Драконья кровь

Квилессе, 2022

Что делать, если попадаешь в волшебный мир, полный драконов, принцев, сокровищ и опасных существ? Коварные карлики плетут интриги, древние ордена делят мир, людоеды нападают на дома добропорядочных бюргеров, а красавицы жаждут дождаться своего героя! Конечно, нужно непременно стать принцем дракона, чтобы самому вершить историю. Но чем дальше погружаешься в тайны этого мира, тем больше понимаешь, что роскошь, сокровища, золото – это всего лишь обломки давно погибшей цивилизации, инструментом и слугой которй ты стал, сам того не подозревая…

1. ПОДНЯТИЕ ФЛАГА

Вот тут просто необходимо внести пояснение.

Итак, речь идет, несомненно, не о совсем наших временах. Даже совсем не о наших. И мы с моим другом Саней Черным просто решили посмотреть со стороны на это — между собой мы называли это Вальхаллой. Почему? Как же — вслушайтесь в названия! Солнце у них — Один, один из спутников планеты называется Торн (чуть ли не Тор), а где-то глубоко на юге, за цепью непроходимых гор и пустыней дикари справляли праздник в честь Локки. Или в честь другого божества — но имя было о-очень похоже.

Вот мы и решили посмотреть, а вдруг это и в самом деле Вальхалла?! Ну, пусть другая планета, подумаешь!

Но наше допотопное корыто, наше средство передвижения с гордым именем «Пегас» сломалось и предательски рухнуло посреди Пакефиды (тоже забавное название). Это был как знак свыше, судьба! До базы нас дотащили наши же исследователи-историки (причем в ходе нашего непродолжительного контакта мы раз сто услыхали «Вальхалла» и «временной переброс»). Заодним они поведали нам о печальной судьбе династии королей-Андлолоров Одинов. Конечно, нам стало интересно — что это за Одины? Почему династия пала? Захотелось посмотреть. Пощупать. Услышать. А потому нам пришлось действовать…

Перво-наперво нам выдали местный прикид — нет, чисто внешне он действительно ничем не отличался от местного, зеленые шерстяные штаны, куртка и меховая засаленная безрукавка с ремешками вместо пуговиц (а кто бы дал пуговицы неумытому крестьянину?!) и лохматый нечесаный парик. Но, несмотря на внешнее сходство, костюмчик выгодно отличался от местного тем, что в нем не было блох, и при всей его замусоленности он был чистый и не драный.

В таком виде уже было можно идти в люди, не вызывая ничьих подозрений. Язык местный? Ха! Паршиво, но мы его знали. В конце концов, могли притвориться таким дремучими крестьянами, которые пальца из носа не вынимают и говорят только на тему «пожрать» и «посрать».

Точнее, такая легенда устроила бы меня. Я, когда гид первый раз вывел нас на легкую экскурсию на базар, вернулся оттуда под таким впечатлением, что меня уже можно было выдавать за полоумного глухонемого крестьянина. Черный утверждает, что я что-то мычал счастливым голосом, пускал слюни, и глаза у меня были бешеные. Но амбиции Черного простирались дальше «срать».

— А почему простолюдинами? — недовольно бурчал он. Если мои глаза блестели бешено, то в его определенно вырисовывался вполне конкретный образ — красавец рыцарь на статном коне (причем конь был на порядок чище рыцаря и, конечно, не такой блохастый), в блистающих доспехах, сопровождающий паланкин со знатной дамой. Причем справочник по геральдике и прочей мудреной дряни гласил, что оный рыцарь при всем его великолепии, при породистом скакуне (а конь реально был великолепен!), вооружении и доспехах, покрытых чернеными узорами всего лишь мелкий помещик, так, прыщ. Знатная дама наняла его как стражника, как секьюрити, если хотите.

Высшая каста, знать по призванию, лучшие умы (здесь они назывались Наследниками Богов, потому что становились государями они очень редко, если Бог даст, а мы для себя переименовали их в принцев, так привычнее) — вот на что замахивался честолюбивый Черный. Принца мы видели всего один раз и то издали. И то почти не увидели — скорее, услышали. Он проезжал по городу по своим принцевым делам, и толпа как сумасшедшая кинулась смотреть на него. Нас, конечно, оттеснили — не место таким оболтусам, как мы, рядом с божеством! Поверх голов мы увидели прямого и строгого всадника, в красивом и простом походном костюме, таком изысканном и изящном, что у прыща-секьюрити не хватило бы ни извилин в голове, ни денег в кошельке, чтобы такой пошить. О лошади я промолчу — то был если не Пегас, то Единорог.

Вслед за Наследником Богов ехал знаменосец с его геральдическим знаменем и личная то ли гвардия, то ли охрана, то ли еще что, а впереди него неслись вассалы и дули в рога — играли положенный по этикету предупреждающий сигнал! Вообще-то он предназначался для того, чтобы предупредить простолюдинов о приближении принца с многочисленной свитой, дабы простолюдины разбежались и чтобы всадники не потоптали пеших, но на деле все было наоборот — толпа облепила с обеих сторон дорогу, люди свистели, улюлюкали, кидали вверх шляпы, и даже цветы под ноги лошадям. Принц сдержанно, но очень искренне прижал руку к сердцу, слегка поклонившись на обе стороны людям — и процессия исчезла за воротами, ведущими с базара.

Ну, это надо же — такая любовь и всеобщее поклонение! Конечно, я бы тоже хотел вот так скакать по площади, чтобы мне радовались люди, и девушки улыбались…

— Эва, куда махнул! — наш гид энергично почесался, вылавливая в складках одежды вялую блоху — откуда ей, бедной, знать, что ткань его рубашки пропитана отравой? Даже укусить, наверное, не успела. — В принцы! Да их наперечет знают. Всего пятнадцать Мирных Королевств, принцев — тех, кто еще молод и в состоянии заниматься делами государства, и под которых вы могли бы закосить, — около двадцати, может, чуть больше. Под кого косить будешь? А если встретишься с двойником? Он тебя по головке не погладит: за то, что ты его именем пользуешься, угандошит, и все!

— Убьет?! — поразился Черный. Гид задумчиво надул губы и кивнул:

— А то! Как вора — ты знаешь, что имя для них такое же достояние, как и деньги, там, замки? Имя наживают, зарабатывают, имя — это… у-у! А ты — принц… Не выйдет. Кроме того — это чернь любит принцев, потому что большинство из них из черни. А знать их терпеть не может. Вот этот же мелкий дворянчик трижды зубами бы заскрежетал прежде, чем поклониться. И в большинстве своем принцы — это только приличная одежда да чистое рыло. А в душе они все простые парни, и в носу не прочь поколупать…

Но все эти уничижительные речи были Черному до задницы. Пусть другие колупают в носу! Он этого делать не намерен! А в том, что он собирается стать принцем, сомнений не было — иначе зачем бы ему было тайком проносить меч?

Раза с пятого нас отпустили на планету одних. К тому моменту мы освоились, я перестал впадать в экстаз при виде экзотики, а Черный перестал кидаться за каждым проезжающим с пеной у рта. Словом, в один прекрасный день на базарную площадь ступили еще два ничем не примечательных человека — один с черными, как смоль волосами, другой с белыми, порядком выгоревшими на солнце патлами.

Мы были просто двумя великовозрастными оболтусами — по тем меркам пятнадцать лет — это очень много, — и встречные, окидывая нас неприязненными взглядами, кривили в усмешке губы, потому что одного взгляда на нас было достаточно, чтобы понять кто мы.

А что? Какие могут быть сомнения? Оба одеты кое-как, да еще и не по моде — сейчас вместо ремешков-застежек носили желуди, обтянутые тканью, очень удобно! Голенища наших сапог были слишком высоки, почти под колено — а сегодня даже самый серый крестьянин знал, что приемлемая длина голенища — до середины икры! Куртки наши… да тоже рвань приличная. Видно, долго валялась в сундуке, куда положила их давненько запасливая мамаша, которой жаль было выкидывать почти новую одежду, почти не порванную, и откуда вынула бы снова лишь затем, чтоб надеть на пугало вместо истлевшего наряда.

Ясное дело, тупые крестьянские сынки! А вот и причина, отчего пугало осталось без новой одежки, а над деревенскими дурнями потешался каждый встречный — мечи. Небось, не только одежку продали, но и все отцовское наследство спустили, чтобы купить такое! И пользоваться-то не умеют, и за какой конец держать не знают, а туда же… Мечтатели! Наверняка странствующие рыцари, или считают себя таковыми; наслушались в детстве сказок от своего неумытого деда о том, что какой-то батрак когда-то уехал из их деревни в город и там стал человеком — а то и принцем, мало ли как мог приврать, старый козел! Ишь, и ручки-то у обоих чистенькие, не привыкшие к труду, ничему не обученные: ни гвозди вколачивать, не землю пахать, ни шорничать, не плотничать, ни ковать, ничерта они не сумеют! Много ли ума и умения надобно, чтобы друг в друга железками тыкать? Сызмальства, видать, ничего путного они этими ручонками не делали, трутни…

Словом, мы были яркими представителями средневековой лимиты. Прижимая к груди свои заветные мечи (у меня меч шотландских горцев Тэсана, у Черного японская катана Айяса), разинув рты, вращая глазами во все стороны, мы стояли с разинутыми ртами посередине городской площади, и мир вокруг казался нам пестрым, ярким и прекрасным!

Невысокие домики, красиво окрашенные утренними лучами и увитые плюющем, словно сошли с полотен какого-нибудь жизнерадостного живописца, не поскупившегося на яркие и сочные цвета на своем полотне. Крикливые веселые прачки в беленьких чепцах казались нам прекрасными дамами, чинно вышагивающий по булыжной мостовой длинный тощий господинчик в удушающем тесном одеянии казался неописуемым красавцем!

— Слыш, Черный, — начал было я, но осекся, увидев подозрительный взгляд, брошенный на нас прохожим. — то есть Тристан!

Только амбициозный Черный мог придумать себе такое громкое имя.

— А чего делать-то будем? — зашипел я, озираясь по сторонам. — Куда пойдем? Нам идти-то некуда! Дома у нас нет; как вообще ты себе представляешь свое триумфальное восхождение на престол?

— Будем странствующими рыцарями, — легкомысленно предложил «Тристан». — Делов-то! Я все рассчитал. Мне всего-то и нужно, что засветиться на рыцарском турнире перед государем, и дело в шляпе.

— Ты дурак, что ли?! Кто тебя пустит на рыцарский турнир?!

— Всех пускают. Как зрителей. А там уж я постараюсь добиться поединка с победителем.

— А до тех пор?!

— Будем странствовать. Да не дрейфь ты, Торн!

Только такой великодушный Черный мог подарить мне такое имя.

Никакое.

Признаться, наша бродячая базарная жизнь имела и свои плюсы.

Во-первых, всеми организационными моментами занимался исключительно Черный, а значит, у нас все всегда было, и все благодаря его внешности.

Надо сказать, в пятнадцать он ростом не вышел. Да еще и имел лицо потенциального потерпевшего.

Он был очень маленький, тощий, лопоухий, губастый, с такими простодушными огромными глазами (и рот у него вечно был полуоткрыт), что любой мало-мальски приличный жулик считал чуть ли не своим долгом его обобрать. А подходя ближе, замечал в тонких ручонках «лопушка» меч — вещь, несомненно, дорогую, с перламутровой темно-серой ручкой, украшенной прекрасно выполненным стилизованным то ли тигром, то ли барсом, с резной чашечкой гарды, с выточенной на конце рукояти оскаленной кошачьей головой — и тут же решал, что именно эту вещь и нужно отнять. Или отнять все его добро посредством этой вещи.

Делалось это так.

Обычно на базарах устраивались драки, борцы друг друга кидали об помост, крестьянские дюжие сыновья тузили друг друга крепкими кулаками, ну, и такие, как мы, бродячие тунеядцы, на потеху зрителям неумело высекали искру своими дешевыми ширпотребовскими мечами.

Негодяй, заметивший Черного (тот обычно ошивался у арены, раскрыв рот, наблюдая за каким-нибудь боем, все равно каким), быстренько подзывал сообщника, парня тощего, прыщавого, на вид немощного, но крепкого на самом деле (наверное, бывшего акробата или что-то в этом роде), и бывалого, и они вместе, но как бы порознь, подходили к Черному. Возможности украсть Айясу он не давал — крепко держал её обеими руками, хоть и глазел на представление, и они начинали его обрабатывать.

— Славно дерутся! — говорил мошенник. Обычно это был прилично одетый горожанин средних лет, с усиками, только что постриженными в цирюльне, внушающий доверие. Черный сразу же таких вычислял.

— А то! — с восторгом отвечал он, в свою очередь разглядывая мошенника и размышляя, чем можно у него поживиться. Сообщника он тоже вычислял моментально — если какой-то прыщавый, стриженный под горшок придурок хрюкает над плечом, значит, это он.

— Ты, видно, тоже собираешься? — незнакомец кивал на меч. Черный гордо кивал:

— Еще как! Я им тут всем покажу! Знаешь, какой я мастер? У!

Глаза Черного при этом сияли, радость так и перла наружу, и бравада эта ну никак не вязалась с его нелепым жалким видом — замызганная куртка, поношенные сапоги, — словом, вид у него всегда был такой дебильный, что мошенники почти не таясь переглядывались и заговорщически подмигивали друг другу: попался, селезень!

— Я принцем стать хочу, — доверительно продолжал Черный. — И стану, вот увидите!

Еще один ликующий взгляд мошенников.

— Что же, и такое может быть. Говорят, все они так же как и ты начинали. И давно путешествуешь?

Черный, лупая невинными глазами, честно отвечал:

— Месяц.

И мошенники шли ва-банк.

— Месяц?! Ого! Знать, и вправду славный мастер! За месяц толковый малый может научиться всему!

— Я же и говорю, — подтверждал Черный.

— А вот этого сможешь победить? — азартно спрашивал мошенник, кивая на победителя на помосте, какого-нибудь обалдевшего от удачи простака. Черный делал важное лицо:

— Да почесаться! — что на местном сленге означало «запросто» или «влет».

— А того?!

— Да почес…

Словом, в скором времени вокруг Черного и мошенников образовывалась толпа — мошенники делали вид, что они вызывают Черного на честный спор, при том всячески указывая на то, что он сам расхвастался — ну, а он и не скупился, хвастал. Тощий, к тому времени вовлеченный в процесс, бил себя кулаком в тощую грудь и орал — из-под его льняной длинной челки был виден только его огромный зубастый рот:

— Да я в прошлом году..!

Толпа смеялась и гудела, глядя на распетушившихся мальчишек. Интересно, кто кого? Делались ставки; теперь Черный не смог бы уйти, даже если б захотел. Какой-нибудь крестьянин покрепче был наскоро выбран судьей — багровых от воплей спорщиков уже оттаскивали друг от друга за шиворот, — и мошенник назначал предмет спора:

— Ну, давай, принц Тристан! Проиграешь — я заберу себе меч твой, чтоб не хвастался! Выиграешь — сто серебряных монет твои!

— Годится! — соглашался Черный. — Ставлю еще свою лошадь и телегу (а к тому времени были у нас и таковые), что отделаю этого красавца в три мига! А ты ставь свою лошадь!

Мошенник оглядывался на меня (я сидел на возу, на тюке какого-нибудь добра, соблазняя жадность), соглашался, радостно ударяя по рукам, и отпускал своего хитрого сообщника, который выходил, умело помахивая каким-нибудь клинком…

Признаться, я всегда волновался, когда Черный выходил под хохот и улюлюканье толпы на помост. На него почти никогда не ставили. Он, повторюсь, был очень маленького роста и так дергался перед боем, что, казалось, его длинные тонкие руки сейчас открутятся от тела, словом, выглядел он так, как выглядят те, кому сейчас накостыляют. Так все думали.

А зря.

Он же честно предупреждал, что он мастер. Он больше полжизни учился у таких учителей, что вся пакефидская кодла им в подметки не годилась, и учился успешно. И на помосте вся его придурковатость сползала с него вмиг; он собирался, подтягивался — думаю, когда он отвешивал церемониальный поклон, мошенники начинали понимать, что все не так гладко, как бы им хотелось. Черный нацеливал меч в сердце противника (рука его при этом не дрожала), на миг застывал — и противник бросался на него.

Первым выпадом язвительный Черный распускал жертве штаны (всегда), вторым выбивал оружие (как правило, это был первый удар соперника), и третьи ударом он… нет, он останавливал свой меч у самой шеи соперника, но толпа ахала и некоторые зажмуривались, ожидая, что голова запрыгает по струганным доскам.

Иногда противник обделывался.

Словом, Черный тоже был мошенником. Но очень честным.

Так он выиграл добрую откормленную лошадку, повозку, кое-что из одежды, деньги… На постоялых дворах нам было чем оплатить ночлег и доброе жаркое, и даже книгу для меня — толстую бумажную тетрадь для записей, вещь очень дорогую! — мы смогли купить.

Правда, скоро по всем Мирным Королевствам расползлась слава о непобедимом Тристане, и на базаре нас начали узнавать. Маленький Черный, важно заложив руки за выигранный богатый пояс, прогуливался мимо помоста с бойцами, и мошенники, глядя на его простодушное лицо, мгновенно убирались прочь. Главным образом оттого, что тайные почитатели таланта Черного насочиняли про него веселых сказок о том, как он обманывает мошенников, что было правдой лишь отчасти. Тоже мне, Ходжа Насреддин… Но мало ли? Самому Черному такая известность не то, чтобы нравилась… Все-таки, он стремился чуть выше. Но и такая слава ему льстила.

Я думал, после этого настанут для нас тяжкие времена, потому что никто не захочет связываться с непобедимым Тристаном, но я недооценил людей. Пару базаров мы уходили несолоно хлебавши, но на третий, где-то в кненте Господина Алкиноста Натх Ченского, на широком базаре (кстати, туда мы заехали что-то купить даже без особой надежды на поживу) к нам подошел человек.

Судя по всему, это был бывший боец; у него на темной, как ореховая скорлупа, физиономии было столько шрамов, и глубоких, и так, тонких, как нитка, что, казалось, его лицо просто собрано, сшито из лоскутков. И, наверное, это был удачливый когда-то боец, потому что все руки и ноги у него находились на месте, да еще и в наличие были все пальцы, глаза и зубы, что само по себе крайне необычно! Он был прилично одет, и к поясу привязан толстенький кошель. Думаю, так запросто повесить кошель на видное место мог только человек очень уверенный в себе. Впрочем, чего бы ему быть неуверенным, если у него рука была как капкан? Не хотел бы я быть уличным воришкой, которого этот господин ухватил бы за руку на месте преступления.

Глаза у него так и бегали; это был очень цепкий и внимательный взгляд. Наверное, с одного взгляда он понял, что Черный — это именно тот человек, которого он ищет. Оценивающе он оглядел нас, и нашу книгу, которую я таскал с собой на ременной привязи у пояса, чтобы не уперли, и наши новые одежки — на последний выигрыш мы приобрели новые рубахи, лучшие штаны из шерсти тонкорунных овец, и сапоги у нас были уже не драные меховые, а из буйволовой кожи, почти как у короля!

