До самой дрожи

Катрин Корр, 2018

Думаете, если ваш рейс задержали, значит вам просто не повезло? Не ваш день? Звезды не так сошлись? Нет. Это значит, что вы просто не должны вовремя вылететь, поскольку за это пусть и короткое время с вами обязательно должно приключиться что-то очень для вас значимое и глобальное. И поймете вы это не сразу, возможно, даже, через несколько лет, когда будете находиться под толщей самых разных проблем и обстоятельств: слепая ответственность перед родителями, нежелание прислушиваться к себе и следовать зову сердца, неудачный брак… И когда это случится, когда над вашей головой, наконец, загорится лампочка, вы столкнетесь с еще большими катастрофами, о которых прежде и подумать не могли. Перевернется весь ваш мир и взгляды. Вы будете делать то, что прежде осуждали. А все почему? Потому что это любовь. До самой-самой дрожи.

Глава 2

Наши дни

Я не знаю, чего жду. Что он одумается, прилетит ко мне и скажет, что был настоящим придурком? Попросит навсегда вычеркнуть из памяти те бесконечно долгие дни в слезах, те жуткие шестьдесят минут в кабинете нотариуса, когда я не видела ничего вокруг, потому что из глаз не прекращаясь лились слезы? Что я подписывала? Да бог его знает! Я только и слышала, что мой еще супруг передает мне свою долю квартиры и что я — еще его супруга, даю ему генеральную доверенность на свой автомобиль. Почему я плакала тогда, отлично понимая, что наши действия в кои-то веки были правильными? Так нужно было поступить очень давно и думаю, мы оба это понимали, вот только никак не могли найти в себе смелости все изменить.

— Катюнечка, мое солнышко! — напевает тетя Оля, сестра моей бабушки. Она обнимает меня и чмокает в плечо. — Девочка наша любимая, какая же ты у нас красавица! А тот, твой, вообще дурак! Пусть теперь локти кусает!

Но я надеюсь, что он не станет этого делать. В глубине души я понимаю, что все случившееся — только к лучшему. Думаю, мы никогда не держались друг за друга, а только удерживали, лишая познать что-то большее.

— Таксист не звонил? — спрашивает меня папа, направляясь в дом. Он уже готов к поездке в аэропорт, остается только одеться. — Катя, иди сюда?

Папа никогда не называет мое имя как-то иначе. Всегда резко и обрывисто, от чего у меня незамедлительно тошнота подбирается к горлу. Я помню дни, когда с нетерпением ждала его с работы, чтобы поиграть, или обнаружить, наконец, в кармане его куртки обещанного мне котенка. Мы часто смеялись, дурачились и порой наши игры (чаще всего!) до добра не доводили — я начинала реветь, поскольку мне всякий раз больно прилетала какая-нибудь мягкая игрушка. Мама из-за этого страшно злилась. Не могу и припомнить момент, когда все изменилось. Когда я перестала ждать его, а наоборот, сильно хотеть, чтобы папы как можно дольше не было дома, чтобы не чувствовать эту давящую в груди тревогу. Пожалуй, причина мне хорошо известна, вот только сам момент никак не могу припомнить.

— Бывший не объявлялся? — серьезным голосом спрашивает папа, сев за небольшой кухонный столик. — Не звонил? Не писал?

— С чего вдруг он будет делать это, — с присущим мне нервным смешком отвечаю я.

Мне сложно находиться в одном помещении с родным папой, поскольку за эти годы он как будто оброс негативной энергией и научился вытягивать из людей положительные эмоции. Не знаю, на меня ли одну он так влияет, но даже разговаривая с ним по телефону, я чувствую, как лишаюсь сил.

— Ясно все, — на резком выдохе говорит он. Знаю, он был уверен, что мой бывший муж одумается и приедет за мной, но ведь не все в этом мире складывается так, как хочешь того ты, папа. И я, на самом деле, несказанно этому рада. — Свидетельство о расторжении когда будет готово?

— Через две недели.

— Сиди здесь, фрукты ешь, загорай, бабушку на море вози, а там и Ваня скоро приедет. А потом уже поедешь документы менять.

