Золотой Ипподром

Кассия Сенина

Византийская Империя, 2010 год. Император Константин XXI хочет вернуть сокровища, награбленные крестоносцами, и устроить помолвку дочери. Для этого пришло удобное время: мировая элита съехалась в Константинополь на семидневный Золотой Ипподром – знаменитые колесничные бега. Но пока император плетет политические интриги, его жена внезапно увлекается ректором Афинской Академии, а митрополит Ираклийский, недовольный падением авторитета церкви в обществе, строит козни, чтобы сорвать Ипподром…

День второй

В восемь утра императорское семейство встретилось в столовой за завтраком. Константин предпочитал обходиться в семейном кругу по возможности без посторонних. Завтрак подавался в небольшой овальной столовой, которая казалась слишком просторной для четверых. Служители заранее расставляли пурпурные кофейные приборы с золотыми вилками и ложками, раскладывали на блюдах яства, ставили большой горячий кофейник и удалялись. А уж разливать кофе и потчевать домашних приходилось Евдокии, хотя она иногда бывала этим недовольна.

Император не выспался и не выглядел отдохнувшим, августа с принцессой смотрелись куда бодрее. Принц выспался лучше всех, был очень оживлен и без умолку рассказывал о вчерашнем детском бале.

— А ты, Катерина, довольна балом? — спросил император.

— Очень! Я в восторге! Почаще бы у нас устраивались такие балы!

— Да-да, — подхватил Кесарий, — я тоже хочу почаще балы!

— Ты ешь лучше, любитель балов, — сказала Евдокия. — А то смотри, мы уже почти всё съели, а у тебя еще полная тарелка.

Кесарий принялся за оливки и козий сыр, а Константин, как бы между прочим, поинтересовался у дочери:

— А как тебе понравился наш юный итальянский друг?

Принцесса чуть приподняла брови и ответила:

— Он хорошо танцует!

— Значит, ты не пожалела, что вняла моему совету? — спросила императрица.

Катерина сделала глоток кофе.

— Нет, мама, танцевать с ним было приятно.

— Кстати, — августа взглянула на мужа, — мне показали твою «прелестную девочку» Мари. Она полвечера проплясала с каким-то бородатым сайгаком, который и танцевать-то толком не умеет! Сразу видно — какой-нибудь ученый!

— Ну, почему сразу ученый? Некоторые ученые прекрасно танцуют, да и бороды у них нет, — заметил император и тронул свою бороду.

— О, да, — оживилась Катерина, — например, господин Киннам танцует просто божественно! Вчера он пригласил меня на Венский вальс, я так боялась именно этого танца, он такой быстрый, но с Киннамом это было что-то волшебное!

— Ну, я рад, что вы хорошо повеселились, — произнес император несколько мрачно.

— Но ты тоже, вероятно, увлекательно провел время, — заметила августа. — Ты даже забыл о белом вальсе!

— Прости, Евдокия, я просто заболтался, — сказал Константин еще мрачнее.

Императрица бросила на него удивленный взгляд.

— Да ладно, — она лучезарно улыбнулась, — ты же всегда любил свою болтовню больше, чем танцы.

Но нотка обиды не могла укрыться от императора. Он пристально посмотрел в глаза жене и промолвил:

— Я чувствую, это для тебя был особый момент, что-то из ряда вон выходящее, да? Но, пожалуйста, когда это случится в следующий раз, скажи мне об этом прямо. Уж тогда я не забуду.

— И даже покинешь изысканное общество в биллиардной? — Евдокия лукаво сощурилась.

— Ты в этом сомневаешься?

— У них там свои секреты! — встряла Катерина. — Интриги… Кстати, а что за история с нефтепроводом? Вчера на балу Стратиотис пристал ко мне с вопросом, не нанесет ли его строительство ущерб духовной жизни киликийских монастырей!

Кесарий прыснул.

— Да нет никакой истории, это просто кому-то хочется чтобы она была, — сказал Константин. — Будем тянуть нефтепровод, где нам удобно, и всё тут.

— А высокопреосвященный Кирик опять разозлится, что всё решили без него, и соберет толпы народа? Как в прошлый раз?

— В прошлый раз мы действительно сплоховали, да. Не учли степень его наглости… Глупая получилась история.

— Наверное, это ты сплоховал, о государь? — насмешливо спросила Евдокия.

— Может и я, что с того? Никто ведь даже не может сказать, будто я пренебрег чьим-то мудрым советом. Хотя советчиков-то было много. Но никто не понимал, что происходит.

— А теперь понимают?

— Теперь пришлось принять собственные меры. — Константин криво усмехнулся. — Думаю, они будут адекватны ситуации.

— Ну, хорошо, хорошо, — опять заговорила Катерина, — а хурриты нефтепровод не взорвут? Многие этого опасаются…

— Пусть опасаются, а ты не переживай, разберемся, — спокойно ответил император. — Ты лучше переживай за свои оценки.

— Я переживаю за оценки… которые дают нашей политике! — воскликнула девушка. — В Универе говорят, что хурриты получили кучу денег от нефтяных шейхов.

— Глупости! — отрезал Константин. — Зачем шейхам с нами ссориться? У повстанцев только одна «коровка», и пасется она известно где.

— В Москве?

— Конечно! Там что угодно придумают, хоть философский камень, лишь бы у этих бездельников были деньги и оружие.

— И зачем им только всё это? Они ведь сами бедно живут. — Катерина пожала плечами.

— Из вредности. Да еще для того, чтобы где-нибудь в мире развевался их красный флаг.

— Но с этим что-то можно сделать? — недоуменно спросила принцесса.

— Мы делаем. Но граница длинная, горы… Ты ведь была там. А персы хитры и неискренни, как всегда. Рассчитывают урвать с севера какие-нибудь блага. Представь себе, недавно мы нашли пятикилометровый туннель. В скалах!

— Ого! — изумились женщины.

— Вот и ого! Приходится признать, что проще справиться с теми, кто оружие берет, а не с теми, кто дает. Хотя и здесь всё нелегко… Не химией же их травить!

— Ой, пап, кстати о химии, — встрепенулась Катерина. — Я вчера читала в «Католической Италии», что этот вирус два-икс-четыре-sdf создан искусственно. То ли у англичан, то ли у нас в военной лаборатории, чтобы всех травить! И особенно — добрых латинян. Представляешь?

— Представляю.

— А… это полностью исключено? — осторожно спросила девушка.

— Не полностью. — Император рассмеялся. — Но я бы, наверное, знал. Единственное, что исключено полностью — это чтобы никто из западных святош не додумался обвинить нас.

— Почему же? — заинтересовалась вдруг Евдокия.

До сих пор она молча и не без удивления прислушивалась к разговору, думая, что не успевает замечать, как дочь становится всё взрослее и взрослее… Искоса поглядывая на Кесария, который сидел молча, хотя явно был недоволен отсутствием внимания к своей персоне, императрица думала, что и он, наверное, тоже скоро начнет интересоваться этой скучной политикой…

— Да потому, что они неудачники, — ответил Константин. — Папа считает себя вселенским архиереем, но от вселенскости у него осталось очень мало. Вот и приходится искать виноватых, куда же деться?

— А можно как-то запретить печатать такие вещи? — спросила принцесса.

— Бессмысленно. Это же предмет веры, как его запретишь? Да еще в другой стране. Если у людей что-то не заладилось с их религией, всегда так получается. Вот поговори с Луиджи, может, он тебе подробно расскажет, как там и что. Кстати, с чего это ты вдруг стала читать обскурантистскую периодику?

— Так, просто на глаза попалась, — медленно ответила Катерина, задумчиво копаясь золотой ложечкой в кофейной гуще.

* * *

Киннам смотрел на арену ипподрома, где шел первый заезд, и посторонний наблюдатель, конечно, приписал бы азарту болельщика воодушевление, читавшееся на лице великого ритора — поразительно красивом лице с античными чертами, которое смелый размах летящих бровей и темные глаза в обрамлении густых длинных ресниц, со спрятанной в уголках улыбкой, делали настолько привлекательным, что от него трудно было отвести взгляд. Но если бы кто-нибудь пригляделся внимательней, то в охватившем ректора Афинской Академии воодушевлении он мог бы уловить нечто, не вязавшееся с обычным возбуждением любителя лошадиных бегов, но напоминавшее, скорее, мальчишеский азарт при совершении опасной проделки, которая могла или обернуться крупной неприятностью, или принести необычайный выигрыш. Однако таких пристальных наблюдателей рядом с Феодором не было — всех занимало происходящее на ипподроме: колесницы пошли на предпоследний круг, и возница красных снова лидировал, несмотря на то что сегодня ему приходилось соревноваться с двумя новыми противниками, поскольку возницы зеленых и синих из первой и второй четверок поменялись местами.

— Если так пойдет дальше, устроителям скачек грозит разорение! — пошутил сидевший справа от Киннама ректор Сорбонны Эрве Рокар. — Теперь ведь, наверное, все бросились ставить на Феотоки, и если он все время будет выигрывать…

— Судя по тому, что творилось вчера в местных кофейнях, проигрышей первого дня хватит с лихвой, чтобы покрыть дальнейшие траты, — заметил Киннам.

— Да уж, я сам лишился некоторой суммы… А ты вчера не поставил ни на кого, хитрец!

— В первый день я обычно не делаю ставок, предпочитаю сначала оценить обстановку.

— Что ж, разумно! А я не могу удержаться, чтобы не рискнуть сразу! Зато вот Патрик не играет никогда, старый скряга!

— Не скряга, а рачительный хозяин, — возразил сидевший по другую руку от Феодора в меру чопорный англичанин лет пятидесяти. — Предпочитаю, чтобы мои деньги оставались при мне, а не попадали в руки неверной фортуны. К тому же я действительно не мальчик, дорогой Эрве, чтобы до сих пор предаваться таким играм. Когда-то на Дерби я просадил почти треть отцовского наследства и с тех пор предпочитаю быть наблюдателем. Это ничем не хуже игры на деньги для имеющих ум.

— Ладно-ладно, хозяйственный рачитель! — шутливо воскликнул Рокар. — Каждому свое, в конце концов… О-ля-ля, Феотоки! Фе-о-то-ки!

Колесница красных пришла первой, и трибуны огласились восторженным ревом, небо запестрело красными шарами, дамы из первых рядов возле финишной черты кидали победителю букеты алых роз, хотя цветы не долетали даже до края дорожки. Киннам с утра поставил на Феотоки довольно крупную сумму, но охватившее его возбуждение не имело никакой связи ни с бегами, ни с возможным выигрышем, хотя он искренне аплодировал победителю.