Но физиономию новую не купишь, и даже старую в мешок не спрячешь — нос картофелиной и вечно ухмыляющийся рот Черного были на слуху у каждого, кто любил зрелища. А потому, наш новый знакомый почтительно поклонился нам обоим и проговорил:

— Господин Тристан, если не ошибаюсь? Доброго дня вам!

Черный напыжился:

— Да, вы правы, я Тристан. Но мы не знакомы, и нас никто не представлял. Откуда…

Новый знакомый жестом перебил речь Черного:

— О, это очень просто! Ваши приметы знают все владельцы ярмарочных балаганов! Много ли по свету бродит молодых юношей хрупкого телосложения явно крестьянского происхождения, в обносках, но при этом в руках у них — дорогое оружие? Думаю, не очень; если наберется с десяток, то и тех к концу недели переловят и ограбят разбойники. А из тех, кто останется жив, много ли наберется таковых, чья старая одежда опрятна и стирана, да еще и не воняет?

Черный напрягся; до этого мало кто обращал внимание на нашу необычную опрятность. Стирали мы не в местных ручьях под глинистым бережком…

— Какой изысканный аромат, — принюхавшись, мечтательно произнес незнакомец. — Итак, загадочные крестьянские сыновья, которые к тому же еще и грамотные, — он кивнул на мою книгу, — я не мог ошибиться. Я искал вас.

— Зачем бы это? — прищурившись, произнес Черный. Его рука крепче сжала рукоять меча, и этот жест не ускользнул от внимательного взгляда незнакомца.

— О, о! — он выставил вперед ладони, словно ограждаясь от агрессии Черного. — Я не собираюсь на вас нападать, благородный Тристан! Тем более что о вас рассказывают такое, что я не уверен в своей победе. Я ищу вас для того, чтобы сделать вам предложение, а принять его или отказаться — это дело ваше.

— Что вы можете предложить мне? — спросил Черный. Незнакомец пожал плечами:

— Разумеется, бой. Только бой не с уличными остолопами, и не с неумытыми простолюдинами, каковых вы до сих пор встречали, а с настоящими бойцами. И не на спор — что за важность отнимать друг у друга штаны! Я предлагаю заранее оговоренную сумму денег. Ну?

Черный задумчиво поскреб в голове.

— Это правда, — проговорил он, — до сих пор я побеждал легко оттого, что соперники были, мягко скажем, слабоваты. А опытному бойцу я могу и проиграть…

— Шансы равны, — поддакнул незнакомец. — Подумайте, Тристан! Что за важность — побеждать слабых! Это не слава для благородного господина. Куда почетнее…

— Я не благородный господин, — возразил Черный, и незнакомец еще раз почтительно поклонился:

— Как скажешь, господин Тристан. Я сохраню твою тайну. Так что насчет боя?

— Я согласен! — глаза Черного заблестели азартом. — Когда и где?

Незнакомец вновь поклонился:

— Сейчас и здесь, конечно! Иначе где я вас найду потом?

Меня трясло; Черный с незнакомцем отошли в сторону обговаривать условия поединка, точнее — гонорар, потому что условия всегда и везде одинаковы.

Черт!

Судя по всему, мы нарвались на владельца гладиаторов, или на кого-то подобного, и Черного могли отделать! то есть убить; его могли убить и потом, если кому-то не понравился бы исход дела. Впервые я почувствовал беззащитность и близкую опасность; впервые вдруг чувство реальности накатило на меня, и я словно впервые увидел базарную площадь — грязь, по которой топтались тысячи ног в тяжелых растоптанных башмаках, грубые одежды и неумытые рожи, грязные руки, копающиеся в товаре, не менее грязные прилавки…

— Черный! — засипел я, вцепляясь в его рукав, когда он вернулся, довольный, как идиот. Конечно, нас легко вычислить, даже не принюхиваясь к ароматам от наших стираных одежек! Он выделялся из толпы, как суточный желтенький цыпленок среди своих старших собратьев, которые уже с недельку жили в курятнике, рылись в навозе и дрались за крошки хлеба под столом. — Так нельзя, тебя могут убить или покалечить, Черный! Это все взаправду, ты, болван!

Черный посмотрел на меня так, словно я был больным на всю голову. Или будто он впервые меня видел.

— Это всегда взаправду, Белый, — с недоумением произнес он. — Ты что, только сейчас это понял? Я же никогда наверняка не знаю, смогу ли я победить. Никогда. Это на первый взгляд кажется, что они, ну, те, с кем я дрался, такие беззащитные. Это далеко не так.

Мне показалось, что от ужаса я так похолодел, что волосы заиндевели.

— Я-то думал… — прошептал я. — Ах, я дурак!

Черный ухмыльнулся:

— Что думал? Что я ничем не рискую?

— Черный, бежим! Бежим, пока еще это возможно!

— Вот ты смешной! А как же корона принца? Ты думаешь, я для себя одного стараюсь? Нет, конечно.

— Что?! И меня тоже?! Но я не хочу — точнее, не хочу так сильно, как ты! И не такой же ценой — тебя могут убить!

— Именно такой, — твердо возразил мне он. — Эти люди тоже рискуют. Их тоже могут убить. Все честно. Только так, и никак иначе. А теперь повторяй за мной: с Черным ничего дурного не случится. Он просто выиграет, и все. Я в него верю.

Короче, когда я трясущимися губами все это произнес, он еще раз на меня глянул и отошел, а я так и остался сидеть, словно примерз задницей к своей телеге.

Дальше было шоу.

Человек, выцепивший Черного, бодро поднялся на помост — видно было, что дело у него поставлено на широкую ногу, помост крепкий, добротный, из тесаных досок, а не скрипучий и шаткий, на каких Черный блистал до сих пор, — и прекратил идущий уже поединок. Публика разочарованно заголосила, ставки её накрылись.

— Чем вы недовольны, неблагодарные? — зычно крикнул наш незнакомец, подбоченившись. — Что? Не слышу? Не закончен бой? Глупцы! Я здесь потому, что могу предложить вам такой бой, от которого вы позабудете все прочие забавы! Специально для такой изысканной публики, — он выдержал эффектную паузу, — я нашел благородного Тристана!

Публика взревела, рукоплеща. Конечно, такой поворот событий им был по вкусу.

— И потому, — продолжил он, обводя взглядом толпу, — я предлагаю вам выбрать достойного противника для Тристана, — Черный тоже появился на помосте, но он был таким маленьким в сравнении с незнакомцем, что если бы стоящие рядом с помостом не взвыли радостно, я бы и не заметил его появления. Наш незнакомец, он же заводила, довольно ухмылялся.

Толпа бушевала; Черный стоял на помосте прямо, неестественно высоко задрав подбородок, и оттопыренные уши его пылали.

— Ну? — подхлестывал толпу заводила. — Кто сразится против умелого Тристана? Могучий Бойд? Смелый Ахрейн? Кто?

— А вдруг, — прогундосил откуда-то из толпы гадкий нетрезвый разбитной голос, — это не настоящий Тристан? Я поставлю на этого мальчишку и проиграю!

Толпа вновь загудела, теперь гневно. Черный побледнел.

— Клянусь, — звонко, как деревенский петух, крикнул он, — во все стороны света не таясь, что я Тристан!

На миг толпа затихла. Эта клятва дорогого стоила. Во-первых, если вы не забыли, если бы Черный врал, и не был настоящим Тристаном, то настоящий Тристан по закону имел право просто убить его без суда и следствия за присвоение его имени. А во-вторых, такая пышная клятва произносилась обычно не простолюдинами. Как минимум. И тут Черный, конечно, перегнул палку, но, думаю, он сделал это безо всякого тайного умысла. Он просто не знал другой формулировки. И этим самым навел на себя еще больший ореол загадочности. Но тем лучше.

Толпа вновь взорвалась страшным криком; таких перекошенных рож, таких жадных рук я в жизни не видывал. Азарт был пришпорен клятвой Черного.

Такой ажиотаж среди черни не мог остаться незамеченным — пропели трубы, где-то далеко за палатками, и гомонящая толпа вдруг стихла и разбежалась, очертя голову, кто куда. Сие было странно, потому что, судя по всему, приближался принц, но почему-то никто ему не был рад.

И точно — вначале показались конники с флагами, я так понял — вассалы, четверо — довольно скромно для принца. Одеты они были в простые и даже, я бы сказал, очень неброские синие одежды. Странный принц, подумал я, если его свита так бедно выглядит.

После знаменосцев почему-то шли герольды — вообще не по этикету, все с ног на голову! И тоже очень аскетично, почти по-бедному, одетые. Люди молча провожали взглядами эту синюю зловещую свиту на иссиня-черных лошадях — а вот лошади были просто блеск, шик, начищенные до блеска, в дорогой красивой сбруе, с коврами на спинах. У них даже копыта блестели, а гривы были острижены и торчали аккуратным ежиком, как газонная трава.

Затем появился сам принц со своей стражей, которая теснилась вокруг него так, словно в любой момент его могла поразить чья-нибудь стрела, или какой-нибудь безумец только и ждал случая, как бы кинуться на повелителя с ножом… Словом, престранный принц.

Сам принц, конечно, блистал. Точнее, он выглядел как павлин — сказал бы «петух», но, боюсь, это будет выглядеть очень неуважительно по отношению к правящей особе.

Казалось, он посдирал со своей свиты все украшения для того, чтобы нацепить их на себя, и увешался ими, как елка игрушками.

Солнце ярко сияло на его парчовом золотом пузе, на янтарных пуговицах, так искусно выточенных, словно каждая из них была произведением искусства. На нем были доспехи — явно бутафорские, надетые скорее для красоты, чем для защиты, — в виде наручей и наколенников из какого-то желтоватого металла, с вытравленными на нем серовато-черными узорами. Даже на каждой фаланге его перчаток была нарисована картинка, красоты неописуемой.

Пояс его, застегивающийся на спине, был сплошь ушит драгоценными камнями, разными по цвету и величине. И неважно, что вместе это выглядело так, словно принц вывалил себе на колени свой сундучок с сокровищами. Плечи принца укрывал роскошный пурпурный плащ такого глубокого цвета, что глаза резало, и такая же роскошная перевязь, щедро ушитая жемчугом, кровавой полосой перечеркивала его туловище наискосок. Про пряжки и застежки просто умолчу — это были просто громоздкие камни, начищенные и роскошные в своей варварской грубой красоте.

На грудь принцу спускались аж четыре нити крупного белого жемчуга, великолепного, горящего как жар, и венчало все это великолепие парчовый же тюрбан с какой-то замысловатой фигой из грозди драгоценных камней, пламенеющих в лучах солнца как пожар.

Это какую же шею надо иметь, чтобы носить такую тяжесть?!

Физиономия и персона принца, отдельно взятые от его великолепного костюма, заслуживала отдельного внимания.

Это был мужчина зрелых лет, богатырского телосложения. Достаточно высокий, толстый, мощный — здесь такое сложение говорило о неоспоримой силе человека. Думаю, и одного удара руки этого гиганта хватило бы, чтобы прибить того же Черного наповал.

Физиономия этого гиганта была лицом тирана, воина-завоевателя, жестокого и порочного, отмеченного всеми страстями земными. Это был узкоглазый айк-хорь, такой же хищный и жадный, как и его прародители. Его глаза насмешливо мерили взглядом маленького Черного, толстые мясистые губы кривились в усмешке, а холеные смоляные усы топорщились, как у злого кота.

В довершении всех этих достоинств в руках он держал роскошный серебряный анкас, словно ехал не на лошади, а на слоне. Забавный дядька.

— Это и есть непобедимый Тристан? — насмешливо произнес принц после минутной паузы. Все это время он рассматривал Черного, точнее, так смотрел на него, что я бы на месте Черного скукожился и засох. Черный же лишь с достоинством поклонился, и принц разразился просто скотским хохотом.

— Да это просто дрессированная крыса какая-то! — рявкнул он, закрыв, наконец, свою широкую пасть. Кстати сказать, в пасти у него было маловато зубов, да и те не отличались особым здоровьем. Просто Клондайк для стоматолога, Эльдорадо и золотые прииски. — А ну, место мне!

Молчаливые вассалы плетьми расчистили для своего господина, разогнав народ, и принц устроился у самого помоста. Веселья поубавилось; наш незнакомец, широко расставив ноги, стоял на помосте, буравя высокую особу недобрым взглядом. Видно, чем-то и ему не нравилось присутствие почетного гостя.

— Итак, — выкрикнул заводила, — кто же будет противником непобедимого Тристана? Бойд с его боевым топором? Ахрейн с его тяжким герданом? Кто?

Я не слышал всех имен; почему-то в суете и базарном шуме, которые для меня затихли, ушли на второй план, исчезли, я видел лишь принца с его страшной свитой — просто Чингисхан какой-то. Мир перестал бешено вращаться, и мой Чингисхан медленно-медленно переводил взгляд своих налитых кровью глаз с одного человека на другого, и словно сама смерть следовала за этим взглядом.

Заводиле все-таки удалось расшевелить толпу, и поединщика для Черного выбрали не могучего Бойда, а вполне адекватного сабельщика. Дескать, раз Черный мастерски владеет мечом, то пусть и дерутся на мечах. Но, видимо, он тоже был не просто сабельщиком — когда он выскочил на помост, подняв в приветственном жесте руки, толпа разразилась просто бешеными криками, и на помост под его ноги полетели цветы — пусть жалкие букетики, которыми торговали скромные крестьянки, выращивающие их в своих огородиках, но все же цветы, — мелкие монеты и прочие знаки внимания и восхищения.

Одного взгляда на противника Черного мне хватило, чтоб понять, что противник-то серьезный. Не базарный мальчишка, а настоящий солдат, воин. Без гипертрофированной мускулатуры, и не особо высокий, но именно — воин, а не клоун. И этот в случае победы Черного если не убьет, то покалечит, здесь это запросто. Вон, самого, видимо, когда-то рубанули — на плече его был старый шрам, толстый как сосиска, грубый и побелевший. Он был очень спокоен, особенно глаза в прорезях простого легкого шлема, руки его были крепкие, хорошо развитые, прямо-таки профессиональные руки солдата, плечи широкие и сильные, словом, это был зрелый мужчина. Возможно, он был из тех солдат, которые списаны из армии по какой-то причине, но пристроиться в мирной жизни не смогли, или не сумели, и добывали себе на хлеб привычным занятием.

Черный был без доспехов, и солдат молчаливо сбросил свои. Это был знак… даже не знаю, чего в нем было больше, достоинства или уважения. Солдат уравнивал свои с противником шансы, и этот благородный жест был молчалив и прост, естественен, как дыхание. Нет, все-таки, он не покалечит Черного. Передо мной не мясник и не палач.

— Ставлю на солдата! — рявкнул принц, перекрывая ревом своей могучей глотки гомон целой толпы. Его вассал кинул на помост золотую монету — дело невообразимое, золотом здесь расплачивались редко, так как было оно дорого. Сам принц презрительно глянул на Черного. Не знаю, отчего уж он так невзлюбил его, но Черный, кажется, тоже к нему не воспылал страстью. Он буквально пожирал принца глазами, его верхняя губа презрительно изогнулась, открыв белые зубы, нос задрался выше глаз, которые превратились в две узкие щелки, словом, принц не мог не видеть, что Черный не относится к нему с должным уважением.

— Ставлю на солдата! — повторил принц. Кажется, его забавляла злость Черного. — А ты, базарная крыса, заплатишь мне дорого, если проиграешь. Нечего бахвалиться… отдашь мне свой меч. Ни к чему голозадому варвару носить такую дорогую вещь. Заодно я обрею тебя наголо, вываляю в пуху и выставлю на потеху публике!

Черный нервно дернулся, но твердая рука заводилы легла ему на плечо и крепко сжала. Я не слышал, что он сказал Черному, но тот мгновенно остыл, отвернулся и отошел. Принц громко захохотал и разгладил свои усы. Противники разошлись в разные стороны помоста.

На этот раз первый удар Черного встретил сопротивление, и публика, позабыв о присутствии принца, взорвалась. Я на миг зажмурился; мне было действительно страшно.

Когда я осмелился открыть глаза, взору моему открылось зрелище удивительное и потрясающее по красоте своей. Публика сходила с ума.

Я не знаю, действительно ли это были почти равные соперники, но дрались они превосходно и зрелищно. Если раньше Черный заканчивал бой в три удара, то тут пришлось ему попотеть, но не сказал бы, что ему это не понравилось. Ему нравилось.

Сабельщик дрался, скажем так, тяготея более к пакефидскому стилю. Удары его отличались тяжестью, держать их нелегко, отбивать того труднее. Черный же, по легенде обучавшийся на востоке, скорее склонялся к школе айков (это что-то близкое к школе наших шаолиньских монахов. Впрочем, я в этом ничего не понимаю и не вполне уверен, что монахи вообще умеют драться на мечах. Хотя они, вроде, все умеют). Он ужом ускользал от обрушивающейся на него сабли, каким-то чудом выдерживал удары, ускользал, выворачивался, изгибался, хотя сабельщик явно был мощнее и сильнее его, и все вместе это походило на красивый праздничный танец. Вот уж действительно зрелище! Только красных платков не хватало.

Публика бесновалась, сотни ладоней колотили по помосту и сотни глоток орали так, что вены вспухали на шеях, а рожи наливались багровой кровью. Даже принца слегка оттеснили от помоста, его вассалы с плетьми ничего не могли поделать.

Черный, в очередной раз вывернувшись от удара — для этого ему пришлось прогнуться так, что затылок его почти коснулся земли, и сабля страшно пролетела над его телом, — откинул ослабевшее на излете оружие противника и страшно взвыл, да так, что породистый конь принца, огромный и черный, как скала, занервничал, испуганный, и чуть не встал на дыбы.

Этот варварский боевой клич, полный ликования и страсти, издавали в бою регейцы, местное население, чьими предками по преданию были черные волки, и публика радостно вторила ему. Черный дрался и смеялся; он был счастлив. Он наслаждался схваткой, движением, красотой этого боя и своей силой. Да, теперь и я мог расслабиться и не дрожать, как овечий хвост. Черный был сильнее, если не физически, то уж по мастерству он превосходил солдата; и он был рад тому, что смог проверить свое мастерство на настоящем противнике.

Сабельщик ударил в очередной раз — и попал в пустоту. Полетев по инерции вперед, он лишился оружия — и выбившая его из руки Айяса остановила солдата, прижавшись к его горлу. Все кончилось; та часть публики, что ставила на непобедимого Тристана, улюлюкала и орала. Я тоже голосил как дикарь, терзая тюк, на котором сидел, ногтями. Заводила, ухмыльнувшись, нарочито картинно подкинул золотую монету, проигранную принцем, поймал её и сунул в карман. Черный, сияя очумевшими от счастья глазами, совершенно обалдевший, раскланивался, прижав руки к сердцу. Цветы летели теперь в него.

