Королевские камни

Карина Демина, 2018

Что делать, если война отняла родителей и саму веру в людей? Если те, кто вчера называл тебя другом, сегодня предали? Если твой дом принадлежит чужаку, но идти больше некуда, ведь альве не выжить зимой? Ийлэ придется сделать выбор. Ненавидеть? Или, ненавидя, все же помочь вчерашнему врагу? Но враг ли он, Райдо из рода Мягкого олова? Он помогает, ничего не требуя взамен. Он защищает Ийлэ и, кажется, готов выступить против целого города. Но что нужно ему: сокровища, спрятанные где-то в доме, или же сама Ийлэ? И почему Ийлэ так важно знать ответ на этот вопрос?

Глава 3

Медведя Райдо отыскал. Не для себя, конечно, все-таки он уже достаточно взрослый, чтобы спать в одиночестве, но для малышки.

Ей понравится.

Конечно, понравится, большой, сшитый из лоскутов мягкой плюшевой ткани, с глазами-пуговками, что смотрели на Райдо по-медвежьи внимательно, с печальной улыбкой на морде, с белой манишкой и в черном сюртуке, в котором у медведя был на редкость глупый и несчастный вид.

— На меня похож, правда? — Райдо медведя обнял. Пахло от него свежей стружкой и еще мятой, душицей и кардамоном. Наверняка внутри игрушки были спрятаны пакетики с сухими травами.

— Похож, — после некоторого раздумья согласилась альва.

Из этой лавки их не пытались выставить. И хозяин, сухонький старичок с белыми волосами, которые торчали седым облаком, самолично вынес медведя из подсобки…

…а еще кукол представил. И кукольный дом обещал привезти.

Он говорил с Райдо сиплым низким голосом. Глаза его слезились, а руки дрожали. В самом магазине было сумрачно, тесно.

Полки. Игрушки на полках. Оловянные армии и армии деревянные, застывшие друг напротив друга… потускневшая медь труб и потерянные барабаны. Круглолицые куклы в пыльных нарядах. Лошадки-палочки. Игрушечные, посеребренные сабли…

Сокровища, которые больше не были нужны. И от этого становилось не по себе…

— Нам бы еще кроватку детскую… и погремушек… и еще браслет на ручку, а лучше два. — Райдо повернулся к альве, которая молчала, но держалась рядом.

И хорошо.

Ему нравилось, когда она была рядом. И вовсе не потому, что тварь внутри тоже чувствовала близость Ийлэ, успокаивалась. Тварь внутри… да просто тварь, ей зима навевает спокойные сны. Дело не в ней и не в том, что весной, быть может, случится чудо и Райдо эту весну переживет, а за ней лето и осень… и хрысеву тучу весен, лет и осеней. Зим тоже.

Дело в Ийлэ.

И в том, что она больше не боялась его.

— У меня племянницам матушка браслеты дарила и колечки всякие. Крохотные такие! Я их и в руки взять боялся, чтоб не раздавить… а браслеты с узорами разными, вроде цветочки какие-то… и брошки еще!

Кивнула, соглашаясь. И в тень отступила. Еще немного, и вовсе забьется в самый дальний угол, где скрываются сломанные куклы. Они бы с куклами поняли друг друга, а у Райдо не получается. И он диктует список того, что нужно, старику, а тот сосредоточенно записывает, выводит букву за буквой. И трет ладонью слезящиеся глаза.

— Доставим, — обещает. — В лучшем виде… завтра с утра и доставим. И медведя, если хотите…

— Нет. — Медведя Райдо не отдаст.

С медведем ему спокойней.

— Теперь куда? — Ийлэ прячет руки в рукава и отступает на шаг.

Независимая. И бестолковая.

— Теперь… теперь к шерифу заглянем. Ты со мной?

Пожала плечами.

Рядом держится, близко, но соблюдая одной ей известную дистанцию. Она выглядит почти спокойной, умиротворенной даже, и Райдо поверил бы, если бы не взгляд ее, который скользит по витринам. Не вещи она разглядывает, за этими витринами скрытые, но отражения охраны.