Мысли Феодора занимала августа: если восторженный прием, который она оказала ему в день приезда, приятно удивил его, но все-таки не выбил из обычной колеи, то вчерашнее поведение императрицы потрясло Киннама до глубины души. Теперь он почти не мог думать ни о чем другом и, хотя зрелище скачек всегда пробуждало в нем азарт, на этот раз бега мало трогали великого ритора — он был слишком взволнован другим. Что означало поведение Евдокии? Только флирт, которому она не прочь была предаваться в компании своих поклонников, или… нечто большее? Просто кокетство? Но она раньше никогда не вела себя так! Правда, еще в начале вчерашнего бала Киннам думал, что на нее мог повлиять столь возбуждающим образом восторг перед его двумя романами, которые она, наконец, прочла — прочла, когда он уже решил, что вряд ли дождется этого. Но ведь она сказала, что прочла их еще в начале лета — значит, около двух месяцев назад, — а улыбалась она ему сейчас, улыбалась так, как никогда раньше… Однако, за прошлые годы привыкнув быть лишь одним из многих ее поклонников, «одним из» в ее окружении — пусть и ближайшем окружении, но все-таки достаточно обширном и весьма блистательном, — он поначалу не смел верить в какие-то перемены, хотя вчера с самого начала бала она общалась с ним так много, как, пожалуй, никогда раньше. «Вы с этим согласны, Феодор? Читали ли вы эту книгу, Феодор? Что вы думаете по поводу этого, Феодор?..» Тогда он еще мысленно одергивал себя: просто, прочтя его «Записки», она обнаружила, что их душевное и умственное сродство гораздо больше, чем она могла заключить раньше из бесед с ним, ведь в своих романах он был откровеннее и больше раскрывался, чем в жизни, — вот откуда такое повышенное внимание, теперь ей интересно сравнить его взгляды на разные вещи со своими собственными, только и всего. Вполне естественное желание, еще ни о чем особенном не говорящее. Но потом…

Потом случился белый вальс. Именно случился — как чудо, как снег на голову летом, как роза среди зимы. Пять долгих лет, исполненных страсти и тоски, дней счастья от общения с августой на очередном Ипподроме и месяцев томительного ожидания новой поездки в Константинополь, безумных надежд и едких насмешек над самим собой, неистовых желаний и титанических усилий не выдать свои чувства, сладости и горечи, наслаждения и боли, — всё точно разрешилось ослепительной вспышкой, когда Евдокия, объявив белый вальс, спустилась с лестницы и с улыбкой подошла к нему. Можно ли думать, что это была всего лишь случайность?! Ведь она еще никогда не танцевала белый вальс с кем-либо, кроме мужа! И никогда не общалась с Феодором настолько благосклонно во всех смыслах, во всех — вплоть до благосклонности к нескольким не заметным окружающим, но, конечно, не оставшимся незамеченными августой дерзостям, которые он допустил во время последнего танца с ней, уже после вальса Муз…

Он понимал, что начал опасную игру, но остановиться было выше его сил: если августа в самом деле дает ему шанс, упустить его нельзя — потом он никогда не простит себе этого… да и она, конечно, не простит ему! Если же он обманывается, и ее «поощрения» ничего не значат… Впрочем, об этом лучше пока не думать, ведь забег только начался и глупо тормозить на старте! Киннама не могла остановить и мысль о том, что охватившее его возбуждение в каком-то смысле возвращает его к той жизни, в которую он был погружен в течение почти десятка лет до знакомства с императрицей. Сплетни о его тогдашних похождениях достигли и Царицы городов, и порой самые смелые и кокетливые из здешних дам довольно откровенно намекали Феодору, что не прочь проверить на деле, соответствуют ли слухи реальности, но он всегда едко отшучивался. Собеседницы иной раз даже оскорблялись, однако это его не волновало. Он отлично знал, что если б захотел вернуться к прежним играм здесь, на Золотом Ипподроме, где прекрасные гостьи со всех стран света отнюдь не всегда блистали строгостью нравов, у него не было бы недостатка в развлечениях. Но женщин помимо августы уже пять лет не существовало для великого ритора. И если сейчас он затевал игру, где можно только идти ва-банк, то она того стоила! Все прошлые увлечения, все испытанные чувства и желания, связанные с женщинами, стали бледным пятном по сравнению с тем, что пережил Феодор за годы знакомства с Евдокией: это была страсть всей его жизни, единственная, как он теперь понимал, настоящая любовь, которую ему довелось испытать, — и мог ли он отказаться от своих надежд, как бы они ни были призрачны?!

В конце концов, если он и рискует многим, то всяко не головой — ведь не средневековье на дворе! Да и какой смысл рассуждать об этом? В первый же день Ипподрома Евдокия сумела настолько зажечь ему кровь, что Феодор не находил в себе достаточно отрезвляющей воды, чтобы залить пожар, — да он и не хотел тушить этот огонь. Он слишком сильно любил, слишком долго томился, слишком пламенно мечтал. Лошади пустились вскачь, и теперь можно только или победить, или оказаться на обочине.

* * *

От кого: «Лаура Враччи» <laura-vracci@graphe. koin>

Кому: «Луиджи Враччи» <luigivracci@graphe. koin>

Отправлено: Вторник, 17 августа 2010 10:37

Тема: Re: мы на месте

–

Привет, Луи!

Так и не дождавшись от тебя обещанных фото и рассказов, выражаю тебе свое возмущение!!!

Почему ты молчишь? Ты знаешь, я человек ненавязчивый, но я почти обижена. Или может, тебя вконец околдовала принцесса, и ты потерял дар речи? Может, мне больше не молиться об избавлении тебя от нее?;)

Когда у нас показывали открытие Ипподрома и дали крупным планом императорскую ложу, дядя Марко, увидев принцессу, не донес до рта чашку с кофе, так и застыл, уставившись в экран. Через пару лет она точно будет одной из первых красавиц, каких я вообще когда-либо видела. Она и правда шикарная блондинка, просто умереть от зависти! А какие глаза! Какой изгиб бровей! Не удивлюсь, если ты уже передумал заниматься археологией;))) Вы с ней вместе хорошо смотритесь, кстати!:)

Императрица, как всегда, великолепна. Как она себя держит! Я больше всего жалею о своем отравлении из-за того, что упустила возможность вблизи поглядеть на нее. Ооочень надеюсь, что ты расскажешь мне о ней подробно!

Кто этот красавец-возница, который в первый день выиграл четыре забега? Комментаторы на ТВ были как-то скупы, а в сети я нашла про него совсем мало: Василий Феотоки, семья незнатная, отец погиб в автокатастрофе, одна сестра монахиня (!), а другая еще маленькая. Ездит верхом с 10 лет, зарабатывает на жизнь веб-дизайном (ну теперь-то не придется уже, наверное, разбогатеет!). По ТВ сказали, что в колесничных бегах он тренируется только год, все поражены его нынешним успехом. Сгораю от любопытства и жду, что ты расскажешь о нем побольше!

А у тебя был такой вид, будто ты, надевая рубашку, забыл вытащить вешалку! Что там с тобой происходит? Мамик звонила и бодро доложила, что все прекрасно, но честно говоря, я немного беспокоюсь.

Пожалуйста, черкни хоть пару строчек!

Твоя Лаура.

* * *

Дари глядела на огромный экран, где крупным планом показывали Василия — во втором заезде он пришел после Ставроса, но в третьем опять победил, — и думала, что у него очень красивая улыбка и вообще он ужасно пригож и напоминает античного героя… Наверное, если бы греки до сих пор создавали свои глиняные вазы с росписями, они бы изображали эти бега и победителей… А может, они и теперь такое делают?

— Послушай, Лари, а у вас тут не делают расписных ваз или статуэток… ну, как вот в античности, с изображениями героев, победителей на играх?

— Делают! Есть несколько фирм, которые этим занимаются, у нас в Городе «Лекиф», а самая известная — «Амфора» в Афинах, они даже по древней технологии делают вазы, но такие ужасно дорогие, по современной дешевле, конечно… Статуэтки тоже, да! А ты что, думаешь, изобразят ли Василя на вазе, если он победит?

Дари покраснела.

— Нет… Так просто, подумалось…

Она не решилась признаться Иларии, что думала о Василии. Ее саму смущало, что она слишком много о нем думает — и это вместо умной молитвы! Но какая молитва на ипподроме, в таком шуме, в таком азарте?! А вот Лари, она молится? Что-то не похоже… Но спрашивать об этом, наверное, неприлично — все-таки молитва это такое… интимное. Правда, в ее обители на родине сестры порой спрашивали друг у друга, «как идет умное делание», на каковой вопрос было принято, смиренно потупя взор, отвечать нечто вроде: «Помаленьку, с Божией помощью, вашими молитвами», — но, пожив в обители Живоносного Источника, Дари уже усвоила, что тут не принято любопытствовать о мере духовного преуспеяния и вообще о внутренней жизни других: это было личное дело каждого, лезть в эту область без приглашения считалось дерзостью.

— На вазах изображают обычно только тех, кто взял, по крайней мере, три Великих приза, — поясняла между тем Лари. — А так — если только кто-нибудь закажет. Но вообще эти фирмы больше любят древние сюжеты — античность, средневековье… Правда, конечно, государя изображают и августу… А еще, когда у них дети рождаются, тоже выпускают специальные вазы, очень красивые, у моих родителей есть такая, в честь рождения принца Кесария! Там он с императором и императрицей изображен, принц у августы на руках, и еще принцесса рядом маленькая.

— А как твои родители относятся к тому, что ты хочешь стать монахиней? — рискнула спросить Дари. — Они не против? Ты же у них одна.

— Ох! — Лари горестно вздохнула. — Мама очень расстроилась, когда я поселилась в обители, даже плакала… Сейчас-то она вроде уже смирилась. А папа… он сказал: всё это ерунда и я сама пойму, что это не для меня. Смеялся даже, говорил: «Рыжая монашка — как дырявая рубашка!» Я тогда на него очень разозлилась! Мне даже вот нарочно хотелось ему доказать, что я могу так жить! Но у нас в обители не постригают до окончания института, поэтому я учусь, еще два года, а потом… не знаю. — На ее щеках внезапно проступил легкий румянец, и она быстро проговорила: — Мне, конечно, хотелось бы остаться!

— Так и останешься, если хочешь! У вас же никого не гонят, ты говорила… А почему ты вообще решила идти в монастырь?