Но все было не так гладко, как хотелось бы; были и недовольные, то есть недовольный — наш Чингисхан. Он буквально побагровел от ярости, лицо его стало цветом как его нарядный плащ, и он в ярости кусал ус.

— Ах ты, базарная крыса! — зарычал он. Думаю, он злился не столько от проигрыша, сколько оттого, что человек, которого он оценил так низко и презирал за что-то, оказался куда ловчее, чем ему того хотелось бы, да еще и унизил принца своей победой. — Я проиграл золотой! Но ты мне возместишь урон: я заберу твою телегу.

Вмиг я оказался окружен вассалами с ледяными неживыми глазами, и веселье по поводу победы Черного во мне поубавилось.

Не знаю, не помню как, но Тэсана оказалась в моей руке, и вассалы испуганно отпрянули, когда я завертелся ужом на телеге, по очереди нацеливая острие клинка им в сердца, удачно копируя стойку Черного, очень удачно, и рука моя не дрожала. Я слышал лишь собственное тяжкое дыхание да биение сердца. Странно, но теперь мне не было страшно.

— Только подойди, — пропыхтел я сквозь стиснутые зубы, глядя в ледяные глаза. — Я проткну твое сердце! И так будет с каждым.

Принц взвился на своем коне.

— Да вы что, боитесь пары базарных крыс, — кричал он, и крик его был долгим, и сердце мое отсчитывало секунды. — Взять его!

Он долго-долго махал рукой — за это время я успел увидеть, как рванул с помоста с перекошенным лицом Черный, но он не успеет, нет, и как один из вассалов, понукаемый принцем, двинулся ко мне, вытаскивая свое оружие. Я видел его ледяные пустые глаза… и я сделал это.

Это был престранный удар, короткий и коварный. Тэсана вдруг стала такой длинной, что казалось — она достанет и до принца, стоящего за вассалом, — и кольнула нападающего прямо в сердце. Он все еще смотрел своими замороженными глазами, когда она выскользнула наружу, и вассал упал на седло, так и не закрыв своих страшных глаз. А быстрая и безжалостная коварная Тэсана выскользнула наружу, нацелившись в сердце другому человеку, и рука моя по-прежнему не дрожала.

Этого времени хватило, чтобы Черный оказался рядом. Как орел он взлетел на наши тюки, и его Айяса, вторя Тэсане, нацелилась на вассалов принца. Черный, распаленный схваткой и выигрышем, готов был и хотел драться. Он не боялся.

Наверное, миг они смотрели друг другу в глаза, этот большой страшный Чингисхан и маленький бесстрашный Черный, и Чингисхан уже сделал какое-то движение, наверное, он хотел напасть на нас, но крик нашего незнакомца остановил его:

— Сиятельный Зед! Остановись!

Чингисхан обернул на крик свое багровое от ярости лицо с горящими глазами. Краем глаза я увидел, что наш заводила по-прежнему стоит на помосте, широко расставив ноги, а его гладиаторы неторопливо и деловито покидают этот помост, прихватив с собой свои угрожающие палицы, топоры и прочую утварь. И даже побежденный Черным гладиатор шел — шел к нам на помощь. Вмиг против горстки вассалов и охранки выстроилась толпа серьезно настроенных мужчин, и вассалы отступили.

— Ты творишь беззаконие, сиятельный, — четко произнес заводила, скрестив руки на груди. — Тристан выиграл бой, ты его проиграл. Все было честно. Тристан ничего тебе не должен.

Сиятельный Зед осклабился во весь свой беззубо-гнилой рот.

— Кто ты такой, чтобы указывать мне, что делать? — издеваясь, спросил он. Заводила пожал плечами:

— Я? Да никто. А вот Государь…

Зед окрысился:

— Государь?! А что Государь?! Кто расскажет Государю, если я всех вас перебью? Может, он? — Зед ткнул своим анкасом в сторону какого-то человека из толпы, и тот отпрянул. — Или ты? Да вас даже на порог к Государю не пустят, жалкие грязные отребья! Гы-гы-гы… — он гадко захихикал, колышась всем свом толстым телом, и его живот подпрыгивал на коленях.

— А его? — заводила непринужденно кивнул на небо. Зед задрал свою тяжелую башку. Над толпой кувыркался в небе голубь, поднимаясь все выше и выше, и скоро он превратился в маленькую белую точку, едва различимую в залитой светом небесной глади. — К его ногам привязано письмо. В нем написано о том, что ты поставил на бойца и проиграл. И за это убил и ограбил победителя. Я предвидел такой поворот дел и написал это, пока длился бой, — краска схлынула с лица Зеда. — Если ты поторопишься, то успеешь перехватить птицу в Башне Посланий. Если нет… будем считать, что небеса наконец-то перестали тебе благоволить. Все еще хочешь драться?

Зед окинул нас тяжким ненавидящим взглядом. Без сомненья, ему очень хотелось поубивать нас всех и забрать себе военную добычу, но парящий в небе голубь… Зед в драке с нами увяз бы надолго, один Черный чего стоил, а тут еще молчаливые гладиаторы, плотным кольцом окружившие наш воз — а их, между прочим, двенадцать человек! Благоразумие взяло вверх над жаждой крови, Зед развернул коня и сухо кинул своим вассалам:

— Уходим! А с тобой, базарная крыса, я еще встречусь!

— Непременно, — сладким голосом пообещал язвительный Черный.

Свита принца, снова распугав народ, умчалась прочь, увозя с собой моего поверженного врага, и люди, наскоро разобравшись с выигрышами, тоже начали разбегаться. После себя принц Зед оставил впечатление гнетущее и зловещее, словно он был воплощением какого-то горя, беды, вроде чумы или дурного колдовства, где применяются слезы, добытые посредством пытки или еще какая гадость.

Гладиаторы, подождав, пока последний из свиты принца Зеда, удирающей в полном беспорядке, исчезнет из виду за самыми дальними палатками, тоже начали расходиться.

— Ну, благородный Тристан! — заводила, как ни в чем не бывало, обернулся к Черному, все еще распаленному схваткой, и шлепнул его по плечу так, что Черный пошатнулся. — Славный бой! Откровенно говоря, я не верил, что ты выстоишь, а тем более — выиграешь!

Черный кисло улыбнулся:

— Тем и живем, — ответил он, и заводила захохотал громко и снова шлепнул Черного по спине.

— Нет, каков молодец! Попомни мое слово — ты станешь великим, — заводила хитро прищурил глаз. — Может, даже принцем, вместо этого пугала. Через восемь месяцев здесь, в столице, будет турнир, турнир Мирных Королевств, — он снова подмигнул Черному многозначительно. — Будут сражаться принцы всех государств, и если ты сможешь уговорить победителя сразиться с тобой… К слову сказать, наш принц Зед вот уже несколько лет становится победителем, — снова один хитрый глаз прищуривается.

Черный просиял:

— Ну да?! Вот этот хорек?! — спохватившись, что произнес это слишком громко, Черный оглянулся, но никто, вроде бы, на него не обратил внимания. — Тогда, конечно, у меня есть шанс! Он мне ни в жизнь не простит сегодняшнего выигрыша! И если он выиграет, он вызовет меня на бой, когда я освистаю его победу!

Заводила, прикусив кончик языка, хитро улыбался и покачивал головой: верно понимаешь, верно.

— А кстати, — вспомнил Черный, — как это этому Годзилле удалось стать принцем? Государь же не дурак, чтобы не видеть…

— А кто ему скажет? Жалобщиков Зед на порог не пустит, простолюдинов тоже. Видел его охрану? Сплошь зомби…

— Зомби?! — с надеждой встрял я, и веселящийся заводила перевел взгляд на меня.

— Ну! Герой дня пришел в себя! Что, терзаешься угрызениями совести? Надеешься, что зомби — это не живой человек? Эх, парень! Если бы жизнь была так проста… Увы, он был живой, пока ты его так мастерски не прошил своим мечом — кстати, Тристан, а почему твой друг не выступает? Он тоже парень не промах…

— Не умею я, — буркнул я, но мне никто не поверил.

— Ну, не умеешь, так не умеешь. К слову, о зомби — Зед опаивает их какой-то травой, и они почти ничего не соображают. Почти ничего не боятся. Делают то, что он им велит, и все.

— Меня же напугались, — с сомнением произнес Черный. Заводила пожал плечами:

— Грех было не напугаться. Твой крик — ты чистокровный регеец, да?

— Нет. Я вообще не регеец.

— Странно. Ты уверен? Ты помнишь своих отца, мать? Только у регейца может выйти такой правильный боевой крик, его даже лошадь напугалась, а ведь это животное, оно подчиняется только инстинктам!

— Так все-таки, — не отступал Черный, — как он стал принцем, этот Годзилла?

— Год…кто?

— Годзилла. Это такой огромный, уродливый, злой и голодный тупой морской крокодил.

— А! Как раз для него имя! Так была война. А он был знатным воином. Все враги врассыпную бежали прочь с поля боя, едва завидев его флаг. В свое время он славно и бесстрашно воевал. Его заметил Государь. Но время портит его, и чем дальше, тем противнее душок от него идет. Он уже не тот сильный и непобедимый воин, что раньше, — заводила вновь хитро улыбнулся. — Сегодня я увидел воина поискуснее, уж можешь мне поверить! Я-то знаю в этом толк! Но одним мастерством ты не победишь, — он кивнул на тощее тело Черного. — Тебе нужно бы поправиться, чтобы хотя бы весом удерживать удар Зеда. И тогда все у тебя получится, принц Тристан!

— А если голубь успеет вперед него? Если победитель будет другой, которому наплевать на меня?!

На лице заводилы изобразилось недоумение:

— Какой голубь? Вон тот, что чистит перья на дереве? Я не выпускал никакого голубя, мальчик мой. Я блефовал. Откуда бы у меня быть голубю, вхожему в Башню Посланий к Государю?! Я и писать-то не умею! Это, кстати, Зед мог бы и сообразить… Но, кажется, не сообразил.

На деньги, которые мы огребли за этот месяц (золотой, который проиграл принц, к слову сказать, нам не достался, ага, как бы не так!), Черный снял небольшую, но опрятную комнатку в ремесленном квартале, претендующую даже на шик — в ней помимо кровати, стола и грубых деревянных стульев был камин, а из окна было видно не узкую темную улочку, а на веселенькую рощицу на краю города. У хозяйки нашей квартиры был недурной стол, но Черный приплачивал ей, чтобы она ежедневно помимо тушеных овощей с мясом на обед и доброго жаркого на ужин готовила ему и манную кашу с маслом (а масло — это вещь очень дорогая). Неподалеку от нашей квартиры был расположен маленький бойцовский зал, там не появлялась знать, но зато тренировались такие вот, как наши знакомые гладиаторы, солдаты, что было куда лучше. Собственно, такая близость зала и была причиной того, что Черный снял именно эту квартирку. И Черный ежедневно, сожрав с утра каши и запив её густым пойлом типа «компот» (только тут он готовился в таком сахарном сиропе, в котором ложка торчала), отправлялся на тренировки. Первое время он приезжал в обед и падал замертво, а его одежда была насквозь мокра от пота. Проспавшись, он пожирал холодный обед — притом жрал он в три горла, и как все это вмещалось в такое маленькое существо?! Он хлебал мясную похлебку с кружками застывшего жира на поверхности, запихивал в свою жадную пасть полкаравая хлеба, пожирал полгоршка тушеных овощей и после этого, с часок отдохнув, ехал снова в свой зал и торчал там до самого ужина. После двух месяцев таких измывательств над собой он начал расти, и на четвертый месяц он вымахал до следующих габаритов:

Не скажу, чтобы он вдруг резко потолстел или нарастил мышечную дикую массу, нифига. Он так и остался худощавым, но резко вытянулся вверх, раздался в плечах. У него ладони и ступни стали длинными, уж молчу про руки и ноги, которые вытянулись прямо на полметра! Он как-то резко возмужал. И еще — стало вдруг видно, что у него тяжелая и широкая кость, на такую кость мясо обязательно нарастет; словом, Тристан теперь был не метр с кепкой, а примерно что-то около метра девяносто, чуть меньше.

И вот однажды, пожирая двойную порцию говядины, Черный, разглядывая меня исподлобья, пробубнил:

— Белый, а ты чего со мной не ходишь?

Я оторопел:

— Я?! Ты с ума сошел!

— Почему это — сошел?

— Я чего там делать буду?

— Как — чего? Драться.

— Я же не умею.

— Вот и я о том же. Научиться надобно.

— Ха! Чтобы учитель оттяпал мне руку или ногу?!

— Никто тебе ничего не оттяпает, — спокойно ответил он, колупая ложкой в котелке. — Я сам буду тебя учить.

Понятно. Значит, Черный расправился со всеми, кто посещал этот зал и считался лучшим учителем в округе.

И я сдуру согласился.

Потом я не помню, какие были дни, и что было на улице. Я даже проснуться не успевал, как уже сидел на лошади и скакал к залу. Потекли месяцы, однообразные, серые, в лязге стали, в поте, в усталости… Какой день какого года, какое время года — я не мог ответить на эти вопросы. Я видел лишь гнущиеся от ветра деревья в темноте за окном, когда вставал на рассвете или возвращался домой вечером, иногда шумел промозглый дождь, и это были все мои впечатления о мире. Сколько времени так прошло, я не знаю, но настало такое время, когда я перестал падать макушкой в подушку сразу же по приезде, оказалось, что миновала весна, незаметно прошло лето и на дворе осень, самое её начало, веселое и яркое, небо еще голубое, не выцветшее, и днем еще тепло, а рощица наша уже не зелена, а нарядных желтого и красного цветов. В этот памятный день я проснулся очень поздно — и сел торчмя на постели, вытаращив глаза на светлый теплый квадрат на выскобленном полу, на сопящего рядом Черного, запутавшегося в собственной сорочке во сне, и на золотую рощицу за окном.

— Черный, мы проспали! — я начал толкать его в бок, и он поднял лохматую голову с зажмуренными глазами с подушки.

— Куда? — пробормотал он. — С ума сошел? Сегодня все закрыто. Какой приличный горожанин будет работать в праздник?

— А какой нынче праздник? — поразился я. Мысль о том, что и здесь бывают такие праздники, при которых закрываются все заведения, выбила меня из колеи.

Черный приоткрыл один глаз.

— Ну, ты даешь! — произнес он. — Сегодня же начало турнира меж принцами Мирных Королевств! То, к чему я стремился и все такое. Как ты мог забыть?

Я замер, словно громом пораженный. Прошло уже восемь месяцев! Неужели..?

А впрочем, да. В самом деле, не мог же Черный так вымахать за каких-то пару месяцев. И волосы — он тихонько отрастил волосы почти до плеч, как того требовала местная мода, и сжег на прошлой неделе парик в камине!

Черный сладко, со вкусом потянулся. Он славно выспался, и настроение у него было прекрасное.

— Ну, давай подниматься, раз проснулись, — миролюбиво предложил он.

Мы оделись и умылись — еще одна привычка, которую нам приходилось тщательно скрывать, потому что мало кто из наших знакомых мылся вообще. Я потравил блох, пробравшихся к нам из других номеров (по комнате распространился приятный сладкий запах), и Черный принялся яростно драть свои кудри буйные щеткой.

Надо сказать, мы к тому времени были персоны известные, по меньшей мере, в том кругу, в котором вращались.

Мало того, что Черный твердо закрепил за собой имя Непобедимый Тристан, побив всех, кто вызывал его на поединок, так мы еще и начали задавать тон в моде.

Представьте себе человека, одетого бедно, как и большинство простолюдинов, но опрятно — зеленый костюм Тристана всегда был выстиран, выглажен и приятно пах недорогими духами. На плаще никогда не было ни мятых складок, ни пятен грязи или жира, что обычно случалось с теми, кто ужинал, не раздеваясь и путешествовал, неделями не меняя одежды. Под ногтями у нас обоих никогда не водилось грязи, а волосы наши, что его, отращенные, что мои, стриженные под горшок, всегда блестели, расчесанные и чистые, и в них не водилось ни блох, ни вшей. Вид наш всегда был строгий, подтянутый и полный достоинства. Словом, о нашей чистоте и гигиене не могли мечтать даже очень богатые люди, главным образом потому, что ни у одного из них не было ни стиральной машины, ни стирального порошка, ни шампуня, ни утюга, ни дихлофоса, коим я щедро и брезгливо вытравливал всякую жизнь из нашей одежды по вечерам, ни «Пегаса», где все это было. Черный утверждал, что наши штаны после моей санобработки походили на ядерную пустыню.

Этот чистоплотный имидж добавлял нашим скромным персонам некий дополнительный ореол таинственности. По углам шептались (когда мы проезжали мимо), что мы — обедневшие князья инкогнито, иначе как объяснить нашу странную неприязнь к блохам и высокомерность?

Итак, Черный навел обычный марафет, прицепил к поясу свою катану (мне на сборы нужно было меньше времени главным образом потому, что у меня не такие длинные волосы как у него), и мы важно потопали на праздник.

К тому времени я уже много чего знал о Мирных Королевствах, главным образом потому, что успел до того, как Черный сделал из меня грушу для битья, почитать разные местные религиозно-исторические книги, коими он сам меня щедро снабдил, стырив в библиотеке исследователей.

Во-первых, Государями во всех Мирных королевствах были Драконы. Как сие понимать, я не знал — видно, это были очень сильные или смелые люди, подумал я. Далее в книге говорилось, что именно Драконы являются источником золота Мирных Королевств — а золото тут не обычное, а зеленое, и не золото вовсе, а какой-то другой металл, — и это навело меня на мысль, что Императоры все сплошь алхимики или колдуны. Далее было одно интересное местечко про имя — оказывается, с удивлением прочел я, имя можно продать, подарить и сделать с ним все то, что обычно делают с хорошим товаром. И чем известнее человек, тем дороже стоит его имя. И все победы, достижения прежнего владельца имени переходят на счет к новому владельцу. Странно; если бы некто Вася убил льва, а я бы купил его имя, то все бы хлопали меня по плечу и говорили: «Молодец ты, Вася!». Хотя я не Вася, и никакого льва никогда не убивал.

В связи с этим имелись продавцы имени — такие люди, которые рыскали по свету в поисках приключений, а потом, свершив пару громких (более-менее) подвигов, толкали имя и брали себе другое. Черному, кстати, предлагали продать его имя, и достаточно дорого, полагая, что он один из них и делает себе недурную карьеру, но он отказывал. Первый раз это был прыщавый влюбленный, который не то что сражаться — поднять бы не смог меч (он был богатый болезненный юноша, правда грамотный, который тяжелее пера ничего в руках не держал), а второй раз какой-то буйный нахал, шумный, невоспитанный и беспардонный, кажется, отставной военный. Он хотел снова поступить на службу или похвастаться, я толком не понял. Его вообще сложно было понять, он все время перескакивал с одной темы разговора на другую, лез во все и всюду, лапал лошадей, трепал по загривкам собак, хвалил табак, бранил погоду и каких-то дураков, и страшно возмутился, когда Черный отказал ему. Даже хотел полезть драться и грозил имя отобрать силой, но Черный спустил его с лестницы под громкое радостное «ура!» соседей, которые с удовольствием наблюдали эту сцену.

