний час народу здесь немного — кто-то бегает, кто-то выгуливает собак, и еще несколько тех, кто страдает от смены часовых поясов. Я завидую им: они на правильной стороне рассвета. Прислонившись к окошку, вдыхаю свежий и пахнущий зеленью воздух парка. Сколь веревочке ни виться… «Встать в два, работать до восьми».

Чарли любит быть в кровати уже к девяти вечера, потому что у него хорошая работа, которая ему нравится. Раньше ляжешь — раньше встанешь. Если расчеты верны, мне удастся избежать встречи и трезвого осуждения. Клацая каблуками по металлическим ступенькам, поднимаюсь к нашей квартире на втором этаже, открываю дверь. Внутри тихо и пахнет ужином. Сосиски. Сверху доносится поросячий храп. Ясно, этот лентяй решил сегодня подольше поваляться. Уже седьмой час, а он не проснулся на работу, как я надеялась. Раздеваюсь тут же, где стою, оставляю груду прокуренной одежды и белье прямо на кухонном полу, пристойной стороной вверх. С помощью рук и ног поднимаюсь по крутой лестнице в спальню и, пошатываясь в пьяном притворстве, крадусь по комнате.

— Который час? — Его голос приглушен сном и толстым одеялом. Я молчу. Проснувшись получше, он с отвращением ворчит: «Фу, ну ты и воняешь».

Я хочу было сказать, что сейчас три утра. Три и шесть — большая разница. Вот так всегда. На весах ложь и правда, они раздражающе брякают. Сплошное мучение. Мы оба знаем, что сейчас — 6.07. Время подъема Чарли, не считая дней, когда он просыпается в четверть шестого, чтобы пойти в тренажерный зал, или в четыре, чтобы успеть на первый рейс во Франкфурт.

— Прости-и-и-и, — я проскальзываю под одеяло.

— Неудачница, — бурчит он в ответ.

Поверженная, виновато отвечаю:

— Я знаю.

С годами Чарли привык к тому, что на рассвете я с грохотом взбираюсь по белой деревянной лестнице. Частенько я приходила, шатаясь и выдыхая винные пары, а он в это время смахивал пылинки с элегантного костюма, полировал итальянские туфли и набирался сил на целый день в офисе.

В каком бы настроении он ни покидал квартиру, всегда до семи утра, а часто и до шести, финалом было распыление на себя облака джентльменского аромата от старого французского парфюмера. Любая комната, куда он заходил, сразу наполнялась запахом кремовой кожи, лаванды и амальфитанских лимонов. Не важно, мир у нас или ссора, единственное, что я обожаю в нем всегда, — этот аромат. А вот что Чарли безоговорочно любит во мне, остается загадкой. Как человек с солидной должностью, он на редкость терпеливо сносит мои буйные выходки.

Сон этим утром никак не идет, так что я спускаюсь вниз и лезу на кухонный стол, чтобы добраться до запрятанной на холодильнике заначки крепкой выпивки.

— Машина на желтой линии, — доносится голос Чарли из ванной, где он совершает омовение и брызгается тем самым парфюмом за двести фунтов. — Сможешь переставить ее до половины девятого? — Он смотрит на меня и возвращается к зеркалу, качая головой. — Глупый вопрос. Советую оставить текилу и идти спать, Кейт.

Поворот на кожаных подошвах «Феррагамо» — и он выходит, даже не оглянувшись. А я совсем рядом, голая, стою на кухонном столе, опираясь локтем на холодильник. В свободной руке держу рюмку для яйца. Могу только промычать: «Эээ… это мммескаль».

Дверь хлопает, оставляя меня наедине с запахом сосисок, амальфитанских лимонов и осознанием его морального превосходства. Мне лучше. Я дома.

Мои экстремальные ночные привычки явно не способствуют укреплению отношений. Пока я шатаюсь по звездным задворкам и клоакам Лондона, Чарли изо всех сил старается выстроить для меня каркас стабильности. Наше совместное существование — эксперимент противоположностей: вот-вот грозит лопнуть, но каким-то чудом держится. До Чарли моя любовная жизнь представляла собой один и тот же сценарий, основанный на сексуальном экстазе. Связи длились от полутора до двух лет, потом скрепляющий их гормон окситоцин выветривался, страсть иссякала, и с глаз, ослепленных влюбленностью, падали шоры. До Чарли реальность и отношения никогда не складывались в единое целое.