— Из-за романа про Кассию. Я его прочла, как только он вышел, у нас в Универе его обсуждали много, особенно на истфаке, спорили даже, правильно ли там показано то или это. — Лари рассмеялась. — Ну вот, а у меня подруга на истфаке, она мне про него и сказала, я прочла, и во мне что-то такое… ну, как перевернулось! Так вот подумалось: здорово, такое вот всё это… высокая жизнь! И не тупая какая-то, не то чтобы залезть в пещеру и только молиться да поститься… Ну, то есть, — она немного смутилась, — я не хочу сказать, что отшельники тупые, вообще-то у нас и сейчас много отшельников, особенно в Азии и в Сирии. Но такая жизнь — она ведь не для всех… То есть, если б я думала, что монашество это только поститься и молиться, сидеть в пещере и ни с кем не общаться, то я бы и не захотела так жить! А тут мне захотелось посмотреть, что это за Кассия Скиату и в каком монастыре живет, раз она романы такие пишет. Ну вот, и мне в обители очень понравилось, просто очень-очень! Так вот я там и оказалась.

— Да, у вас обитель чудесная! — с жаром сказала Дари. — Я и не поверила бы, что так бывает, если б сама не увидела! Но я всё хотела спросить: неужели у вас все монастыри такие?

— Нет, конечно, нет! Всякие есть. Есть и более традиционные, что называется, но это чаще за городом или где скиты и отшельники, они ведь до сих пор в древних пещерах живут, в ущельях, в горах… Мне наши сестры рассказывали, они бывали в Каппадокии, там древние монастыри, церкви, фрески потрясающие! Я тоже очень хочу туда съездить! Вот, хорошо, что ты спросила, я непременно покажу тебе, у нас есть несколько альбомов с фотографиями, о, как там красиво! Но там сурово, не как у нас! Каменное всё, и кельи, и трапезные, и всё-всё, и воду надо издалека носить, и колючки растут… Правда, во многие места теперь подвели воду, но есть и такие, где монахи за километр-два ходят за водой, представь! В общем, это подвиги там, да, нам такое и не снилось! Но там женщин мало живет. А в городах монастыри больше похожи на наш, хотя многие и попроще. А есть и плохие, где жизнь распущенная… То есть ты не думай, что у нас во всех монастырях переводами занимаются и книги издают! Просто тут у нас, понимаешь, столица, традиции такие, много ученых монастырей: Студийский, Сергие-Вакхов, Пантократор, Хора… Но это мужские, а из женских наш, наверное, самый известный, и еще Мирелейский. Еще в Элладе много ученых обителей, а вот в Вифинии и туда дальше в Азию, там уже всё суровее… Да тут и на Босфоре есть монастыри, где жизнь строже, чем у нас. Но вот мрачных лиц у нас и правда нигде нет, ну, то есть я не видела, я бывала с матушками в разных обителях… Есть такие, где сестры попроще и жизнь больше хозяйственная, но все-таки все радостные, и книги читают, и на все службы ходят. То есть не как у вас — работать-работать-работать, а потом упасть и всё, не-ет! У нас такого, думаю, нигде нет, я поэтому так и удивлялась, когда ты рассказала про всю эту вашу… каторгу!

— Да, хорошо вам! — Дари вздохнула.

Внезапно откуда-то донесся сильный аромат жареной рыбы, Дари даже оглянулась: сзади, чуть левее, сидели двое мужчин, держа в руках голубые коробочки с ярко-красной надписью. «Мега» — прочла Дари на одной, но дальше буквы закрывала рука едока, который с наслаждением обгрызал поджаристый рыбий хвостик, торчавший из коробочки.

— Что это они там сзади едят? — тихо спросила Дари.

Лари взглянула и с улыбкой ответила:

— Да это же мега! Меганикс, наши знаменитые ставридки! Вкуснотища, обожаю их! Разве до вашего царства они до сих пор не добрались?!

— Меганикс? — удивилась Дари. — Так это он и есть?! И у вас его тут вот так прямо едят… на улице?

— А что? — в свою очередь удивилась Лари. — У нас его везде едят! Это же быстрая еда!

— Ну, ничего себе, — протянула Дари. — А у нас это считается такой пищей для гурманов… В Хабаровске, например, всего один «Мега-Никс», я там никогда не была. Говорят, там дорого, с осетром, со стерлядью… А когда его открыли, туда вообще в первые месяцы стояли огромные очереди! Я сначала хотела пойти поглядеть, но так и забыла. А потом уже в монастырь ушла.

— Вот это да! — Лари была поражена. — С осетром?! Для гурманов?! У нас это все едят, «Мега-Никсы» тут на каждом шагу, вот и на ипподроме тут они при каждом секторе! Вот, знала бы я, так вчера бы не мороженого купила, а мегу, ты бы хоть попробовала… Ну, ничего, мы с тобой еще туда сходим! А что же у вас едят тогда… такое, чтобы для всех?

— У нас? Пироги. Пирожковые у нас на каждом углу, пирогов разных десятки, со всякими начинками, это тоже очень вкусно! И с рыбой пирогов много… Может, «Мега» у нас потому и не прижилась, что у нас к своему привыкли.

— Наверное, — согласилась Лари и умолкла; разговор о «Мега-Никсе» почему-то привел ее в задумчивость.

Дари тоже замолчала, размышляя о рассказе подруги про византийские монастыри.

— Нет, непонятно мне! — наконец, сказала она со вздохом. — Почему у нас всё совсем не так, как у вас?! Я имею в виду монашескую жизнь, а не пироги, — пояснила она с улыбкой. — Вроде бы и у нас православная страна, и у вас, и православие мы когда-то от вас получили…

— Никакая у нас не православная страна! — вдруг заявила Лари и нахмурилась.

— Почему?! — Дари опешила.

— А потому! Потому что, если б у нас была православная страна, то я бы вчера сказала этому Григорию, что я послушница в монастыре, а я… побоялась… Побоялась, как бы он не подумал обо мне… что-нибудь не то…

— Что же «не то»? — Дари была в недоумении. — Разве тут монахини — какая-то экзотика? Монастыри везде, и по улицам монахи ходят… Да ты же сама говорила, что в Университете знают, что ты послушница, и всё нормально, косо не смотрят!

— Ну, я не знаю! Не знаю. — Лари внезапно пригорюнилась, что было уже совсем удивительно.

— Может, ты чего-то другого побоялась? — нерешительно предположила Дари.

— Может быть, — тихо проговорила девушка. — Ладно, не обращай внимания, это я так, ерунду несерьезную говорю! Я ведь еще только учусь быть серьезной! Смотри, смотри, вон выходят акробаты с шестами, сейчас увидишь, какой будет трюк классный! Я его уже видела, с непривычки страшно немного, но ты не бойся, у них всегда получается!

Вскоре она уже смеялась и веселилась, как ни в чем не бывало. А Дари думала: «Что вообще значит — быть серьезной? Надо ли Лари быть серьезной? Разве она не самая лучшая вот такая, как есть, веселая и смешливая? А мне надо быть серьезной? Я ведь тоже… несерьезная. Я, как они говорят тут, унылая, а это же совсем другое!»

* **

Его высокопреосвященство Кирик, митрополит Ираклийский, сидел в своем кабинете на втором этаже небольшого особняка, построенного для него в ограде монастыря Святой Гликерии, который недавно волей патриарха обратили в Ираклийское подворье. Кабинет был заставлен книгами — в количестве совершенно невероятном, — завешан фотографиями владыки и его духовных наставников, иконами и картинами. Митрополит был крупным мужчиной пятидесяти шести лет, довольно загорелым. Его пышные, но не длинные волосы цвета румяной булки заметно вились, короткая борода колечками была намного светлее шевелюры.

Перед Кириком на экране компьютера был сценарий очередной просветительной передачи. Но в тот момент, когда в дверь постучали, митрополит отвлекся и созерцал что-то происходящее за окном, на монастырском дворе.

— Разрешите, владыка святой?

В дверь кабинета просунулась кудрявая голова юноши, который тут же и вошел, не дожидаясь позволения. На юноше был черный подрясник; умное, несколько вытянутое лицо украшали круглые очки.

— Что, Димитрий? — Кирик очнулся и слегка потянулся в кресле.

На митрополите тоже был подрясник, но по причине жары совсем легкий, из бледно-лазоревого шелка.

— Вот, поглядите, владыка. По-моему, это важно, — Димитрий, едва заметно изогнувшись, протянул митрополиту распечатку материала, появившегося утром на сайте «Синопсиса».

Статья Стратиотиса «Новые перспективы» поместилась на пяти листах красивой желтоватой бумаги, ключевые места были выделены алым маркером. Быстро пробежав текст, Кирик нахмурился и строго посмотрел на Димитрия, который терпеливо стоял, изображая напряженное внимание.

— Так. Ты понимаешь, что это значит?

— Да, владыка…

— Значит, все сначала, да? Именно теперь, когда мы расслабились и меньше всего готовы?

— Понимаю, владыка… — Димитрий, в свою очередь, нахмурился и скорбно опустил голову.

Высокий выпуклый лоб митрополита понемногу наливался краской, борода распушилась и стала походить на кипящую пену, а маленькие серые глазки, обычно казавшиеся благостными и доброжелательными, в эту минуту смотрели жестко и даже зло.

— Так, всё! Собрались! — Кирик прищурился. — Ты иди сейчас, набросай десяток лозунгов. Устраиваем молитвенное стояние. Прямо у ипподрома. Через два дня.

Глаза Димитрия округлились.

— Владыка, да, но… каковы могут быть последствия? Ведь подумают, что мы…

— Они подумают, что если мы на такое осмелились и так быстро, то значит можем, значит за нами сила! — воскликнул Кирик и весело посмотрел на помощника. — Не дрейфь! Пиши. Помнишь, что мы обсуждали? «Сильная церковь — сильное государство», «Мы все родились православными», «Встань за веру, ромейская земля». Остальное про трубу и нефть. Живее, их же еще нарисовать нужно будет. И позвони Лидии. Скажи, что она мне нужна, пусть бросает всё и едет сюда. И пусть Анну захватит, больше никого. Впрочем, я сам поговорю. Быстрее!

Димитрий выскользнул в приемную, постоял в задумчивости несколько секунд, затем посмотрел на популярный у православных плакат, висевший над письменным столом. Изображение напоминало герб Кантакузинов: два льва, стоя на задних лапах, передними подпирали дерево, в кроне которого явственно угадывались очертания имперских границ. Тело одного льва состояло из множества человеческих фигур — воинов, синклитиков, ученых, рабочих, земледельцев, во главе с самим императором; второй лев получился почти черным — его составляли монахи, священники и архиереи. Надпись на плакате гласила: «За наше равновесие!»

— Остается надеяться, что ломать равновесие посреди Ипподрома действительно будет не с руки, — пробормотал Димитрий. — А то ведь так можно и костей не собрать…

Чуть слышно цыкнув зубом, он стал набирать номер Лидии.

