Капля духов в открытую рану

Катя Качур, 2020

Она знает все потайные ходы и тоннели подпольного парфюмерного мира Москвы. В силу редкого обоняния запахами окрашена вся ее жизнь – любовь, восторг, разочарование. За плечами блестящее журналистское прошлое, поклонники, завистливые взгляды. Впереди – пропасть. Признание сменилось забвением, восхищение – насмешкой. Она сливается с толпой в многоликом городе и не подозревает, что остается непокоренной звездой для человека, который смотрит на нее с огромных билбордов столицы. Он – на вершине славы, она – у подножия. Чем закончится эта болезненная страсть?

Глава 10

Славочка выходил с однокурсниками из дверей Гнесинки поздним вечером. На перекрестке Поварской и Малого Ржевского переулка наткнулся на Филизуга, давно замерзшего в ожидании. Воротник серого короткого пальто был поднят, малиновые уши просвечивались насквозь чугунным фонарем у подъезда дома Шуваловой. Он сильно сдал, поседел, похудел, ручейки морщин на его лице превратились в реки. Москва его, потомственного москвича, как-то совсем растворила. Богемность и выпуклость, которой так восхищался Славочка в Н-ске, сошла на нет, он был жалок и даже убог.

— Фил, ну я же просил, не надо ждать меня здесь.

— Славик, я очень устал, я ложусь в больницу. — Филизуг дрожал от холода.

— Боже, а как я устал от этих манипуляций. Хорошо, ложись, только позвони мне и сообщи, где ты.

Славочка стеснялся Филизуга. Его ждали друзья, которых он неимоверными усилиями завоевывал почти три года. Ему было стыдно перед самим собой, ведь это Филизуг через свои прежние связи договорился о прослушивании в Гнесинке, Филизуг привез их с мамой в Москву, разместил в своей маленькой комнатушке в коммунальной квартире в Староконюшенном переулке. Эту коммуналку должны были вот-вот расселить, дав жильцам по двухкомнатной квартире где-то в Крылатском, но процесс затягивался. Первые полгода они жили странной семьей, спали на диване вдвоем с мамой, а Филизуг ютился на раскладушке. Вечерами репетировали, пока редкие оставшиеся соседи не стучали кулаками в стену. Дарья Сергеевна в это время готовила на общей кухне ужин из продуктов, которые добывала неимоверными усилиями. Денег ни у кого не было. Нервы звенели струной «ми» второй октавы, и каждый играл на ней свою партию.

Дарья Сергеевна уехала из Н-ска через месяц после того, как Филизуг увез Славочку в Москву. Жизнь ее стала пустой, к тому же Славочка схватил ангину, загибался от столовской еды и нечеловеческой нагрузки — его взяли сразу на второй год обучения, но программа была очень сложной. Курс, на который он попал, невзлюбил провинциального гения. И прежде всего из-за Филизуга. О нем в Гнесинке ходили гадкие слухи. Об этом Славочка узнал в туалете после первой недели обучения. Два альтиста стояли в очереди в кабинку, и когда Славочка просачивался между ними на выход, пропели: «Филь-кин маль-чик-с-паль-чик!»

Дарья Сергеевна тоже почувствовала неладное. Недели через три после того, как Славочка с Филизугом сели в поезд, она встретилась возле подъезда с учительницей из музыкальной школы и гордо сообщила ей, что сын принят в Гнесинское училище и отбыл с педагогом в Москву.

— Он у вас умница, — подтвердила учительница. — Вот только где будет работать Филипп Андреевич?

— Будет преподавать, как и прежде.

— В Гнесинке? Не-ет. Туда ему путь заказан, ему чуть статью не пришили, за мужеложство.

Дарья Сергеевна не знала такого слова, но ночью заснуть не могла. Она соединила в голове все соты в один улей, и руки ее стали ледяными от ужаса. На следующий день состоялся разговор с Катюшей, мужем и его сестрой, живущей в соседнем доме. Было решено, что Катюша переедет жить к тете и будет заканчивать старшую школу под ее надзором, муж закодируется и бросит пить, а она поедет помогать Славочке в Москву. Вскоре на Казанском вокзале в 5.38 утра ее с двумя чемоданами встречал Филипп Андреевич — Славочка лежал с температурой.

