Владетель Ниффльхейма

Карина Демина, 2013

«Свалку давно уже собирались закрыть, лет десять или даже двадцать. Упорно собирали подписи, устраивали митинги протеста и даже высадили на окраине с десяток молодых тополей. Но, несмотря на все усилия, свалка продолжала существовать. Она проглотила и тополя, и акты Госсанэпидемнадзора, и петиции со всеми подписями, как глотала тонны и тонны иного мусора, который производился городом…»

Часть 3. Земля, плодящая туманы

Глава 1. Советы и решения

Был черед Алекса следить за огнем. Он и следил, подкармливая живую зелень костями, и уже не испытывал ни брезгливости, ни страха. Устав сидеть, Алекс прошелся вдоль столов, поднял рог, в котором черной смолой застыло недопитое пиво, примерил шлем и меч — оба чересчур тяжелые, неудобные.

— Шшшурка… — прошелестело из угла. — Шшшурка… иди сссюда.

Сначала, конечно, Алексу показалось, что он ослышался, но Тень повторила.

— Сссюда. Тихо.

Она сидела в огромном кубке, украшенном алыми каменьями, и рядилась в паутины.

— Сссдрассствуй, — сказала Тень и захихикала, когда Алекс меч выставил. В рукоять пришлось обеими руками вцепиться, да и то непомерная тяжесть клинка отзывалась болью в запястьях.

— Не геройссствуй… вредно для сссдоровья.

— Уходи!

— Тише! Тише, друг Шшшурка… я поговорить… поговорить… привет от папочки… ссспрошу: хочешь домой?

— Домой?

Нельзя верить теням. Но сейчас она мала, безобидна. Она похожа на мокрую галку. Крохотная голова, тяжелый клюв и блестящие глаза-пуговицы. У Алекса же клинок, пусть тяжелый и со щербинами, но против тени-галки сгодится.

— Домой, домой, — Тень говорила шепотом. — Подойди. Не бойссся… я ссслово дала. Я не трону. Я только поговорить… поговорить… пока Кошшшка занята.

— Она и вправду там? — Алекс попытался сунуть меч за пояс, а когда не вышло — положил на плечо. Если тень нападет, то… то ничего ему не сделает. Тени бесплотны.

— Это ты так думаешшшь… громко думаешшшь. Сссдесь надо тихо. Тихо-тихо. Вы в Хельхейм идете? Иди. Сссмотри. Ссслушай. Помогай.

— Кому?

— Ему, — Тень вытянула двупалую лапу и указала на Джека. Тот дернулся и заворочался во сне. — Ссслышит… тишшше, тишшше…

— Зачем мне ему помогать? — Алекс, конечно, уже не злился на этого идиота, но и помогать ему причин не видел.

— Сссатем, что он — Владетель, — Тень руку не убрала, но сунула в клюв и принялась обгрызать когти. Она отламывала по кусочку темноты, и рука становилась все меньше и меньше, а клюв — больше и больше. — Владетель Ниффльхейма. Не ссспеши… не ссспеши… Кошшшка ссстанет говорить, что на трон сссядет лишь доссстойный. И ты сссахочешь. Ты доссстоин. В тебе нет ссстраха… почти нет. Про наш сссекрет мы не ссскажем, правда?

Она все же дотянулась до Алекса и лизнула щеку горячим языком.

— Вкусссный…

— Я тебя больше не боюсь.

— Хорошо. Нельссся бояться в Ниффльхейме. Помни. Нельссся.

Тень разломилась пополам, но половины тотчас срослись, вылепляя уже не птицу — змею. Черное тело ее перекатывалось в кубке, и тускло поблескивали чешуи.

— Есссли хочешь вернуться — иди с Кошшшкой. Помогай Кошшшке. Сссделай так, чтобы он сссел на трон Хель.

— И тогда я вернусь? А…

— Ты. И девчонка.

— А с Джеком что будет?

— Оссстанется. Навсссегда. Он ссстанет владетелем всссех сссемель… вод… сущессств. Он — их сссердце. Их кровь. Их жизнь. И моя тоже.

С каждым словом змея уменьшалась. И вовсе она не страшная. Прежняя Тень была огромна, а эта… эту если не пальцем, то кулаком точно раздавишь.