Прочел я и о нашем недоброжелателе-Чингисхане в более-менее современной книге. И в самом деле, боевой был дядька. Оказывается, раньше, лет десять назад, Мирные Королевства были населены разрозненными полудикими племенами жестоких кочевников-завоевателей. И не то, чтобы ничего они не умели — просто не хотели они уметь вспахивать землю и лепить горшки. Ну, вот не хотели, и все. Что может быть лучше упоения битвы, криков жертв и дележа военной добычи у победного костра? Словом, разбитную они жизнь вели. И Мирные Королевства были вынуждены собрать ополчение и изгонять жестоких завоевателей из своих городов. Тут-то и появился Зед, юный, но уже огромный и бесстрашный непобедимый воин. Закованный в черные латы, он смотрел на полыхающее поле битвы, и страх не касался его сердца. Как коршун налетал он на вражеские войска. И не щадил в битве не себя, ни врагов. Он продолжал биться даже тогда, когда союзники вокруг него почти все пали, и оставалась лишь горстка верных людей, и его натиск был так могуч и неистов, что многочисленные враги отступали в ужасе, уходили, как гиены в темноту. Он не брал пленных, и с ним бесполезно было вести переговоры о выкупе — то есть, если враги, в чистом поле окружали его лагерь и предлагали ему за некую сумму денег убраться восвояси, он ухмылялся, парламентера убивал и с боем выходил из окружения. Своими подвигами он заработал себе прегромкое имя, славное в веках! Его заметил государь — еще бы, как не заметить такого смельчака! — и пригласил себе на службу.

Так гласила книга с красочными картинками, на которых наш Чингисхан был похож на злобного черта.

— Имя, — процедил сквозь зубы Черный. Он ехал, прищурившись от солнца, очень яркого для сентября — ибо месяц, наступивший здесь, ничем не отличался от нашего сентября, только назывался по-другому. — Имя, имя… а это мысль.

— Ты о чем? — спросил я, но он смолчал.

Праздник в столице этого кнента (так назывались здесь государства) праздновали с размахом. Горожане, раздобывшие билет на зрелище, принаряженные и с приглаженными волосами, неслись к центру города — там, в Императорском дворе, рядом с дворцом, на башнях которого были подняты флаги всех Мирных Королевств, и была арена для боя. Ни дать, ни взять — Олимпиада.

Черный тоже раздобыл билеты; как обычно, кого-то побил или выспорил, что, впрочем, одно и то же. Точнее сказать не могу, потому что в то время, когда он рыскал в поисках билетов по городу, я был в бойцовском зале, и меня гоняли в хвост и в гриву. К слову сказать, меня научили вполне сносно драться, не лучше, но и не хуже прочих, так что я реально мог постоять за свою жизнь в настоящей драке как минимум пять минут. До Черного мне было как до Китая пешком, конечно…

Итак, мы ехали во дворец. Город вслед за нами словно вымирал. Поспешно закрывались ставни и двери, на входах в магазины вешались огромные замки и в витринах ставились зеркала — местное подобие вывески «закрыто». Одинокий сторож, грохоча колотушкой, брел по темной булыжной мостовой куда-то в прохладную темноту узкой улочки, и взволнованные голоса исчезали, убегали все дальше.

А на воле было чудесно! Осень, ослепительная и прекрасная, синее небо, легкая прохлада — что может быть лучше? От свежего воздуха, оттого, что я выспался, от осознания того, что, возможно, и, скорее всего, мне больше не придется торчать днем и ночью в бойцовском зале, настроение мое улучшилось, я воспарил до небес. Все эти бесхитростные радости красноречиво были написаны на моем лице, и Черный неодобрительно покачал головой, но промолчал.

— Срежем, — предложил Черный, заворачивая коня. По-моему, он волновался, и скоро я понял причину его волнения — мимо нас, укрывшихся в тени улочки, протопала замороженная стража, кого-то выискивая. Впрочем, почему — кого-то? Наверное, нас. Или одного из нас. Черный, выглядывая из-за угла, проводил их взглядом и кивнул мне:

— Поехали.

Чем ближе к дворцу мы подходили, тем больше становилась толпа, по которой шныряли замороженные солдаты в синем, хватая то одного, то другого — обычно это были перепуганные задохлики, которых отпускали, врезав пару раз по хребту.

— Здесь у них меньше шансов поймать нас, — процедил Черный.

Мимо охраны мы промчались как два важных господина, от моей лошади даже шарахнулась синяя стража, и мы въехали на арену.

Это было грандиозное сооружение, основательное, с мраморными скамьями и навесами, ограждающими зрителей от солнца. Арена, окруженная со всех сторон флагами участников, приехавших на соревнования, поднималась к солнцу многими этажами, на которых торопливо рассаживались зрители, стараясь занять самые лучшие места, и мы, оставив лошадей у коновязи, рванули в первые ряды.

Растолкав и распугав горожан, успевших удобно устроиться, мы оккупировали места в самых лучших рядах и уселись, предвкушая зрелище.

Надо сказать, и без боев зрелище было что надо. Во-первых, конечно, дамы — они все сплошь были разряжены, особенно знатные молодые горожанки, которым пора бы замуж, военный турнир для того был самым подходящим временем, так как вся знать съехалась посмотреть на бои, да еще и принцы со всех Мирных королевств были здесь. Прачки надели свои лучшие белоснежные чепчики, красные юбки, и вкупе с румяными щеками и блестящими глазами они представляли собой зрелище забавное и веселое, словно толпа толстеньких аппетитных уток на выгуле. И таких же шумных.

Крестьяночки оделись более изыскано, у них были красивые корсажи из нарядной ткани и кружевные блузы, заманчиво очерчивающие полуобнаженные плечи.

Богатенькие горожанки были разодеты в легкие воздушные платья, похожие на крылья бабочек, и головы их венчали перья и целые россыпи бус и камней в причудливо уложенных волосах. В беспрецедентной борьбе с кусачими насекомыми последние были побеждены, и если не все, то основные их силы были разбиты, и красотки приятно пахли духами и лучшим мылом королевства, чего нельзя было сказать о кавалерах, притом практически обо всех — им замуж не выходить. А потому мужская часть болельщиков, принаряженная и частично отмытая, все-таки смердела потом и чесноком, и даже свинарником — ну, зашел человек перед праздником в хлев убедиться, что с его свинками все в порядке, ну вляпался новым сапогом в теплую еще кучу — так рано или поздно это все равно произошло бы. А руки не сполоснул — так это никто не полоскал.

Затем, конечно, сами виновники торжества и все с ними связанное заслуживали отдельного внимания.

Во-вторых — это, конечно, сами спортсмены, то есть принцы, готовящиеся к бою. По очереди они выходили на арену под громкий вопль глашатого, выкрикивающего их имена и название Королевства, которое они представляли. Они выходили, чинно кланялись публике и оставались на арене, размахивая мечами, проверяли свое оружие на остроту, делая какие-то коварные выпады под восторженные крики почитателей.

В-третьих — зрители даже привстали от восторга, и я тоже, когда целая процессия из одетых в синее юношей вынесла на богатой подушке приз будущему победителю, по традиции — драгоценный пояс из золотых и серебряных пластин. Он был очень широк и, несомненно, тяжел — в две ладони шириной. Под ярким осенним солнышком он пламенел огнем от обилия чистейшей воды камней, усыпавших его, рубины поблескивали кровавыми темными огоньками, радужно переливались алмазы, а на самых больших пластинах искусным гравером были выполнены гербы городов этого кнента и вписаны их имена. Словом, приз был просто потрясающий; не знаю, самый ли он был богатый или считался наравне со всеми, но я, ничего иного не видевший, был потрясен этим великолепием. Человек, его выигравший, мог озолотиться на всю жизнь, и дети его вели бы безбедное существование.

Принцы продолжали появляться на арене под громкие приветственные крики болельщиков, и с первого же взгляда на них мы поняли, что наш Чингисхан не самый богатый. Да еще и слушок прошел по рядам, как дурной запашок, что принц Зед в немилости у государя.

Принцы были в очень простых костюмах, без украшений и без плащей, разумеется, но у всех, как у одного, на лбу были изысканные венцы из золота с их вензелями, да еще и пуговицы, застежки — все было из золота. Кое на ком я увидел драгоценные пояса из пластин — то были победители в прошлых соревнованиях в других кнентах. Да, пожалуй, нынешний приз был самым богатым — а впрочем, наверное, он просто отвечал требованиям современной моды.

Наш Чингисхан вышел на поклон к публике при всем параде, то есть практически так же, как мы его увидели впервые, весь увешанный своими громоздкими камнями и в золотой парче, в тяжком тюрбане, в пурпурном плаще, словом, рядом с остальными он смотрелся, прямо скажем, аляповато.

Черный недобро ухмыльнулся, глядя, как он важно раскланивается перед публикой, словно не замечая неодобрительных возгласов.

— А ведь он и правда бедствует, — заметил Черный. — Посмотри — на нем нет ни крошки золота. Он не может себе его позволить.

Тем временем принц Зед начал переодеваться прямо на арене. Он снял тюрбан и плащ и отдал их сопровождающим его людям, важно отцепил свой пояс и оправил свое парчовое платье. Черный рядом со мной злорадно ухмылялся, наблюдая, как принц вытаскивает из ножен свой меч — большой, богатый, такой же расфуфыренный, как и вся его одежка, но, несомненно, молодой, может, кованный в прошлом году и не особенно великим мастером. Он был украшен так броско и ярко, что напоминал ярмарочную игрушку, а не оружие, и, по-моему, некоторые камни были просто подделкой.

Стразы.

Гламурненько.

У того же Черного на мече не было ни единого драгоценного камня, но меч был шедевром мастера, изысканный и красивый в своей строгой простоте. Боюсь, Чингисхану никогда этого не понять — или, напротив, он прекрасно это понимал, и старался хотя бы свей цветастостью пустить пыль в глаза соперникам. Несомненно, принц очень старался показать свой шик, но не было в нем ни особого ума, ни вкуса, ни изысканности, каковая присуща была всем прочим, его окружающим. Не буду вдаваться в тайные дебри психологии, и объяснять обуревающие меня страсти, скажу проще — принц Зед был воином, и его мозгов хватало лишь на войну и победу.

Нам повезло с соседями. Едва присев на лавку рядом с парочкой горожан, притом — весьма богатых, наверное, это были торговцы или мещане, их добротные одежды, пошитые из нарядного синего и темно-зеленого бархата с черной отделкой были украшены нарядными шнурками и не мятые, явно были сшиты специально для праздника, а не вынуты из сундука, — мы оказались в курсе всех событий, словно уселись рядом с комментаторской кабиной.

— Это принц Изольд. Хорош! Главный претендент на выигрыш — после принца Зеда, конечно. Принц Зед, конечно, силен — ого, какой выпад! Да, он еще может показать, на что он способен, но все равно, он уже не тот.

— А что вы хотите, добрейший Ян? Годы беспробудного пьянства не прошли для него даром. Слыхали, Дракон отказался оплачивать его счета.

— За что?!

— На самом деле есть за что, есть. Мало ли на его счету подвигов, за которые Дракон мог бы выгнать его в три шеи?

— Да, вы правы, много.

— А в этот раз, кажется, какой-то жалобщик все-таки достиг своей цели. Народ в столице уже давно ропщет, и это не могло укрыться от внимания Дракона.

— Да, да. И что же произошло?

— А что? Ну, по одним слухам принц Зед вновь ограбил кого-то, и этот кто-то оказался весьма ловок, проник в замок и потребовал аудиенции. Принц вынужден был давать объяснения — да, хорош! И принц Наадир очень хорош, и вон тот, в сером, вы не находите? Если Зед хочет выиграть и вернуть благосклонность Дракона, ему придется попотеть.

— Да, в самом деле. Но вы, любезный, не закончили свой рассказ — что там, в замке?

— А что? Зед умеет быть убедительным, если захочет; он смог вывернуться, сказать, что это кто-то из его стражи напакостничал, и что-то в этом роде. Дракон поверил — или сделал вид, что поверил. Но все-таки отказал принцу в содержании за то, что недобрая тень легла на само имя принца и его титул. И это известно всем.

Очень интересно! Мне, например, не известно.

— Однако же, — тоном заправского комментатора продолжил один из наших соседей, — Дракон его не выгнал.

— Как же, — подхватил второй, — ведь его заслуги перед кнентом весьма и весьма велики, и сбросить их со счетов невозможно. Так что…

Оба комментатора помолчали, наблюдая за шоу, разворачивающимся на арене. Принцы были представлены все; все стояли теперь в линейку, и за каждым из них стоял знаменосец с флагом. Герольд со свитком торжественно выкрикивал их имена (последнее напоминание) и названный выступал вперед, кланяясь. Трубачи торжественно выдували что-то приветственное, словом, началась церемония открытия, и комментаторы примолкли.

Публика встречала своих кумиров ревом и свистом, рукоплеща. Где-то над ареной торопливо полз в небо еще один флаг — приехал еще один гость, немного припоздав, и его символ, красная обезьяна, нарисованный на полотнище, словно взбиралась по шесту, корча уморительные рожи.

— Ага, — оживился рыжий комментатор, стриженный, как и я, под горшок. Солнце ярко сверкало на его макушке, словно он был в медном начищенном шлеме. — Это приехал принц Лар. Тоже претендент, между прочим.

— Без сомненья! — солидно согласился второй, почесывая круглое пузко, лежащее на коленях. Оно было такое круглое и такое тяжеловесное на вид, что, казалось, тонкие ножки в серых рейтузах, покривились именно от его веса. — Однако он припоздал. Отчего бы это?

— Может, его Дракон противился тому, чтобы Лар вообще приезжал сюда? — предположил рыжий. — В прошлом году, в соседнем кненте, на турнире лагерь принца Лара ограбили, и я бы сказал — надругались над флагами…э-э…

— Тоже Зед?

— Не исключено. Тогда у Лара были все шансы победить, а это происшествие просто выбило его из колеи. Он был вне себя, когда увидел… ну, вы знаете, что. Свой поруганный флаг.

Комментаторы многозначительно переглянулись. Словом, из их ужимок, недомолвок и полунамеков можно было понять, что кто-то просто нагадил посередине палатки Лара и вытер его флагом свой зад. Однако, если это действительно сделал принц Зед, он не лишен чувства юмора.

— А может, сегодня он вовсе не опоздал? Возможно, он просто схитрил — теперь-то уже никто, кто бы это ни был, не успеет отдать приказа снова осквернить его палатку.

— А теперь, — зычный голос глашатого окреп и зазвучал особенно четко, громко и торжественно, — поприветствуем Летающего, Императора Алкиноста Натх Ченского! Слава и долгие годы, наш отец!

— Император! — восторженно пискнул рыжий и стрелой взвился в воздух. — Долгих лет!

Широкий занавес из алого шелка со змеящимися по нему золотыми языками пламени и черными змеями, который мы вначале было приняли просто за шикарную декорацию, прикрывающую затененную часть арены за высоким барьером, отдернулся (его тянули за золотистые шелковые кисти по пять человек в красном с каждой стороны), и мы увидели, что на самом деле за ним королевская ложа. Увидели — и привстали от изумления и шока, потому что Императором реально был Дракон. Настоящий.

Это был громадный — зверь? Нет! Несомненно, передо мною было разумное существо. В его змеиных немигающих желто-зеленых глазах светился разум, он не рычал, не плевался огнем и не вел себя как бестолковое животное, пусть даже священное. Он пришел посмотреть на игры, а не выполз из клетки, откуда выпускают погонщики каких-нибудь почитаемых ритуальных зверей. В священном ужасе рассматривал я плоскую чешуйчатую изумрудную голову, увенчанную шикарным гребнем с алыми подпалинами, изящно вырезанные крылья, сложенные с королевской небрежностью за спиной на алой горностаевой мантии — представляю, сколько горностаев пошло на неё! Его громадные когти на лапах были наточены и отполированы с известным шиком, а плотная, чешуйка к чешуйке, зеленая, как вешняя травка, чешуя была умащена розовым маслом, я издали почуял волну, распространившуюся по стадиону из его ложи.

Ложа его, подобно пещере сокровищ из какой-нибудь сказки, была невообразимо прекрасна, вся сплошь из красного, с черными прожилками, полированного гранита. Посередине её возвышался трон — или ложе, точнее сказать не могу. На этом возвышении лежал отличный мягкий тюфяк, этакая громадная бархатная подушка с шелковыми кистями. По обеим сторонам от него стояли жаровни, по десять штук с каждой стороны, и в них курились благовония. Витые колонны, украшенные живыми цветами, поддерживали крышу, богатые ткани искусно драпировали ложу так, что она казалась сомкнутым бутоном какого-то прекрасного цветка. Это было столь красочное и небывалое зрелище, будто кусочек сказки вырвали из страны фантазий и поместили в реальную жизнь.

На голове у Дракона был надет золотой королевский Венец. Скромно и со вкусом.

Он, верно, только что прибыл на место — слово «приполз» застревает у меня в горле, но оно было бы правильным, — и аккуратно складывал свой хвост кольцами на подушках. Народ, приветствуя своего повелителя, стоя аплодировал его приходу. Он сдержанно наклонил голову, и шум стих как по мановению волшебной палочки.

— Начнем наши соревнования, — он даже говорить умел! Я почувствовал, как ноги у меня становятся ватными, а в висках шумит так, словно я собираюсь упасть в обморок. — И пусть победит сильнейший!

— Ты это видел? — прошептал Черный; у него было такое лицо, словно он только что помешался. — Он настоящий!

На арену выбежал последний, опоздавший принц Лар. Это был высокий человек, статный, одетый как и прочие — неброско, но со вкусом. У него были длинные ухоженные платиновые волосы и открытое чистое лицо. Думаю, он простил негодяю его мерзкую выходку с его флагами, или, по крайней мере, сделал вид, что простил. Но, так или иначе, а он посчитал, что пропускать из-за этого праздник, который очень важен для кнентов и мира в них, просто нельзя. Он мне определенно понравился.

Припав на одно колено и склонив голову перед Драконом, он попросил извинения за свое опоздание. В руке его был флаг на длинном древке, и обезьяна корчила рожи непосредственно принцу Зеду, стоящему, по этикету, рядом с королевской ложей. Дракон благосклонно кивнул опоздавшему; он изволил не сердиться на него, напротив, был очень рад, что видит в своем кненте такого благородного героя. Зед и Лар недобро переглянулись; и если утонченное лицо Лара выражало настойчивость и гордую решимость, то Зед просто усмехался в свои усы, и его налитые кровью глаза горели как угли. Неужели и вчера, перед турниром, он устроил хмельную пирушку, затянувшуюся до утра? Однако, как он самоуверен, если думает, что и в таком состоянии сможет выиграть…

Своему принцу Дракон за все время не сказал ни слова, и по трибунам вновь поползли шепотки о том, что Зед в немилости у повелителя, и что он обещал, поклялся страшной клятвой перед своими друзьями этот турнир выиграть, чтобы доказать Дракону, какие ничтожества остальные принцы в сравнении с ним. Принц Лар встал с колен и отошел; церемониймейстер махнул платком, и праздник продолжился. Трубы торжественно пропели, принцы ушли в специальное помещение, где должны были дожидаться своей очереди выступать и откуда они могли наблюдать за выступлением соперников.