— Да! Бог благословит! — поздоровался Кирик, схватив поднесенную трубку. — Срочно бросай все, и сюда. Никому не слова. Скажи: кому-нибудь плохо стало. Анну захвати по дороге. Жду!

Отдавая трубку помощнику, митрополит посмотрел на него уже спокойнее.

— Ну, и что же твои выкладки? Разве мы предполагали такой оборот?

Димитрий слегка пожал плечами и открыл рот, но заговорить не успел.

— Ну, всё равно, — отчеканил Кирик. — Глупо было думать, что это затишье надолго. Всё было запрограммировано, начинается новая фаза отношений. Но каков Стратиотис! — процедил владыка сквозь зубы. — Благочестивец…

— Он не так плох. Теоретически, он наш единомышленник, владыка.

— Запомни, дружок, нам с тобой не нужны единомышленники, — наставительно заметил Кирик. — От них никакого толку, если они не свободны в действиях. Лучше один противник, который в нужный момент вынужден будет сделать то, что мы скажем, чем сто единомышленников, которые сделают потом то, что скажут другие. Пусть единомышленники лучше иконами машут, с ними нет смысла работать.

Митрополит, очевидно, уже совсем успокоился и вошел в обычный деловой раж. Его пальцы забегали по клавиатуре.

— Но вот с Панайотисом поработать придется, — произнес он неожиданно. — Чтобы другим неповадно было.

Лидия с Анной появились быстро. Совсем еще нестарые женщины, энергичные, хорошо и дорого одетые, они служили в солидных учреждениях, хотя и не на первых ролях. Примчавшись в Свято-Гликериевскую обитель посреди рабочего дня, дамы вошли в кабинет Кирика слегка запыхавшись и встали у порога с лицами, на которых читались обожание, радость и тревога.

Благословив посетительниц, митрополит сразу приступил к делу. Он был по-военному краток и точен.

— Собирайте как можно больше народа. Пусть девочки звонят всем, кого знают. Во все братства, во все сестричества. Тысячу человек, не меньше. Говорите, что церковь в беде. Вот, возьмите книжки, сколько унесете. Они уже с благословением.

Кирик указал на громоздившуюся в углу груду изданий в глянцевых обложках. На каждой было написано «Митрополит Кирик Ираклийский. Как спастись современному человеку». Под названием красовалась цветная фотография: респектабельное семейство, выбравшись из автомобиля, направляется к дверям храма.

Пока встревоженные женщины набирали книги в большие пакеты, Кирик расхаживал по кабинету. Но когда Лидия с Анной подошли к нему под прощальное благословение, он вдруг удивленно воскликнул:

— Как! А вы разве обедать не останетесь? Мы сейчас обедать будем.

— Владыка, мы с радостью, но работа…

— Ничего, за пять минут не уйдет! Димитрий, звони послушнице, пусть собирает на стол.

На обед подали вареный в вине рис, три сорта сыра, множество салатов, белое вино в кувшинах. Но главным блюдом был, конечно, огромный налим, обложенный маслинами.

— Ешьте, ешьте, — приговаривал митрополит, накладывая яства в тарелки своих гостий; Димитрий тоже присоединился к пиршеству. — Я уж вчера хотел выбросить все это, но потом подумал: вдруг Лиди с Ани придут? — пошутил он и расхохотался.

Женщины тоже засмеялись.

— Владыка, вы такой веселый!

— Да! — ответил митрополит. — Я не люблю унывать!

Он и вправду веселился от души: перестал напряженно щуриться, шутил, резвился и предлагал тосты. Но когда от налима остался лишь хребет, владыка вдруг снова стал серьезен.

— Дорогие мои, — сказал он, — смех это хорошо, но дело нам предстоит нешуточное. Мы должны за Господа постоять, за церковь Его! Это все очень непросто, но у нас почетная миссия, есть от чего возгордиться. Если мы сейчас этого не сделаем, с нас потом спросится на страшном суде!

Дамы слушали с напряженным вниманием, боясь пропустить хоть словечко. Но Димитрий, понимая, что речь произносится не для него, погрузился, по-видимому, в научные раздумья.

— Вы на меня не смотрите, мне ничего не нужно! — вещал Кирик. — Меня завтра выгонят — я на чердаке смогу жить. Или в подвале. Но подумайте, что есть такие принципы, которыми нельзя поступаться! Нам нужно возродить церковь, чтобы она опять стала сильной, чтобы императоры с ней советовались, чтобы жизнь строилась на канонической основе. Нужно оправославление всей нашей жизни. Нужна любовь христианская… — Тут он умолк на мгновенье и посмотрел куда-то в сторону и вверх, лицо его сделалось одухотворенным, глаза как будто даже намокли.

— Владыка, вас никто не выгонит! Все вас любят! Если что, мы за вас горой! Все настоящие православные с вами! — наперебой затараторили Лидия с Анной.

— Ну, добро, добро. Приведите мне хотя бы тысячу человек, а там поговорим, — отозвался митрополит. — Димитрий, за тобой Академия и обе семинарии, — добавил он, повернувшись к верному помощнику. — Соберемся у храма святого Андрея Стратилата, там как раз будет престольный праздник, никто не удивится.

Прощаясь, обе женщины смотрели на митрополита с нескрываемым обожанием. Умилился и Кирик. Быстро подойдя, он обнял Анну с Лидией и прижал к себе обеими руками. Дамы на несколько секунд коснулись висками горячих архиерейских щек.

— Благословите, святейший владыка! — попросила Лидия, получив свободу.

— Ну, какой же я святейший? — Кирик мягко рассмеялся, осеняя ее крестным знамением; на его лице отчетливо отпечаталось удовольствие.

Проводив дам, его высокопреосвященство поднялся в кабинет и вскоре опять вызвал Димитрия:

— Послушай, я всё никак не решу насчет Стратиотиса. У тебя есть какие-нибудь идеи?

— Пока нет, владыка, но… я не уверен, что это настолько уж важно. Ведь, в конце концов, он всего лишь огласил новую линию государства — что они все-таки хотят строить нефтепровод. Вот и всё.

— Да нет, ты, видно, самого главного-то не приметил! — воскликнул Кирик. — Ну да, ты пропустил его предложение!

— Это вы про… материальную компенсацию, отчисления?

— Именно!

— Но ведь, пожалуй, это было бы прекрасно, и это наша программа-минимум на данном этапе?

— Димитрий, ты ничего не понимаешь в политике! Занимайся своими канонами, ты в них спец, а сейчас слушай меня, — сказал архиерей раздраженно. — Статья раскрывает наши карты! Причем, совершенно случайно, я уверен. Этот протяженносложенный остолоп думает о том, что по его представлениям справедливо, но выдает то, что сейчас не должно упоминаться. Нам нужно думать о ближайшем будущем. Если такой вопрос встанет до серьезных и тайных переговоров, то очень многие благочестивцы скажут, что мы подняли всю эту бурю из-за денег и всё зависит от того, будем мы получать аренду или не будем. И тогда многие побегут назад, к нашему святейшему бессребренику. Они ведь не думают о реальности, не могут понять, что церкви нужны деньги для процветания, для внедрения наших идей, для новых газет, журналов, для радио, телевидения! Да даже и для того, чтобы такому ценному человеку, как ты, дом построить — что в этом плохого? И что они в этом понимают?

Димитрий ухмыльнулся и скромно опустил глаза.

— Ну да, не смейся.

— Да они готовы у нас каждую лепту считать! — подхватил Димитрий.

— Не говоря уж о том, что еще учат архиерея, чем ему заниматься в отпуске и в каких отелях проживать! Лыжи нельзя, яхта — неблагочестиво… тьфу. И вот, теперь Стратиотис поднимет всю эту муть со дна!

— Владыка, может быть, есть смысл связаться с Костакисом? — медленно и вкрадчиво проговорил Димитрий.

Кирик поморщился.

— Нет, погоди, я не об этом, это неуместно. Ты найди мне лучше того паренька, что с компьютерами дружит. Помнишь?

— Конечно. Как благословите, владыка!

Лидия с Анной между тем вышли за ворота монастыря с восторженно-умиленными лицами, но тяжелым шагом — руки им оттягивали пакеты с книжками.

— Я думаю, мы еще увидим его иконы… — тихо промолвила Анна. — Он ведь такой подвижник! Мученик за веру!

— Ты что, ненормальная? — возмутилась Лидия. — Да пусть он еще нас переживет!

* * *

В шесть часов пополудни, когда августовский зной еще и не думал спадать, Панайотис Стратиотис в сопровождении Фомы Амиридиса вступил на мраморный помост Форума Константина. Это была одна из древнейших площадей Константинополя и уж точно самая знаменитая. В ее центре возвышалась Порфировая колонна с большим крестом, воздвигнутая еще самим Константином Великим. Когда-то наверху стояла статуя основателя Города, изображенного в обличии Аполлона, но она давно разбилась, и восстанавливать ее не сочли нужным. Крестоносцы едва не обрушили колонну, пытаясь добыть из ее основания заложенные туда, согласно легенде, реликвии: рукоятку от топора Ноя, кресало Моисея, остатки чудесно умножившихся евангельских хлебов и «Палладиум» — деревянную статуэтку Афины Паллады из Илиона, хранившуюся прежде в Риме. История умалчивала о том, оказались ли поиски бесплодными или нет. Но совершено точно было известно, что после крестоносцев Форум пришел в полный упадок. Барельефы, украшавшие колонну, частью пропали, частью перекочевали в Венецию, а на месте древних портиков выросли разномастные постройки, в чьих стенах было немало древнего мрамора. Только красноватый столб с крестом возвышался над Городом. Его хорошо было видно даже из Галаты, хотя сооружение всё глубже уходило в землю.

Всё изменилось в середине девятнадцатого века, когда близ колонны случайно нашли массивный каменный куб в виде головы медузы. Он оказался основанием огромного тетрапилона. Начались раскопки, и постепенно археологи вышли на уровень мраморного покрытия площади, которое располагалось на глубине трех метров от поверхности. Вскоре родилась идея восстановления Форума, с чего, собственно, и началась научная реконструкция исторической части Константинополя. Вся позднейшая застройка в этом районе была разобрана, после чего открылись следы древних портиков и зданий. Конечно, о пропорциях большинства из них оставалось только догадываться, но все же удалось воссоздать круговую колоннаду, два арочных проезда, соединявших Форум со Средней улицей, фонтан со статуями и два храма — Богоматери и святого Константина. Позже возвели здание верхней палаты Синклита — в память о том, что в прежние времена он собирался где-то здесь. Из портиков были и выходы к Императорской библиотеке, Археологическому и Историческому музеям.