— И твоя, Шшшурка, — сказала Тень со дна кубка. — Не сссабывай… пока трон Хель пуссст, ты не вернешшшься… никто не вернетссся…

Чернота загустела и стала камнем. Алекс даже потрогал, убеждаясь — камень как камень. Только тепловатый. И нету никаких теней. А можешь она и вовсе привиделась? Как знать?

Никак. И Алекс, подхватив два черепа, вернулся к костру. Он кинул головы в потухающее пламя, и то захрустело, зачавкало… Аллочка не любила, когда Алекс чавкает. А он нарочно чавкал, чтобы позлить.

Наверное, Аллочка расстроилась. Может даже, про диету забыла. Она всегда, когда расстраивается, сладкое ест. А потом опять расстраивается, и сладкое сменяется отварным сельдереем и капустой.

Капусту Алекс ненавидел, но сейчас съел бы.

Определенно съел бы.

Хоть что-нибудь. Живот скрутило, а рот слюной наполнился. И память услужливо подсказала — в рюкзаке должен быть шоколадный батончик. И даже два. Для себя. Для Крышкиной-Покрышкиной, которая все так же спит. Или, если она спит, с Джеком поделиться?

— Ни с кем не делись, — прошелестел огонь, обвивая белый столб бедренной кости. — Сам… сам… ешь… ешь… иначе умрешь… далеко… далеко. Иди-иди. Ешь.

Пламя сжало петли, разрезая кость. Веером рассыпались искры. И тотчас погасли. Огонь был прав. Без еды — не выживешь. А если так, то… то еду следует поберечь. И Алекс застегнул рюкзак: он потерпит. Он достаточно сильный, чтобы справится с голодом.

Но терпеть оказалось сложно. Голод не отпускал. Напротив, он ожил, заворочался, полоснул живот резкой тягучей болью. И чем больше сидел Алекс, тем невыносимей была мысль о еде.

В конце концов, он возьмет одну шоколадку.

Только одну. Половинку! Треть! Всего-навсего маленький кусочек шоколада, чтобы урчание в животе затихло.

Но сначала спрячется… в дальний угол… под стол… туда, где не увидят, не учуют запаха еды, ведь сам Алекс явно слышал сладкий шоколадный аромат, доносившийся из рюкзака. Алекс отползал на четвереньках, крадучись, ступая осторожно и стыдясь собственной слабости.

Огонь прав — чтобы жить, надо есть. А без еды Алекс ослабеет. Зачем он нужен слабый?

Спрятавшись за выщербленным щитом, Алекс вытащил батончик. Он был твердым. Сладким до умопомрачения. Маслянистые орехи хрустели на зубах, и нуга не тянулась — раскалывалась, но Алекс грыз ее, слизывая с губ кусочки шоколада.

Он почти доел, когда щит со скрежетом откатился и сиплый голос насмешливо спросил:

— Нычкаришься?

— Да пошел ты! — Алекс торопливо затолкал в рот последний кусок и обертку лизнул — нельзя тратить ни крошки.

— Да ладно, я терпеть умею, — Джек стоял, сунув руки в карманы. Мелкий, он глядел сверху вниз и не собирался смеяться. — К голоду попривыкнуть надо. Сначало тяжко, потом… ну ничего так.

Он потянул носом, и Алекс испугался, что Джек унюхает второй, упрятанный на дно рюкзака батончик.

— Если бы у меня была нычка, я бы тоже спрятался, — сказал Джек и протянул руку.

— Я не такой как ты.

— Да невжель?

Руку Алекс принял. Встав, он оказался на полголовы выше Джека. И крепче.

— Ты жирный, — Джек нагло разглядывал Алекса. — И здоровый. У нас на свалке тоже один здоровый был. Но он помер почти сразу. С голодухи.

Он что, издевается? Алекс не здоровый, ну точнее у него кость широкая и тяжелая, как у отца. И он растет быстро. Поэтому и голодный, что растет. Если бы не рос, то… то был бы таким заморышем, как будущий владетель Ниффльхейма.

Если верить тени. Но Алекс пока не решил: поверит ли он тени.

— Но я не про то. Он зовет нас, — Джек наклонил голову и потерся ухом об острое плечо.

— Кто?

— Вёлунд. Говорит, чтоб пришли.

Никуда Алекс идти не собирался. Во-первых, нельзя Крышкину одну оставлять. Во-вторых, кошка запретила покидать Оленьи палаты. В-третьих, Алекс ничего не слышал, а значит, либо завали Джека, либо Джеку вообще примерещилось.