Тем временем объявили жеребьевку; это означало, что принцы должны были по очереди промчаться на коне мимо специальной витрины с вывешенными на ней порядковыми номерами и на копье подхватить свой номер (так прокричал глашатай). Номера были написаны на кольцах, а те висели хаотично, которое ниже, которое выше, и попасть в них, наверное, было трудно. На этих же кольцах было написано, какой номер с каким сразится.

Но, похоже, это было всего лишь зрелищное испытание, потому что принцы справлялись с ним играючись. С размаху они налетали на эту витрину, заставляя лошадей вставать на дыбы или же перескакивать через нижние планки её, и срывали свои кольца под громкий рев болельщиков.

Тут оживились наши комментаторы. Похлопывая себя по пухлым коленям, рыжий привычно начал:

— Да, похоже, победителем будет кто-то один из них, либо сиятельный Зед, либо сиятельный Лар. Посмотрите — принц Наадир не смог подцепить кольцо с первого раза, вот так так! Получит штрафное очко, и если в конце он будет бороться за приз… ой, нелегко ему будет! Кто бы мог подумать? Такое легкое состязание…

— А что вы хотите, добрейший мой друг? Годы-то берут свое. Кроме того — Наадир сам патрулирует границы своего кнента со своей армией, говорят, там снова неспокойно, и эта беспрестанная походная жизнь не идет ему на пользу. В прошлом году он вообще не смог принять участия в празднике, залечивал рану. Вот Изольд — он может и победить. Хорош! Кроме того, он молод.

— Да, да… Вы правы.

Участники разобрались, наконец, на пары посредством своих колец, и началось настоящее действо!

Принц Наадир, высокий, худощавый, мрачный, черный от загара, как головешка, в простом темно-сером костюме, действительно оказался бойцом не промах (у него, кстати, был старинный серебряный пояс победителя, очень скромный и простой — видно, Наадир был победителем очень давно) и мне понравился более всех остальных. Что ему кольца, подвешенные на веревке! Наверное, он и в самом деле не очень хорошо умел их срывать. Но зато он был могучим и выносливым воином, и яростно теснил своего более молодого соперника. Может, не было особой красоты в его манере сражаться, он приехал не покрасоваться, а отдать дань уважения Дракону и всем принцам, зато как сильно он бил, как тверда его рука!

Нужно ли говорить, что сражались они до первой крови. Я даже зажмурился, когда Наадир безжалостно полоснул своего соперника по рукаву, и яркий голубой шелк пропитался темной кровью. Тоже искусство — не покалечить соперника бесповоротно…

Побежденный, как ни странно, захохотал — если бы не комментаторы, я бы не понял причины его веселья.

— Господин Завр хорошо держится, — одобрительно произнес толстяк.

— Конечно, — с готовностью поддакнул рыжий. — Он в первый раз на празднике, и получить рану от господина Наадира — это не всякий сможет выдержать, и не всякий не испугается. Завр долго продержался. Он с честью выдержал испытание, этот жуткий Поцелуй Луны.

Черный скривил губы и с уважением покачал головой. Сам он до сих пор не знал, как целует сталь.

Словом, дальше все дрались по кругу, и победители, отвешивая поклоны зрителям, уходили передыхать. Мой фаворит, господин Наадир проиграл какому-то аутсайдеру, юному Адису — публика хохотала над его ужимками и над тем, как ловко он удирал от мощной Луны в могучей руке старого воина. По-моему, Адис даже какую-то похабную песенку напевал, по крайней мере, неулыбчивый рот Наадира дрогнул, уголки его чуть приподнялись вверх, но тут хитрый Адис ужом проскользнул мимо страшной неумолимой Луны и распорол серый кафтан Наадира. Наадир молча перенес ранение, ему не привыкать, и что-то мне говорило о том, что были в его жизни раны и посерьезнее; теперь он ухмылялся во весь рот — кажется, специально для него Адис допел песенку до конца. Торопливые слуги посыпали небольшие пятна крови песком, побежденного увели в королевскую больницу, к королевским лекарям, Император уважительно распрощался с принцем. Я даже испытал какое-то разочарование — все-таки, я за него болел!

— Однако, кто бы мог подумать, добрейший Ян! — разочарованно стукнул по колену рыжий, глядя, как суровый Наадир уходит с арены. Кажется, он тоже искренне болел за него. — Молодежь начинает наступать на пятки!

— Это хорошо! — солидно возразил толстяк. — Побольше бы таких, как господин Адис, и сонки знали бы свое место.

Ага, подумал я. Значит, эти праздники проводятся еще и для устрашения врагов! Умно. Если Наадир всю жизнь успешно гоняется за варварами, то он сильнее их всех. А если есть кто-то, сильнее Наадира… бойтесь, варвары!

Черный вошел в азарт; он не просто был на празднике — он изучал потенциальных противников, их слабые и сильные стороны. Иногда я слышал его замечания, которые он делал, скорее всего, автоматически, говоря словно в полусне:

— Выпад с уколом… это все, на что ты способен? Ух ты, ух ты, разошелся! Держи, держи удар! Не отступать, нет! Этот винт опасен, да… хитро придумано… не попасть бы под него…

Его замечания немного отрезвили меня, привели в себя. Он, значит, собирается драться с этими вот вояками?! Которые, как я уже заметил, не слабаки, и дерутся до первой крови! А как он собирается утвердить свою победу — распоров кому-нибудь живот? И ладно бы он кому-то, а если этот кто-то — и ему?! Все эти животрепещущие вопросы я ему и задал трясущимися губами. Он смотрел на меня совершенно отсутствующим взглядом, взглядом сумасшедшего, летающего в облаках, и безмятежно улыбался.

— Да ладно, — безответственно произнес он. — Потом что-нибудь придумаю.

Тем временем праздник подходил к самой главной своей части — остались самые ловкие и сильные, и среди них Изольд, Лар и Зед. Немного еще пожалев о полюбившемся мне Наадире, я переключил свое внимание на Лара — тоже неплохой боец, и выглядит достойно. Черный болел за пакостливого Адиса, соперники которого умирали на арене со смеху — тот знал просто чудовищное количество похабных анекдотов и песенок.

Тут же стало понятно, отчего побеждает Зед. Его просто боялись — а он давал к этому повод! Так получилось, что он дрался на отборочном туре почти последним, и его соперник, некто Равен, был слишком молод. Он вышел против Зеда, храбрясь, но видно было, как дрожит в его руке оружие. Зед, усмехаясь, указал на него мечом — притом указал на голову, и я понял, что он собирается её оттяпать. На праздниках и такое бывает. Нечаянно.

Они дрались страшно; трибуны молчали, слышен был лишь лязг оружия, и я зажмурился, не желая видеть, как это чудовище будет убивать смелого юношу — а он был смелый, он мог бы отказаться от поединка и признать свое поражение, но он готов был скорее умереть, чем посрамить своего государя!

Удар в гонг остановил это страшное побоище, и я распахнул глаза в ужасе — все?! Уже все?

Юноша, тяжело дыша, лежал на земле, сбитый с ног ударом могучего Зеда. Он был избит — иногда Зед бил, просто бил кулаком с зажатым в нем мечом куда придется, а приходилось в основном в лицо, — истрепан, но жив, и даже не ранен сталью. Но, по-моему, у него была сломана рука, и глаза были бессмысленны. Острие яркого ярмарочного меча Зеда упиралось ему в дрожащую жилку на шее.

В гонг ударил государь, своим решением остановив бой.

— Мне кажется, — тяжко произнес государь, — я вижу первую кровь.

Судьи, до тех пор сидевшие, как окаменевшие, зашевелились, и главный судья, поплотнее натянув шапку на голову, словно стараясь скрыться за ней, спрятаться, выкинул синий флаг — знак того, что победил Зед. Гигант закинул голову и зарычал — то был кровожадный рык зверя, растерзавшего добычу и справляющего теперь победу. Затем он кинул победный взгляд на государя — да, Дракон должен был это признать, Зед был сильнее всех, его боялся целый стадион, все молчали, когда он говорил! И ничего с этим Дракон поделать не мог.

С этим поединком я многое понял о Зеде, о тех мыслях и чувствах, что им движут. Первое — но вообще, на первом месте стояло сразу двое претендентов, — это честолюбие. Второй претендент — это глупость. Потом шли гордыня и самоуверенность. Зед был силен; он веровал только в свою силу и не видел никого сильнее себя, а потому считал, что все можно решить только ею. Он хотел убить своего соперника, чтобы его боялись еще больше, чтобы никто даже не осмеливался выйти с ним на поединок, и злился на Дракона за то, что тот остановил бой. Ему было плевать, что это убийство осложнило бы отношения меж кнентами — что за беда?! Он первый встал бы под знамена войны, когда б сосед объявил месть за убитого принца! Он, Зед, снова пошел бы в бой, он снова бы сражался и был бы первым, и тогда-то государь убедился, что он куда полезнее, чем эти фанфароны, разряженные Драконами в золото! Что они умеют? Только болтать! А Зед на все плевал, на все дипломатические ухищрения и договоренности. Он был жаден и жесток, он хотел подавить всех и вся, чтобы главенствовать надо всеми, и стань он Императором, Мирные Королевства в угоду ему перестали бы быть мирными.

Да, таков был Зед — безжалостный и гордый. И он не понимал, почему Дракон не считал его лучше прочих просто потому, что сам таковым себя считал. Он старался таким образом доказать Дракону о своем превосходстве, хотел заставить его..! Он не хотел понимать, что мир лучше войны и не хотел меняться, чтобы угодить своему повелителю. Он хотел изменить повелителя или убить его.

Но ничего из того, о чем я подумал, не было сказано, и Зед с точки зрения закона не совершил ничего предосудительного, хотя и испортил всем праздник. Он стоял, распаленный схваткой, страшный и улыбающийся, а тишине суетливые слуги помогали подняться побежденному. Государь поклонился ему, и побитый юноша столь же уважительно поклонился в ответ государю. Все-таки, какой молодец!

И тут раздались аплодисменты.

Надо ли говорить, кто был зачинщиком?

Черный торчал на притихшей трибуне, как тополь среди травы, стоя во весь свой рост, и хлопал, не жалея ладоней.

— Да здравствует смелый принц Равен! — крикнул он и оглушительно свистнул, сунув пальцы в рот. Физиономия его была вызывающе дерзкой.

Арена ахнула тысячью глоток; а Черный, самозабвенно аплодируя, свистя и улюлюкая, так и стоял, и эхо многократно размножало его голос на тысячи голосов. Я, немного смущаясь, поддержал его, привстав. Император с удивлением посмотрел на нас — я думал, умру от его внимательного взгляда, — и принц Зед, уже ушедший с арены отдыхать, выскочил обратно, как ошпаренный.

По-моему, он даже зарычал от ярости, губы его сложились в неслышимое мне, но понятное «Тристан!».

Мало того, что идиоты чествовали побежденного — много ли чести в том, что щенок наполучал оплеух?! — так еще и кто его чествовал?! Этот ублюдок, Тристан, со своим дружком! И не таился; Черный, казалось, нарочно разорался громче, размахивая над головой плащом, и Зед чуть не лопнул от ярости, черная кровь прилила к его лицу, на шее, висках, лбу вздулись жилы, гнилые зубы скрежетали, чуть ли не крошась.

— Равен!

Далее произошла еще одна вещь, более небывалая.

Черного поддержал Дракон. Он изволил дважды хлопнуть в ладоши, и у Зеда дрогнули колени.

Арена ахнула в великом изумлении еще раз; летописцы заскрипели перьями, увековечивая эту немыслимую сцену. А затем арена словно взорвалась — все повскакивали, и нас уже не было видно в беснующейся толпе. Все орали и свистели, и уже даже не Равена славили — все орали против Зеда. Только потому, что ему это было как кость поперек глотки.

Зед отпрянул. Миг он смотрел ненавидящими глазами на трибуны, стараясь выцепить, запомнить лицо кого-то одного, чтобы потом отомстить, но не мог. Они все сливались в одну скалящуюся рожу, издевающуюся над ним, и он отступил. Он уходил все дальше в тень, и его глаза горели как угли из темноты.

— Он пришибет тебя теперь, — сказал я Черному, когда мы сели. Черный, возбужденный, сверкая глазами, протирал ручки.

— Меня?! Ха! — усмехнулся он. — Кишка тонка!

— Ты уверен? — я с сомнением покачал головой. Черный, все такой же возбужденный, закачал головой, наблюдая, как на арене все приводят в порядок:

— Конечно. Он же устал, видел? Короткий бой с не самым сильным противником вымотал его; если бы он не сломал мальчишке руку, он бы проиграл. Через пять минут он бы выдохся, и все.

— Ха! Как у тебя все складно! А если он тебе руку сломает?

— А кто ж ему даст-то?! Я очень быстро бегаю!

Я лишь пожал плечами; пока что перспектива боя меж Черным и Зедом была далека и туманна, и я не верил в неё, а потому особо не беспокоился.

Меж тем праздник продолжился; подпитанный этим небывалым происшествием, он стал как-то по-другому выглядеть; казалось, даже небо стало ярче и трубы громче, а принцы, что выходили драться, от упоения визжали, и вертелись, как цветные волчки. Словно новая жизнь влилась в тела, свежая и одуряющая, как вино, и трибуны орали уже и по поводу, и без повода, одинаково славя и проигравших, и победителей. Это действительно стало походить на праздник! Похоже, даже Черный забыл о своих завоевательских планах. Я был рад; тем более что выигрывал принц Лар — вот кто достоин награды! Я в нем не ошибся, он действительно был самым сильным и искусным среди всех претендентов. Наадир, конечно, нравился мне больше, но…

Лар выступал блестяще. Он отделал Адиса, который и ему спел песенку, но не смутил Лара, и вместо конца своего анекдота громко и смешно взвизгнул, когда Лар оцарапал острием своего оружия ему щеку. Публика хохотала, и Адис, не отошедший после испуга, тоже, вытирая блестящим рукавом нарядного костюма кровь с лица.

С Изольдом Лар возился дольше, они составили примерно равную пару (Черный болел за Изольда, и то, наверное, лишь потому, что предвидел его поражение), и это было очень красиво, в мелькании красных платков и блеске гибких клинков — это было какое-то экзотическое оружие, и я, профан, даже названия его не знал. Кроме того, Изольд очень искусно владел весьма своеобразным приемом — он бил своей длинной косой, угольно-черной, с наконечником стрелы, прикрепленным к концу, и Лару приходилось беречься сразу от двух опасностей. Я смотрел во все глаза, и если бы дерущиеся на миг не оказались возле Императорской ложи, я бы и не заметил движения в ней.

Дракон поднимал голову, которая до того была низко опущена, почти к самой земле, а от ложи торопливо катился, похожий на синий колобок, низенький приземистый судья в смешной айковской шляпе, под огромными полями которой болтались бубенцы. Человек шмыгнул на трибуну и потерялся в толпе болельщиков, которая поглотила его, как океан проглотил бы маленькую капельку, проглотил и не заметил. Но от того места, куда он нырнул, пошло какое-то волнение, какое-то движение. В массе это особенно хорошо было видно — толпа жила своей жизнью, колыхалась и двигалась в одном направлении и ритме, а какая-то крохотная капелька двигалась против всеобщего движения, нарушая гармонию и ритм.

Дело было яснее ясного — Император изволил заинтересоваться человеком, которому пришло на ум прославить побежденного. Я даже ожидал увидеть этого толстенького посыльного в синем около наших мест, наблюдая, как кто-то пробирается к нам поближе, расталкивая толпу, но появился совсем другой человек.

На первый взгляд, простой работяга, задиристый парень, небогатый — вместо головного убора на нем была всего лишь грубая головная повязка, на ногах стоптанные башмаки из бычьей кожи с завязками, простая ношеная куртка подпоясана веревкой… Он согнал стайку мальчишек со скамьи и плюхнулся на неё сам, стреляя глазами по сторонам. С минуту оценивал ситуацию; затем наклонился к толстому комментатору и что-то зашипел ему на ухо. Тот в изумлении посмотрел на него.

— Черный, — позвал я, дергая Черного за рукав. — Тобой интересуются, Черный!

— Кто? — не отрываясь от зрелища, спросил он.

— Судя по всему, Император.

Черный и ухом не повел, продолжая хлопать в ладоши, глядя на арену. Казалось, все его внимание было обращено только на праздник.

— Ты нарочно это сделал, да? — догадался я, глядя, как он освистывает сжульничавшего Изольда — говорил же, он проиграет! — Ты так хотел привлечь к себе внимание? И именно Дракона?

— А то!

— Ты понимаешь, что это опасно?

Он не ответил.

Тем временем толстый комментатор, ловко ерзая задом по скамье, приблизился к нам, точнее, к Черному. Его хитрые маленькие круглые глазки так и буравили безмятежного Черного, точно комментатор примерялся, рассчитывал, с чего бы начать разговор, чтобы собеседник не отверг его.

— Как думаете, кто выиграет? — вкрадчиво поинтересовался, наконец, он. Черный, не глядя на комментатора, уклончиво ответил:

— Принц Лар сильнее всех.

— Я тоже так думаю, — оживился толстый хитрец. — А вы, юный господин, видно очень глупый.

Вот это сказанул! Такого даже я не ожидал; после такого заявления никто не остался бы равнодушным. Черный не был исключением; он оторвался от увлекательного зрелища и уничтожающим взглядом глянул на комментатора.

— Глупый? — процедил он сквозь зубы. — Это отчего же?

— А оттого, мой юный господинчик, — весьма охотно и с готовностью ответил толстяк, — что своим красивым поступком весьма опрометчиво навлек на себя гнев сиятельного Зеда. Зачем было славить его побежденного противника?! Это оскорбило сиятельного; ты унизил его, освистав его победу. Не думаю, что такой юный господин, как ты, был бы так силен, что не боялся сиятельного Зеда. Значит, ты просто не представляешь, что может следовать за таким прилюдным уничижением сиятельного. Ты, видно, не местный? Откуда ты приехал — впрочем, наверное, издалека, и название твоего родного края мне ни о чем не скажет. Живи ты хоть бы в соседнем кненте, ты бы знал, что ни один человек так просто не отделается, обидев сиятельного.

Черный со злым прищуром смотрел на разглагольствующего толстяка, и у него было злое лицо обиженного мальчишки.

— А если, — шумно сопя носом, произнес Черный, — я все-таки отлично знаю, что может последовать за моим поступком и все-таки не боюсь?

— Тогда ты глуп вдвойне, — пожал плечами толстяк. — Или ты надеешься, что в нужный момент ты убежишь?

