По дорогам Империи

Катэр Вэй, 2019

Он, Котов Артемий, одиннадцатилетний сирота, уже однажды умудрился попасть в параллельный мир, где выжил лишь чудом, и даже был усыновлён и принят на обучение к опытным бойцам-выживальщикам. Но судьбе оказалась этого мало, и она вновь перекинула мальчишку в новую параллель, в совершенно другой мир с давно рухнувшей цивилизацией, заселённой постядерными мутантами и людьми, у которых процветает средневековье, замешанное на осколках прошлого. Адаптироваться, выжить и найти способ вернуться домой – единственное, о чём он мечтал, но Боги любят сильных духом, а ещё они азартны, и шутки их жестоки.

Глава 2

Разбудил его спор громким шепотом. Скосив в сторону глаза, Взрывник увидел двух одинаковых на лицо девчонок.

— А я говорю: не вспомнит он тебя.

— Дура ты, Доня. Если он меня не вспомнит, то как же тебя узнает, а?

— А спорим?

— Не буду. Отстань. Мать сказала, что это Боги у него память отняли в обмен на жизнь. Надо ему все сызнова рассказывать и знакомить со всеми, как пришлого.

— Умная ты у нас сильно, Анятка. Картофлю вон лучше чисть, а не болтай.

— Проснется, да поглядим.

Взрывник усмехнулся.

«Ну, Боги так Боги, все проще будет тут торчать, — думал он, озабоченно разглядывая тощую, цыплячью кисть, кожа на которой просвечивалась, обтягивая каждую косточку. — Мда, Калин… че ж ты хлипкий-то такой мне достался?»

В прошлой жизни Взрывника гоняли по полигону, не жалея, и мальчишка выглядел вполне прокачанно для своего возраста.

«Ну, ничего, были бы кости, а мышцу нагоним и мясо нарастим. Сил вот только чуть наберусь и займусь я тобой, Калин», — чуть улыбнулся, радуясь новому телу, новой жизни… почти забытым ощущениям.

Стараясь изо всех сил, Взрывник полностью сел, сам, без подушек, свесив ноги с лежанки. В голове зашумело, белые круги поплыли в глазах, и сильно захотелось пить…

— Ой! — взвизгнула одна из сестренок. — Да что ж ты!

Всплеск воды, грохот табурета, и тут же тело его подхватили в четыре руки, ойкая и приговаривая, что он бестолочь, и вставать нельзя, и мамка заругает. Его снова уложили в постель.

— Пить, — прохрипел он слипшимся горлом.

* * *

Калин сидел на деревянном крылечке, греясь под лучами вечернего солнца. Две недели прошло с тех пор, как он очнулся, а тумана все нет. Воняющего химией, того самого, который предшествует переносу в его прошлый мир. Неужели там стряслась беда? Не мог отец обмануть, он обещал вернуть его, перебросив обратно. Видимо, что-то с аппаратурой случилось; нужно просто подождать, папа найдет способ забрать его назад, домой…

— Эй, Калин! Ты жив, придурок?! — насмешливый звонкий голос раздался из-за частокола, и над заостренными деревянными пиками показалась вихрастая голова белобрысого мальчишки.

Взрывник всматривался в веснушчатое лицо голубоглазого паренька, но память Калина молчала. Кто он? Вот, черт!

Тот, долго не раздумывая и не дожидаясь приглашения, перемахнул через двухметровую изгородь и, отряхнув широкие штаны, подвязанные куском веревки, уверенно направился к крыльцу.

— У-у-у-у, ну ты и страшный стал, как в тех сказах про черные времена, — приветственно хлопнув Взрывника по плечу, мальчишка плюхнул свой зад рядом, на ту же ступеньку, и, опершись сомкнутыми в замок руками на свои колени, уставился взглядом себе под ноги. Вздохнул. — Я… я думал, все…

Уголки губ медленно расползлись в улыбке, и тут же повеселев, белобрысый добавил:

— Но ты живуч, как глот.

— Г-л-о-т? — медленно проговаривая каждую букву, переспросил Взрывник.

— Ну, да, эти бесовские выкормыши пустошей. Ты чего, Калин?