— Ты и я. Вот дверь, — сказал тот, указывая куда-то за спину Алекса. Алекс повернулся. Дверь и правда была, точнее появлялась трещиной на каменной стене. Трещина ползла, очерчивая прямоугольник, и стальной скобой выросла на нем ручка.

— Нам велено сидеть.

— Ну и сиди себе, — ответил Джек и дернул за ручку. Дверь открылась беззвучно. — Если боишься. Только вот страх убивает.

Глава 2. Вёлунд-кузнец

С каждым шагом голос, пробравшийся в сон Джека, становился громче. Этот голос походил на урчание старого экскаватора, который изредка появлялся на свалке и елозил по кучам, расковыривая слежавшиеся слои. Пару раз ковш выволакивал огромные блоки и древесные стволы, которые, впрочем, бросал тут же, заставляя наново тонуть в мусорных зыбях. А однажды машина сама провалилась и застряла. Мотор ее ревел, лапа с ковшом дергалась, а рабочий орал песни.

— Ты туда не вернешься, — сказал Вёлунд на языке, которого Джек не знал, но меж тем понимал распрекрасно.

— Почему это?

— Зачем тебе возвращаться? Что там есть?

— А что есть тут?

Джек шел, расставив руки. Обе упирались в железные стены, по которым вились узоры золотых и зеленых жил. От них исходило тусклое сияние.

— Эй! Погоди! Я с тобой!

Шаги Алекса заполнили узкую щель в межстенье, и на миг Джеку почудилось, что эта щель исчезнет, схлопнется, раздавив их, как букашек.

— Не ори! — сказал он.

И Алекс замолчал.

— Так скажи, чего ради тебе возвращаться? — продолжал допытываться повелитель альвов. — Неужто нравится тебе жить среди мусора? Быть отребьем? Обреченным? Неужто не хочешь иной судьбы?

— Какой?

— Спустись. Я расскажу.

— Я спускаюсь, — Джек обернулся — Алекс держался сзади, сжимая в правой руке тяжелую кость, а в левой — огромный кривоватый нож. Вот это правильно, плохо, что сам Джек про оружие не подумал. Хотя у него камень есть. Камень — тоже оружие.

— Тебе ничего не грозит здесь. Иди. Прямо. Затем налево.

Узкая нора вела меж стальных плит, которые то и дело разворачивались коридорами. Снот не соврала про лабиринт.

Она разозлится, когда узнает, что Джек в лабиринт полез…

Ну и плевать. Джек сам по себе.

— Правильно, — согласился Вёлунд. — Только так и можно выжить.

Проход сужался, стены из гладких становились бугристыми, а после и вовсе проклюнулись листьями клинков, острых и жадных. Над клинками на тончайших нитях висели глаза, вырезанные из желтых, синих и зеленых камней. Золотые ресницы подрагивали, а за скорлупой радужки перекатывалось пламя.

— Они не тронут тебя, — пообещал Вёлунд. — И того, кто идет за тобой. Если вы будете осторожны. Вы ведь будете осторожны? Если так, то вы доберетесь до двери.

Джек уже видел ее — обыкновенную, деревянную, с широкой полосой металла вместо ручки. И то, что находилось за дверью, звало Джека. Оно не разговаривало, более того, и вовсе не имело голоса, но присутствие его было столь же явным, как присутствие Вёлунда.

Не следует верить кузнецу.

Оно предупреждало? И пряталось тут же.

— Смелей, — сказал Вёлунд.

Он думает, что Джека заманил? Пускай. Сам виноват.

Дверь оказалась тяжелой, слишком тяжелой, чтобы сдвинуть с места. Джек не собирался просить о помощи — не умел, но просить и не пришлось: Алекс сам сказал:

— Дай я попробую.

Он вцепился в ручку и дернул. Дверь не поддалась. Тогда Алекс уперся ногами в пол и, пыхтя, фыркая, потянул на себя. Заскрежетали петли.

— Помогай… — прошипел он, и Джек вцепился в металл. Он готов был выть — до того близкой, манящей была цель. И когда дверь поддалась, приоткрылась на пару ладоней, Джек рванулся в прореху, позабыв обо всем.

— Стой! — Алекс протискивался в щель с трудом. — Да стой же ты! Это опасно!