— Тристан не от кого никогда не убегал, — милосердно сказал я. Зачем ходить вокруг да около, сразу бы спросил — «как тебя зовут, пацан?». — И глупым нужно считать того, кто так опрометчиво оскорбляет незнакомцев, не задумываясь, а не нужно ли незнакомца бояться больше сиятельного?

Толстяк поперхнулся; рот его раскрылся, оттуда раздавалось какое-то удивленное кудахтанье.

— Тристан? — переспросил он. — Тоесть, тот Тристан?

В мозгах его с щелканьем портрет Черного накладывался на общеизвестный образ, растиражированный болтунами: юный великан — и маленький мальчишка. Прилично одетый странствующий рыцарь — и оборванец-крестьянин. На гладком розовом лице толстяка отразилась досада и легкий страх — эх, надо же было так нарваться! Впрочем, он не рассчитывал на расправу.

— Господин Тристан! — с деланным восторгом выкрикнул он. Словно волна от нас откатилась — я увидел цепочку из сотен голов, которые оборачивались по направлению от нас к ложе Императора, и слышал сотни голосов, шелестящих, как листья, одно лишь слово: «Тристан». — О я, глупец! Конечно! Кто же еще не боится сиятельного…

«…Кроме этого недоумка Тристана, который все равно покойник», — этого, разумеется, толстяк не сказал, но, судя по интонации его голоса подумал, деланный восторг в самой высшей точке своего выражения вдруг сорвался и скис, словно толстяк понял, что и сидеть-то с ним рядом опасно (сиятельный увидит!).

Черный раздраженно пожал плечами; он долго сердился на такие вот обиды — другими словами, он быстро покупался на уловки тех, кто таким образом пытался разговорить его.

Тем временем волна голосов разрасталась, крепла, нарастала, как звук приближающегося шторма.

— Тристан!

Это воскликнул человек где-то далеко, почти у самой Императорской ложи, и волна пошла обратно — теперь из тысяч поворачивающихся в нашу сторону голов и криков. Дерущиеся на арене на миг, по-моему, остались без внимания — а кому интересен какой-то поединок, когда настоящие события развернутся, наверное, попозже?! Запахло скандалом, а иначе и быть не могло — если этот нахал, Тристан, в прошлом году оскорбивший сиятельного, тут, и не таится, значит, что-то будет.

Император поднял голову и глянул в нашу сторону поверх толпы — Черный, засранец, привстал и слегка поклонился ему. Каков нахал! По трибунам снова прокатилась волна шепота, разрастающегося в захлебывающийся от восторга и предвкушения скандала рев. Что о себе возомнил этот Тристан?! Разве так кланяются Дракону? Где почтение и благоговение?! И как он вообще посмел подняться и обратить на себя внимание?!

Пока любители сплетен взахлеб перемывали косточки Черному, поединок кончился. Выиграл, кстати, Лар — я отметил это краем глаза, как и то, что принц был бесконечно смущен и растерян, потому что на трибунах стоял гвалт, шум, и никто на него не обращал внимания. Я ощущал себя так, словно сижу в кипящем котле; от косых взглядов на мне чуть ли не дымилась одежда.

— Черный, ты что творишь, — зашипел я, оглядываясь. Где-то за спиной послышалось совершенно отчетливо: «Прямо в сердце!», и я понял, что и о моих подвигах Император как минимум наслышан. Как максимум — мне уже подписан смертный приговор. — Зачем ты высовываешься?! Давай сбежим, пока не поздно!

— Смешной! — зашипел мне в ответ Черный. — Уже давно поздно! Ты забыл, зачем я здесь?

— Черный!

— Не бойся; похоже, победит принц Лар, и я буду драться с ним. Это не опасно — не так опасно, как с Зедом. Все хорошо!

— Дракон уже все знает о наших с тобой похождениях! Видишь, вон стоит какой-то языкастый, лопочет… думаешь, он ему сказку на ночь рассказывает?! Нифига! Он рассказывает про то, как я пришил охранника Зеда!

— И правильно сделал, — хладнокровно отрезал Черный. — Никому не позволено грабить, тем более — охране принца. Это порочит власть Дракона.

Недаром я чуял беду! Когда победитель и побежденный ушли с арены, и не на кого стало смотреть, когда торопливые слуги начали готовить арену к следующему поединку, а публика взахлеб обсуждала присутствие Тристана на боях, вышел Зед.

Он, против обыкновения, был абсолютно спокоен. Я увидел его потому, что ожидал его появления — трибуны чуть ли не скандировали «Тристан, Тристан!», и Зед не мог не услышать этих криков. У меня вспотели ладони, и сердце трепыхалось как овечий хвост, когда я увидел проступающую из темноты золоченую грудь сиятельного, а затем его горящие глаза.

Он просто стоял и смотрел на трибуны, выискивая знакомое и ненавистное ему лицо. Лар, проходя мимо него, нечаянно задел его плечом, но Зед словно не заметил этого. Он понимал, не мог не понять — он проиграет принцу Лару, проиграет, и этот недоносок, этот Тристан, вызовется сразиться с победителем. Лар, этот благородный недоумок, не сможет отказать народному герою — вон как вопят восторженные почитатели: «Тристан!». Еще и скажет, что для него это — огромная честь… Тристан выйдет… и тогда — не зависимо оттого, кто из них двоих победит, — Тристана заметит Дракон. Он уже его заметил — это для него трибуны выкрикивают имя Тристана. А если Тристан покажет себя, а ему, как ни горько это признавать, есть что показать, государь приблизит его к себе. Да это, в общем-то, и не важно. Государь уже решил это, и ему нужен лишь предлог для того, чтобы приблизить к себе неизвестного никому человека.

И тогда Тристан, тот, кто встал у него, сиятельного и могучего Зеда на пути, тот, который осмелился отнять у него, у Зеда, его кусок, который оскорбил его, это ярмарочное дешевое дерьмо, станет ему ровней… Или — нет! — он станет выше него, потому что сам Зед давно в опале. Ловок, сопляк… и смел — вот на чем он выезжает. Никто, кроме него, не осмелился бы выступить открыто против принца Зеда, и это немаловажный плюс в его пользу.

Мы явно недооценивали сиятельного Зеда, думая, что он лишь кулаками размахивать умеет. Нет — он умел соображать, и довольно быстро. Все эти мысли, что я здесь высказал, пронеслись у него в мозгу за считанные мгновения, пока он искал в толпе лицо Черного. И даже более того — увидев, наконец, нас обоих, и лишний раз убедившись, что это именно мы, и что мы не ушли, он развернулся и быстро ушел в тень, пока его не заметил кто-то из свиты Дракона.

Это действительно Тристан. И если выиграет Лар, то все будет так, как и предполагается.

Значит, Лар не должен выиграть, чтобы Тристан вышел не против Лара, а против Зеда.

Тогда некого будет Дракону приближать к себе…

Вся эта страшная сказка пронеслась в моей голове и выглядела она так правдоподобно, словно я умел читать чужие мысли. Казалось бы, что произошло? Да ничего; ну, вышел человек на миг, оглядел вопящую в восторге публику, и снова скрылся, его и не заметил никто, кроме меня. Но я умирал от страха — от страха за Черного.

— Черный, остановись! — зашептал я, дергая его за рукав. — Зед! Ты его видел? Он только что выходил посмотреть на тебя!

— Да ну?

— Он что-то замыслил, вот увидишь! Он что-то придумал, он не даст тебе драться с Ларом! Он сделает так, что тебе придется драться с ним самим!

Черный посмотрел на меня холодным злым взглядом:

— Это было бы еще лучше, — произнес он смешным напыщенным тоном, стараясь казаться крутым. — Мне будет приятно разделать его под орех!

— Какой орех?!

— Грецкий.

— Ты с ума сошел! Он убить тебя хочет!

Черный упрямо молчал; я, сходя с ума от страха, вновь уставился на арену — там разворачивалось последнее представление, и режиссером был сиятельный Зед.

Их осталось трое — Лар, как я уже говорил, выиграл у своего оппонента, и теперь готовился драться Зед. Против него стоял некто Воканна, этакий бодрящийся идиотик. Мне он не понравился еще в отборочных турах — хоть и силен он был, и брав, но было в нем что-то отталкивающее. Какой-то он был… трудно объяснить. Неприязнь эта была у меня скорее на подсознательном уровне. Мне казалось, что он глупый, что его шутки — детские, и он хохочет над ними сам больше всех. Его вечно улыбающаяся физиономия с яркими губами наводила меня на мысль о том, что он лопает жирные беляши и целует девушек, не утирая губ. Бе-е! Не знаю, почему я был так против него был настроен, ведь наши комментаторы в один голос пели ему дифирамбы и всячески его расхваливали — больше, чем моего фаворита-Наадира! — как покорителя диких племен и победителя кровожадных варваров. Интересно, он свою роскошную шевелюру и в походе начесывает и окропляет эфирными маслами? Ишь, как воняет…

Он вышел покрасоваться в своем шикарном синем шелковом халате, высоко подняв голову с пышной прической. Его красный рот улыбался до ушей, принц похохатывал, чувствуя себя не в своей тарелке.

Зед, такой же молчаливый — очень, очень тревожный знак! — и собранный, не похожий на себя (а впрочем, это и был он настоящий, если отбросить всю праздничную мишуру), целеустремленный, как бульдог, вышел против него. Он смотрел на Воканну очень спокойно и без злости. На его лице вообще не было никаких эмоций. Он не мог ненавидеть его; для Зеда это был не человек — это было средство, важное средство для достижения его цели… А свою ненависть он оставил для другого.

— Он что-то… — договорить я не успел — Зед обрушился на Воканну так внезапно, что ахнул и подскочил на ноги весь стадион, а Воканна наконец-то перестал противно похохатывать, и его масляный похотливый рот стянулся в кучку, стал похож на кротовую нору.

Это была жуткая рубка; еще более жуткая, чем с Равеном — главным образом оттого, что Воканна был сильнее и дольше мог сопротивляться. А еще — Зед порадовал зрителей множеством острых моментов. Другими словами — он готовил ритуальное убийство. Посвящение.

Это я понял, когда Черный подскочил и закричал что-то страшным голосом, вытянув руку вперед. Воканна уже не веселился; исчезло с его лица и недовольное выражение обиженного мальчика — оно сменилось жутким страхом, губы его побелели и тряслись, и руки тоже, что затрудняло его действия.

А Зед (я об этом читал, но никогда не видел воочию) очень спокойно обрабатывал свою жертву.

В книге это описывалось, как очень старинный ритуал. Давно, на заре времен, когда Мирные Королевства были отнюдь не мирными, принцы приносили своим сюзеренам в жертву своих врагов — посвящали. Делалось это особым образом: в бою, решив убить врага в честь Дракона, его принц вначале распарывал сопернику одежду, не раня его самого, в строго определенных местах (накрест на сердце, на плечах, отрубая рукава, на поясе, оголяя живот, и под конец жертве отрубалась голова). Смысл такого поведения был прост — принц словно говорил: я мог бы отрубить человеку руки и лишить его возможности добывать себе пищу, я мог бы распороть ему живот, и он бесславно умер бы в муках, я мог бы убить его моментально, вырвав ему сердце. Но я убиваю его ради моего повелителя и подарю ему голову моего врага.

Это было наивысшим признанием и самым дорогим подарком, какой только человек мог преподнести Дракону тогда, в древности. И Дракон не мог не взять его.

И теперь — тоже… древних ритуалов никто не отменял…

Воканна понял, что обречен, как только Зед ему наметил сердце. Обычно на турнирах не целятся в грудь вообще, чтобы ненароком не проткнуть это самое сердце.

И он завыл — совершенно позорно, как блеют жертвенные агнцы. Он выл и отбивался, не стараясь, впрочем, победить — он странно надеялся, что Зед вдруг остановится или передумает, подчиняясь его капризу. Но Зед не останавливался — и Дракон, стиснув когтистые лапы на подлокотниках своего ложа, не мог остановить бой, потому что он шел во славу его, и ради него, и он не имел права отказываться от такого подарка…

— Скотина! — проорал Черный, багровый от злости, с досадой ударяя кулаком по спинке впереди стоящей скамьи. Кажется, он догадался о замысле Зеда, догадался вперед, чем я — в моей шумящей голове только-только складывалась воедино картина происходящего, и ритуальное убийство с трудом, но вписывалось в реальность. — Это нечестно, ты, скотина!

Красный клубок выкатился на арену — для меня, у которого мир в глазах шевелился медленно-медленно, он показался шаровой молнией, — и с ярмарочным мечом Зеда скрестилось лезвие меча, принадлежащее Лару. Это произошло в последний момент — Зед уже размахнулся, чтоб отрубить ноющему Воканне голову, когда клинок Лара откуда-то снизу, вырастая вверх у изумленного и перепуганного насмерть лица Воканны, как металлическая травинка, протиснулся практически в волосе между его шеей и мечом Зеда. Ах, все-таки он великий мастер, этот Лар! Он не только не поранил своим обоюдоострым кликом Воканну, но еще и сдержал удар Зеда, не дрогнул, и Зед, всей своей тушей навалившись на Лара, не смог закончить начатый удар его оружием. Воканна мешком свалился под ноги двоим, оспаривающим его жизнь. Лар, разогнувшись, как мощная пружина, всем своим телом оттолкнул Зеда и встал в изысканную боевую стойку, готовый принять бой. Теперь он имел право забрать врага Зеда во славу своего Дракона…

Зрители, весь этот бой наблюдающие стоя, как один шлепнулись на зад, и напряжение спало, с выдохом могучего «ах!». Даже Дракон как-то обмяк, словно из него выдернули некий удерживающий его тело стержень, и зажмурил глаза. Еще бы! Предотвращен международный конфликт! И опять Зеда корить не за что — он не сделал ничего неуважительного или предосудительного. Конечно, это традиция древняя и варварская, так уже давно никто не делал и не выказывал таким образом почтения к своему государю, но эту традицию никто не отменял…

Черный, сгорбившись, повесив голову, стоял, опершись руками о спинку скамьи, и в его позе было столько досады и злости одновременно, что хватило бы и на целый полк солдат.

Воканна на арене совершенно позорно ревел навзрыд — думаю, я орал бы не тише его, а то и погромче, и не факт, что я бы не навалил в штаны, — а Лар, сдержавший последний удар, напряженный, как струна, яростно сверлил взглядом победно ухмыляющегося Зеда.

— Я отнимаю у тебя твоего врага, — процедил он, пожирая взглядом Зеда и тоже едва не рыдая — но уже от досады. Я видел, как блестят его глаза, и трепещут ноздри, наверняка от щекочущих их слез. Думаю, он понял, что Зед блефовал — или не блефовал. В любом случае Зед ничего не терял, вот в чем смысл.

В голове моей сверкнула мысль, что Зед все-таки тоже мастер не промах — он нарочно продлил бой ровно настолько, чтобы ушедший отдыхать Лар успел выскочить на арену и помешать ему. Почему Лар? Ответ прост: кто еще осмелится сунуться под руку страшному Зеду, готовому убить? Ритуальное оспаривание добычи… Все-таки, Зед был далеко не дурак, и, возможно, даже не трус, и своего противника по-своему уважал.

— Забирай, — хрипло и весело ответил Зед. — Считай, ты победил. Посвяти свою победу своему Дракону.

Вслед за этим прогудел гонг, и Лар опустил оружие. Медленно-медленно, словно не хотел делать этого так скоро. Затем оглянулся на Воканну — все-таки, омерзительный он тип! Равена тоже чуть не прибил все тот же Зед, а он так не голосил! — и поспешно ушел с арены. Настала тишина — такая, что слышно было не только, как весело, неуместно весело плещутся на ветру флаги над ареной, — но и как шумно дышит ликующий Зед. Интересно, чему он так радуется? Он же не убил…

— Дисквалификации Лара он радуется, — пояснение Черного ввинтилось в мое ухо как из небытия. — По правилам — по старым правилам, которые никто не отменял! — когда двое дерутся, третий не имеет права вмешиваться. Зед именно это задумал, когда меня увидел. Ты был прав… Но он заплатит за это!

Зед вскинул победно руки и страшно закричал. Ему все равно было, что Дракон его ненавидит — а тот ненавидел, ненавидел злобное упрямство и презрение ко всем, ненавидел неуемную кровожадность Зеда, — ему все равно было, что его не приветствуют радостно трибуны, как приветствовали бы честного победителя (какая-то жалкая горстка почитателей, правда, голосила: «Зед! Зед!», но это были жиденький крики, скорее жалкие, чем славящие). Он добился своего; он хотел выиграть — и он выиграл, даже испортив всем праздник, даже вызвав к себе такую ненависть, даже…

Он просто добился своей цели.

— Поединка с победителем! — пронзительно выкрикнул Черный, взвившись в воздух. — Требую поединка!

Мгновенно зрительская толпа оживилась, словно кто-то могучий снова, уже который раз за этот день вдохнул в неё жизнь.

Зед — на него как раз одевали пояс, судья торопился, словно боялся победителя, и церемония награждения была скомкана и некрасива, — обернулся к вопящему Черному и засмеялся. Черный (он рванул со своего места и почти выбежал на арену) животом лежал на скрещенных копьях охранников, стоящих по периметру арены, и от вопля его лицо побагровело.

— Поединка! — голосил он ломающимся юношеским голосом. — Ты помнишь меня, сиятельный Зед?! Поединка с победителем! Или ты боишься мне проиграть свой красивый пояс?!

Я не заметил, как оказался на ногах. В ушах моих стоял звон; это Черный мог сомневаться, согласится ли Зед с ним драться и по этому поводу волноваться — я видел, что Зед не откажется. Как мог он отказаться? Он едва не убил человека ради этого. Он ждал этого не меньше самого Черного и ломался лишь для того, чтобы подергать ему нервы. Может, его самолюбие тешило то, что Тристан его просит.

— Я — боюсь? — захохотал Зед, разворачиваясь к Черному (судья, укрепивший на его могучей талии пояс победителя, испуганно прыснул вон, как куренок). — Это кто говорит?

— Говорю я, — проорал Черный, — Тристан! И я при всех вызываю тебя на бой!

Трибуны вновь разразились горячими спорами, криками… и Дракон вновь внимательно смотрел на смелого идиота — а как еще назвать того, кто осмеливается бросать вызов Зеду после всего того, что он сегодня сделал?

— Я принимаю твой вызов, — важно ответил Зед, и все вокруг меня вновь взорвалось криком.

Я закрыл глаза.

Вновь ударил гонг, теперь призывая людей к порядку — то был знак того, что будет говорить Дракон. Трибуны затихали медленно, неохотно, страсти никак не желали улечься.

Дракон дождался полной тишины — в его молчании было столько спокойствия и величия, что, казалось, он мог бы перемолчать и переждать Вечность, и она вынуждена была бы уступить ему, покоряясь его невозмутимости.

