Русалки

Катерина Ольшина

Судьба петербургского искусствоведа Ивана Николаевича Эйна напрямую связана с творчеством художника И. Н. Крамского – именно ему герой посвятил свою научную жизнь. Однажды друг Ивана умоляет его встретиться с известным и загадочным коллекционером. Тот предлагает искусствоведу поехать в заброшенный карельский посёлок, ибо именно там обнаружено полотно, похожее на работу Крамского. И именно Эйн может помочь коллекционеру в атрибуции интригующей и удивительной картины.

6 ГЛАВА

29 мая 2018 года. 12:00

Сколько дней я провел в этом заколдованном месте? Всего два дня… Зачем вчера я столько выпил? Голова разламывалась, меня мутило. Спустил ноги с кровати.

— Вот чёрт! — я вспомнил, что сегодня мы с Лёшей собирались отогнать мою машину в сервис. Быстро оделся, на ходу глотнул воды (Дима оказался предусмотрительно-заботливым: на столике у кровати стояла эмалированная кружка с живительной водой) и выбежал из дома.

До особняка Старицких долетел буквально минут за пять. Машины у дома не было. Громко постучал в дверь. Мне открыла заспанная Соня.

— Привет, — хрипловатым сонным голосом ответила на моё приветствие она и зевнула. — Что так рано, Иван Николаевич?

— Где моя машина? — я с озадаченным видом оглядывался: ещё вчера мой боевой конь стоял здесь.

— А… машина… Лёша забрал её в город.

— А почему он меня не подождал? Это же моя машина! — загремел я на всю округу. — Что он себе позволяет?

— Да не кипятись ты, — поёжилась Соня. — Он разберётся во всем, вот приедет и всё расскажет. Он тебя, наверное, будить не хотел.

— Дай мне его номер, пожалуйста, — попросил я.

Соня вернулась с большим сиреневым смартфоном. В списке контактов отыскала номер мужа, продиктовала мне и выдавила:

— Ты зайдёшь? Мне холодно.

— Нет, я пойду, спасибо.

Я вышел за калитку и побрёл к пригорку, на котором обитала связь.

Телефон Алексея «был выключен или находился вне зоны действия сети».

— Вот невезение, — выдохнул я. — Побыстрее бы отсюда уехать.

Вдруг Honor неожиданно ожил — на экране высветился звонок с незнакомого номера.

— Лёха, привет! Ты что совсем? — выкрикнул я в трубку, пребывая в полной уверенности, что звонит Сонин муж. — Почему не взял меня?

В трубке послышался скрипучий хриплый смешок:

— Здравствуйте, мой дорогой Иван Николаевич, мне сказали, Вы искали меня?

Я не поверил своим ушам. Это был Ефим — собственной персоной.

— Здравствуйте, — буркнул я и решил сразу приступить к делу. — Да, я звонил Вам, но почему-то ответила мне незнакомая барышня, которая утверждала, что не знает Вас.

Ефим опять засмеялся.

— Дудки! Знает и прекрасно. Трубку взяла моя… Так сказать, любимая женщина. Просто мы поссорились в тот день, и вот вам расплата.

— Очень всё это странно, — пробубнил я почти про себя, вспоминая раздосадованный женский голос в трубке, так явно мне кого-то напоминавший.

— Ну что, Иван Николаевич? Вы видели картину? Что Вы думаете о ней?

— Я думаю, что это грамотная подделка под Крамского. Конечно, без экспертизы делать стопроцентные выводы сложно, но я почти уверен. Да. Уверен.

Я совсем в этом не был уверен. Многое указывало на авторство Крамского. Ефим, кажется, тоже задумался.

— Значит, копия… — вздохнул он. — Жаль, очень жаль. Мне она понравилась.

Тут на меня накатил очередной приступ ярости и злости:

— Ефим Александрович, я всё понимаю, но вот не понимаю одного — зачем Вы усложнили мне задачу? Не сказали название картины, хотя явно знали его. Почему сразу не показали её фотографию? Вы вполне могли попросить об услуге Соню — у них в доме есть интернет. Могли вообще предупредить, кто хозяин полотна. Я выглядел дураком в глазах Дмитрия и Есении. Да и, в конце концов, что за бред Вы несли про русалок, церковь и выбор, когда звонили в последний раз?

— Иван, Иван… — пропел Третьяков. — Вы так горячи, темпераментны, настойчивы. Почему я не сказал про название и всё остальное? Имеет ли это какой-то смысл в нашей с Вами работе? Я просил Вас лишь об одной услуге: не задавать лишних ненужных вопросов и сказать мне прямо — подделка ли эта картина или оригинал. Для меня было важно Ваше мнение. Да, да, именно Ваше. Вы получили свои деньги?