Это чудесно. Велики были Оленьи палаты, но чертоги Вёлунда-кузнеца, повелителя альвов, были и вовсе необъятны. Уходили во мрак квадратные колонны, держали свод и сети с мраморными дельфинами, летучими рыбами и белокрылыми девами. Тусклый свет исходил от стен и клубился над коваными чашами, озаряя драгоценные гобелены и распахнутые сундуки. Марево плясало над горами золота, ласкало груды серебра, смотрелась в кровавые очи рубинов.

— Вот перстни числом шесть сотен и шесть, — зашелестел в голове голос Вёлунда. — Видишь тот, который отдельно лежит?

На черном блюде сверкает золотой искрой?

— Это Драупнир. Он каждую девятую ночь рождает восемь колец, себе подобных. Возьми его себе, Владетель Ниффльхейма, чтобы было чем одаривать воинов верных. А не хочешь его, бери другое. Вот рубаха, расшитая чешуей морских дев… вот гривна руссов витая, я снял ее с мертвого бога. Боги тоже умирают. Ты не знал?

— Мне не интересно, — Джек прошел мимо кубка, доверху заполненного синими и желтыми алмазами, но остановился у золотого кабана.

— О, ты видишь мастерство. Это Слидруг-танни, Золотая щетинка. Чудесный вепрь, сотворенный цвергами Броком и Синдри… они поспорили с Локи и выиграли спор. Но разве асы сдержали слово? Нельзя верить асам.

— Он как живой, — сказал Алекс и, осмелев, потрогал позолоченный клык.

— Он и есть живой. Просто спит, — теперь голос Вёлунда исходил отовсюду. — Десять капель крови и он проснется. Будет служить тебе, человек, как служил некогда Фрейру.

Алекс руку отдернул.

— Или может тебе больше по вкусу корабль? Вы идете в Хельхейм, но без корабля вам не дойти. Нет такого пловца, который сумел бы пересечь море. И нет такого корабля, который сравнился бы с Скидбладниром.

Корабль был до того крохотным, что умещался в шаре из зеленого стекла.

— Это изумруд, — смех Вёлунда потревожил стены синими сполохами. — Но пусть не смущают тебя размеры Скидбландира. Немного крови, и станет он огромным. Настолько огромным, насколько тебе надобно, Владетель Ниффльхейма. Любое количество воинов примет он. И пойдет по воде так быстро, как скажешь. А перестанет быть нужным, так и свернется, как сворачивается платок. Сам Ньерд признал, что нет корабля чудесней.

То, что и вправду требовалось Джеку, было поблизости, но затаилось.

— Ему просто крови хочется, — не слишком уверенно сказал Алекс. Он сунул нож за пояс и обеими руками сжимал кость.

Джек тоже нащупал камень, просто, на всякий случай.

Впрочем, он мог бы взять вон ту позолоченую штуку, которая напоминает ежа, насаженного на палку. Или тяжелый меч, вросший в обломок скалы. Или вообще все, что захочет.

— Не спеши уходить, маленький гость, — голос Вёлунда рокотал, заставляя тонкостенные кубки плясать. — Куда идти? Неужели мало чудес в моих чертогах? Есть и для тебя подарки. Вот рог, который никогда не опустеет. Не любишь эль? Будет сладкой фризское вино. Или молоко… или что пожелаешь… бери. Угощайся.

— Спасибо. Воздержусь, — буркнул Алекс.

— Неужели? Не так давно ты был голоден. Я могу сделать так, что ты навсегда забудешь о голоде.

Джек шел на зов — чей? — и Алекс следовал по пятам. Но сейчас его присутствие — Джек, конечно, и сам бы управился — придавало решимости.

Повелитель альвов лежал в центре яшмового круга. Его покой стерегли шестирукие воины, сделанные из костей и железа, но были они бездвижны, как и сам Вёлунд. Крепко врос он в ложе из цельного опала, и седые волосы корнями уходили в пещеру.

— Подойди-ка, Владетель, — у кузнеца хватило сил повернуться к Джеку. — И ты, юный страж хлеба. Я вижу в сердце твоем страх.

Лицо Вёлунда скрывала маска. Или нет, само это лицо было маской, исполненной из тончайших пластин, расписанных алыми и желтыми узорами. Глазами Вёлунда служили сапфиры, а вылепленные из тонких кольчужных колец губы шевелились, как будто бы само железо говорило.