— Не надо их бояться. — Райдо сунул медведя под мышку и свою альву за руку взял, так и ей спокойней, и ему приятно. — Они просто… присматривают.

И присматриваются.

Альва им не по нраву, Райдо чувствует глухое, скрытое недовольство. И сама мысль о том, чтобы пригласить кого-то в дом, уже не кажется удачной.

— Я не боюсь. Я разумно опасаюсь.

— Общество Ната на тебе дурно сказывается?

— Это почему?

— Хмуришься и ворчишь.

— Я не ворчу, я…

— Разумно возражаешь.

— Именно. — Она все же подвинулась ближе и пожаловалась: — У тебя руки холодные… и… можно, я на улице подожду?

— Нельзя.

— Райдо…

— Ты не хочешь его видеть?

Покачала головой.

— Он тоже тебя…

— Нет! — Ийлэ вцепилась в палец. — Нет, он… он просто… я не могу объяснить!

— Спокойно.

— Я… я спокойна. Почти.

— Вот именно, что почти. Если хочешь, вообще туда не пойдем. Я потом один съезжу…

— А я…

— Останешься в доме.

— Без тебя? — Эта мысль определенно пришлась ей не по вкусу. Ийлэ отвернулась, но отражение ее в витринах, слишком близкое, слишком яркое, чтобы спрятаться, показало гримасу ее лица. — Я… не хочу оставаться там без тебя.

— Они…

— Я знаю. Ты им веришь. Ты… они… твоей крови… расы… но я…

— Боишься?

— Да, — выдохнула она. — Боюсь. Я… я почему-то всего боюсь. И это пройдет, наверное, но не сейчас… я понимаю, что они не тронут меня, что ты запретил, только… мы вместе пойдем. Сейчас. Ладно? И я могу на улице, а могу с тобой… и с тобой лучше… — Она ухватилась за эту мысль, которая самой ей показалась внезапной, но вдохновляющей. — Да, с тобой лучше… тем более что я его знаю. Он неплохой человек, только… он здесь всегда был. То есть, конечно, не всегда, но раньше мне казалось, что шериф, он как город… часть города… и мэр тоже… и доктор. Представляешь, какая глупость.

Ийлэ говорила быстро, пряча свое волнение за этими вот словами, и Райдо слушал. Сжимал безмолвного медведя. Улыбался, потому что кому-то нужно было помнить, каково это вообще — улыбаться… и смотрел на витрины, правда, видел в них вовсе не охрану Ийлэ, а саму ее.

Белое лицо, заледеневшее. Маска притворной радости, хотя для радости поводов вовсе нет. И содрать бы ее, но тогда только с кровью, потому как собственное Ийлэ лицо не готово еще открыться.

— Они были, сколько я себя помню… и я думала, что так будет всегда, до самой моей старости… лет до тридцати. А то и до сорока.

— Мне тридцать восемь.

— Да? — Ийлэ остановилась. — А старым ты не выглядишь…

— Я и не старый вовсе.

— Не обижайся.

— Не обижаюсь, но… так что там с шерифом? Он тоже на чай заезжал?

— Случалось. — Она все еще стояла, разглядывая Райдо.

Тридцать восемь — это ведь не много?

У него братья старшие… и Кейрен, но тот сам почти щенок… и вообще, Райдо не чувствует себя старым. Уставшим — это да, есть немного. И еще больным, но потому, что он и вправду болен. А вот чтобы старым… старость — это седина в волосах, руки дрожащие, ноющие раны.

Или нет?

У него руки дрожат по утрам, а раны ноют постоянно, что же до волос, то их Райдо сбривает, поэтому и непонятно, есть в них седина или нет.