— Зачем вам два чемодана, мама? — спросил сонный Филизуг.

— Кастрюли, крупа, мед, варенье. — Она перечисляла это и смотрела Филу между глаз, будто вбивала туда длинные гвозди.

— Крупа-а-а, — простонал Филизуг и прогнулся под тяжестью неподъемной ноши. — Носи-и-ильщик!

— Какой носильщик, деньги на ветер пускать. — Она вырвала один чемодан из его рук и энергично пошла по перрону. Филипп Андреевич торопливо семенил сзади.

Они зажили втроем в одной комнате, вместе ужинали, занимали очередь в туалет сразу на троих. Беспощадно ругались с алкашами-соседями, защищая друг друга, и безжалостно же друг друга уничтожали, когда соседям было не до них.

— Мама, зачем вы опять положили в суп эту крупу, в ней же мухи! — Филизуг и рад был бы поесть в столовой или кафе, но Дарья Сергеевна заведовала деньгами, отбирая стипендию у сына и зарплату у Филиппа Андреевича (тот устроился ночным сторожем — не мог заснуть на своей раскладушке под храп Дарьи Сергеевны).

— Не мухи, а жучки. Попался один — велика драма! Жри и не высовывайся.

— Что значит — «жри»? — заводился Филизуг. — Я не животное. Это моя квартира, мама, и вас сюда никто не звал!

— Ты — не животное? А кто ты?

— Я — музыкант!

— Был бы ты музыкантом, Филипп, тебя бы не выгнали из Гнесинки, и в этом гадюшнике ты бы не жил! Козел похотливый.

— Мама, прекрати! — У Славочки на нервной почве задергался глаз, и он, пытаясь зажать его рукой, задел ложку и опрокинул на колени суп. — Хватит!

— Вы видите, до чего довели сына? — орал Филизуг, пока Славочка, воя, бежал в туалет застирывать брюки.

— Я его довела? — Дарья Сергеевна уже бежала вслед за Славочкой. — До чего ты бы его довел, если б я не приехала!

— Да заткнитесь уже все! — Дорогу Дарье Сергеевне преградил низенький, сложенный будто бы поперек, Игоряня. Он круглые сутки работал на стройке и пытался отоспаться в единственный выходной. — Сейчас нос сломаю уродам.

Игоряня занес огромный кулак над Дарьей Сергеевной, Филизуг подскочил на помощь, удар пришелся ему по плечу.

— Не трогай музыканта! — визжала Дарья Сергеевна, вцепившись в майку Игоряни.

Славочка тихо плакал, сидя на унитазе. Ему никогда так не хотелось совершить самоубийство, как в эти моменты.

Однажды Филизуг пришел поздно вечером, Дарья Сергеевна со Славочкой уже поужинали. Он был с букетом роз и красивым пакетом в руке.

— Ишь ты, пижон! — прошипела Дарья Сергеевна. — Все остыло уже на столе, сам разогревать будешь!

— Ты че, Фил, с банкета? — спросил Славочка.

— Уважаемая Дарья Сергеевна! Дорогая наша мама! — пафосно произнес Филизуг.

Все застыли, ожидая подвоха.

— Поздравляю вас с днем рождения! Будьте счастливы!

Славочка онемел. У Дарьи Сергеевны навернулись слезы. Она встала, подошла к Филизугу, они неловко обнялись, исколовшись шипами.

— Зачем же денег столько угрохал на цветы-то! — только и смогла произнести Дарья Сергеевна. — Можно ж было мяса купить…

— Не волнуйтесь, я их украл. И это тоже вам. — Филизуг достал из пакета бутылку красного, засунул ее под мышку, а пакет протянул Дарье Сергеевне.

Она открыла, развернула темно-зеленое платье из дорогой плотной ткани.

— Да зачем же ты потратился, дурачок, оно ж мне все равно не полезет.