Беломраморная «чаша», к которой со Средней улицы вели два широких лестничных схода, конечно, затрудняла движение, поэтому двумя кварталами севернее проложили параллельный проспект, а древнюю дорогу от Августеона до Форума Константина, а затем и дальше, до самого до Форума Быка, сделали пешеходной зоной. Впрочем, по длинным участкам Средней между восстановленными площадями можно было бесплатно передвигаться на электромобилях, сцепленных в недлинные поезда.

Полированные камни Форума Константина сверкали и дышали жаром, от них рябило в глазах. И не только из-за блеска, но от того, что здесь был собран мрамор самых разных оттенков — от древнейших камней, серых и источенных непогодой, до современных вставок, которые хоть и подбирались по цвету, но все же явственно выделялись на общем фоне.

Сегодня друзья спешили не на заседание верхней палаты Синклита и даже не в читальный зал Императорской библиотеки, всё было гораздо прозаичнее: за Фомой и Панайотисом бесшумно закрылись стеклянные двери, и они очутились в недрах «Мега-Никса». Здесь было прохладно, но людно и шумно. Сразу запахло рыбой, разогретым маслом и свежей зеленью. Стратиотис недовольно поморщился: он не любил сильных запахов.

— Пойдем-пойдем! — Амиридис подтолкнул друга. — Увидишь, здесь очень мило!

Главный столичный «Мега-Никс» или, как его называли между собой сотрудники фирмы, «Дворец» располагался в двух шагах от Форума. К нему вел широкий проход, начинавшийся от южного портика. «Мегу» давно уже полюбили туристы, гуляющие по главной улице, покупатели, ошалевшие от толкотни Большого Базара, и, конечно, завсегдатаи Ипподрома, наводнявшие «Дворец» в праздничные дни. «Мега-Никс» занимал просторное здание, построенное специально для «быстрой еды». Конечно, архитектор не по своей воле ограничился двумя ярусами, но что было делать — пришлось вписывать заведение в формат одной из главных имперских площадей. Зато внутри фантазия зодчего разыгралась вовсю: здесь имелись общие залы, отделанные досками в морском стиле, уютные уголки на несколько столиков и даже трапезные, где посетитель мог пообедать в относительном уединении — длинные столы были там придвинуты вплотную к высоким мраморным перегородкам и дополнительно разделены на небольшие отсеки. К одному из таких отсеков и направились друзья. Фома погасил телеэкран, где молоденькая дикторша рассказывала о результатах сегодняшних забегов, и вызвал сенсорное меню.

— Смотри, Пан, всё просто.

Он потыкал пальцем в названия блюд, которые Стратиотис даже не успел прочесть, и вставил в гнездо банковскую карту.

— Две-три минуты — и наша рыбка приплывет пневмопочтой прямо сюда. Никакой толкотни!

Панайотис усмехнулся:

— Да, техника! Но, ты знаешь, мне всё же это не по душе. Еда — дело интимное, ее должен готовить старый повар, и чтобы верный слуга строго по расписанию подавал обед на фамильном фарфоре… А чем есть вот так, лучше вообще не есть.

— Ой-ёй! — Амиридис расхохотался. — Откуда в твоем монастыре слуги и фарфор? Разве они монахам полагаются?

— Да я же и не монах еще!

— Ты хуже монаха, ты зануда! Многие монахи веселее тебя, хотя и у них слуг не водится.

— У них есть послушники и трапезники. — Стратиотис нахмурился.

— Ладно-ладно, не обижайся, я же шутейно! Не хочешь — не ешь, разве тебя заставляют? — Фома пожал плечами. — Ты же, бедняга, не по своей воле сюда притащился, а по воле твоего типа из «Византийской культуры». Ну, вот и сиди, впитывай, как наша культура здесь реализуется.

— Ой, наша ли? — усомнился Стратиотис. — Это все-таки турецкая выдумка и западная отчасти, а потому…

— А потому будь доволен, по крайней мере, тем, что здесь всегда постный стол!

— Да какой же постный, если рыба это практически скоромный продукт! Так, по немощи, в праздники допускается, — заворчал Панайотис.

— На тебя совсем не угодишь!

— Отчего же, я очень восприимчив ко всему хорошему.

— Ну, вот и воспринимай хорошую рыбу в хорошем месте. Думаешь, сюда монахи не ходят, даже строгим постом? Ходят, не беспокойся. Да еще владыченькам носят вкусные кусочки.

— Вот видишь! Получается, мне нужно писать про дом обжорства!

— Почему сразу обжорства? Разве мы виноваты, что нам нужно что-то есть… хотя бы через два дня на третий! А турок ты зря помянул всуе, беды не от них. Если сейчас начать считать, что у нас турок придумал, а что венецианец или скиф, то, знаешь ли, дружок, мы себя сильно обедним. Пусть лучше все будет византийское!

В этот момент два теплых контейнера с тихим звоном выскочили из раздаточного шкафчика. В них были белые булки, из которых торчали хвосты жареных ставридок, обернутые листьями салата. К блюду прилагался пакетик с лимонным соком и маленькая бутылка пива «Эфес».

Пахли никсы аппетитно, и журналист невольно сглотнул.

— Давай-давай, ешь, не изображай доместика в отставке, — сказал Фома, открывая «Эфес». — Небось с утра голодный.

— Стоит ли? Мне еще, может быть, машину вечером вести. — Панайотис с сомнением осмотрел запотевшую бутылочку.

— У меня есть предчувствие, что сегодня ты обойдешься без машины. — Амиридис хохотнул. — Давай, за удачный репортаж!

— Да, спасибо! Без тебя уж и не знаю, что бы я тут делал…

Ставридки были обжарены до золотистой корочки, но не потеряли сочности. Уплетать их, поливая лимоном, было ни с чем несравнимым наслаждением. Когда друзья разделались со своими порциями, подошедший официант вежливо поинтересовался, все ли в порядке и не нужно ли чего еще.

— О, привет, Грига! — воскликнул Амиридис. — Не ожидал тебя увидеть.

— Здравствуйте, — медленно проговорил Панайотис, оборачиваясь.

— Ты не помнишь Григория? — Фома повернулся к другу. — Это же брат Лизи, она с ним в прошлом году приходила праздновать день Восшествия на престол!

— Ой, действительно, я запамятовал. Еще раз здравствуйте! Как вас Бог хранит?

— Хранит, не жалуемся. — Григорий усмехнулся.

— Вы знаете, ведь я здесь никогда не был. И сейчас-то по заданию одной газеты. Постигаю жизнь во всей ее неприглядности… то есть, я хотел сказать — во всех красках.

— Ну, и как вам нравится здесь? — спросил официант.

— В общем ничего, только вот эти запахи… Рыба, горелое масло…

— Да что вы, что вы! — Григорий замахал руками. — Это вы просто не знаете, как пахнет горелое масло. У нас за этим строго следят! Да и с кухни сюда ничего не проникнет. А рыба… Ну, что делать, еще не придумана рыба, чтобы… Вот не говорить она может, а не пахнуть — нет. Но разве плохой запах? Особенно если не нюхать его здесь каждый день.

— А что за публика здесь обычно?

— Публика разная. Походите, посмотрите, раз у вас репортаж. Да вам, наверное, и с директором неплохо встретиться?

— Я похожу, да, — сказал Стратиотис, медленно поднимаясь. — Кстати, где здесь у вас… — он что-то пролепетал одними губами, но Григорий понял и молча махнул рукой в конец зала.

Панайотис кивнул и попросил:

— А вы, кстати, может быть, принесете нам еще что-нибудь… поизысканнее? Я действительно проголодался.

— О, я вам рекомендую жареных кальмаров! — воскликнул Григорий. — Фирменное блюдо сегодняшнего шеф-повара. Только придется подождать, конечно, это не на конвейере.

Кальмары появились в виде толстых золотистых колец, приправленных сметаной. К ним Фома потребовал по бокалу белого вина. Он пытался поговорить с Григорием о том, о сем, но молодой человек сказал, что через полчаса кончится его смена и тогда — пожалуйста.

— А то у нас здесь строго, долго стоять не разрешают. И так-то платят не ахти, а заметят, что бездельничаю, — влетит…

В ожидании Григория друзья смаковали кальмаров и попивали холодное вино.

— Должен признаться, я был неправ, здесь действительно хорошо, — сказал вдруг Панайотис. — И кормят вкусно. Люблю, когда не нужно придумывать положительных явлений.

— Ну, вот видишь! Если б тебя хорошо кормили во всех местах, куда посылают на задания, то, глядишь, в твоих репортажах было бы поменьше перца.

— Ну да, больше перца на столе — меньше на бумаге, — согласился Стратиотис; он явно впадал в мечтательность. — Как же странно мы устроены! Ничего не можем оценить с первого взгляда, вечно все сначала кажется пошлым, грязным, недостойным… Только потом, если вникнешь поглубже… Вот я сейчас прошелся по залам, вижу — вроде сидят нормальные люди, о чем-то беседуют, спорят. Пусть громче чем нужно, но, наверное, так полагается? Признаться, я воображал себе, что здесь какой-то притон разбойников и бродяг. Общедоступный ресторан в таком историческом месте… Короче говоря, вникнуть стоило! Но обычно некогда вникать, приходится сразу выдавать впечатления. Наверное, поэтому меня все сторонятся, да?

— Ну что ты, кто тебя сторонится? — стал утешать его Фома и вдруг почувствовал, что не вполне искренен.

По счастью, в этот момент подошел Григорий, уже освободившийся от ало-голубой униформы. Он плюхнулся на стул и устало улыбнулся.

— Как поживает ваша сестра? — полюбопытствовал Стратиотис.

— Лизи? Она же собиралась у вас в редакции сегодня что-то программировать. Разве вы не встретились?

— Ах, да, конечно, но она со мной не очень-то… — грустно заметил Панайотис.

— Она устает. Все-таки две работы.

— Ну вот, так я и знал. Устает… А ведь я ей предлагал похлопотать, устроить к нам начальником программистов, на полную ставку. А она мне даже почти и не ответила ничего. — Тут спецкор уныло понурился.

Григорий внимательно поглядел на него.

— Не обижайтесь, ей правда очень важны эти работы для «Гелиоса».

— Неужели Лизи рвется в космос? — сострил Фома.

— В детстве мечтала. — Григорий кивнул. — Но теперь просто хотела бы с ними работать. А у нее и получится, думаю. Она талантливая!

— Еще какая! — Панайотис на миг оживился, но тут же опять сник: — Только что же, если она устроится к астронавтам, то от нас, наверное, совсем уйдет?

— Не знаю. Может быть. Но до этого еще далеко, — осторожно ответил Григорий.