— Железо говорит, — уверил Вёлунд. — Оно поет под молотом. Оно кричит в огне. Оно шепчет в ледяной воде. Я выучил все его песни. И я могу тебе сделать новое сердце. Железное. Ты забудешь о страхе, о сомнениях, о боли. А новые глаза? Ты бы стал видеть людей такими, какие они есть. Все их помыслы, все устремления. Никто не посмел бы злоумышлять против тебя. Руки… посмотри на свои руки. Они слабы. Я сделаю другие. Крепко они будут держать хоть щит, хоть копье, хоть топор боевой…

— Такие, как у тебя?

— А чем плохи мои руки? Или мои ноги? Мои ноги отняли у меня, — теперь Вёлунд говорил тихо, жалостливо. — Как было мне оставаться калекой никчемным? Коварный Нидуд посмеялся над ясенем битвы. Но только железо скорбящие стоны слыхало…

— Стой, — Алекс схватился за локоть, и Джек очнулся. Он стоял у самого ложа, и ложе это, высеченное из темной глыбины, было огромно, как и король альвов. Пальцы его — каждый толщиной с запястье Джека, — сжимали копье.

— Не бойся, Владетель Ниффльхейма. Не причиню я тебе вреда. Не тебе…

В руках Вёлунда копье выглядело невзрачным, как былинка с жестяным проржавелым навершием. Но именно оно позвало Джека.

— О да, у него есть голос, — согласился Вёлунд, и пальцы дрогнули, грозя раскрошить дерево. — И воля есть. Его зовут Гунгнир. Сотворенное сыновьями Ивальди, слушалось оно руки Всеотца. Летело к цели и пронзало ее навылет, чтобы после вернуться. Теперь лежит, бессильно, как я…

— Ты отдашь его мне? — Джек прикоснулся к шершавому древку, и копье взвыло, рванулось из железных рук, но слишком слабо оно было.

— Да не слушай ты его! — крикнул Алекс.

— Конечно, отдам. Все здесь твое, Владетель. Бери!

Джек ухватился за копье и потянул к себе.

— Сильней! Сильней! Упрись ногами!

— Р-разожми! — Джек и на волос не сумел подвинуть копье. — Разожми руку!

— Когда б я мог… Разве не видишь, до чего я ослаб? Но если ты не побоишься дать крови…

— Лучше я тебе помогу, — сказал Алекс и, решившись, сунул дурацкую кость за пояс.

— Помоги, юный воин. Только крепче держи.

Алекс ухватился за древко и предложил:

— Давай на счет три…

— Три, — скомандовал Вёлунд и дернул рукой, стряхнув и Джека, и Алекса. Тот покатился по полу, шипя от боли и рассыпая ярко-красные нарядные капли. Они падали на камень и в камень же уходили.

Джек вскочил, но только лишь для того, чтобы увидеть, как поднимается Вёлунд.

Скрежетали суставы, распрямляясь, наливалась багрянцем броня, а по кованому лицу бежала рябь, будто бы железо становилось водой. И сапфировые глаза Вёлунда-кузнеца пылали ярко.

— Вот твое копье, Владетель. — пророкотал он, протягивая Гунгнир на раскрытой ладони. — Возьми его.

Глава 3. Мьёлльнир

Рука пульсировала. Мелко. Гадко. Сыпалась кровь, как ртуть из разбитого градусника. Капли скакали по полу и просачивались в камень. Алекс чувствовал ее, то, как течет она по трещинам прямо в жадные рты.

— Еще… еще. Еще!

Мелко звонко дрожали стены.

— Беги! — крикнул Джек. Сам он уже был на ногах, но не бежал, стоял столбом, глядел на металлическую громадину Вёлунда.

— Не спеши, Владетель, — сказал кузнец, опускаясь на одно колено. — Я держу слово. Я не трону твою кровь. Ты хотел копье? Вот оно. Бери. А взамен отдай мне его.

И вот тут Алекс понял: поздно бегать. Пробили яшму узкие подземные клинки, выстроились непреодолимой преградой. А за нею зашевелились, стряхивая остатки сна, шестирукие воины.

Они неуклюже дергались, цепляли друг друга, едва не опрокидывали, но держались. Звенело железо, железо раня. Стучали щиты от щиты. И движения воинов обретали утраченную гибкость.