Взрывник виновато пожал плечами и приложил руку к своей голове:

— Не помню. Я теперь много чего не помню.

— Как это? Ага, еще скажи, что и меня не помнишь, — не поверив, усмехнулся паренек.

Взрывник еще раз внимательно всмотрелся в черты лица и, не дождавшись никаких былых воспоминаний, отрицательно покачал головой.

— Во-о-о, трепло! Ага, бреши да не забрехивай!

— Ничего он не брешет, — раздался из недр дома голос одной из сестер. — Он себя-то не помнит, не то, что тебя, — Анята вышла на порог и строго посмотрела на мальчишек.

— Как это?

— А вот так. Боги отняли память в обмен на жизнь, — объяснила девочка с серьезным видом.

— Ого… Так ты чего, с Богами виделся, что ли? И как они? Вправду такие, как нарисованы в Храме?

— Не знаю, я не помню.

— Митек, топал бы ты со двора, пока мамка не пришла, а? Ему покой нужен, а ты с вопросами своими лезешь, болезный он еще, слабый, не донимай.

— А то ты лекарка будто. Ишь, важная какая. Ладно, и вправду пойду. Меня, ва-аще-то, батька за смолой к Буру заслал, а я тута рассиживаюсь. Ну, ты это, выздоравливай давай, — и тихонько шепнул: — Я тебе Богов покажу потом, на Священном камне Предков, глядишь, и вспомнишь чего, — и хитро так подмигнул.

— Иди, иди, подговорщик, — деловито проворчала сестрица, напустив на себя взрослости. — Вот вечно он тебя во всякую всячину втягивает. Не любит его мать, говорит, что он бедовый и дурной, а ты вечно с ним таскаешься, как малек с Мурайкой нашей, и всегда по шеям потом получаешь.

Взрывник непонимающе посмотрел на девочку, та наигранно тяжко вздохнула со словами:

— Ну, что ж с тобой, болезным-то, поделать.

Анята уселась рядом на ступеньку.

— Мурайка, — начала она просвещать братца, — это домашняя животина, плаксунья, она же нава, потому как голову затуманить может, и глаза у нее печальные, но ты не обольщайся, морду ее не тронь, иначе руку отъест, и моргнуть не успеешь. Не любят они, когда им морду трогаешь. А вон, гляди, тетка Арна свою плаксунью гонит, значит, скоро и мамка придет с нашей дурой.

Взрывник вытянул шею, но роста, все равно, не хватило, и тогда он, держась за перила, поднялся на слабые, еще непослушные ноги.

Переселиться в новое тело — полбеды, попробуй еще научись им управлять: все происходит, как у младенца, с самого начала. Ходить мальчика учили всей семьей.

По узкой улочке шествовала… корова. Почти корова. Уши длинные, как у спаниеля, широкие, рога здоровенные, острые, угрожающе направлены вперед, морда гораздо шире коровьей и плоская у носа, как крокодилья с торчащими вперед нижними клыками, видать, в пасти не поместились, а глаза большие, овальные, на полморды и такие несчастные, что так и захотелось пожалеть, погладить бедное животное именно по морде, даже несмотря на зубки, потому как эта единственная часть тела была покрыта шерстью, а не шипами и костяными наростами. Хвост у «коровы» извивался, как змея, и на конце виднелся шип с зазубриной. Удар таким оружием гарантированно нанизывал жертву без шансов вырваться. Зад, как у бегемота, брюхо знатное, а вот копыта вроде как и не изменились, но с такого расстояния видно плохо. Как доить этот бронированный «молокоход», мальчик даже и представить побоялся.

Вскоре на улице появилась еще одна и еще. Животные шли спокойно, мерно покачивая широкими боками, а рядом их сопровождали женщины с корзинами, висящими на ремнях, как рюкзак, только на груди. Время от времени погонщицы брали из корзин и кидали им какие-то овощи. «Коровы» ловили подачки, как собаки, на лету, не сбавляя шага, пережевывали с отрешенным, несчастным видом.

— Чего это они им кидают такое?

— Морковку.

— А зачем?