— Уйдет, конечно, — успокоил всех Амиридис. — Там перспективы, творчество, а у нас одни ньюсмейкеры да имиджбрейкеры…

— А как вам нынешний Ипподром? — сменил тему Григорий.

— Зрелища — не мой профиль. — Панайотис слегка скривился.

— Очень интересно! — отозвался Фома. — Много новых имен, а старые знакомцы вылетают, как пробки! Я, кстати, заметил на одной колеснице приспособления, известные по сирийским раскопкам. Представьте себе, в том месте, куда приходит главное дышло… Э, Грига, а ты сам-то, наверное, не ходил?

— Мы были вчера с сестрой, сидели на прекрасных местах в Сфенде.

— О, потратились, наверное! — воскликнул Амиридис.

— Да нет, нам в этот раз повезло: Василь подарил Лизи билеты на все семь дней.

— Какой Василь? Неужели Феотоки?

— Он самый, — подтвердил Григорий, но, взглянув на Панайотиса, понял, что сболтнул лишнее.

Поджав губы и нахмурившись, журналист процедил:

— Ну конечно! Им же бесплатные билеты целыми пачками дают, почему бы не пустить пыль в глаза!

Стратиотис замолк на несколько минут, после чего стал раскланиваться:

— Друзья мои, вы тут сидите, а я действительно должен пойти переговорить со здешним начальством.

— Ступай лучше на кухню да поговори с поваром! — Фома хохотнул. — У него наверняка самое вкусное припасено для дорогих гостей!

Панайотис не ответил на шутку друга. Григорий посмотрел вслед журналисту и задумчиво потер переносицу.

* * *

Пока кувикулария затягивала шнуровку на корсете августы, Евдокия ядовито размышляла о представителях литературного бомонда, с которыми она дважды в месяц устраивала встречи в дворцовом ресторане «Парнас». Поначалу, когда дочь сообщила ей о двух романах Киннама, которые, оказывается, уже давно вовсю обсуждали в школах и в Университете, особенно первый, посвященный жизни людей науки, императрица поразилась, что до сих пор ничего о них не знала, хотя на «парнасских вечерах» обычно обсуждались наиболее интересные литературные новинки — как, впрочем, и оказывавшиеся на поверку не особенно интересными и даже более чем посредственными. Катерина тоже удивилась, узнав, что мать до сих пор не читала «Записок великого ритора».

— Я была уверена, что ты их давно прочла! — воскликнула она. — Всё собиралась спросить, как они тебе, но так и забыла… Неужели твои «парнасцы» ничего про них не говорили?

Да, «парнасцы» помалкивали, и Евдокия, прочтя романы Киннама, отлично поняла причину этого молчания: великий ритор оказался настолько талантлив, что большинство произведений, которые читались их авторами на «августейших» литературных вечерах и нередко издавались при финансовой помощи первой женщины Империи, не выдерживали сравнения с его романами — обстоятельство тем более обидное для всех этих сочинителей, что Феодор только начал пробовать свои силы в области художественной литературы, если, конечно, не считать его предыдущей переводческой деятельности. Будь он писателем одного уровня с большинством литераторов, они бы, естественно, обсудили его и вынесли с высоты «Парнаса» вердикт. Но, несмотря на всё свое самолюбие и самолюбование, над которыми так любил подтрунивать Цец в юморесках из серии «Парнасская плесень», они осознали, что имеют дело с литературой совсем другого уровня… и предпочли промолчать — опасаясь, конечно, как бы августа, прочтя новые романы, не сделала их автора своим литературным фаворитом.

Разумеется, подобное отношение друг ко другу собратьев по перу не было новостью для Евдокии, но сейчас оно вызвало у нее больше раздражения, чем иронии, и даже навело на мысли о том, не теряет ли она время, опекая всю это пишущую братию. В самом деле, за последние два года наиболее удачными литературными проектами из тех, которым она помогла финансово, было издание первого романа Кассии Скиату, сборника стихов Катерины Канаки и романа Антония Евгениана «Водоросли» — они имели большой успех, и для своих следующих произведений эти авторы уже легко нашли издателей сами. Но, что характерно, именно эти авторы наименее охотно обсуждались в кругу постоянных посетителей «парнасских вечеров», а если и обсуждались, то больше на предмет недостатков, чем достоинств. Более того, о романе Кассии августа узнала тоже со стороны и почти случайно — от синкелла, благодаря которому она затем связалась с автором по электронной почте и получила на прочтение рукопись. Сама Кассия до сих пор не бывала ни на одной из «парнасских встреч»; императрица неоднократно собиралась пригласить ее, но, представляя, как в эту довольно молодую и, конечно, не слишком искушенную в светской жизни монахиню вцепятся такие «акулы» как Сергий Лукарис, каждый раз передумывала. Теперь, после случая с романами Киннама, эта зависимость от мнений литературного бомонда показалась ей почти оскорбительной.

«Не пора ли мне уже поменять состав этих посиделок? — думала Евдокия. — Что толку, например, в Лукарисе? Он явно исписался! Его первые романы были оригинальны, а теперь он увяз в бесконечных продолжениях, причем ему даже лень раскинуть умом и придумать что-нибудь по-настоящему захватывающее и со смыслом… Хотя, казалось бы, фантастика дает для этого все возможности — сочиняй, не хочу! Зато с каким чудовищным апломбом он громил в последний раз Аплухира, а ведь его роман очень даже приличный, особенно для начинающего… А Мириниди с ее детективами? Ну, сколько можно забрасывать несчастного сыщика то в Москву, то в Луджайни, а то чуть ли не в Антарктиду? Как будто, если в книге есть экстрим вроде снега, злых аборигенов, пираний или пингвинов, можно уже не слишком заботиться о проработке сюжета… И сколько их тут ходит, таких писателей! Кому нужны деньги, кому награды, кому похвалы… Но тех, кто действительно заслуживает похвал и премий, не так и много… Даже вот, можно годами вращаться среди этих знатоков современной литературы и не знать о лучших произведениях! Как же неудобно вышло с Киннамом, это просто… не знаю, как и назвать!»

— Так хорошо, ваше величество или еще подтянуть? — спросила Анастасия, молоденькая кувикулария, которая трепетала перед своей госпожой и так восхищалась ею, что, кажется, готова была сдувать с нее малейшую пылинку.

— Да, Ася, оставь так, спасибо.

Августа повернулась перед зеркалом сначала в одну сторону, потом в другую: новое платье из вишневого шелка смотрелся замечательно, прическу Дионисий ей снова сделал чудесную, нужно было только подобрать украшения, но здесь не могло быть сомнений — конечно, рубины! Императрица подошла к туалетному столику и, открыв один из ящиков, достала коробочку, обтянутую драгоценной парчой с замысловатым узором, и вынула оттуда золотые серьги и ожерелье с темными рубинами бриллиантовой огранки — великолепный подарок набоба Восточной Индии, «цари самоцветов для царицы мира». Несколько мгновений она любовалась таинственным блеском прекрасных камней, и мысли ее принимали всё более решительное направление.

Да, эти завистливые литераторы поистине заслуживают суровой кары! Надо уже к следующей встрече на «Парнасе» пересмотреть список приглашенных. Может быть, пригласить кого-нибудь из молодых… а главное — побольше тех, кто пишет по зову души, а не для того, чтобы заработать на жизнь! Прихлебателей и так довольно толпится у придворной кормушки. Пожалуй, о том, насколько хороши новые книги и каким писателям стоит помогать издаться, лучше судить по отзывам не профессиональных литераторов, а студентов или старшеклассников вроде Катерины… или хоть парикмахера Дионисия. Как он хорошо сказал о том, что каждый, кто вдохновенно делает свое дело, испытывает похожие чувства! А эти зануды вроде Лукариса как начнут рассуждать о погрешностях стиля или сходстве рифм, так не обрящешь ни начал, ни концов! Да, пора изменить всю концепцию «парнасских встреч»!

А пока августе хотелось как можно больше общаться с Киннамом. Она заметила, как на балу к нему подходили и Лукарис, и некоторые другие именитые завсегдатаи ее литературных вечеров, и догадалась, что теперь, узнав о том, как высоко оценила императрица его романы — в перерывах между танцами она несколько раз хвалила их перед гостями и своими постоянными поклонниками, — литераторы начнут добиваться его благосклонности. Они с Феодором уже едко пошутили на эту тему, танцуя Босфорский вальс, и великий ритор дал ей понять, что совершенно не собирается заводить пламенную дружбу с этой публикой. Так почему же она, «божественная августа» и «повелительница мира», как величают ее во время церемоний, должна поддерживать с ними отношения? Нет, хватит, они уже получили свою порцию внимания за прошлые годы! По их милости константинопольский «Парнас» начал зарастать плесенью, Цец прав! С этим определенно нужно покончить. Надо подумать, как организовать литературные мероприятия так, чтобы на них было интересно людям вроде Киннама. Пожалуй, без свежего притока молодых тут никак не обойтись… Не подключить ли к этому делу Катерину? Она уже взрослая, вышла в свет. Почему бы с ее помощью не начать устраивать литературные вечера для молодежи? Да, надо всё это обдумать после Ипподрома…

Евдокия примерила ожерелье: к ее наряду оно шло изумительно, и августа довольно улыбнулась. Ладно, о бесталанных графоманах и исписавшихся талантах она подумает после, а сегодня ее ждет замечательный вечер в обществе по-настоящему талантливого человека, с которым всегда так интересно общаться! Вот и сегодня в историческом музее он рассказал ей столько любопытных вещей, о которых не знала не только она, но и экскурсовод. В конце концов она вместе с великим ритором немного отстала от прочих гостей, и Киннам подарил ей индивидуальную экскурсию: они застряли в залах, посвященных Элладе, и, если б не ограничение во времени, могли бы провести там остаток дня, настолько увлекательно говорил Феодор. Хотя августа считала своим долгом сгладить то невольное невнимание к творчеству Киннама, на которое он мог обидеться, она ощущала, что исполнять этот долг ей чрезвычайно приятно. Право, Феодор совершенно очарователен! И сейчас, на представлении в театре Акрополя, она непременно посадит его рядом, расскажет об актерах — в этот раз состав труппы изменился почти полностью, — они поговорят об их игре… и вообще поговорят, и пусть все эти «именитые» или «подающие надежды» писатели полопаются от зависти к великому ритору!

* * *

«Эрот, Эрот, о ты, вливающий

Нам в очи страсть, блаженство сладкое

Вводящий в души, против коих ополчился ты,

Да не явишься никогда ко мне со злом…»

Хор начал петь первый музыкальный антракт, после которого должны были объявить антракт настоящий, и принцесса чувствовала легкое волнение. Сидя рядом с Василием в третьем ряду Кинегия — античного амфитеатра, восстановленного на Акрополе в девятнадцатом веке, под темневшим небом, где уже загорались звезды, Катерина время от времени тихонько перекидывалась с возницей фразами по поводу актеров, костюмов и самого действия трагедии Еврипида, которая казалась древней, как мир, но ей хотелось поговорить с Феотоки о другом, и она собиралась сделать это в антракте.