— Он больше виски любил. И табак. Мама называла его ужасным человеком, а мне он нравился. Он привозил конфеты… не шоколадные, шоколадные у нас свои имелись. Наша кухарка совершенно потрясающие трюфели делала. А он приносил петушков на палочке. Или зайчиков. Знаешь, таких, из расплавленного сахара? Дешевые…

— Но вкусные, знаю. Я их обожал.

— И мне нравились. Он их вытаскивал из кармана, говорил, что лесные конфеты, что, мол, с ним лес делился… мама запрещала их есть, а я все равно… это наша тайна была. Моя и шерифа… на конфеты еще табачная крошка налипала. И хлебная. И от этого они только вкуснее казались. А однажды я в городе потерялась. Я не хотела уходить, но в лавке было скучно. А снаружи — кот лежал… и я хотела его погладить. Шла за ним, а потом он в переулок нырнул, а я осталась… испугалась тогда сильно.

— Он тебя нашел?

Ийлэ кивнула, тихо добавив:

— Не сразу… часа два прошло. Я пыталась сама выбраться, все ходила… улицы, помню, и снова улицы. Люди какие-то… и грязь, и голуби, и вообще все… а я маму зову… шериф нашел и на руки взял. Сказал, что леди не плачут. А я разрыдалась, сказала, что не хочу быть леди, к маме хочу… он же нос вытирал. И платок сунул. И еще карамельку свою… он меня на руках нес, и я думала, что теперь-то все будет хорошо. Он же шериф. Он мою маму найдет.

Ийлэ судорожно выдохнула и провела ладонью по лицу, сама стирая уродливую маску.

Без маски ей лучше.

Без маски она уязвима, и Райдо понятия не имеет, как ее защитить, не от людей, но от воспоминаний этих. Он вдруг отчетливо представил себе ее, прежнюю девочку в воздушном платьице, быть может, розовом — матушка утверждала, что этот цвет просто создан для юных леди, но быть может, зеленом. Альвы любят зелень, и к глазам ее пошло бы…

— И ведь нашел. Передал. Даже попросил не ругать, хотя она и не ругала. Она сама очень испугалась тогда… тот человек… я ему верила. И городу верила. И дому. А они…

— Предали.

Кивок. И растерянность, будто она все еще там, в прошлом, на чужих улицах, среди чужих людей, но теперь она точно знает, что искать ее не станут. А если не станут, то и не найдут.

— Он… он ведь ничего не сделал. Заглядывал в дом… и знаю, что беседовал с…

— Браном.

— Да. — Коготки Ийлэ впились в ладонь. — С ним.

Вот это уже было интересно.

— О чем — не знаешь?

Она покачала головой:

— Меня… меня для них не существовало. Я была, и в то же время… внизу… держал.

Ийлэ обвела улицу невидящим взглядом. И пальцы ее онемевшие разжались, но Райдо не позволил руку убрать. Прижал ее ладошку к губам, попросил:

— Тише…

— Держал. Цепь… такая, на которой собак… и внизу… у лестницы… не в доме, а… уже холода наступили, а я… я не знаю почему… так захотел, и все… сказал, что животным на цепи самое место.

— Сам он животное.

У этой ярости нет выхода. И не будет, не здесь, не при ней.

— Шериф приехал. Спешился. Прошел… он на меня не посмотрел даже… понимаешь? Раньше конфеты… и леди… а прошел… на сапогах глина, сам мокрый… дождь был… тогда постоянно дождь… и спрятаться негде… холодно очень.

Пальцы дрожали. И губы кривились, но глаза оставались сухими. Если бы заплакала, глядишь, и легче стало бы, но не умеет, и Райдо только остается, что обнять, прижать к себе ее и дурацкого медведя, которого следовало бы оставить в лавке.

— А он идет… быстро так… взглядом скользнул, и все… как будто меня нет! Я же была… я помнила… все помнила, как он… и сейчас тоже… улыбаться будет…

— Будет, — согласился Райдо.

Виски ее теплые, и нить пульса стучит мелкой дробью.

— Всенепременно будет… но теперь мы оба знаем цену его улыбкам.