— Угу.

Я вновь ощущаю это двоякое чувство: безмерной благодарности и отупляющей безысходности. Если бы папа не приехал за мной две недели назад, не сказал, что мне нужно как можно скорее сменить обстановку и отдохнуть от происходящего — я бы, наверное, с ума сошла и возможно, сделала какую-нибудь глупость, о которой незамедлительно пожалела бы. Он привез меня сюда, к бабушке в деревню, в теплый и солнечный Крым, за что я благодарна ему всем сердцем. Но мне никак не удается отделаться от мысли, что я по-прежнему нахожусь под его давлением, под его властью, что коварно кроется в этой отцовской заботе. Он не замечает этого. И возможно, что никогда уже не заметит.

— Таксист звонит! — восклицаю я, глянув на мой вибрирующий телефон в руках. Пока отвечаю на звонок, папа молча уходит в свою спальню переодеваться.

— Катюшенька, ну, что? Звонил? А то бабушка переживает, вдруг не приедет и папа на рейс опоздает, — тоненьким, словно у птички голоском, интересуется тетя Оля, заглянув в дом. — Все посылает меня узнать, как тут дела.

— Вот, только что говорила с ним. Он уже на повороте, так что минут через пять-семь будет у нас.

Тетя Оля улыбается и спешит сообщить об этом нашей бабушке, которую хлебом не корми, а дай поволноваться по всякой мелочи. Оставшись одна в кухне и слыша, как папа собирается, что-то бурча себе под нос, меня вдруг охватывает чувство безграничной утраты, словно поблизости остался один только папа, который вот-вот уедет отсюда, и на всем белом свете я останусь совершенно одна. Я очень боюсь остаться без поддержки, без близких и друзей. Пожалуй, это мой самый большой страх в мире. Смотрю, как папа уверенно направляется к выходу, держа в руке маленький чемодан, рассчитанный на короткие командировки, и так хочу прижаться к нему, как раньше, в детстве. Чтобы вообще не знать об этих его заскоках делать все так, как хочет и скажет он.

— Так, ну, все. На выход!

Но я лишь выдавливаю улыбку и пропускаю его вперед. За ним следует стойкий запах дорогого парфюма, который еще очень долго будет витать в воздухе, напоминая нам о своем хозяине. Завидев папу, бабушка подскакивает со стула, а её бархатное личико озаряется такой счастливой улыбкой, словно она не видела зятя много лет.

— Серёженька, возьми водичку с собой. Мало ли, доро́гой пить захочешь. Я бы тебе еще и покушать дала, так ведь ты не хочешь.

— Спасибо, бабушка, — с хитрой улыбкой отвечает папа и останавливает на мне взгляд «что она вообще такое говорит». — В аэропорту пообедаю.

Когда мы выходим на улицу, черный автомобиль уже ожидает папу у самых ворот. Бабушка крепко обнимает его, тетя Оля целует в обе щеки, а когда очередь подходит ко мне, я вдруг шмыгаю носом и часто моргаю. Сейчас мною движет чувство благодарности и какая-то часть меня будет очень скучать по папе. Я никогда не смогу сказать ему, как сильно люблю его и какое чувство гордости за него испытываю. Стоит мне только подумать об этом, стоит только хотя бы разок сказать всем, что мой папа — самый лучший, как он делает нечто такое, от чего мне хочется убиться.

— Ну, все, давай, отдыхай, — говорит он мне и обнимает.

— Хорошей дороги.

Мы втроем машем ему на прощание и, когда автомобиль скрывается за поворотом, не спеша идем во двор, что благодаря папе теперь выглядит совершенно иначе. Цветная плитка, клумбы, большой гараж, новая крыша, камеры по всему периметру… Не одна я благодарна ему за поддержку и помощь; бабушка так же как и я по-своему любит папу, но никогда не забывает, что он чрезвычайно тяжелый и властный человек.

* * *

— Катя, Катя, а ну-ка взгляни на того в красных плавках, — говорит мне тетя Оля и протягивает старый бинокль. — Вроде ничего такой мужчина.