Я утвердительно хмыкнул:

— Отлично. Вторую половину вы получите, когда вернетесь в Петербург.

Тут старик резко изменил тему:

— Как Вам — нравится в Карелии?

— Да… И ещё, Ефим Александрович…

— Я Вас слушаю, Иван Николаевич.

— С обратной стороны холста имеется интересная надпись: «АНАР». Я не знаю, важно ли это для Вас и видели ли Вы её. Это Вам так, для заметки. И для будущей атрибуции, конечно. Возможно, это слово как-то связано с историей бытования полотна. Сама живопись, краски, манера полностью повторяют Крамского, но… Думаю, всё же, что это подделка, грамотно выполненная мастером своего дела. В общем, история довольно интересная, и мне бы хотелось взглянуть на результаты технико-технологической экспертизы, если Вы решитесь приобрести эту вещь. Однако теперь, когда я Вам озвучил свои сомнения…

— Любопытно, любопытно, — прошептал коллекционер. — Конечно, Иван Николаевич, мы во всем разберёмся. И вот я решаюсь! Я покупаю картину!

— Но… — начал было я.

Старик оборвал меня:

— Да, да, Вы не ослышались. Вне зависимости от того, перу кого принадлежит сей шедевр.

— Позвольте, но…

— Это моё решение. И оно окончательно. Берём! Оформляйте документы на картину, как мы договаривались, и везите её в Петербург!

— Понял, — промямлил я. — Конечно, сегодня же оформляю передачу картину и, как только мою машину вернут из сервиса, сразу Петербург — к Вам.

— Прекрасно, просто чудесно! — я чувствовал, что Третьяков плотоядно потирает ладони. — Я буду ждать! А что с машиной? Неисправность?

— Да, не выдержала здешних дорог.

— Ясно, — старик явно торопился. — Что ж, Иван Николаевич, если захотите вновь связаться со мной, звоните на этот номер, иначе Элла вновь пустит вас по ложному следу.

— Хорошо, до связи! — выдохнул я и нажал на конец вызова.

«Вот же сукин сын! — пронеслась в голове ехидная мысль. — Про грехи что-то говорил, про надкусанное яблоко и так далее, а сам с молоденькой девчонкой забавляется! Чья бы корова мычала…»

Отрывок лекции И. Н. Эйна «Русское искусство XIX—XX вв.». Лекция читалась в СПбГУ студентам кафедры истории русского искусства

Тема призраков и потустороннего мира, как говорили в девятнадцатом веке, была очень опасной. И то, каким образом Крамской решил воплотить замысел своей новой картины «Русалки», завязанной на произведении Николая Васильевича Гоголя, поразило зрителей. Положительные лестные отзывы критиков, благосклонные оклики, похвала друзей, оценка Павла Михайловича Третьякова — художнику рукоплескали, его превозносили.

А дальше началась мистика.

13:30

— Иван Николаевич! — окликнул меня знакомый звонкий голос.

Я спрятал телефон в карман джинсов и оглянулся.

Передо мной стояла Аглая.

— Лала, Господи!

Как я был рад её видеть. В мои сорок пять меня в её присутствии волновало, как мальчишку.

— Добрый день! Вы крепко спали! И громко храпели. Я не могла уснуть.

А за словом она в карман не лезла. Я готов был провалиться под землю, почувствовал, как горят мои щёки. С чего бы это?

Девушка заливисто расхохоталась. Её медные локоны были завиты и спускались на плечи хитрыми весёлыми кудряшками. Румянец никуда не делся — так же горел на светлых скулах. Карие глаза остро впились в меня, словно сканировали душу.

— Я ходила к Соне, мама послала за флэшкой с фотографиями. Не хотите прогуляться по лесу? Я к озеру иду. Подруг здесь нет, — словно оправдываясь, вздохнула она, — а Вы — новый человек в наших диких краях. Буду рада, если составите мне компанию.

— Да, конечно, Агла… Лала… Я не тороплюсь!

По телу бежал странный ток, в желудке ухало, солнечное сплетение сжималось, словно предчувствуя что-то нехорошее. «Возьми же, наконец, себя в руки, Эйн!»

— Тогда пойдёмте, — медные волосы девушки сверкали в лучах солнца. — Я обожаю наши места.