Почему-то Ийлэ опасалась, что шериф будет извиняться. Просить прощения, скажет, что у него не было иного выхода и ей надо понять и забыть, ведь в обществе принято забывать некоторые неудобные эпизоды. А Ийлэ не сможет.

Она держала Райдо за руку.

И снова боялась потеряться… город чужой, не улицами, людьми, словно Ийлэ каким-то удивительным способом попала на изнанку его.

С изнанки все видится иначе.

И шериф постарел, поблек. Прежде клетчатая его рубашка, красно-зеленая, казалась Ийлэ неимоверно яркой, она очаровывала, как очаровывали и желтые штаны с бахромой, и сапоги высокие, до колен, и шляпа. И сам этот человек, будто бы вырезанный из сердцевины заповедного бука.

Он был необыкновенным. И надежным.

Именно что был, и, когда Райдо толкнул дверь, Ийлэ закрыла глаза. Она так и вошла, вцепившись в его пальцы, ступая вслепую.

— Доброго дня, — раздался такой знакомый гулкий голос. — Какими судьбами к нам?

— Побеседовать.

А глаза пришлось открыть.

Тогда-то Ийлэ и увидела, насколько шериф изменился. Рубаха его выцвела, а может, слишком старой была, вот и потерялись цвета. И ничего-то чудесного нет ни в старых кожаных штанах, ни в сапогах…

— Садись, — велел Райдо.

Знакомая комната с тусклыми обоями, с полом, на котором видны проплешины. Старые шкафы. Папки, прошитые суровой нитью. Часы, которые однажды остановились, да так и стояли, поскольку вызвать мастера было недосуг. И отполированная до блеска скамья тоже старая. Ийлэ садится, и Райдо усаживает рядом медведя, приказывая:

— Охраняй.

А кто и кого охранять должен — не понятно.

На всякий случай Ийлэ берет медведя за лапу. Так ей спокойней.

…она снова маленькая девочка, которая сидит на этой же скамье, складывая бумажных журавликов. Бумагу шериф дал, она исписана дробным почерком, Ийлэ могла бы прочесть его, но приличные юные леди не читают чужих писем, даже если им очень-очень хочется.

Журавликов Ийлэ выставляет на край скамьи. Ей надо сделать семь раз по семь, и тогда с шерифом останется толика ее удачи. И она старается, ей хочется, чтобы шерифу немного повезло…

…журавли кричат.

Серый клин на сером небе, их и различить-то можно с трудом, а еще дождь. Ийлэ пьет воду, чтобы избавиться от тянущей боли в животе. Она плачет, кажется, не от боли, не от дождя, а потому что журавли летят… и уносят на крыльях ее удачу.

Всю растратила, глупая Ийлэ.

Всадник выныривает из сизой пелены, он оставляет коня и спешивается, идет неспешно, будто бы дождь для него вовсе даже не помеха, он этого дождя не замечает, как не замечает самой Ийлэ.

Она выглянула. Она понадеялась… на что? На маленькое чудо, на то, что человек появился здесь не просто так, но за нею пришел. И сейчас он скажет хрипловатым голосом, что юным леди не стоит сбегать из дому… и леденец протянет… и на руки возьмет…

А человек идет мимо.

Поравнявшись с ней, он не замедлил шага, как и не ускорил его…

— Зря вы дразните гусей, Райдо. — Его голос доносится из-за стены.

Правильно. Они не станут разговаривать в присутствии Ийлэ.

И дышать надо, глубоко дышать, вымывая из легких призрак того, сырого воздуха. Та осень ушла. И журавли улетели.

И тот, кого Ийлэ хотела бы вымарать из собственной памяти, издох. Еще бы и шериф ушел за ним, но на такой подарок Ийлэ не рассчитывала.

Шериф был жив и жить собирался, и, наверное, он дотянет до глубокой старости, меняя одну клетчатую рубашку на другую, жуя табак и рассказывая забавные истории из прошлого… правда, ту, которая с Ийлэ, не вспомнит.