— Полезет, — отрезал Филизуг. — Переоденьтесь, а старое выбросьте, видеть его больше не могу.

За полгода Дарья Сергеевна не сменила ни одного наряда. В двух чемоданах, которые она привезла с собой, из личных вещей были только трое трусов, лифчик и толстая вязаная кофта темно-бордового цвета. Она зашла за занавеску, долго возилась, а потом крикнула:

— Сыночка, помоги застегнуть!

Славочка подошел, долго пыхтел.

— Я ж говорила, что мало.

Филизуг не выдержал, отодвинул Славочку и сам аккуратно застегнул «молнию» на вспотевшей спине Дарьи Сергеевны. Мужчины отошли. Дарья Сергеевна неуверенно вышла из-за занавески. Платье было ей впору, подчеркивало и высокую грудь, и тонкую талию, и крутые бедра. Тапочки она сняла, осталась босиком, стыдливо улыбалась, одергивая юбку.

— Неплохо, — оценил Филизуг.

— Ма, ты такая красивая, — смущенно сказал Славочка, упрекая себя, что не вспомнил о дне рождения матери.

— Я еще бусы надену.

— Ни в коем случае, только платок, дорогой шейный платок. Подарю на Новый год. — Филизуг посмотрел на Славочку, и они кинулись целовать обмякшую Дарью Сергеевну.

Сели за стол на общей кухне, Фил принес из комнаты чешские фужеры — подарок поклонниц, разлил вино.

— Зачем же ты такое дорогое купил, сказал бы мне, я б свое… э-э-э… спиртное принесла. — Дарья Сергеевна, обычно властная, заискивающе суетилась.

— Ну уж нет, ваше пойло пусть лакают алкаши. — Филизуг был явным хозяином положения. К нему вернулась былая стать, лоск, элегантность. Славочка опять смотрел на него с восхищением, они переглянулись, вспыхнула искра.

Дарья Сергеевна не обиделась, только заметила:

— Ну так дай бог им здоровья, моим алкашам, на их деньги и живем!

Оба засмеялись, Славочка был в недоумении, но рассмеялся тоже.

Дарья Сергеевна умудрилась без прописки устроиться в продуктовый магазин продавщицей. Но денег не хватало, и она научилась приторговывать спиртным в розлив. Учителем и сподвижником стал чернявый дворник Шадгиз. В его подсобке на электроплитке работал самогонный аппарат из молочной фляги, трубок, склянок и алюминиевого ведра. В огромных бутылях бурого стекла бродило сусло на слипшихся фруктовых ирисках, которые Дарья Сергеевна приносила из магазина как просроченный товар. Раздутые медицинские перчатки, словно руки утопленников, жутковато приветствовали хозяев, брага слюнявилась пузырями, пришептывала, бубнила и обидчиво вздыхала. Очищенный дистиллят дворник разливал в пустые винные бутылки и вручал Дарье Сергеевне для реализации. Он же и поставил ее «на точку» — в удобное местечко во дворах между Староконюшенным и Калошиным переулками.

— Здесь будешь стоять, никто не тронет, а тронет, меня позовешь, — сказал Шадгиз.

Дарья Сергеевна исполняла эту роль впервые. К подкладке пальто крепко пришила суровыми нитками два внутренних кармана для бутылок. Прорепетировала перед зеркалом выражение лица — независимо-непробиваемое. В первый день никто не подходил, хотя болтающиеся туда-сюда синяки оглядывали ее и шептались. На второй день один из них решился.

— Почем бормотуха?

— Тысяча стакан, как батон белого. — Дарья Сергеевна робела.

— Наливай. — Бомж грязными руками с желтыми ногтями вытащил помятую купюру и протянул липкий граненый стакан.

С тех пор тропа к Дарье Сергеевне не зарастала. Она стояла полтора часа вечером после работы и час утром — синяки тянулись опохмелиться.

Правда, Шадгиз обманул: на третий день возле нее возникла пара — мужик в куртке из темной плащевки, от которой пахло краской, и баба с пропитым лицом, но цепкими глазами.