Она уверенно шагала впереди меня, но порой, пытаясь скрыть нетерпение, сдерживала шаг, вновь оказываясь наравне со мной, временами чуть задевая меня своим правым плечом.

— Вы же из Питера, да? А где работаете?

— В университете лекции читаю. А ещё пишу статьи в различные искусствоведческие журналы.

— Как интересно!!! — с искренним восхищением воскликнула Лала.

— Нет, ничего интересного. Сухость научного слога ввела бы Вас в сон.

— Отчего же?

— Оттого, что искусство в словах — так себе удовольствие. В Вашей голове могут роиться поэтические образы и невероятные животрепещущие версии, но Вы не имеете никакого права преподносить всё, что думаете и как думаете своим читателям. Увы, но в стране историков искусства слишком много правил, норм, канонов, фраз, которые нельзя коверкать и нарушать, иначе тебя быстро спишут со счетов и признают любителем, который впадает в художественность и неискусствоведческую безвкусицу.

Аглая искренне изумилась:

— Но разве интересно читать такую сухость?

— И я сухарь, по-вашему. Нет, Лала, увы, так принято. Мы занимаемся наукой, а не пишем любовные романы и популярные арт-детективы. В любом случае, я не профессор Лэнгдон и излагаю материал на лекциях не так, как Дэн Браун.

Девушка перескочила через лежащий ствол дерева.

— Почему? Ведь так было бы намного интереснее читать Ваши статьи? Простите, если обидела.

— Нет, нет! Что вы! — завеселился я. Неопытность и непосредственность Аглаи поднимали мне настроение. Она была живая — не мёртвая, как я.

— Конечно, было бы интереснее. Но романы Брауна читает весь мир, а мои статьи — лишь несколько заинтересованных специалистов, пара коллекционеров и много несчастных студентов.

— Грустно как-то.

— К сожалению, это правда жизни, — пожал плечами я.

Аглая замолчала. Пришло время мне задавать вопросы.

— А чем вы занимаетесь? Дмитрий упоминал вскользь, что Вы выбрали поприще дизайнерского дела? В какой сфере?

— Кафедра технологии, изобразительного искусства и дизайна в Петрозаводске в университете. Сначала поступила на экономический, но поняла, что это совсем не моё. Проучилась три года и бросила. Родители тогда такой скандал закатили, но постепенно отошли… — Аглая постоянно улыбалась.

— Сейчас мне всё нравится в моей жизни: я, наконец-то, поняла, к чему стремится моя душа — к творчеству! Я работаю при университете, помогаю организовывать выставки. Недавно занималась оформлением одной интересной книги, которая уже в печати. Фотографией увлеклась, на курсы записалась, вот скоро первое занятие, — девушка перевела дыхание. Мы вышли к озеру и остановились.

Ветра не было. Над гладью Айтярви тучей стояла мошкара, тонкий изломанный тростник величаво покачивался над водой, а чёрные веретена рогоза напоминали солдат, стоящих на плацу. Вдали зубчатой стеной плыл лес, отливающий синими и фиолетовыми оттенками.

— Это моё любимое место с детства, — смущённо призналась Аглая и присела на упавшее дерево. — Вчера за столом Вы рассказывали про картину…

Я изо всех сил напряг память, пытаясь вспомнить, о чем ещё вчера вещал за столом, но все мои попытки не увенчались успехом. Видно, алкоголь до такой степени затуманил мне мозг, что сознание просто отключилось. Слава Богу, Аглая выручила меня, напомнив, что именно я вчера рассказывал о полотне.

— Необычная надпись, удивительная история? Странно, что картина оказалась у нас здесь, не так ли? Я так же, как и Вы, не думаю, что это работа Крамского, ведь он не бывал в наших местах. Конечно, её могли привезти… Всё как-то запутанно, да? — девушка устремила на меня свои огромные рысьи глаза.

— Не знаю, не знаю, Лала, — я старался смотреть на озеро, но ловил себя на мысли о том, что то и дело кидаю взгляды на обворожительную красавицу. — Коллекционер, который поручил мне разобраться с вашей загадочной картиной, сегодня звонил мне. И сказал, чтобы я купил её для него. Поэтому, думаю, что уже завтра покину ваши края.

Лала молчала и задумчиво смотрела вдаль.

— Дядя Ефим спас мне жизнь в детстве. Он приехал сюда порыбачить, а мы с подружками купались в озере. У меня свело ногу, и я стала тонуть. Подруги лишь с ужасом глядели, как я шла под воду и кричала, захлёбываясь. Ефим Александрович не растерялся — он был хорошим пловцом. В общем, он спас меня. С тех пор он лучший друг нашей семьи. Он чуть ли не каждый год приезжает в Ринтала. И постоянно останавливается у нас.