Он появился на пороге моих сорока. Я к тому времени пребывала в горделивой уверенности, что «с мужиками покончено», и размышляла, как дальше с достоинством нести по жизни знамя холостячки. Лежала на диване, притворяясь, что увлечена теледебатами, и листала Твиттер, где все кому не лень упражнялись в остроумии на тему #выборы-2010. Пыталась сосредоточиться на телеэкране, надеясь, что просмотр ночных новостей, чтение «Файнэншл Таймс» и в целом стремление казаться серьезной помогут выйти на новый уровень в работе и не писать больше глупостей вроде недавней статьи для «Эсквайр» под названием «Как я получила проходную роль в порнофильме».

Глаза то и дело возвращались к экрану потертого «Блэкберри». Дзынь — сообщение от незнакомца: «По-моему, твоя история про порнуху очень забавная». Пока шли дебаты, мы переписывались, а потом выяснилось, что собеседник живет совсем рядом со мной. Он предложил встретиться и выпить в «Джули», ресторанчике за углом. Нее, спасибо, у меня и так все хорошо. Бойтесь охотника!

Следующая неделя, еще одни дебаты, и он снова написал. Я призналась, что устала от политики, и за десять минут доехала до «Джули» на велосипеде. По крайней мере, угостит парой стаканчиков их дорогущего джина.

В ресторане у окна сидел блондин с пышной прической и орал на девушку-бармена. Его живот выкатывался за ремень слегка расклешенных джинсов, которые последний раз были ему впору в восьмидесятые. Громкий голос отдавал мажорным акцентом — такие вопли противнее всего. Господи, это и есть парень из Твиттера. Я заказала джин, чтобы вознаградить себя за пустые хлопоты. Выпью и вернусь домой за гомеопатической порцией новостей.

— Кейт? — Я обернулась. Прямо рядом со мной стоял высокий мужчина с коротко стриженными темными волосами, большими, удивительно ясными светлыми глазами и свежей чистой кожей, в новых бежевых «конверсах» и темно-синих джинсах от «Эдвин». С виду он очень складный и полная противоположность орущему придурку.

— Чарли, — он протянул руку. — Ты же из Твиттера?

Мир перевернулся. После нескольких глотков джина я поняла, что заполучила высокого одинокого мужика без очевидных зависимостей, каравана бывших, пивного живота, лысины и долгов. Вокруг хватало одиноких мужчин, самые приличные — «серийные моделисты»[9], а они не стали бы связываться с сорокалетней старухой вроде меня. Эти парни всегда охотятся за горячей трофейной девчонкой — ключевое слово девчонка. Нормальный мужик, заинтересованный в настоящих отношениях с обычной сорокалетней женщиной, которая не выглядит как Эль Макферсон[10], — явление крайне редкое. Что с ним не так?

Мы оба посмеялись над высокомерным обладателем прически в стиле Леди Ди — придурком у окна.

— А я решила, что он — это ты.

— Извини, к сожалению, я — это я.

Я наткнулась на золотую жилу, приложив усилий не больше, чем при укладке волос. Мы стали проводить ночи вместе. Чарли просыпался, мы занимались любовью, он быстро одевался и ехал на работу в Сити, где проводил какие-то важные сделки. Все это казалось мне очень сексуальным. Он уходил, бодрый, в облаке парфюма, а я раскидывалась на его белых простынях и спала еще час-другой.

Конечно, были проблемы, куда же без них. Самая большая — Чарли, хоть и моложе меня на шесть лет, человек взрослый и разумный. И все же сейчас, растрепанная, хлещущая мескаль из рюмки для яйца, я гораздо опрятнее и лучше той, что он встретил шесть лет назад. Я вовсе не старалась соответствовать его стандартам, наоборот, противилась этому. Субботним утром он вставал и сразу брался за дела, пусть даже у него было похмелье. Он никогда не бездельничал и не занимался ерундой. Золотая молодежь вызывала у него отвращение, я же считала, что их жизнь безусловно удалась.

Каким-то образом он поладил с новой подружкой, ленивой и почти всегда без денег. И я каким-то образом поладила с бесконечно энергичным трудоголиком. Временами нам было даже весело вместе. После огромного количества связей — иным женщинам хватило бы и на несколько жизней — я понимала, что нашла лучший в мире вариант. Хотя иногда он становился той еще занозой в заднице.

Затуманенный ум борется с похмельем, а я делаю слабые попытки сосредоточиться на жалкой тысяче слов, ради которых должна встать. Наконец часам к двум вытаскиваю свою тушу из кровати. За это время, курсируя между кухней и постелью, я все-таки выспалась, выпила три чашки чая, съела тост и два пакетика чипсов.