— Кто разрешил, сучка? — Мужик схватил Дарью Сергеевну за лацкан пальто, подтянув к себе.

— Шадгиз, — выдавила она пересохшим горлом.

— Кто-о-о? — Мужик врезал Дарье Сергеевне по лицу, она отшатнулась, но он поймал ее за воротник. Пальто расстегнулось, обнажило бутылку во внутреннем кармане. Мужик выхватил ее и замахнулся снова. Дарья Сергеевна закрыла руками голову.

— Оставь ее, — вступилась баба. — Интеллигентная она, вишь?

— Чтоб тебя здесь не было, шмара. — Мужик засунул бутылку себе за пазуху, и они отправились вниз по улице.

Дарья Сергеевна с горящим лицом кинулась домой. Пожаловалась Шадгизу, он неспешно чинил деревянный забор перед газоном.

— Будешь платить мне больше, придется еще ему отстегивать. Это Андрюха, пасущий на районе, он теперь не отвяжется.

К вечеру у Дарьи Сергеевны от глаза вниз по лицу разлился кроваво-красный синяк. Славочке и Филизугу сказала, что ударилась об угол холодильника в магазине. Но спустя месяц Филипп Андреевич случайно наткнулся на Дарью Сергеевну «за работой». Она ловким движением наливала алкашу первачок, ссыпая горсть мелочи в карман. Филизуг хотел пройти мимо, но решил, что это будет слишком благородно, и подошел вплотную.

— Что же вы, мама, бухлишком торгуете?

— Да ладно, Филипп, а жрешь ты на что? Херувим нашелся. Только Славочке не говори, будь человеком.

Подходя к дому, Филизуг, усмехнулся: дал бог тещу!

Остаток мерло дрожал на дне бутылки, хлипкий стол трясся в такт взрывов смеха. Все трое были возбуждены и благосклонны друг к другу.

— А теперь, друзья мои, приговор, — поднимая последний бокал, серьезно сказал Филизуг. — Я договорился с ректором Гнесинки. Слава переезжает в общежитие на Хорошевке. Дарья Сергеевна едет домой в Н-ск, а я остаюсь один. Потому что в этом сумасшедшем доме я больше жить не могу. Точка.

Дарья Сергеевна опустила фужер, не пригубив.

— То есть как домой? Как это в общежитие? А где он будет есть? Где он будет репетировать?

— Там же, где и все другие студенты, мама. Славочка — большой мальчик. Он справится.

Глубокой ночью Дарья Сергеевна ушла спать, поджав губы. Славочка и Филизуг курили на лестничной площадке.

— У тебя кто-то есть? — спросил Славочка.

— Есть. — Филизуг помедлил. — У меня есть бессонница, есть нервный срыв, есть тремор, есть панические атаки, есть пиелонефрит в стадии обострения. Я в таком бредовом сне, Слава, не жил никогда. У меня есть безвольный сынуля и есть тоталитарная теща. И я сплю с ними в одной комнате, буквально в одной кровати, ем из одной миски, как солдат на передовой, отдаю честь и получаю, в свою очередь, по морде лопатой.

— Но ведь ты сам привез нас сюда, Фил.

— Я привез сюда тебя одного, Слава, я не знал, что прицепом приедет твоя мать. — Филизуга трясло. — Я привез тебя в надежде, что мы перекантуемся год-другой в этой чертовой коммуналке, а потом будем жить в Крылатском. Я был уже в этой квартире, понимаешь? Там окна на восход, там простор с пятнадцатого этажа до горизонта. Ты думаешь, я не вылечил бы тебя от ангины? Зачем она приехала?

— Фил…

— И вот что. Я договорился, в конце года ты примешь участие в прослушивании, на которое съезжаются представители оркестров и импресарио из разных стран. Это дает возможность играть с лучшими симфоническими коллективами здесь и в Европе. Ты должен покорить их. Ты покоришь, говнюк. Только это… надо взять псевдоним. Твоя фамилия — Клю-клю-клюев — безвольная, тряпочная какая-то. Придумай что-то короткое, дерзкое, как удар, как вспышка. Понял?

— Понял.