— Сегодня был трудный день, — произнес он, внимательно рассматривая Черного. Стража отпустила его, и он теперь стоял на арене рядом с Зедом, растрепанный, лохматый, распаленный (а Зед, думаю, был неприятно удивлен — Черный стал почти с него ростом). — Думаю, оба вы устали. А потому поединок между вами я решил отложить до завтра. У вас у обоих будет время подумать, — Дракон многозначительно глянул на обоих по очереди, — и, возможно, отказаться.

Черный упрямо набычился — нет, он не откажется. Зед омерзительно ухмыльнулся — и он не откажется. И Дракон это понял; но смолчал.

— Ночь перед боем ты, Тристан, проведешь у меня в покоях, — продолжил Дракон. — Так будет лучше для вас обоих. Ты, Зед, будешь у себя — моя личная стажа проследит, чтобы вы не встретились раньше назначенного срока.

Зед недобро усмехнулся; он подумал — я не сомневался, что именно эта мысль проскользнула в его голове, — что Дракон жалеет юного Тристана и хочет, чтоб он одумался за ночь. Остынут страсти, утихнет разгоряченная кровь…

Знал я и то, о чем думает Дракон, молча наблюдая за богатой палитрой чувств, отразившейся на лице Черного. Он думал, что если юный Тристан не остынет до утра, то это будет означать, что он шел к этому долго, упорно, и хладнокровно. Это будет означать, что Тристан, сильный, умелый, смелый, так же умеет идти к намеченной цели, как и принц Зед — но только не по головам и не по трупам, а это дорогого стоит.

И я знал так же, что Черный не откажется от своего, ни за что не откажется от своего плана. Даже если ему принц Зед прямо сейчас отрубит башку!

— Я с ним! — заорал я, продираясь сквозь толпу. Где-то бабочкой вспорхнуло: «Прямо в сердце!», но мне было плевать. Дракон уже сто раз об этом слышал; и если я до сих пор жив, то и далее мне ничего не угрожает… теоретически.

Черный повернулся ко мне. Дракон вопросительно смотрел на мои попытки вырваться из толпы, которая превратилась просто в болото, не желающее меня выпускать из своих объятий.

— Это мой друг, — отчетливо произнес Черный. — Он со мной!

Помню, как разомкнулись передо мной копья, и я вывалился на арену, запыхавшись. Зед сверлил меня недобрым взглядом, видно, тот человек, которого я так храбро уложил, был ему дорог.

— Его поведение порочило власть Дракона, — ляпнул я, совершенно не отдавая себе отчета о том, что меня слышат многие. У Зеда усы задергались. Дракон усмехнулся.

— Отведите претендента и его друга в мои покои, — велел он. — И если хоть один волосок упадет с их голов…

В покоях, отведенных нам Драконом, было очень тепло — камин тут был не как на постоялом дворе, крохотный и дымный, а огромный, и тепло надолго задерживалось в его темной каменной пасти. Убранство было не самым богатым, скорее, аскетичным, но тут было все, что нужно, включая рукомойник из чистого серебра, начищенный до блеска, а под тонкими циновками, расстеленными на полу, были толстым слоем насыпаны высушенные пахучие травы. Постели с крахмальными простынями пахли свежестью, как бывает, когда белье после стирки вывешивают сушиться на улице, и в ней не было, против обыкновения, ни единой блохи.

Нам прислуживал молоденький паж в нарядном бархатном алом костюмчике, в берете с пышным пером, и в коротких, пышных, как молодые тыковки, штанишках, из которых торчали длиннющие тощие ноги. Он ловко накрыл стол аж тремя скатертями — льняными, и потом еще парчовою, как для знатных господ, — и пока мы ели королевское жаркое, стоял наготове с полотенцем через плечо на брата, чтобы в любой из моментов мы могли вытереть руки, и еще одним протирал важно наши чаши, прежде чем налить туда вина.

Черный, кстати сказать, от вина отказался, но слопал, как обычно, так много, что у юного пажа на лоб полезли глаза, но он тактично смолчал — хотя на его подвижной физиономии было написано: «Ну, парень, ты и пожрать! Складывается такое ощущение, что ты напросился на бой исключительно ради того, чтобы налопаться нахаляву. После такого ужина и умереть не жалко!»

Я пил вино, но оно мне не помогало. Фигня, что алкашам оно помогает забыть проблемы! Значит, такие это пустяковые и ничтожные проблемы, что их можно залить водой, крашенной скисшим виноградным соком…

— А вы смелый, господин Тристан, — уважительно начал паж, прибирая после нас стол. Физиономия его так и оставалась безмятежной и бесхитростной, и в голосе не было раболепия, присущего умным и осторожным людям. — Надо же, сразиться с принцем Зедом! Этого сам, по своей воле, никто не хочет. Просто все знают, чем это может кончиться. Наверняка вы видели сегодня…

— Что мы видели? — лениво спросил Черный, завалившись на кровать поверх шкуры какого-то животного типа медведя. Ловкий паж сию минуту оказался рядом и с почтением содрал с него сапоги — растоптанные боты из воловьей шкуры.

— Ну, как же, — оживленно продолжал болтать неутомимый паж, отправляя сапоги Черного в угол с таким почтением, будто это были шелковые туфли, вышитые драгоценными каменьями, — а почтение к Дракону? Он чуть не зарубил этого Воканну! Как тот верещал! Так ему и надо! Никогда мне не нравился… Какой-то он…

Я мысленно согласился с пажом.

— Он не убил бы, — так же лениво ответил Черный, закидывая руки за голову и блаженно потягиваясь. — Он блефовал нарочно, чтобы заставить принца Лара вступиться.

— Это да, — с готовностью согласно закивал головой паж. — Но за вас-то Лар не сумеет заступиться! Его просто завтра не пустят близко к арене. Или у вас есть какой-то план?

Лицо мальчишки просто лучилось от любопытства, и я моментально представил себе, как он — хитростью ли, подкупом ли, но выспорил это право у прочих слуг — прислуживать вечером Тристану-смертнику, чтобы самому, первому, разузнать, на что он надеется, и потом рассказать всем…

Черный блаженно закрыл глаза.

— Да какой план, — неохотно произнес он. — Башку ему оттяпаю, и все.

Физиономия мальчишки помрачнела, на ней проскользнула тень досады — Тристан не стал выдавать своей тайны, рассказывать о своем плане, значит, и разболтать на кухне в свете печи за стаканчиком доброго винца, не о чем будет. Но паж тут же утешился — по-моему, он просто решил наврать с три короба. Все равно Тристан завтра будет покойником, и спросить не с кого будет, решил он.

— Только попробуй пискнуть, — рыкнул я, заметив на его лице мечтательный полет фантазии, — только попробуй наврать, я тебя так отделаю..!

Паж, вздрогнув, треснул об пол целую кипу тарелок и с удивлением воззрился на меня.

— Так это правда, господин! — прошептал он. — Ты и в самом деле..!

— Оставь меня со своими фантазиями! — нервно крикнул я. — И попробуй только наврать — я не шучу! — и я пришибу тебя!

— Да оставь его, — лениво произнес Черный. — Пусть врет.

Паж колобком выкатился из нашей комнаты, и уже за закрытыми дверями что-то уронил, загремела кастрюля и посыпались серебристым дождем ложки.

Беспокойство не отпускало меня; я находился словно в бреду, словно сомнамбула слонялся по комнате. Положив ладони на остывающие камни камина, я закрыл глаза. Мне казалось, мысль моя пронизывала насквозь замок, и я слышал, слышал неугомонного Зеда, празднующего победу. Я видел его, огромного, разъяренного и возбужденного одновременно, словно дикого зверя, почуявшего вкус крови. Он расшвырял своих пьяных вассалов, которые славили его и говорили о его силе, он крушил их угодливые, притворно ухмыляющиеся рожи, он ненавидел их и не находил себе места. Ему что-то было нужно, но не эти притворные льстивые похвальбы, его что-то беспокоило, но он не знал, что. Дракон был, бесспорно, прав — будь у Зеда шанс, хоть полшанса достать Черного, и он накинулся бы на него и убил. Ему не нужна была слава, ему даже месть была не нужна — он жаждал утоления своей ненависти. И каждый раз, ударив, он ощущал боль оттого, что удар этот предназначался не тому, кто его получил, и оттого, что невозможно достать того, кого так хочется превратить в бесформенное мясо!

И это разрывало душу Зеда, рвало его в клочья, и он страдал, и кричал в муке — о, этим рыком он мог бы устрашить целое войско! Сколько в нем было страсти, ненависти и жажды убийства! И я, стоя с закрытыми глазами, видел словно наяву его перекошенную красную рожу, его искаженный слюнявый рот со стиснутыми гнилыми зубами, а его горячее дыхание словно опаляло мне шею, будто он стоял у меня за спиной.

— Мне кажется, я его слышу, — прошептал я. — Я слышу звон мечей и кубков… Он пьет, он много пьет, и его вассалы славят его. Я слышу его тяжкие удары — да, не многие могут их выдержать. Мне страшно… Он убьет тебя, он хочет тебя убить!

— Да у тебя жар! Приляг, отдохни…Ты чересчур переживаешь за меня. Почему ты в меня не веришь?

— Я верю в тебя. Ты силен и смел, может, даже сильнее Зеда, но он хитер и бесчестен. Я не успокоюсь, пока ты не наденешь пояс — ты знаешь, о чем я говорю. И не перебивай меня. Это, может, и бесчестно, но так ты останешься жив и невредим.

Черный недовольно поморщился; я говорил о поясе с силовым полем, которое окутывало владельца непробиваемым невидимым коконом. Даже если бы Зед со всей силы ударил мечом по телу Черного, защищенному таким коконом, он не причинил бы ему не малейшего вреда.

— Хорошо, — покладисто ответил Черный, — я надену его. Чтобы ты не беспокоился так за меня.

— Надень сейчас же! — я содрал тонкий металлический поясок с себя. Он был сложен из тонких маленьких пластинок, и на вид ничем не отличался от местных поясков, подпоясывающих небогатых простых людишек. Черный недовольно поморщился, но без слов взял его из моих рук и надел. Застегнул пряжку и щелкнул замочком, он активизировал его.

— Теперь тебе будет спокойнее? — спросил он. — Ну же, смелее!

Я кивнул; теперь мне было много спокойнее, и крики Зеда, которые, как мне казалось, сочились из всех щелей меж камнями, уже не пугали меня.

— Пусть теперь порадуется, — пробормотал я. — Теперь ему не убить тебя!

— Ляжешь спать? — спросил меня Черный. — Завтра великий день!

— Для тебя, — ответил я. — Это тебе нужно как следует выспаться. А я еще не лягу; не смогу уснуть. Ты спи. Я постою на страже — сдается мне, что этот паж, которого к нам приставили, уже сидит на кухне и врет всякую чушь о тебе, и вся наша охрана сбежалась его послушать. Я посторожу. Спи.

Черный вернулся на свое ложе и через некоторое время я услышал его спокойное ровное дыхание. Он спал; а я все еще слышал этот разгул. Моя душа словно отделилась от тела, я чувствовал себя одновременно и в нашей комнате, и в другой части замка, видел одновременно и темные балки на нашем потолке, и красивые витражи в зале, где принц готовился к поединку. Мое воспаленное воображение рисовало мне одну картину за другой, и мороз пробегал по коже. Я пытался остановить эти мысли, и не мог от них избавиться, я словно сошел с ума и бредил…

Казалось, праздник вошел в свою кульминацию. Зед, окончательно распаленный, опьяневший до безумия, хохотал, расшвыривая мебель. Он рычал, рыком своим понукая и распаляя свою ярость — ту, которой он рассчитывал устрашить Черного. Наверное, я и в правду сошел с ума — или же я обдышался здешними благовониями, и у меня разыгралось воображение. Но, так или иначе, а стоило мне закрыть глаза, как я словно переносился в полутемный бойцовский зал, богато украшенный, с красивыми витражами и уставленный дорогой мебелью, с шелковой обивкой на стенах, но гнетущий своей темнотой (правда, кое-где тонкий шелк был оборван чьей-то неосторожной рукой, а где-то испачкан сальными пятнами), по стенам которого плясали рваные грязные тени. И он обретал плоть и запах, и я чуял горящий жир в факелах, и запах раскаленного железа, и вонь потных тел — видел даже сальный блеск в мокрых волосах, торчащих ежиком на недавно обритой голове… Зед брил голову, надо же.

— Я убью этого мальчишку! — орал он, и голос его разносился по замку, пропитывая каждый камень своим звуком и ненавистью. — Убью! И знаете за что? За то, что рождаются такие! За то, что он родился таким! Легко быть таким, как он, когда мир — а когда война? Сумеет ли он остаться таким же чистым, когда надо воевать и убивать?! И почему я должен уйти, когда не нужен?! Почему я вдруг стал не нужен?!

«Оттого, что ты готов убивать просто так, — ответил я. — Ты отнимаешь то, что тебе нравится у кого угодно, думая, что твои старые заслуги позволяют тебе это делать. Ты сам превратился в того врага, от которого когда-то защищал людей… Да нет. Думаю, ты всегда им и был — ты просто стоял не на той, а на этой стороне. И сражался не за людей, а за право потом отнимать у них то, что не отняли варвары. Дело не в мальчишке — дело в тебе».

Зед на миг смолк, раскрыв рот. Он словно услышал меня, словно моя мысль проникла в его голову. Но это, разумеется, просто мне показалось. Миг — и мутная пелена спала с его глаз, и они снова загорелись, словно уголья, и зубы заскрежетали еще сильнее, едва ли не крошась.

— Это мое государство, — произнес он, обводя тяжким взглядом людей, которые тоже были так пьяны, что не соображали, что он им говорит, и его слова тонули в бессмысленных выкриках и скотском хохоте. — Я долго шел к тому, чтобы жить не в походной палатке, а в замке! И я сотни раз рисковал своей шкурой ради того, чтобы потом жрать то, что мне нравится, и пить столько, сколько хочется! Чтобы вообще пить, и не думать, что кто-то навалится на меня, и что нужно будет драться! Мне до смерти надоело драться — отчего служба у Дракона не может быть поспокойнее?! Я заслужил, заслужил право на эту жизнь… И я не позволю никому отнимать у меня это право — жить так, как я того заслуживаю. Слышите, вы?! Скоты!

Я клянусь вам страшной клятвой, клянусь моими убийствами, что завтра зарежу этого мальчишку! Я выпущу его кишки на землю и заставлю его их сожрать, а потом посмотрю, что посмеет мне сказать Дракон — кого он хотел к себе приблизить, а?! — мне почудилось, что Зед вскочил на стол и теперь идет по нему, тяжко ступая, вглядываясь в лица собутыльников. Под сапогами его трещали черепки, одежда его и руки были перепачканы в вине и еде. — Ничтожество! И отчего он так неблагодарен ко мне, отчего он забыл, как я был нужен ему тогда!!!

Я закрыл лицо руками и отстранился от страшного видения; оно медленно, но начало таять, уходить вдаль, и я уже не так отчетливо слышал, как принц Зед в ярости соскочил со стола и накинулся на людей, которые только что сидели с ним за одним столом. Это была яростная грызня, на пол падала посуда с остатками пищи, и ноги затаптывали её, превращая в грязь, летели брызги, и руки падающих снова и снова цеплялись за стены, все больше марая и разрывая обивку, и этот мрачный зал все больше походил на логово зверя, и Зед, уходя все дальше и дальше, растворялся где-то, и его ярость, все больше истощаясь, выходила, покидала его, и он затихал, затихал, исчерпав и растратив свои силы.

— Ты проиграешь, — шептал я. — О, ты проиграешь! Ты уже проиграл, сиятельный Зед… Я вижу это…

Очнулся я от толчка в плечо — Черный, склонившись надо мной, тряс меня.

— Ты уснул прямо на полу, — сообщил он мне, — и всю ночь стонал и вскрикивал. Я не стал тебя будить, боялся, больше не сможешь заснуть, прямо тут и накрыл одеялами.

Он был уже одет, и его рука сжимала рукоять меча — меча, который сегодня решит все! Солнце щедро поливало его бок, вычерчивая яркие белые блестящие полосы на сером бархате… Серый бархат! Он ничего не говорил, что раздобыл такой приличный костюм для боя! Впрочем, это было не важно.

Над ареной сияло ослепительное синее небо, на фоне которого плескались не менее яркие флаги. Я, вынырнув из тени на освещенное место, зажмурился — солнце нестерпимо резануло мои опухшие глаза. Я огляделся — народу собралось ничуть не меньше, чем вчера на соревнования, а то и больше. Нас с Черным провожали синие стражи, личная охрана Дракона. Мы выходили тем же путем, что вчера выходили принцы, и я был оглушен криками, приветственными криками в честь Тристана. Отсюда, с самого низа, арена казалась огромной чашей, доверху наполненной разноцветными шевелящимися ягодами, и звуки труб здесь казались какими-то далеким.

— Вам сюда, господин, — страж в синем поклонился и указал мне на маленькую дверь в стене. — Пройдите в ложу. Господин Тристан дальше будет один, и готовиться к поединку тоже будет один — таковы правила и воля Дракона.

Черный обернулся ко мне; его лицо было спокойно, но я-то видел, как его потряхивает от волнения.

— Ну, — произнес он, и его голос выдал это волнение еще сильнее, — пожелай мне удачи.

— Да фигня, — беспечно ответил я. — Ему тебя не одолеть!

Он ухмыльнулся, блеснув зубами.

— Так бы и давно, — проворчал он. — А то — «он тебя убьет, он тебя хочет убить!». Да мало ли, чего он хочет?!

Я кивнул и шагнул за угодливо распахнутую передо мной шторку.

Шагнул — и онемел, потому что попал в ложу Императора.

Дракон, видно, тоже только что пришел, притом пришел намного раньше назначенного времени. Видно, и ему не терпелось увидеть бой. Портьеры, отделяющие нас от арены, были опущены, и у меня закружилась голова от резкого запаха розового масла, от которого жесткая чешуя Дракона масляно сверкала.

Дракон смотрел прямо на меня, и у меня дрогнули ноги. Так что мой поклон был не полон подобострастия, а просто весь был из него соткан — я просто плюхнулся на одно колено.

— Встань, дитя мое, — милостиво произнес Дракон, указывая когтем на подушку рядом со своим ложем. — Присядь рядом. Что, сегодня ночью не удалось выспаться?

Я торопливо соображал, из чего Дракон сделал такой вывод — из моего помятого вида, из-за моих покрасневших глаз, или из сплетен болтливого пажа.

— Да, — пробормотал я, опускаясь на предложенное мне место. — Кажется, я сегодня ночью бредил… то есть… извините…

Дракон усмехнулся. Мне показалось, что он принюхивается ко мне, и покраснел до корней волос.

— Ты не умеешь пить, — определил он. — И выпито вчера было мало, чтобы наутро чувствовать себя плохо. А у нас хорошее вино, смею тебя заверить, и от одной чаши никому еще плохо не было. Тем более — никто после него не мучался бессонницей. Так что же тогда?

Я облизнул пересохшие губы; рассказать Дракону о мучавших меня всю ночь видениях и снах? Да он сочтет меня если не сумасшедшим, то уж трусом, это точно.