— Его? — пальцы Джека почти коснулись копья. — Зачем?

— Чтобы жить. Чтобы служить тебе. Ты идешь в Хельхейм? Хорошо. Я дам тебе армию, способную пройти сквозь зубы Фенрира. И корабль, который понесет эту армию.

— И убьешь его?

Убьет, тут и гадать нечего. А спастись как? Никак. В круге не спрячешься, разве что за ложем Вёлунда. Дурацкая мысль. Но других у Алекса не было.

И медленно, стараясь не привлекать к себе внимания, Алекс попятился от ножей и шестируких, стараясь не выпускать из виду и Вёлунда. А тот продолжал уговаривать:

— Кто он тебе? Не друг, я вижу. Не враг. Попутчик случайный. Малая плата.

Кровь почти перестала идти. Порез на руке затянулся, схватился черной коркой, только поздно. Надо было Кошку слушать!

За опаловой глыбиной не скрыться. Камень огромный, но гладкий. Ни трещины, чтобы забиться… ни лаза… ничего!

— Копье, — потребовал Джек.

— И ты отдашь того, кто пришел с тобой?

— Да.

Смешно было думать, что он иначе ответит. Он и Юльку бросил. И теперь вот Алекса… и вообще надо было его во сне придушить.

— Слово аса?

— Да.

Алекс слышал, как скрипят суставы. Видел, как медленно поворачивается Вёлунд. Собственное Алекса сердце остановилось, а руки стали холодными, просто ледяными. И они, неловкие, шарили по камню в поисках хоть чего-нибудь… и нашарили.

Вцепились. Потащили. Короткая неудобная рукоять рассекла свежую рану и высвободила кровепад.

— Ты храбрый воин, — сказал Вёлунд. — Не бегай от судьбы.

Он шел, переваливаясь с ноги на ногу, переставляя их с трудом, как если бы по-прежнему оставались ноги мертвыми, чужими. Шипы на ступнях со скрипом входили в камень, прогибались колени, и руки-молоты висели бездвижно. Лишь пальцы чуть подергивались.

— Не бегай, — повторил Вёлунд-кузнец.

Алекс мотнул головой, закусил губу, сдерживая слезы, и покрепче ухватил единственное свое оружие — невзрачного вида молот, рукоять которого стала липкой от крови и горячей.

Вёлунд подобрался к ложу. Обходить его не стал — оперся синеватой броненой пятерней о камень. Вторая рука, получив опору, поползла по опаловой глади.

На краба похожа. Пальцы-конечности, членистые, шустрые. Круглый панцирь ладони… По ней-то Алекс и ударил, сколько сил было.

Молот загудел, наливаясь чудовищной тяжестью, и впечатал металл в камень. Брызнула крошка и кольчужные кольца. Ложе Вёлунда раскололось на части.

Алекс же так удивился, что едва не выпустил оружие.

— Мьёлльнир неблагодарный, — заворчал Вёлунд, выдирая руку. А когда не вышло, то попросту снял запястье. — Но не поможет он…

Алекс пятился, размахивая молотом. Изрезанная рунами рукоять прилипла к ладони, жадно пила кровь, наполняя оружие злой силой.

Молот гудел от ярости. Желал бить, крошить, ломать… уничтожить.

— Тебе не удержать его, мальчик, — сказал Вёлунд, поворачиваясь. — Не стоит и пытаться.

Алекс и не стал: он достиг стены из клинков, за которой застыли шестирукие гиганты.

— Больно не будет.

Вцепившись в молот, Алекс нырнул под ноги Вёлунду и ударил, метя в шипастое колено. И колено загудело, разломилось трещиной. Но повелитель альвов устоял. Его же ответный удар опрокинул Алекса навзничь, покатил по полу, и яшма поспешила вырастить тысячу зубов, норовя проткнуть куртку, дотянуться до кожи и глубже, к самому сердцу.

— Джек!

— Он слово дал, — мягко возразил Вёлунд. — Отпусти молот. И тебе не будет больно.

Сдаваться Алекс не собирался.

Отец говорил, что надо до последнего биться, даже когда без шансов. Особенно, когда без шансов. Алекс не понимал. А теперь вдруг понял. И покрепче сжал горячую рукоять.

Молот ответил радостным воплем.