— А как иначе их в стойла загонишь? Да и молоко чтоб не горчило, тоже полезно. Морковка-то, она дикой не бывает, только в огородах, а огороды — за забором. Плаксуньи, знаешь, как любят ее. Они-то и приручились, наверное, только из-за морковки этой, да картофли с семянником. Люди им вкусные овощи и крышу от непогоды, дождь плаксуньи не любят, а особо грозы боятся. В стойле им хорошо, спокойно, да и зимой не так голодают, сено жрут да зерно, а не одно мясо, как дикие. А людям за эту заботу они молоко дают, иные и добычей делятся, это уже как приучишь, да и от характера навки зависит.

— Подожди, как это — мясо жрут? Какой добычей? — опешил Взрывник от таких новостей.

— Своей, естественно, какой еще. Или ты думаешь, что люди за них еще и охотиться будут? — усмехнулась девочка. — Ну, уж нет, это они пусть сами делают.

— Они что, хищники?

— Хищники? — теперь уже удивилась сестренка, смешно вытянув лицо. — Кто это?

— Ну, те, кто мясо едят — плотоядные, хищники. А те, кто траву да овощи, те — травоядные. Коровы — они травоядные, а ты говоришь, что они мясо едят. Значит, эти коровы, ну, то есть, плаксуньи, хищники.

Глаза сестры стали серьезны, она поднялась, убрала прядь волос со лба брата и приложилась губами, проверяя температуру.

— Не, жара нет, — хмыкнула озабочено, — может, в постель уже пойдешь? Устал ты. А вообще, Калин, не знаю, где ты таких странных слов набрался, но, чтобы знал: все живое должно питаться всем подряд, чтобы выжить. И травой, и мясом, а иначе как? Иначе — никак. Поешь одной травы хоть один лунный оборот и с голоду ослабеешь. А если ты слаб, значит, ты — доступная, легкая добыча для всех остальных.

— Получается, что все животные, как и люди — всеядны? Это что же выходит, что даже коза может схряпать на обед кролика и закусить ромашками?

— Калин, ты так странно говоришь, что мне аж не по себе делается, словно ты — это и не ты вовсе. Даже дед наш такого никогда не рассказывал, а он знает поболее многих, и научиться, кроме как от него, у нас-то и не от кого больше. Ты, наверное, просто бредишь, утомился, видать. А ну, пойдем, я тебе отвару сейчас дам, и ляжешь отдыхать, пока не свалился.

— Вот же идиот! — обругал сам себя Взрывник за излишнюю болтливость.

От постельного режима спасло своевременное возвращение матери с их «коровой» Мурайкой. Мать задержалась у калитки, продолжая разговор с соседкой, а животное, все еще жуя, вошло во двор и вдруг остановилось, уставилось своими печальными глазами на мальчика, даже жевать перестало, длинные уши мелко завибрировали, хвост заработал маятником.

— Мам, чего это она?! — воскликнула испуганно девочка. — Мама! — Завопила она уже совсем громко, когда рогатое существо стало подходить к крыльцу, гипнотизируя мальчишку своими глазищами.

Взрывник стоял неподвижно и смотрел в бездонные, словно космос, омуты… зараз увидел Дока, Аленку, Аби, Лешего и почему-то Базиля, который с жуткой тоской смотрит на фотокарточку с изображением маленького Артемки из детского дома. Взрывник больше не ощущал отрицательных эмоций к этому человеку, он смутно начал вспоминать, где еще его видел, и вспомнил, как много лет назад очень похожий дядька практически каждый день наблюдал за ним из-за забора во время прогулок детишек. Он замечал его так часто, что даже привык, и когда дядька перестал появляться, малышу сильно взгрустнулось. В душе он надеялся, что этот человек приходит не просто так, что он выбирает себе сына и, кажется, выбрал его, Артемку. А может, это даже настоящий папа, его, родной… Но эти мысли он старался гнать подальше, от них становилось очень больно в груди и грустно до слез. Сердце наполнилось такой тоской по близким, что слезы так и навернулись на глаза, потекли двумя ручейками. Большой, горячий и очень шершавый язык тихонько коснулся мокрой щеки подростка, и стало спокойно на душе, хорошо, как дома. Когда наважденье спало, он увидел, как обезумевшая от страха мать несется на «буренку», замахнувшись невесть откуда взявшейся увесистой палкой, а сестренка стоит рядом столбиком с широко распахнутыми от ужаса глазами и только хлопает ртом в беззвучном крике. Видимо, голос пропал на нервной почве. С виду неповоротливое и медлительное животное неожиданно резво бросилось к сараю, заскочив внутрь в несколько прыжков, и там замерло, непонятно как захлопнув за собой дверь.