Принцесса второй день общалась с Василием так близко и много, как никогда раньше, и в глубине души начала ощущать что-то подозрительно смахивающее на разочарование. До нынешних бегов ей приходилось разговаривать с Феотоки лишь в Свято-Мамантовом, где проходили тренировки будущих претендентов на Великий приз Золотого Ипподрома, и там разговоры шли о лошадях, бегах, приемах обгона или верховой езды, истории скачек; Василий всегда очень воодушевлялся, говорил горячо, спорил, рассуждал, рассказывал, доказывал… Когда он горячился, то становился особенно красивым, а стоя на колеснице, походил на античного героя. Принцессе казалось, что он такой и в обычной жизни — горячий и увлекающийся. Но, пообщавшись с ним в неипподромной обстановке, она к своему удивлению обнаружила, что на самом деле он очень спокойный, пожалуй, даже чересчур рассудительный… Нет, он мог и шутить, и веселиться, но… он казался принцессе слишком взрослым. Ему было двадцать пять, и Катерина почти физически ощущала, что он старше ее на целых десять лет: она чувствовала себя рядом с ним девчонкой, и от этого становилось неуютно. Но почему она не ощущала ничего подобного, например, общаясь с Киннамом, который гораздо старше ее?.. Она не могла понять, в чем тут разница, и это начинало ее злить. Может, она еще не нашла «ключ» к Василию? Ей не хотелось так просто отказаться от своих романтических мечтаний, и теперь она собиралась поговорить с возницей на более «опасные» темы.

В антракте они отправились в смежный с театром большой сводчатый триклин, где располагалась уютная кофейня, взяли по чашке черного кофе и по пирожному и устроились за столиком возле окна, откуда открывался чудесный вид на парк.

— Ну, как тебе «Ипполит»? — спросила Катерина.

— Очень здорово! Я впервые в жизни вижу древнюю пьесу в такой аутентичной обстановке — амфитеатр под открытым небом… Всё воспринимается совсем иначе!

— Ага, словно проваливаешься сквозь толщу веков. Я обожаю представления в этом театре! А Еврипида вообще особенно люблю. Из всех античных трагиков он мне нравится больше всего. А тебе?

— Даже не знаю, — Василий немного смутился. — Я его читал давно, еще в школе, а потом не перечитывал… Я вообще не любитель древней литературы, больше современную люблю.

— А я разную люблю. Современную тоже. Например… Впрочем, ладно, это после! Но вот «Ипполит» тебе нравится?

— В общем да, интересный сюжет!

— И что ты думаешь о Федре? Скажем, если отбросить всех этих богов, которыми греки пытались объяснить всякие зигзаги жизни и психологии, то получается: муж уехал в дальние края и неизвестно, когда вернется, жена молодая, ей скучно, а тут пасынок красивый, вот она и влюбляется. Сильно ли она виновата?

— По-моему, это всё от безделья! Тесею, прежде чем уезжать, надо было подумать, чем ее занять, чтоб она не скучала без него и меньше по сторонам глядела.

— Сурово! — Катерина приподняла брови.

— Зато справедливо! — Молодой человек рассмеялся. — Одиссей, вон, не был дома гораздо дольше, но ведь Пенелопа не заглядывалась ни на кого, хотя вокруг женихи толпами ходили! Она сына воспитывала, хозяйством занималась, а потом нашла занятие — ткать полотно… Нет, правда, разве ты не согласна, что люди часто накручивают себе всякие страдания и проблемы только от безделья? Вот взять мою сестру: она раньше таким нытиком была, всё время чем-то недовольна, от еды до погоды… А это она просто не знала, куда себя деть. Она всегда была слабого здоровья, тихоня, все дома сидела, подруг почти не было, а по дому делами заниматься мать ей не давала — жалела, и отец, когда был жив, запрещал ее напрягать, он ее любил очень, боялся, что надорвется… Но стоило ей в монастырь поступить, так она прямо преобразилась — ни хандры, ни уныния, такая веселая стала, просто не узнать!

— Она ушла в монастырь, когда ваш отец погиб?

— Да. Для нас это все было тяжело, и мама часто стала ходить в монастырь на службы, мы живем недалеко… Сестра с ней тоже ходила, и ей там так понравилось, что она решила остаться.

— А это, кажется, там монахиня Кассия Скиату живет?

— Да. Ты читала ее роман «Кассия»?

— Читала, мне очень понравилось! Наверное, там хороший монастырь, раз монахини могут писать романы. — Катерина улыбнулась.

— Они там вообще умницы! И переводят, и книги издают… Я там иногда бываю. В общем, я рад, что сестра нашла свое место в жизни. Заодно, может, и наши грехи замолит. — Василий улыбнулся.

— Значит, ты в монастырь не собираешься, хочется еще погрешить? — Принцесса лукаво посмотрела на него.

— Не без того! — весело отозвался он. — Но особо буянить я не собираюсь… Мне главное, чтоб лошади были рядом!

— Только лошади? А… семья?

— Ну, если найдется девушка, которая захочет пройти со мной по жизни… и с которой я захочу соединить жизнь…

Катерина бросила на него быстрый, но пристальный взгляд. Думает ли он сейчас о ком-то определенном или рассуждает только теоретически? Не похоже, чтоб он волновался хоть немного… В самом деле, ну хоть бы смутился чуть-чуть! Как вчера Луиджи, например… Она повела глазами и сразу заметила молодого Враччи: он стоял неподалеку возле одноногого столика со стаканом сока в руке… и смотрел на нее! Принцесса тут же насмешливо заулыбалась и сказала, чуть повернув лицо к Василию, но продолжая глядеть на Луиджи, точно говорила о нем:

— И каково же твое видение семейной жизни? Идеальная жена, по-твоему, должна быть похожа на Пенелопу? То есть ты будешь нарезать круги по арене, а она будет дома терпеливо ждать, ткать, наполнять закрома, воспитывать детей…

Феотоки расхохотался. Луиджи гневно сверкнул глазами и повернулся к ним спиной.

— Вы почти угадали, ваше высочество! — ответил Василий. — Мне хочется, чтобы дома было спокойно и уютно. Дом — это как пристань, куда возвращаешься после жизненных бегов.

Катерина наморщила нос.

— А если твоей жене тоже захочется каких-нибудь приключений, жизненной встряски… в общем, скачек? Или, по-твоему, она должна сиднем сидеть дома?

— Не то, чтобы сиднем, но мне хотелось бы, чтоб она была в целом, так сказать, домашней: создавала бы уют, вкусно готовила… — Феотоки допил свой кофе и, поглядев на пустую чашку, сказал: — Я вот, например, люблю кофе, смолотый вручную. Раньше всегда Евстолия с утра молола нам всем, а теперь некому. Фрося, правда, порывалась, но она маленькая еще, сил не хватает. А мама как стала молоть, так вообще уронила кофемолку, и у нее ручка отлетела. Так что я давно уже вкусного кофе не пил, вот, вспомнилось… Соскучился даже!

— И тебе, значит, нужна жена, которая с утра бы вставала и молола тебе вручную кофе? — с иронией спросила принцесса.

— Почему бы и нет? Я знаю таких, которым нравится этот процесс.

— По-моему, это какое-то нездоровое эстетство! — Катерина фыркнула. — Сидеть полчаса крутить ручку, когда можно нажать кнопку и за минуту всё будет готово! Я знаю, говорят, вручную смолотый кофе вкуснее, но я бы не стала тратить столько времени… ради ублажения вкусовых рецепторов! В конце концов жизнь слишком коротка, и есть много занятий поинтереснее… Да я лучше книжку почитаю лишние полчаса!

— Но тебя, думаю, муж и не попросит молоть кофе. — Василий засмеялся. — Ты… мне кажется, ты совсем не «домашняя». То есть я не хочу сказать ничего обидного, — добавил он, точно извиняясь, — просто у тебя другой характер и интересы. Ты умная, любишь книжки, науку, опыты всякие… Было бы преступлением заставлять тебя заниматься такими вещами как домашнее хозяйство или… вышивка крестом! Но тебе ведь это и не грозит.

Принцесса чуть прикусила губу. Кажется, он даже не представляет себе возможности соединить с ней жизнь! Неужели она ему совсем не нравится?! Или он настолько смиренный, так четко «знает свое место» в обществе, что у него и мыслей подобных не возникает? Или он говорит всё это нарочно, чтобы испытать ее, узнать, как она к нему относится? Да нет, не похоже — он, кажется, не любитель уловок…

Она заметила, как Луиджи резко поставил на столик опустошенный стакан из-под сока и зашагал к выходу из кофейни. Зачем она обидела его? В самом деле, она повела себя по-свински! Он, пожалуй, подумает, что она плохо воспитана — смеется над ним в глаза со своим знакомым, который… «Какой-то вообще тюфяк, а не мужчина! — вдруг подумала она раздраженно. — Или мне еще не удалось его расшевелить?»

Катерина покраснела, допила свой кофе и с облегчением услышала переливчатую трель, объявившую о конце антракта. Второе и третье действия она просидела молча, следя за происходящим на сцене, и больше не разговаривала с Василием. Но молодой возница, похоже, от этого нисколько не страдал.

* * *

От кого: «Луиджи Враччи» <luigivracci@graphe. koin>

Кому: «Лаура Враччи» <laura-vracci@graphe. koin>

Отправлено: Среда, 18 августа 2010 01:51

Тема: Re: мы на месте

–

Милая Лаура!

Я дико извиняюсь за молчание! У меня не было свободного времени, я тону во впечатлениях и еще в раздрае из-за этой принцессы… Попробую рассказать кое-что, хотя при здешнем распорядке это почти геройство: мы встаем ни свет, ни заря, а домой приходим почти в полночь, я просто с ног валюсь!