— Я думал о сегодняшнем бое, государь, — произнес я. — Мне казалось, что мой друг опрометчиво попросил о такой милости, как внимание победителя.

— Казалось? — с нажимом переспросил Дракон. Я оживился:

— Ну, да. После вчерашних соревнований сиятельный Зед казался мне противником страшным и непобедимым…

— Так что же заставило тебя переменить свое мнение?

Я ухмыльнулся, думая о тонком поясе на талии Черного.

— У сиятельного Зеда не хватит сил, с позволения вашего величества, чтобы победить моего друга, — уклончиво ответил я. Дракон прищурился; мне казалось, что он подозревает, что мы устроили какое-то жульство, но что с того! Даже он с его огромными зубищами не сможет сожрать Черного, даже если его уличит в этом жульстве.

— Вот как? — задумчиво проговорил Дракон. — Ну-ну…

Тем временем затрубили трубы, и по воплям публики я заключил, что оба соперника вышли на арену. Не имея возможности увидеть Черного, я весь превратился в слух, изнывая. Дракон тоже переключился на происходящее на арене, оставив мою скромную персону без внимания, чуть наклонив голову.

Глашатай прокричал имя Зеда — это заняло много времени, потому как к имени прилагались многочисленные титулы и регалии, — и я услыхал, как весело зашумел флаг принца, взметнувшийся в небо — словно наяву я увидел, как знаменосец резко выкинул вверх опущенное до того момента к земле древко, и флаг щелкнул на ветру, как щелкают хвостами хорошие воздушные змеи.

— И наш смельчак, — продолжил глашатай, — наш Тристан!

Публика взвыла, и к моему удивлению я услышал второй щелчок.

— Что это? — удивленно произнес я. Дракон улыбнулся:

— Как что? Флаг; твой друг бросил вызов не кому-то, а принцу-победителю. Само это заслуживает уважения. А если он победит? Где он может увековечить свой подвиг? На своем флаге; сейчас это Хао — чистое полотнище. После боя вышивальщик нанесет на него рисунок, говорящий о том, что твой друг бросил вызов победителю — это черный ястреб, что он дрался на турнире с победителем — это борющиеся змеи, и, если он победит, летящего льва.

— Не слишком ли много животины на одном знамени?

Дракон расхохотался, содрогаясь всем своим телом.

— Какое чудесное невежество! Этими животными украшены турнирные флаги всех соревнующихся, и помимо них, там есть еще и цветы — лилии в честь первой крови, первоцветы в честь первой победы… Я всего не перечислю. Но хоть раз ты думал, глядя на флаги принцев, что они — всего лишь цветная картинка? Нет; все они выполнены искусно и с большим вкусом. Каждый из них как произведение искусства. По ним опытный герольд прочтет всю историю принца, от начала его карьеры до нынешнего дня. Принцы с одинаковыми именами никогда не будут спутаны друг с другом потому, что у них разные истории. Издали увидев знамя, свита принца может сказать ему, кто едет ему навстречу, и как нужно приветствовать приближающегося.

Я в сомнении покачал головой.

— Но то принцы, — произнес я. — А мой друг — простолюдин. Как возможно, что и он имеет право на флаг?

Дракон отвернулся; по его безмятежному виду я мог заключить, что он мне не верит.

— Чистокровный регеец по определению не может быть простолюдином, потому что регейцы по вашей же людской легенде произошли от царских черных волков и дали начало королевским династиям людей, — ответил он.

Тем временем слуги начали отодвигать занавес, отделяющий нашу ложу от арены, и публика воплем приветствовала Императора. Я вновь зажмурился, когда немилосердное солнце впилось мне в глаза пучками своих нестерпимо ярких лучей (по знаку Дракона слева от меня тут же встал паж с опахалом, коим и прикрыл меня от нещадного солнца), а когда открыл их, передо мной, как на ладони, встали оба поединщика.

Зед, как я и предполагал, явился на бой прямо со своей пирушки. На его одежде еще заметны были следы пролитого вина, золото парчи порядком потускнело от многочисленных вытираний об него жирных рук, и глаза принца, еще более мутные и красные, чем вчера, говорили о том, что я ночью был прав — Зед пил и буянил всю ночь, распаляя себя перед боем. Чтобы быть еще злее…

Его синий разрисованный флаг развевался над его головой, и Зед, глядя на новенькое чистое полотнище над головой Черного, усмехался.

Он торжествовал.

Тристан, юный и хрупкий, вызывал у него смех. И его чистенький, опрятный костюм, приобретенный, конечно, специально для этого случая и на последние деньги, и ясные беспокойные глаза, и его изысканная поза, и ритуальный уважительный поклон, обращенный противнику — все это веселило Зеда. Все это говорило Зеду о том, что Тристан очень серьезно отнесся к поединку. Тристан волновался; пусть он вырос — да, за ночь Зед забыл или привык к тому, что Тристан возмужал, — но он остался все тем же ничтожным мальчишкой. А ему, Зеду, волноваться было не о чем; не до конца еще отрезвев, Зед считал себя всесильным, великим и непобедимым настолько, что не счел нужным проявить уважения к противнику хотя бы ответным поклоном. Весь его вид — растрепанный и неопрятный, — говорил о том, что для него это событие неважно, и забудется уже через миг после окончания. Он словно вышел на минутку из пиршественного зала по пустяковому дельцу, словно отлучился в уборную, и на миг заскочил сюда, принять поздравления еще раз, лишний раз показать свою удаль и снова вернуться к пьянке.

Он был уверен в своей победе; за ночь перегорела его ярость, он столько раз мысленно убивал и унижал Тристана, что пресытился этим переживанием, и сейчас не желал этого так сильно. Так что воображаемая предстоящая победа была для него скорее последним штрихом.

И, разумеется, вознесясь в своих мечтах до небес, он настолько уверовал в свою непобедимость, что пришел на бой в поясе победителя, в том самом, что вчера стал его призом. И это было либо взвешенное смелое решение, либо очередное безумие — ведь если б Тристан победил, он имел бы право забрать у побежденного все, что ему вздумалось бы. И пояс тоже…

Все это вихрем промчалось в моей голове, лишь я глянул на них. Герольды со знаменами разошлись в разные стороны, все так же поднимая знамена вверх (флаг опускался только в том случае, если его владелец проигрывает), и противники остались друг напротив друга. Черный — повернувшись правым плечом к противнику, и Зед — стоя лицом к противнику, сунув руки за пояс.

— Да помогут вам ваши боги, — пробормотал Дракон, и, повинуясь его знаку, гулко прогудел гонг, оповещая о начале боя.

— Ну! — я, в едином порыве со всей ареной подскочил на ноги, когда Айяса, сверкнув на солнце, взметнулась навстречу Зеду, и тот, взревев как бык, обрушил свой огромный яркий меч на неё. Это был первый удар.

И Тристан его выдержал; он спружинил, гася силу удара, и когда ярмарочный меч замедлился, теряя свою силу, Тристан выпрямился, сам подобный пружине, и оттолкнул противника.

Арена ахнула и взорвалась аплодисментами; никто не ожидал, что Тристан сможет удержать Зеда, навалившегося всем своим весом на противника, и все — все, включая Дракона! — ожидали, что это удар будет едва ли не последним. А потому звуки последовавшей за тем атаки потонули во всеобщем гвалте, и я, переведя дух, шлепнулся на зад.

Зед, потерпевший неудачу, словно ожегшись, отпрянул. Привычно махая ярмарочным мечом, он повсюду встречал сопротивление, быстрая легкая Айяса поспевала всюду, и — более того, — Тристан наращивал темп. Мутные глаза Зеда начали светлеть; отбиваясь, он поспешно соображал, придумывал, как бы одолеть Тристана, и каждый раз, когда ему казалось, что он придумал, Тристан его опережал, и ярмарочный меч, с досадой лязгнув об Айясу, бывал откинут прочь. Попытавшись применить свой любимый, не очень честный прием — удар кулаком в лицо, — Зед попал в пустоту и едва не упал, пролетев по инерции вперед. Юный Тристан был слишком юрок и ловок, чтоб можно было его схватить и покалечить, как вчерашних противников.

— Давай, давай! — я ликовал; колотя кулаком об перильца, ограждающие ложу, я совершенно забыл о присутствии рядом со мной Дракона. Врешь, не возьмешь! Да, Зед был мощнее, его удары были страшной силы, он рубил не стесняясь, полагаясь в основном на силу, но Черный был ловчее и подвижнее, и крутился, как юла. На угрожающий рев Зеда он ответил совершенно диким кличем — как тогда, на базарном помосте, — и от этого крика публика словно с ума сошла, вторя ему. Стало жутко, словно я оказался в лесу, а неподалеку стая волков вышла на охоту. Да, бой был что надо.

Как такое могло произойти — я не понял и не разобрал, но вдруг тяжкий ярмарочный меч пролетел над плечом Черного, и один из рукавов его нового платья сполз вниз, прорезанный, и Черный, волчком откатившись от противника, быстро глянул на прореху в одежде. Зед победно ухмылялся, хотя по его вискам и струился пот — эта небольшая победа далась ему нелегко… Публика ахнула и мгновенно затихла. Стало тихо, оглушительно тихо, так тихо, что было слышно, как мухи жужжат, пролетая над головой.

— А! — заорал я, разрывая эту звенящую напряженную тишину, снова оказавшись на ногах. Кровь бросилась мне в лицо, и сердце готово было лопнуть в груди.

Он обманул меня! Он не включил пояс! Он надел его, чтобы меня успокоить, но не стал его активизировать! В благородство он играет, дурак хренов!

Дракон внимательно наблюдал за мной; мое смятение от него не укрылось — да что там, на моей физиономии было написано огромными буквами, что я не ожидал, что Зед сможет повредить Черному одежду.

— Что? Твой друг не стал применять свою — или, точнее, твою, — хитрость? — спокойно спросил он. Отпираться было бессмысленно; от отчаянья я готов был выть, и мне все равно, кому — но я хотел пожаловаться.

— Я уговаривал его надеть защиту, — в отчаянье произнес я, заламывая руки. — И он надел её! Точнее, сделал вид, что надел! Мне ночью было плохо, я так боялся за него, и он меня обманул, чтобы я успокоился…

— Твой друг благороден и смел, — заметил Дракон.

Тем временем Черный рывком сдернул рукав с плеча, чтобы все увидели — крови нет, а значит, бой должен быть продолжен.

— Лучше бы тебе признать себя побежденным, — мрачно ухмыльнулся Зед. От усталости он пошатывался, дыхание его было тяжким и хриплым, таким громким, что его, наверное, было слышно даже на самых далеких рядах. — Но ты предпочел смерть… Ты знаешь, что это значит?

Черный ухмыльнулся — и вдруг, словно поняв что-то, громко расхохотался.

— Это посвящение? — сквозь хохот сказал он. — ЭТО — ПОСВЯЩЕНИЕ?!

Зед зловеще кивнул. В его глазах зажегся уже знакомый мне маниакальный кровожадный огонь.

— Я убью тебя, — прошептал он. Черный вновь расхохотался, и я вздрогнул — он смеялся как-то странно, страшно, и этот смех был не похож на его обычный смех.

— В самом деле? — весело крикнул он. — В самом деле?!

И дальше — это понял не только я, но и все присутствующие, потому что это было понятно всем, даже сопливым карапузам, которых притащили мамаши, — Черный сделал свое посвящение.

Оно было молниеносным, но удары были четкие, я успевал фиксировать взглядом каждый из них, и публика, отмечая первые ритуальные удары, громко выкрикивала свое потрясенное «ах!».

Лицо Черного тогда стало страшным и чужим, как и его странный смех, и он, подняв Айясу, точно и четко ударил — и пропорол рукав на парчовом платье Зеда. Следующим движением он оттолкнул пытающееся остановить Айясу лезвие и его катана легко скользнула по второму рукаву, вызвав всеобщее «ах!», настолько горячее и потрясенное, что, казалось, вся арена просто остолбенела от изумления.

Через миг он наметил живот сиятельного — лезвие пропороло золотую парчу прямо над драгоценным блестящим поясом победителя, и Зед, спасаясь, неуклюже отпрыгнул, выпятив зад. Одежда его была распорота, и наружу вывалилось нижнее белье.

На лице его, вместо недоумения, начало появляться понимание — и паника; понимание того, что до этого Тристан просто поддавался, нарочно затягивая бой, чтобы вымотать соперника (а Черный правильно заметил, что Зеду нелегко дается длительный поединок, его выматывает долгое фехтование, и потому Зед старается всегда закончить бой как можно скорее) и чтобы тот уверовал в свою силу. И делал он это для того, чтобы без особого труда совершить свое посвящение.

И — на сей раз, — не будет милосердного Лара, чтобы вмешаться в исход боя. Он сидел среди зрителей, на трибуне, и не спешил прерывать посвящение Черного.

Все это Зед понял, глянув в беспощадные темные глаза Тристана, который рубил страшно и быстро, с каждым ударом приближая конец посвящения, и трибуны, перестав удивленно ахать, зловеще и дружно гудели что-то кровожадными голосами, отмечая каждый новый удар мощным «да!».

Да.

— Нет! — тонко и пронзительно взвизгнул Зед, когда его меч не сумел помешать Айясе наметить его сердце. Его уставшая рука дрожала, по перекошенному испуганному лицу текли крупные соленые капли, и непонятно было, слезы ли это или пот. — Не-ет!

Страшный Черный безжалостно оттолкнул еле сопротивляющееся ему лезвие — Зед устал, очень устал, его руки были словно свинцом налиты, и на лице все больше видно было отчаянье. Черный, молча, глядя все с той же ужасной безжалостной решимостью, рубанул — и Зед повалился на колени, багровея так, что, казалось, его сейчас удар хватит. Он упал потому, что ноги не держали его громадное тело, он упал, хотя толчок Черного был не так уж силен, и сам Черный все-таки был много легче его. Он упал на колени, поднимая тучи опилок, которыми была усыпана арена, и все его тело сотряслось от страшного удара, и обрюзгшие щеки затряслись как холодец. Черный коротко размахнулся — и я от ужаса зажмурил глаза.

Миг — и вся арена взорвалась криком, свистом и улюлюканьем. Вой стоял такой, словно началась война или черти разом посадили на сковороды всех своих грешников. Я распахнул глаза — не столько от любопытства, сколько от страха, потому что произойти могло все, что угодно… Я не мог не смотреть!

Черный был жив и невредим. И Зед — тоже.

Айяса остановилась в волосе от его шеи, прервав свой страшный удар. И теперь, перед глазами всего собравшегося здесь люда, огромный и непобедимый принц Зед униженно стоял перед Черным на коленях, лезвие Айясы упиралось ему в горло (казалось, нажми Черный еще хоть чуть-чуть, и лопнет кожа, под которой так быстро пульсирует жилка), и по щекам сиятельного из-под закрытых век текли слезы унижения и позора, а его знамя медленно и печально опускалось, все ниже и ниже, к истоптанным грязным опилкам, и его полотнище укладывалось к ногам победителя.

Это было блестящее посвящение Дракону!

Говорю это потому, что Дракон выглядел очень довольным; сейчас, в бушующем котле страстей, царивших на арене, я не мог с точностью определить, что так радует его — поражение Зеда ли, или выигрыш Тристана, а может, такой выигрыш Тристана, или то, что Тристан остановился и не стал убивать — а это означало, что он не такой, как Зед… А может, государя радовало все вместе взятое и возможность отомстить Зеду за все его бесчинства.

— Я не вижу крови, — жестоко произнес он, и Черный совершил быстрый, очень быстрый укол клинком — или же он просто провел им по шее врага, я не рассмотрел, настолько это было молниеносно. Зед взвизгнул и повалился на спину, хватаясь за горло; на его шее была кровоточащая пустяковая царапина. Это было последнее испытание Черному, и он выдержал его с честью.

— Браво, — произнес Дракон и хлопнул в ладоши. — Тристан победил.

Трибуны арены взорвались криком. Черный, четким движением вернув Айясу в ножны, прижал руку к сердцу и раскланялся; принц Зед все еще лежал на опилках. Он не мог подняться — так вымотала его схватка, и, думаю, пережитый ужас того мига, когда Дракон потребовал крови. Он тихо рыдал, и его унижение наблюдали все.

Черный, раскланявшись, наконец, всем трибунам, подошел к ложе Дракона и встал на колено, почтительно склонив голову. Я, повизгивая от восторга, вертелся, чуть ли не силой удерживаясь от того, чтобы не спрыгнуть ему на плечи.

— Благородный Тристан, — произнес Дракон, и при первых звуках его голоса трибуны смолкли. — Сегодня ты победил и доказал, что ты — сильнейший. Поэтому ты имеешь священное право на добычу. Посмотри на этого человека и скажи, что ты хотел бы взять у него в знак твоей победы над ним, и ты получишь все.

Зеда к тому времени подняли под руки слуги в синем, и он стоял теперь рядом с торжествующим Черным, поникший, жалкий, сгорбленный, и его руки как-то странно подергивались, словно порывались прикрыть втянутую в плечи голову от издевательских взглядов.

Черный презрительно глянул на Зеда.

— Мне не нужна ни его одежда, — громко крикнул он, — ни его деньги, ни меч, ни замки, ни пояс победителя, которым он тут хвастается.

Все снова ахнули; Тристан не переставал удивлять, хотя, казалось, это было уже невозможно.

— Мне нужно, — так же громко и четко продолжил Черный, — его имя!

Это было нечто; я не могу описать того, что началось на трибунах вместе с этим заявлением, как люди подскочили, и как, изумленный, откинулся на спинку своего ложа Дракон.

— Я хочу быть Зедом, — продолжал Черный, перекрикивая гвалт, обводя торжествующим взглядом беснующиеся трибуны. — Я, Тристан, продам свое имя и буду Зедом! И, обещаю, государь, клянусь, что я сумею обелить это имя и покрыть его доброй славой!

Зед терзал ногтями свое лицо, уже не скрывая своего отчаянья. Дракон, немного отойдя от удивления, в которое его вверг непостижимый Черный, кивнул:

— Хорошо, — произнес он медленно. — Ты получишь имя и историю имени. Ты по праву заслужил их…

— Государь! — голос принца Зеда — о, извините! Теперь уже — бывшего Зеда! — был полон отчаянья и истерики. — Государь, опомнись! Я же твой принц!

Он рыдал, утирая мокрое лицо рукавом; Дракон перевел на него тяжкий взгляд и с мгновение изучал черты человека, который долгое время был ему близок, а когда-то, наверное, и дорог. Сейчас это был жалкий обрюзгший человек, я бы сказал — уже не молодой, а скорее старый, с мешками под глазами и неопрятной щетиной на жирном подбородке. И подбородок этот трясся, с него на грязную грудь капали слезы, губы жалко кривились, и смотреть на него было неприятно и даже противно.

— Никогда, — отчетливо произнес Дракон, — ни у одного Дракона не было в принцах Чи — человека без имени. Я не знаю тебя, человек. Уходи.

Так появился новый принц Зед, и его имя с новой историей было вышито на чистом, новеньком полотнище его флага.