Лежа еще под одеялом, между короткими приступами сна я отправила Чарли несколько лживых сообщений, имитирующих активную деятельность: якобы, невзирая на похмелье, у меня вполне продуктивный день. Для убедительности добавила зеленый блюющий эмодзи: «В магазине ничего не надо». Отказавшись от мысли сдать статью вовремя, поставила будильник на четыре часа: нужно будет навести в доме порядок, чтобы не разозлить трудолюбивого парня.

Впереди — три-четыре дня полужизни, эмоциональной подавленности и неприятного онемения. Отходняк после наркотиков. Сколь веревочка ни вейся, а конец будет.

Все, что мне сейчас нужно, это крепкий кофе. Пора брать себя в руки.

«Коффи плант» на Портобелло-роуд со стенами цвета овсянки и темным бетонным полом служит неким пунктом обмена игл для разборчивых кофеиновых наркоманов. На самом деле примерно так и есть. По утрам здешний туалет всегда занят: посетители средних лет опустошают только что простимулированные кишечники. Здесь готовят отличный кофе, и выбор огромный. Даже если попросите «Гершон терапевтической обжарки», то есть зеленые бобы для прочистки организма, за деревянной стойкой найдется не меньше двадцати семи сортов.

Прислонив велосипед к стене у входа в заведение, я ставлю замок на колесо. Впереди женщина с маленькой дочкой идут очень медленно, я обгоняю их, открывая тяжелую стеклянную дверь, и не придерживаю ее. Она захлопывается прямо перед ребенком. Женщина подскакивает ко мне и, пылая праведным материнским гневом, выпаливает:

— Вы же знали, знали, что она идет за вами!

— Страшно извиняюсь, — упор на «страшно» прозвучал неправдоподобно. Наверное, я выгляжу стервой. — Я подумала, вы сами придержите девочке дверь. С ней все в порядке?

В глубине души сгораю от стыда. Я правда решила, что женщина подержит дверь? Или разозлилась из-за того, что меня пытались вовлечь в благоговейное обожание маленького ребенка? Да, мне очень нужен кофе, но разве надо так за ним рваться? В конце концов, мой сегодняшний день не назовешь перегруженным работой.

В кофейне часто бывает шумно и многолюдно: родители с гиперопекой, визжащие дети, которые носятся вокруг анонимных наркоманов и алкоголиков — они ходят на группы реабилитации в здание Армии Спасения через дорогу. Настоящий человеческий муравейник. Мне такое нравится.

Инцидент в дверях взбудораживает темную материю, которую я запихивала в дальние углы сознания последние лет десять или около того с тех пор, как друзья начали один за другим обзаводиться детьми. Несколько недель назад я ездила на ярмарку с подругами — одной из них только что сделали экстракорпоральное оплодотворение.

Я убеждала ее прокатиться на поезде страха, но она беспокоилась о недавней процедуре. «Не волнуйся, — сказала я ей тогда, — это всего лишь взбодрит твои яйцеклетки. Будут поживее».

Но она не пошла на аттракцион. Ее яйцеклетки сохраняли спокойствие, пока она ждала нашего возвращения. Другая подруга, разделившая со мной место в поезде, заметила: «Знаешь, Кейт, это довольно жестокая шутка. Даже слишком».

Я словно закрыла для себя эту часть личности. Даже не знаю, что именно чувствую по этому поводу. Какой смысл горевать о жизни, которая никогда не билась внутри тебя? Просто смирись и двигайся дальше. Но бередящая, почти измывающаяся тоска накатывает всякий раз, когда заговаривают о детях. И теперь она снова нахлынула, когда эта женщина отчитала меня за то, что я не стала, просунув руки меж колен, согбенно вопрошать: «Можно открыть тебе дверь, великолепная маленькая принцесса?»

Психотерапевт сказал бы: «Хотите поговорить об этом?»

Женщины исчезают, растворяясь в материнстве. Даже если физически они с тобой в одной комнате, все равно более или менее отсутствуют. Подруги, ставшие матерями, не слышат твоих слов, не замечают присутствия или доброго жеста. Иногда мать склоняется над ребенком, будто хочет защитить его от всего мира, включая и тебя тоже. И возникает странное унизительное чувство.

Мужчины тоже так поступают. Помню, у меня был долгий неудачный роман с одним человеком; как-то я осталась у него во время разрешенного посещения сыном. Среди ночи ребенок проснулся, отец прижал его к груди, укутал в кокон своих рук, а мне велел уйти. Я вышла из комнаты и по скрипящим голым половицам направилась к входной двери. Стук дурацки-сексуальных высоких каблуков лишь подчеркивал болезненность изгнания. Такие вещи ожесточают.