— Сынок! Сыночек! Анята, деточка! — подлетела встревоженная мать. — Целы? Во, дура! Что это она?! Вот и сиди там, гадина! Чтобы глаза мои тебя не видели! Вернется Юр — пустит тебя на мясо! — Крикнула она в сторону сарая, потрясая черенком от лопаты. И где только взять успела?

— Мам, не ругай ее, она хорошая, — Взрывник утирал слезы кулаком и рукавом рубахи. — Она ничего плохого не хотела, мы просто познакомились, — подумав чуть, добавил, — заново.

— Сынок, так она же приманивала тебя, как на охоте. Они же добычу так ловят: навь напускают и жрут потом. Скажу отцу, и впрямь пусть прибьет скотину. Ничего, малька у соседки возьмем, потом и воспитаем. Еще не хватало, чтобы она на детей нападала. Ох, говорила я Юру, зря он взрослую с воли притащил, нет им доверия. Во, дура рогатая!

— Да не нападала она, мама, — возразил Калин, уже входя в дом следом за сестрой, защищая животное. — Она просто меня не узнала после болезни, вот и подошла посмотреть. Она меня пожалела. Не говори отцу, не надо на мясо.

Мать остановилась, недоверчиво посмотрела на сына.

— Сынок, ты уверен в том, что говоришь?

— Да. Я хорошо ее понял. Это ментальное общение, мы с Умником… — и тут же прикусил себе язык. — «Вот же болван!»

— С каким таким Умником? — тут же навострила уши сестренка.

— Да с Митьком, — Взрывник принялся отпираться. — Это я его так называю иногда, умником.

— Снова этот прохвост тут был? — женщина моментально переключилась на новую тему. — Вот же вылупень бесовский! — бурчала, но совсем не зло, а скорее по-доброму. — Ладно, придет отец, разберемся, что с этой дурой делать. Пожалела она его, как же. Какое, ты там сказал, общение?

— А? — закосил он под дурачка. — Не помню уже, мам.

— Ай, ладно, отец вечером воротится, поговорим, — махнула она рукой и принялась хлопотать на кухне.

Анята тоже что-то там колдовала у печи. Взрывник расстроился, присел на лавку, местами отполированную до блеска. Сразу видно, где обычно сидели. Стол так же сколочен из досок и затерт почти до глянца. Глиняная и деревянная посуда, видавшая виды самодельная мебель, говорившая своим видом, что служит людям далеко не первый десяток лет. Пол глиняный, застланный самоткаными ковриками, которые близняшки вытряхивали каждое утро, наводя порядок в трех небольших комнатках.

По местным меркам семья Калина жила довольно зажиточно, и дом их считался чуть ли не особняком. Хоромы, почти равные барским. Многие жилища ограничивались одной единственной комнатой, служившей и кухней, и спальней, и топилась по-черному. Никаких печей, простой очаг. Дом этот строил еще пра-прадед и искусство печной кладки унес с собой в могилу. Сын его на тот момент был слишком мал для постижения этой науки, а подобных редких специалистов на всю округу так больше и не нашлось. Кому успел он тогда построить печи, у тех они и были, если сохранились. И дома раньше почему-то строили на несколько комнат. Теперь же подобной блажью люди давно уже не страдают. Обо всем этом ему рассказывала Анята, пока поила отварами и помогала улечься в постель, но сон совсем не шел. В голове крутились всплывшие воспоминания из далекого детства и невольное общение с животным. Отец с Доней вернулись поздно, но семейный совет все же состоялся.

Взрывник все еще играл в гляделки с ушастым зверьком, свисавшим с потолочной балки прямо над его кроватью, когда услышал разговор взрослых.

— Давайте, ужинать скорее садитесь, голодные, небось, в дороге-то весь день. Ну, как, сдали? — суетилась мать возле стола.