— Я его не видела, но красные плавки мне уже не нравятся.

Смотрю вперед; у самого берега в какой-то глупой позе стоит низкорослый мужик в красных плавках и чешет бедро. На нем желтая панамка с цветочками, множество черных браслетов на руке и какая-то татуировка на правой икре, больше смахивающая на размазню.

— Спасибо тебе, тетя Оля, шикарный выбор! — фыркаю я и опускаю бинокль на покрывало. — Себе бы такого навряд ли выбрала.

— А что, плохой да? Ну, так с виду вроде ничего показался. — Она снова берет бинокль и присматривается. — Ой, да, ты права. Низенький какой-то, горбунок.

— Матерь Божья, Ольга! Так он же точно тот страшила из мюзикла! Кривой такой, — вмешивается бабушка, задрав голову. — Иди сама с ним шашни крути.

— Чего это я шашни крутить с ним буду? Мне уже семьдесят лет! Это ты иди, ты еще молодая!

— Ой, да ну тебя! — в шутку огрызается бабушка и снова опускает голову на подушку. — Катюше нашей нужен высокий, статный, уверенный…

— Богатый! — вставляет тетя Оля, одарив меня продолжительным взглядом.

— Умный, заботливый, красивый!

— Спортсмен! — снова добавляет бабушкина сестричка. Она развязывает мешочек с семечками и начинает щелкать. — Чтобы красивый был, здоровый.

— Ой, да на кой черт ей спортсмен сдался? Они вон все кабели поголовно!

— Это только нам по телевизору таких показывают, а на самом деле есть очень много молодых парней, которые спортом занимаются, красивые, верные и очень добрые! Ты, Галюня, слишком много смотришь телевизор. Он на тебя негативно влияет!

Я искренне веселюсь, наблюдая за этими двумя сестрицами. Тетя Оля закоренелая блондинка с короткими волосами, курносым носом и острыми губками. На пляже она всегда лежит под зонтиком, потому что боится состариться раньше времени, хотя, по-моему, уже поздно об этом беспокоиться. А моя бабушка полная ей противоположность. Волосы цвета темного шоколада, носик как маленькая картошина, а кожа очень темная, потому что от солнца она никогда не прячется. Бабуля младше тети Оли на один год, но из-за пышных форм и множества морщин, мне всегда кажется, что именно она старшая из них двоих.

— У самой то бегун был, помнишь? В пансионат сюда приезжал, мы на танцы ездили. Ты же сама ему отворот-поворот дала!

Заинтересовавшись историями любовных похождений моих любимых бабулек, я поудобней усаживаюсь на мягкой подушке и беру жменю семечек.

— А ну-ка, ну-ка! Подробности?

— Ой, слушай ты эту выдумщицу, — отмахивается бабушка и делает вид, что пытается уснуть.

— Значит, у бабушки нашей кавалером был бегун.

— Еще какой! Как же его звали… Славка. Сашка. Сережка…

— Владимир, вообще-то, — говорит бабушка и поднимается на локтях.

— Гляди, она ведь еще и имя его помнит! — смеется тетя Оля. — Как же он ухаживал за ней!

— Цветы мне сорвал с клумбы пару раз и до дома проводил, велики ухаживания! Ты лучше расскажи, как за тобой тот солдатик с флота бегал. Она ведь чуть замуж за него не вышла!

— Что-о-о-о-о? — перевожу я глаза на тетю Олю. — Ты хотела выйти замуж не за дядю Пашу?

— Да у меня много кавалеров было, каждый второй руку и сердце предлагал, — улыбается тетя Оля и по привычке пушит короткие волосы на затылке. Она всегда так делает, когда разговор идет о ней лично, как будто хочет при этом выглядеть еще привлекательнее.

— Ага, пальцев на руках не хватит, чтобы их сосчитать, — забавляется бабушка.

— А ну-ка, делись, давай! — прошу я, заинтригованная услышанным. — Почему раньше мне не рассказывали про своих кавалеров? Это же жуть как интересно!

— Так и рассказывать нечего!

— Ой, ну да! — фыркаю я.