В конце концов это оттолкнуло меня от знакомых семей с детьми, я чаще зависала с одинокими друзьями, в основном с мужчинами, поскольку большинство подруг стали матерями. По той же причине я приходила к Тиму так часто, что намертво запомнила шестизначный код на его двери. Хотя это не оправдание. Ненавижу оправдания вроде тех, которые выдумывают вечно опаздывающие на работу. Нет, иногда причина уважительная, иногда бабуля действительно умирает. Но по большому счету оправдания — чушь собачья. Оправдания — это для детей.

Отсутствие детей оставило меня без цели: не на что отвлечься, нечем заняться. В отличие от Чарли, мне одной работы недостаточно. Кто-то однажды сказал: «Бороться только за себя — просто защитная реакция, и это горестно». Именно. Так и есть. Никак не заглушить постоянный внутренний крик: «И это что, все?»

Я живу в Ноттинг-Хилл, и здешняя реальность далека от изображенной в фильмах студии «Воркинг Тайтл». Аристократы с безупречными прическами, которые иногда позволяют себе напиться, живут дальше, в Фулхэме и Уэндсворте, а если при больших деньгах — то и в Кенсингтоне. У нас тут есть свои поши, в основном тусовщики или модники с оценивающими глазами. Еще здесь куча бывших наркоманов-джентри и множество модных тори — приятелей Дэвида Кэмерона[11]. Их привилегия государственного школьного образования размывается этническим разнообразием этого уголка нашей страны, одного из самых пестрых в этом отношении. По последним подсчетам, в Северном Кенсингтоне, самом живом и веселом районе королевского боро «Кенсингтон и Челси», живут представители более девяноста различных этнических групп. Так что — да, я иногда весело машу сыну герцога, а в другой раз задеваю человека, который выводит на стене «Ноттинг-Хилл», слоняясь по району в анораке. Здесь живут и «другие» британцы — португальцы во втором, третьем и четвертом поколениях, марокканцы, испанцы или колумбийцы, недавно прибывшие выходцы из Судана и Сомали. И в основе всего этого разнообразия в глаза бросается, особенно в августовский банковский выходной, контингент из Вест-Индии, появившийся вместе с Виндраш[12] в пятидесятых. Их смешение порождает магию. Я знаю здесь всех, но не встречала никого, хотя бы отдаленно похожего на Хью Гранта или его очаровательных, неуклюжих, безобидных приятелей из фильма[13]. Хью живет в Эрлс-Корт на другой стороне района. Все это знают, разве нет?

В очереди за кофе замечаю Кита, элегантного пиарщика из Северной Ирландии. Такой чистенький и опрятный. Не хочу, чтобы он видел меня в состоянии жуткого похмелья. Сжавшись, прячусь за француженкой в мужском пальто от «Кромби», но вдруг замечаю рядом с Китом коричнево-белого уиппета. Желание погладить собаку перевешивает стыд из-за старых потрепанных джинсов.

— Эй, Кит, — окликаю его, выглядывая с улыбкой из-за француженки. — Это твой?

— Кейт! — он приветствует меня обезоруживающе тепло. — Да, это мой мальчик, Кастор. — Собака стоит неподвижно, а я глажу ее от головы по спине. Эффект похож на дозу валиума. Я до сих пор чувствую, что вся пропитана дымом и грязью прошлой ночи, но смеюсь над этим и добавляю подробности, живописуя, почему поздно легла и теперь мучаюсь отходняком. Кит фыркает: «Как же знакомо», — и его смешок звучит в унисон с мрачноватой эмпатией.

— Но сколь веревочка ни вейся… — начинает он.

— Так ведь?

Мы с Китом садимся за столик от «Формика», чтобы выпить наш чертовски крепкий кофе. Я успокаиваю себя, поглаживая шелковистые уши пса, покручивая их пальцами, лаская гладкую мягкую шерсть на его спине. Я почти готова стонать от удовольствия. «Он чудесный, Кит». Пес спокойно и неподвижно стоит рядом со мной.

Я готова зарыдать, как католик у подножия креста, вымаливающий прощение и вечную любовь. Однако вместо этого спрашиваю:

— А какие они, уиппеты? Много нужно с ними заниматься?

— Вообще-то это лерчер[14]. Бог знает, какие породы здесь еще примешаны, точно много уиппета, может, немного лабрадора. Я купил его на ферме в Кенте за сто фунтов. Гулять с ним нужно пару раз в день, потому что он в основном спит.

— Я бы с удовольствием завела собаку.

Мы немного поболтали о работе.

— Мне надо вернуться и доделать статью.

— Да неужели? — Кит цинично приподнимает бровь. — Пойдем лучше прогуляемся.

— Ладно.