Лала рассказывала о старике с такой теплотой и любовью, что я смутился: возможно, этот коллекционеришка, как я его называл про себя, и не был таким хитрым, скользким и неприятным типом, каким показался мне вначале.

Я шмыгнул носом. Ну вот, умудрился простыть.

— А каким образом Ефим узнал про картину? Получается, она находится в доме Старицких уже давно?

— Не совсем так, — Аглая стянула волосы на затылке в узел. — Долгое время она пылилась в нашей кладовке, пока в посёлок не приехали Соня с Алексеем. Мы вернули им полотно, ведь оно принадлежало Олесе и её семье. Было бы странно, если бы мы умолчали об этом и оставили картину себе. Дядя Ефим узнал про неё совершенно случайно. Он приехал к нам в марте на день рождения мамы — она его уже давно приглашала. Он всегда говорил о своей работе, точнее о своих увлечениях стариной, но никогда не упоминал о коллекционировании. Вспоминал свои путешествия: скифов, Алтай, киммерийцев. Помню, как он взахлёб рассказывал о Тверском кладе, в котором археологи обнаружили серебряные женские украшения времён татаро-монгольского нашествия, о раскопках в Улаам-Керим в Монголии и о захоронении одного из правителей тюркского каганата.

Я присвистнул. Аглая продолжала.

— Дело в том, что при дяде Ефиме мы редко говорили о Старицких, да и он их не знал особо. Но в тот день Соня и Лёша тоже пришли на праздник, и, когда дядя Ефим снова завёл речь о своих раскопках и об искусстве, Соня рассказала ему о картине. И уже на следующий день он увидел то полотно, из-за которого Вы и приехали.

Аглая перевела дух:

— Хотите, расскажу страшную историю?

— Отчего же, я не против.

Над озером плыл тёплый пар, по воде деловито сновали водомерки.

— В этом озере водятся русалки, — Лала прищурила глаза и прожгла меня горячим взглядом. Кончики её губ еле подрагивали, скрывая лёгкую, но какую-то затаённо-грустную улыбку.

— Само собой, — меня распирал смех, — я Вам даже больше скажу: в каждом озере есть свой утопленник.

Лала не обиделась, но с вызовом дёрнула плечом:

— Мой папа видел здесь русалку, самую настоящую. И это правда. Он мне сам рассказывал. Не верите? Спросите его.

Я наблюдал за танцем водомерок.

— И что он говорил?

— Вы же мне не верите, я вижу.

— Нет, нет, Аглая! Я как раз специалист по русалкам! Так случилось, что за всю свою жизнь мне приходилось сталкиваться с ними не раз. Вероятно, Вы знаете, что у Крамского есть картина…

— «Русалки», — перебила меня девушка. — В Третьяковской галерее. Я была там. Видела. Прекрасно их помню.

— Ну вот, теперь Вы меня понимаете. В университете я писал курсовую по ним, потом вышла моя статья, и пошло-поехало. Короче, дань русалкам отдана.

— Интересно… Как-то по телевизору показывали сюжет о мистике, творящейся вокруг этой картины. Там ещё и про «Портрет Лопухиной» Боровиковского рассказывали.

— Ходят такие байки. Считается, что на первой выставке Товарищества передвижников «Русалок» Крамского повесили рядом с «Грачами» Саврасова. А ночью пейзаж неожиданно упал со стены — видно, русалки грачам не товарищи. Позднее Третьяков приобрел обе картины для своей Галереи. «Грачей» повесили в кабинете, а «Русалок» долго перевешивали из одного места в другое. Рассказывали, из зала, куда повесили картину Крамского, по ночам доносилось пение и веяло прохладой, как от воды. Персонал даже отказывался убирать помещение. Не склонный к мистицизму, Третьяков слухам не верил. А вот посетители галереи жаловались на то, что долго смотреть на эту картину просто невозможно. Поговаривали даже, что одна барышня, вдоволь налюбовавшись ею, с ума сошла, а другая — утопилась в Яузе. В семье Третьяковых была одна старушка-нянька, так вот именно она и посоветовала перевесить картину в дальний угол, чтобы днём на неё не падал свет. Третьяков, хоть и был далек от суеверий, всё же послушал совета. С тех пор посетители галереи на эту картину не жаловались. Как-то так.

Конец ознакомительного фрагмента.