— Катюша, раньше ведь мужики не такими были, как сейчас, — говорит мне бабушка, садясь на подушку. Она поправляет края парео, накрывает полупрозрачной синей тканью свои пышные ножки и достает из пакета упаковку кукурузных палочек. — Не было приставаний, никакой опасности, мы могли только вот познакомиться, а потом вместе на море пойти ночью. И не боялись ничего, никого.

— А сейчас что ли нельзя так делать? — смеюсь я, взглянув на тетю Олю.

— Не пугай меня, ради бога, — ахает бабушка. Небось, уже видит, как я с малознакомым типом иду на безлюдный ночной пляж, где меня подстерегает страшная участь быть изнасилованной. — Бедная девочка, столько лет прожила с одним болваном и света белого не видела! Теперь за тобой глаз да глаз нужен!

Опять двадцать пять. Я уже целый месяц слушаю эти пустые рассуждения о моей не нагулявшейся в свое время девичьей свободе. И хотя, в глубине души, какая-то часть моего «я» согласно кивала, я все равно отказывалась в это верить.

— Влюбилась в восемнадцать и все, никого не вижу, никого не слышу! — причитает бабушка. — Это же как он тебе голову то задурил, что ты ни на кого внимания не обращала? Красавица наша, да у тебя столько кавалеров должно было быть, высоких, спортивных, смелых, энергичных…

— Да было у меня все, — перебиваю я, аккуратно стряхнув шелуху от семечек в целлофановый мешочек. — В университете были парни, которые и встречаться предлагали, и знаки внимания проявляли. И на улице знакомились, и в магазинах, и в барах, когда с девочками зависали там…

— И что? — ахает тетя Оля, вытаращив на меня свои большие зеленые глаза. — Никто не понравился? Не привлек? Не заинтересовал?

— Слушайте, это сейчас, оглядываясь назад, я могу сказать, что была катастрофически глупой и недалекой девочкой в этом плане. На тот момент мне казалось, что я все делаю правильно. Есть парень — значит других замечать не надо.

— Потому что это ай-ай-ай как плохо! — недовольно фыркает тетя Оля. — Я вот знаешь, что тебе скажу, если бы тогда тебе встретился человек, который запал прямо в душу, вот с первого взгляда, понимаешь? Ты бы напрочь отбросила эти свои «правильно/неправильно» и просто с головой нырнула бы в него! Поверь семидесятилетней женщине!

— Бо-о-ожечки, ты что, книжек начиталась что ли, такими словечками странными говоришь? — протягивает бабушка, закатив глаза.

Я перевожу взгляд на море; волны стали меньше и детворе, плюхающейся у самого берега в ярких нарукавниках и надувных кругах, явно не достает веселых катаний. Мои мысли уносятся на несколько лет назад, я вспоминаю свою белую футболку и джинсовые шорты; было так холодно сначала, что зуб на зуб не попадал, а потом я дрожала лишь от волнения. От самого теплого и приятного волнения. Или мне уже просто чудится это.

— Слушай, — с заметной хитринкой в голосе обращается ко мне тетя Оля, стряхивая с себя шелуху, — я помню мама твоя рассказывала, как вы летели отсюда к себе в Сургут и…

Откуда мне знать, что она сейчас скажет? Конец предложения может быть каким угодно, но я отчего-то точно знаю, чем все закончится.

–…рейс у вас задержали что ли…

И мне было так холодно, что зуб на зуб не попадал. Я ведь только что думала об этом. Только что!

–…Ваня его «футболистом» называл, я помню…

«Ты точно не замерзла? За лето впитала в себя всю теплоту солнышка?»

Сколько лет прошло?

Много. С подсчетами и математикой у меня всегда было туго, но здесь и не требуется точных расчетов — прошло слишком много времени, а эта фраза до сих пор в моей голове. До сих пор.

— И что же?

— Мм? — тяну я, взглянув на тетю Олю. Что она сейчас сказала?

— И как вы? — с улыбкой хлопает она глазами. — Общаетесь?