В «Ауди» Кита Кастор встает на заднем сиденье, положив подбородок позади меня. Длинная мордочка упирается мне в шею. Мы разговариваем, каково это, держать собаку в Лондоне. «Эти собаки шикарны. Им не нужен двор. Они спокойные. Чистые».

Семейное предание гласит, что собака в Лондоне несчастна. Я всегда хотела собаку, но меня уводили от этой идеи убеждения, вбитые в голову с детства. Например, что собаки и Лондон несовместимы. Мы гуляем по Вормвуд-Скрабс, шестидесяти акрам почти заброшенных кустов и деревьев рядом с известной тюрьмой. Я даже и не знала об этом месте.

Дома я избавляюсь от признаков безнадежной дневной реабилитации. Разглаживаю простыни, взбиваю одеяло, убираю все. Я застилаю постель так хорошо, как сделал бы это сам Чарли. Ну ладно, не настолько хорошо. Но зато не будет никаких вздохов и раздраженного ворчания с его стороны насчет беспорядочной похмельной кровати. Всплеск активности и порыв к совершенству снова наполняют мое истощенное тело энергией. Сколь веревочке ни виться, а конец будет. Но всегда можно взять другую веревку…

Тим пишет смс: «Прикольная вышла ночка. Рад был увидеть тебя». Я удаляю сообщение. Знаю, что Чарли уже идет домой. Его сверкающие туфли топают по улице, под мышкой элегантная кожаная папка с документами. Возможно, он отвечает на важные звонки, но я знаю также, что он при этом гадает, в насколько хаотичном состоянии сейчас квартира, да и его неопрятная, занятая только собой подружка.

Его шаги звенят на металлических ступеньках. Окна запотели от готовки, внутри обнадеживающий аромат тающего в масле чеснока.

Я открываю рот, но он поднимает руку. Он и правда разговаривает по телефону. Думаю, чем бы заняться, пока не смогу сказать то, что очень хочу.

— Да, прости.

— Я видела сегодня Кита, и знаешь, у него есть пес, лерчер, его зовут Кастор. Так вышло, что мы немного погуляли с собакой на Вормвуд-Скрабс, там куча места, реально куча, и это всего в пяти минутах отсюда, и там классно гулять, и я подумала, что нам надо завести пса. Да, мы должны взять собаку.

— Отличная идея, Фокс. — Так он стал называть меня, когда мы еще упивались окситоциновой радостью первой любви. — Ты этим и займешься. Что у нас на ужин?

Оглавление

Из серии: Тот, кто не предаст. Люди и их питомцы

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Пропала собака. История одной любви предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Примечания

1

Тряпичный кот, персонаж популярного британского детского телесериала. (Здесь и далее прим. ред.)

2

Мультипликационный и телевизионный персонаж, воплотивший личность американского актера с соответствующим псевдонимом, Лоренса Тьюро.

3

London Interbank Offered Rate — лондонская межбанковская ставка предложения по взаимному кредитованию.

4

Имеется в виду «секс, наркотики, рок-н-ролл».

5

Дэвид Ройстон Бейли (род. 1938) — известный английский фэшн — и портретный фотограф, один из основоположников жанра английской «модной» фотографии.

6

В приблизительном переводе — «порошок для нарков». Обыгрывается сходство с оригинальным слоганом — «Johnson’s Baby Powder».

7

Элизабет Энн Блумер Форд (1918–2011) — супруга президента США Джеральда Форда, известная благотворительной деятельностью, направленной на борьбу с алкоголизмом и наркоманией.

8

Лондонский стадион, переоборудованный для проведения бейсбольных матчей.

9

Сленговое выражение, обозначающее любителей завязывать отношения исключительно с девушками-моделями.

10

Элеанор Нэнси Макферсон (род. 1964) — австралийская топ-модель, актриса и дизайнер.

11

Дэвид Уильям Кэмерон (род. 1966) — британский политик, лидер Консервативной партии, 75-й премьер-министр Соединенного Королевства

12

«Поколение Windrush» — мигранты, приглашенные в Великобританию из стран Карибского бассейна в 1948–1971 годах для восполнения недостатка в рабочей силе, возникшего после Второй мировой войны. Термин происходит от имени корабля «Empire Windrush», на котором прибыла первая партия переселенцев.

13

Имеется в виду фильм «Ноттинг-Хилл» (1999) режиссера Р. Митчелла, главные роли в котором сыграли Хью Грант и Джулия Робертс.

14

Лерчер — порода, возникшая путем скрещивания шотландской борзой, уиппета и других пород охотничьих собак. Четкого стандарта породы нет, возможны ее вариации.

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я