Зачем? Она не забавная…

— Вы о чем? — Райдо близко.

Он не позволит обидеть Ийлэ. Ийлэ нужна ему. Без нее Райдо умрет. И она шепотом повторяла себе это вновь и вновь, убеждая не то себя, не то медведя, который, как и положено игрушке, сидел смирно, спокойно.

— Я о том, что не стоило тянуть ее в город. К чему эта дурная эскапада? — Шериф говорил спокойно, Ийлэ могла представить, как он стоит, сложив руки за спиной, выпятив грудь. И медные пуговицы на рубахе поблескивают. Ворот расстегнут, а платок сбился набок.

— Полагаете, ей всю оставшуюся жизнь прятаться надо? — Райдо раздражен. Странное дело, Ийлэ не видит его, и голос звучит ровно, спокойно, но она все равно знает — раздражен.

И быть может, на щеках вновь живое железо проступит.

Она бы вытерла.

Живое железо — это хороший предлог прикоснуться.

Как вышло, что прикосновения эти нужны не только ему? Да и нужны ли ему вовсе?

— Полагаю, — в тон Райдо ответил шериф, — что вашими усилиями эта оставшаяся жизнь может быть… очень короткой. И охрана вам не поможет.

Молчание.

Зачем Райдо здесь? О Дайне узнать? Он мог бы письмом обойтись… и смешно надеяться, что шериф расскажет ему…

— Вы ведь не за этим пришли, верно?

— Дайна.

— Дайна… — Шериф произнес это имя странным тоном, в котором почудилось… брезгливость? — Дайна… неприятное происшествие… очень неприятное, но, увы, случается…

— Вы нашли, кто ее убил?

— Нет, но вы не волнуйтесь, больше вашего паренька не обвиняют. Не в убийстве.

— А в чем обвиняют?

— В попытке совращения невинной девицы… у нас городок маленький, слухи ходят-бродят, обрастают ненужными подробностями, а парни ныне вспыльчивые. Тем более сейчас.

— То есть?

Ийлэ мысленно присоединилась к вопросу, она тоже не поняла, как зима связана с характером.

— Зима, — сказал шериф так, будто бы это что-то объясняло. — Развлечений никаких. Сидят по кабакам. Отдыхают. Разговоры разговаривают. А за разговорами и элем мало ли какая дурная мысль в горячие головы взбредет… как бы не решили вашего паренька поучить…

— Нат сможет за себя постоять.

Ийлэ кивнула, не для Райдо, для медведя, который наблюдал за ней глазами-пуговками. Медведи — звери опасные, никогда не знаешь, что у них на уме.

— Так-то оно так, — шериф по-прежнему говорил медленно, растягивая каждое слово, и в этой его манере Ийлэ виделась не то усталость, не то сонливость, но всяко — равнодушие, что к Натовой судьбе, что к тем беспечным людям, которым вздумается Ната поучить, — но пьяные драки — дело такое… непредсказуемое… поначалу кулаки, а там кто себя зело обиженным посчитает, то и за нож схватится… или за самострел… или еще какую пакость.

— Я понял.

— От и ладно, что поняли. Мое дело маленькое, предупредить смертоубийство, а то потом расследование, отчеты… чтоб вы знали, как я эти отчеты писать ненавижу.

Наверняка улыбнулся. Он всегда улыбался широко, не боясь показывать зубы, хотя зубы эти и были нехороши: кривоватые, желтоватые из-за пристрастия к табаку.

— Так все-таки, что с Дайной?

— Ничего, — возвращаться к этой теме шерифу явно не хотелось. — Убийство. Ограбление. Точнее, ограбление, а потом убийство… небось добычу не поделили.

Райдо молчал.

— Не знаю, в курсе ли вы, но Дайна подворовывала. В свое время она прилично из дома вынесла… часы там, столовое серебро… скатерочки нашли… платочки с монограммами… и платьев целый шкаф… забирать будете?

Конец ознакомительного фрагмента.