— Благо в наше время поддерживать связь не составляет большого труда, — говорит бабушка, наливая в пластиковый стаканчик минеральную воду, — не то, что раньше. Всех растеряли, даже родственников.

— Галю-ю-юня! Подожди! — отмахивается тетя Оля и переводит на меня все те же искрящиеся интересом глаза. — Ну и? Вы общаетесь?

— Откуда ты знаешь об этом? Мама рассказывала?

— Ой, так давно еще! Я просто помню, что парень этот футболистом был, потому что Ваня его так прозвал. А ты ведь знаешь, футбол для меня — все!

— А помните, как мы смотрели игры, когда еще Паша живой был, и я ему усы рисовала, пока он спал?

— Это было в 2008 году и Россия тогда, по итогам турнира, вышла в полуфинал! — уверенно заявляет тетя Оля, отчего у меня отвисает челюсть. Ей же семьдесят! Как можно такое помнить? — Голос я сорвала тогда. Пашка все пальцем у виска крутил, мол делать мне больше нечего орать так перед телевизором!

— Я в шоке, — усмехаюсь.

— Мы с Пашкой вместе крутили пальцем, — вставляет бабушка, закатив глаза. — Тебе бы тогда не помешал этот, как его… Ну, из церкви!

Я смеюсь:

— Экзорцист.

— Точно!

— Ума у твоей бабушки — туши свет! Катюша, ты лучше расскажи мне об этом мальчике, — говорит тетя Оля, поудобнее усевшись на подушке. Такое чувство, что она ждет от меня долгую и содержательную историю с пикантными подробностями. — Вы общаетесь?

«Я вижу перед собой твою улыбку».

Прочищаю горло и тянусь к бутылке с водой.

— Нет, мы не общаемся. Подай мне стаканчик?

Бабушка протягивает мне пластик и предлагает каждому съесть по пирожку с персиком.

— А почему же? — интересуется тетя Оля, не обращая внимания на протянутый ей пирожок. — Потеряли связь?

— Ольга! Бери сейчас же, иначе я тебе его на голову положу, ты меня знаешь!

— Что-то типа того, — вяло улыбаюсь я, впервые за долгое время ощутив знакомое чувство колючей вины. Как будто крепко за огромный кактус ухватилась руками и не желаю его отпускать. Благодарю бабушку за пирожок, но есть совершенно не хочется.

— Так отыщи его!

— Тетя Оля, — выдыхаю я.

— Что тетя Оля, что? Тебя же это ни к чему не обязывает, просто найди его, вы же молодежь, можете это сделать по щелчку в своих гаджетах.

— Ой, а ты можешь отыскать одну нашу родственницу, она раньше в Керчи жила, а потом…

— Галя, мы сейчас вообще о другом. Скажи внучке, чтобы она нашла этого парня!

— Да зачем мне его искать?! — восклицаю я и случайно роняю пирожок. — Уже столько лет прошло, он и знать не знает, кто я. У него наверняка своя жизнь уже построена и все такое прочее. Нет! Все, закрыли тему.

— Господи ты боже мой, какие мы нервные! А я тебе говорю, найди его! И ничего он тебя не забыл! Как вообще можно такую красавицу забыть?

— Тетя Оля-я-я-я! Ну, хватит уже.

— Просто узнаешь, как у него дела, чем живет человек…

— Есть жена, нет жены, — вставляет бабушка.

— А даже если и есть, что с того? — задорно смеется тетя Оля. — Просто пообщаетесь.

— Встретитесь может.

— Поцелуетесь.

— Все, я купаться, — резко поднимаюсь на ноги, не желая больше слушать всю эту чепуху. Ума не приложу, почему именно об этом человеке пошел разговор, когда за пару минут до него, именно о нем я и думала. — Веселитесь, дамочки.

— Катюша, ну, извини! Мы же как лучше хотим! Просто советуем тебе отыскать этого мальчика и немного пообщаться с ним.

С деланной благодарностью продолжительно киваю и направляюсь к берегу, раскидывая песок ногами в разные стороны. Знай эти старушки, каким именно образом наше общение сошло на нет, навряд ли бы сейчас так уверено толкали свое «мы же как лучше хотим».