Посылаю тебе мноооого фото и пояснения в отдельном файле, но немного — некогда разбирать, вот приеду, расскажу обо всем. Там много августы, надеюсь, ты будешь довольна) Великолепная женщина, манеры изумительны, блестящее чувство юмора и незаурядный ум. А как она одевается! Даже я, хотя ничего в этих тряпках не смыслю, понимаю, что это нечто особенное, а мамик целыми днями так и ест глазами ее платья и костюмы))

А принцесса… Когда нас представили друг другу, она держалась так высокомерно и холодно, что я чуть не превратился в ледяную статую — почти не шутка:-/ А потом она на меня и не глядела, даже слова не сказала, хотя в Кафизме нас посадили рядом! Если б не этот несчастный Феодосиев порт, я бы спокойно решил, что она надутая дура, и сказал бы папе, что не буду с ней знакомиться «получше», т.к. снежные королевы не в моем вкусе. Но я был в порту сегодня после обеда, там и правда царит полное уныние — археологи лихорадочно пытаются успеть побольше раскопать, но понимают, что уже мало успеют, и проклинают строителей туннеля и все на свете. Мне их, конечно, страшно жалко стало — я-то знаю, как это, когда на раскопе торопят!!

Ну, думаю, ладно, хоть принцесса и окатила ледяной водой, все же поищу к ней подход. По крайней мере, надо попробовать, чтоб не вышло так, что я вообще ничего не пыталася сделать для спасения порта! Вот если попытаюсь, а не выйдет, значит не судьба. Да и вообще странно, что это она со мной так обращается? Вроде ведь я ничего ей не сделал плохого! Мне прямо даже выяснить захотелось. А мамик может и правда на пустом месте возомнила насчет женитьбы! Ты меня успокоила немного этой догадкой))

А вечером был бал, и принцесса явилась туда… нет, я даже не берусь описать ее, там есть несколько фото, сама увидишь — и правда настоящая принцесса, как из сказки. Никакого холода в помине, глаза блестят, поздоровалась со мной, даже улыбнулась, да как! Но вся эта радость была вовсе не из-за меня, это мне отраженные лучи перепали, а сияла она оттого что там был этот самый Феотоки, «красавец-возница»! Принцесса точно на него запала: танцевала с ним несколько раз, а в перерывах почти от него не отходила. Но это я потом заметил, а сначала я ничего не понимал конечно, выждал немного, чтоб не вышло, будто я сразу бегу ее приглашать, а после первых двух танцев подошел и попросил ее станцевать со мной венецианский вальс. А она и говорит: «Сожалею, господин Враччи, но этот танец у меня уже занят». Холодно так. Но я упорно улыбаюсь: «Это не страшно, ваше высочество! Надеюсь, у вас найдется для меня другой свободный танец?» А она: «Увы, господин Враччи! У меня все танцы уже разобраны. Как-нибудь в другой раз». Я удивился, конечно, что так быстро разобрали танцы, но думаю, чего не бывает, у нее же первый бал — может, ажиотаж и пр. Но и рассердился — подсуропил мне папик задачку!!

И что ты думаешь? В середине бала в перерыве, я оказался от принцессы недалеко, смотрю — подходит к ней Франц Меркель, канцлерский сынок, мамик нас уже познакомила. Мамик вообще так рвется знакомиться с высшим светом, что мне даже неловко ((А этот Франц — такой весь из себя франт, о-о! Рядом с его фраком просто дыхнуть страшно! И принцесса с ним болтает-смеется, такая вся сияющая, как будто они уже давние знакомые, а потом он с поклоном что-то ей говорит — явно на танец приглашает. И что же? Она спокойненько открывает бальную книжку и пишет там. А он опять кланяется — благодарит, значит. Т.е. она меня обманула!!! Она просто не желала со мной танцевать!

Ух, как я обозлился!! Вот какого черта мне вертеться вокруг нее, когда она явно воротит нос?! В общем, я злился и на нее, и на папика с его политикой, и кажется был не очень любезен с дамами. А где-то в последней трети бала августа объявила белый танец. И гляжу — идет ко мне принцесса, улыбается и говорит: «Не соблаговолите ли, господин Враччи, подарить мне этот вальс?» Я от растерянности смог только пробормотать: «С удовольствием, ваше высочество!»

О, как она танцует!! Но в танцах-то меня мало кто перещеголяет, ты знаешь, так что я не ударил в грязь лицом!;) И уж точно я танцую получше этого возницы, и ей, похоже, понравилось — разрумянилась так и сказала под конец: «Хорошо танцуешь!» Сразу на ты перешла, прикинь! Она и впрямь прекрасно говорит по-итальянски, почти без акцента. А с Феотоки она после этого почти не разговаривала, я заметил.

А августа вроде особенно благосклонна к великому ритору Киннаму — даже пригласила его на белый вальс! Это ректор Афинской академии, говорят, очень ученый (погляди-ка в инете, что за тип, а то мне тут некогда). Кажется он историк, а я сначала подумал, что какой-то деятель искусства — такой холеный мужик, умный и самоуверенный, мастак на шутки и комплименты, и вообще говорит — заслушаешься. Мы с предками в начале бала заходили в ложу к августе, и Киннам там зажигал, о-о. Мамик так заслушалась и засмотрелась, что папик ее еле утащил оттуда)) К тому же Киннам еще и романы пишет — папик сказал, но про что, он не знает. Может, ты в сети о них найдешь?

Император танцевал совсем мало, он все больше с разными ЛИЦАМИ в соседнем зале играл в бильярд, видно, дела обсуждали в неформальной обстановке. Я тоже сунулся в бильярдную, думал, только погляжу и уйду, но застрял надолго — от удивления! Знаешь, кто там был душой общества? Монах! Настоящий, в черном одеянии и все такое. Я выпал в осадок, но папик (он там почти весь вечер проторчал) пояснил, что это синкелл Иоанн — ответственный по связям церкви и государства, важное лицо и любимец императора. Он жутко классный, всех забавлял остротами, цитировал поэтов и писателей, я многих и не знаю, да и с греческим у меня пока не очень, но тамошняя публика куда образованнее: узнавали с лету, смеялись, даже аплодировали. При этом он всех обыграл на бильярде в пух и прах! Кроме императора)) Правда тот его подзуживал и приказывал не играть в поддавки, но синкелл уверял, что император и правда играет лучше, «и я никак не в состоянии доказать обратное»))

А еще представь, на балу я познакомился с Фомой Амиридисом! Он оказывается очень классный и веселый, совсем не скажешь по нему, что серьезный ученый) Мы с ним выпили за успех археологии и за дружбу народов;)) Он мне свою визитку дал, сказал — если что, можно обращаться с вопросами. Он отлично говорит по-итальянски и вообще отличный!

В общем, бал был классный, и я отцу вечером не стал говорить, что с принцессой не буду «дружиться», а теперь не знаю, то ли ругать себя, то ли… Но буду по порядку! Честно говоря, после белого вальса я подумал, что ради такой девушки я бы и с Амирией повременил…

Но я рано раскатал губу! Сегодня в Кафизме она только поздоровалась, а потом опять ни слова, а когда Феотоки выигрывал, кричала чуть не громче всех в ложе. Я снова стал злиться и подумал, что ничего у меня не выйдет ни с дружбой, ни со спасением порта. Но после обеда принцесса куда-то исчезла, а потом является в брючном костюме, а я собирался с предками пойти в археологический музей, а Катерина подходит и говорит папику: «Господин Враччи, вы позволите увести от вас сына?» Папик натурально позволил, и они с мамой ретировались, а принцесса мне без предисловий: «Пойдем верхом покатаемся!» Я уже начал «С удоволь…» и тут подумал, что выгляжу как дурак, все одну и ту же фразу повторяю. А она говорит: «Да оставь ты все эти высочества! Зови меня на ты и Катериной». И повела меня на их площадку для верховой езды, там и конюшни, мы зашли, она говорит: выбирай лошадь! А там стоят не лошади — сказка! Но вижу сразу — все с норовом, одна только посмирнее, в другое время ее бы взял, но К. смотрит — выберу эту, точно засмеет, видно, на это и рассчитывает! И я выбрал такого вороного, что ух! ногами так и переставлял, косился на меня, фыркал. Ну, думаю, погибну, так хоть не трусом! К. хмыкнула, но ничего не сказала, позвала конюха, приказала седлать. А сама взяла из другого стойла такого коника… Честно, я б на него под дулом пистолета не сел — огонь, а не конь! А она с ним управлялась, как с ручной болонкой! Тут я решил, что смерть мне пришла — К. как пошла скакать через барьеры, а я что — за ней, не показывать же, что я к таким упражнениям не привык! И гоняла же она меня! Я весь взмок, несколько раз чуть не сверзился, но пронесло. Вот только костюм мой после этого можно выбросить — тут ведь бриджи нужны, а не мои брючки! Ну да черт с ним))

Наконец К. сама видно устала, подъезжает и говорит: ну что, хватит на сегодня? А у меня уже азарт: ну, думаю, если ты хочешь мне доказать, что я ничего не стою, так я тебе докажу обратное! И говорю ей: если больше не хочешь, давай закончим, а так я не прочь и продолжить. Она: «Сегодня хватит, а на днях можно продолжить». А я: «С наслаждением!» И посмотрел так с вызовом. Она хмыкнула и отвернулась — поняла!

А сейчас вечером мы были в театре, смотрели «Ипполита». Амфитеатр древний, каменные скамьи и все такое (а сидели мы на подушечках), акустика отличная, играли блестяще. Опять Феотоки был, и К. с ним рядом села, а я сзади них выше сидел и видел, как они перешептывались. Ко мне она вообще не подходила и не глядела в мою сторону, а в антракте они с Феотоки кофе пили и кажется, она что-то ему про меня сказала и посмеялась. Я жутко разозлился! Но после представления она вдруг подошла и спрашивает: «Как тебе пьеса?» Я похвалил — было за что! А она: «Нравится тебе Федра?» Я говорю: «Не то чтобы очень. Если уж она повеситься решила, то вольному воля, но зачем было на Ипполита лгать?» Она: «Подло, да. Но как там говорится, „Киприда больше, чем богиня“, это она хотела погубить его и нашла подходящее орудие. „Зло с его фальшивым блеском“. Ты кстати согласен?» Я: «С чем? Что женщины зло?» Она: «Нет, с тем, что Киприда сильнее всех богов!» А у самой в глазах так прямо чертики пляшут. Я говорю: «Не знаю, на меня пока не действует» — и чувствую, что краснею (дурак! идиот!!) К. рассмеялась, сказала: «До завтра, Ипполит!» — только ее и след простыл.

Таковы мои успехи на сегодня. Не знаю, что обо всем этом и думать. Похоже на скачки: каждый раз новый заезд… но чем эти бега окончатся, не знаю. Сам не понимаю, хотел бы я дружить с принцессой или нет. Уж больно она своеобразная. Но зато конечно, с ней не соскучишься! Правда боюсь, не слишком ли я пресен для нее… Видишь, меня с горя потянуло на самокритику:-/

У, сколько я понакатал! Но больше таких длинных писем не будет, уволь. Черт, уже почти два часа, а завтра подъем опять в 7!!

Все, пока, до встречи в эфире!

Твой Л.