— Сдали, сдали, да с лихвой вышло, как и говорил. Полей-ка на руки, доча.

Звуки, доносившиеся с кухни, отчетливо рисовали картину, как отец мыл руки и умывался, довольно фыркая. Вот скрипнула лавка под тяжестью хозяина дома, разлилась похлебка по плошкам, и застучали ложки. Пару минут все молчали. Ели.

Инала, не дождавшись окончания ужина, начала волнующий ее разговор:

— Юр, ты знаешь, у нас, кажется, с Мурайкой проблемы. Говорила я тебе: не надо взрослую, давай малька возьмем, ручного уже. Знаешь, чего она сегодня вытворила? На детей кинулась, представляешь?

Стук ложек прекратился.

— Нет-нет, все в порядке, просто напугала всех. Хотя, нет, Калина она ничуть не испугала, наоборот, он защищает навку. Ты представляешь, он сказал, что у них с Мурайкой какое-то там лейное общение было.

— Ментальное! — крикнула из своей комнаты Анята, поправляя мать.

— Во, блаженная, — зашипела на нее Инала, — чего орешь, Калина разбудишь.

— Я и не спал еще.

— В таком случае, оба сюда, — скомандовал отец. — Ну, чего стряслось у вас тут, рассказывайте, а то мать мне тут сказы сказывает, что ты к Кардиналам захотел.

Мальчику стоило огромного труда уговорить обеспокоенную мать не убивать «корову». Он бы и не смог, если бы не отец. Инала уперлась, что животное опасно, и все тут. Юр вел себя довольно странно. Как только услышал от жены про якобы общение сына и нави, не произнес больше ни слова, только слушал жену и дочь и наблюдал, как мальчик защищает Мурайку.

— Юр, почему ты молчишь? Скажи же ему, наконец, что нельзя с живностью-то разговаривать, не бывает такого, и в доме такую плаксунью держать опасно. Признаю, погорячилась я, что на мясо зарубить предложила, привыкли к ней за три года, конечно, но и оставлять… а вдруг чего, а? Юр? Давай ее в лесу оставим? Жила же она раньше дикой, пусть и дальше живет сама по себе, как прежде.

Но супруг словно и не слышал слов жены, он мял свой подбородок, задумчиво глядя на сына.

— Пойдем-ка со мной, — сказал он Взрывнику и поднялся с лавки, направился к выходу из дома. Вся семья гуськом двинулась следом.

Дверь в сарае оказалась нараспашку, а Мурайки и след простыл.

— Сбежала, скотина! — Всплеснула руками женщина. — Вот же я, растяпа, прикрыть надо было.

Юр посмотрел на жену и усмехнулся.

— Будет она ждать, как же, — повернувшись к овину, он крикнул: — Ну, выходи, выходи, не бойся!

Из-за угла выглянула зубастая морда, рога и один глаз.

— Тут стойте, — приказал он женской половине семейства, да таким тоном, что ослушаться те и не подумали, ухватил сына за рукав рубахи, повел к овину.

Жена сзади только тихо пискнула:

— Калина-то зачем?

Отец и сын зашли за угол строения, скрывшись от любопытных глаз. Мурайка стояла, понурив голову, и косилась одним глазом на людей.

— Ну-ну, успокойся, Мурачка, — Юр вытянул вперед раскрытую ладонь, и Мурайка ткнулась в нее мокрым пупырчатым коричневым носом. Тут же завибрировала ушами.

Юр стоял сначала расслабленный, как в трансе, даже заулыбался, но вскоре лицо стало удивленным, а потом и гримаса страха исказила его, демонстрируя, что видит этот человек что-то очень нехорошее. Вскоре черты лица смягчились, разгладились, Юр явно успокоился. Открыл глаза и посмотрел на Калина. Серьезно так посмотрел.

— Ты… — прохрипел он севшим голосом.

Горло пересохло, слиплось, Юр попытался сглотнуть, но не вышло. Лунный свет на миг пробился сквозь облака, и Взрывник заметил, как у отца дрожат руки и на лбу выступили крупные капли пота. Внутри все похолодело.

— Ты — не Калин, — все же выдавил из себя Юр и дрожащей рукой взял мальчика за подбородок, пристально всматриваясь в его глаза.