— Только подойди! — сказал Алекс. — Ударю.

Вёлунд шел. Не спеша. Прихрамывая. Зная, что теперь Алекс не побежит. Обрубком руки кузнец придерживал сердце, наверное, каменное или железное, холодное, безжалостное. И крепкое. Но не настолько крепкое, чтобы не пробило его чудесное копье Гунгнир. Взрезало оно металл, прошило камень, вышло из груди, как игла из тряпичной куклы, и вновь исчезло.

Из дыры хлынула не кровь — металл жидкий, кипящий. Он лился на яшму, шипя, опаляя сам воздух, и застывал причудливыми потеками.

— Ты… ты слово дал… аса, — Вёлунд покачнулся.

— Я не знаю, кто такие асы.

Джек держал копье уверенно.

— Боги, — зачем-то ответил Алекс, облизывая солено-сладкие губы.

— Ну… я не бог. Идем.

— Стойте, — Вёлунд упал на четвереньки, но еще жил. Железная кровь его застывала на камне, и трескалась яшма. — Вы… слушайте. Предсказание. Никто… не исполнит… того, что… желает. У трона столкнетесь… Однажды… Жизнь для одного… Смерть другому. Так быть. А теперь… идите.

Звенели подземные ножи, рассыпаясь на осколки. Падали воины, слабо шевеля руками, беспомощные, будто перевернутые на спину черепахи. Шелестело золото, и камни гасли, как будто жизнь уходила и из них тоже.

— Идем! — крикнул Джек, переступая через лежащих. На засыхающем металле остались отпечатки его ног. — Или ты тут остаться решил?

— Альвитр! — громкий шепот Вёлунда расчерчивал трещинами стены. Из щелей тянуло гнилью, и Алекса едва не стошнило от запаха. Надо идти. Надо бежать.

— Альвитр… я не слышу… крыльев твоих…

Бежать. Мимо сундуков с мертвыми сокровищами.

— Альвитр!

Мимо корабля, что тонул в изумрудных глубинах. Мимо золотого вепря, из глазниц которого текли потоки ржавчины.

В двери. И дальше по узкому коридору, по многим коридорам, обдирая локти о ржавые стены, падая и вскакивая, задыхаясь до рези в животе, но не выпуская короткой рукояти молота.

Мьёлльнир. Это имя. У вещей тоже бывают имена.

— Стой… я дальше… я больше… отдышаться, — Алекс понял, что не сделает и шагу.

Как ни странно, Джек остановился. Сам он дышал шумно, сипло, но держался так, как будто бы ничего-то и не случилось. Алекс прислушался. Тихо. Стены не сползались. Потолок не осыпался. И пол не грозился превратиться в разлом.

— Ты… ты же с самого начала знал, что убьешь его? — Алекс втянул нитку слюны. Пить хотелось. Сердце бешено колотилось в ребра, а живот узлом затягивало, как от голода, только хуже. — Ты же с самого начала знал?

— Нет.

Сволочь. Стоит, копьецо разглядывает.

— И ты просто взял и вот так меня отдал?

— Выменял.

Джек положил копье на плечо.

— Но потом же…

— Потом передумал. Идем. Здесь больше нельзя.

Передумал. Выменял. Как будто Алекс — вещь. И не раскаивается. Идет, ссутулившись, только острие копья, ромбовидное, как гадючья голова, из-за плеча выглядывает. Следит за Алексом.

Нет уж, Алекс не дурак. Он не полезет в драку сейчас. Отец говорил, что напролом только безголовые лезут. У Алекса голова имеется. И сердце живое, которое копье Гунгнир пробьет с той же легкостью, с какой пробило каменное. Оно целится, готовое сорваться с хозяйского плеча, лишь приказ нужен. И тогда не спасет Алекса чудесный молот.

Пусть живет Владетель Ниффльхейма. Пусть сядет на трон Хель. Пусть станет хозяином всех земель, вод и существ, которые обитают на пустошах. Алекс постарается, чтобы так и было.

Тогда и предсказание Вёлунда-кузнеца сбудется.

— Извини, — Джек остановился перед дверью. — Наверное, по-другому надо было.

— Проехали, — ответил Алекс, поглаживая теплую рукоять молота. — Все ж нормально.

У него получилось улыбнуться, наверное, даже искренне. А дверь вывела на берег.

Медленно переваливались серые волны. Низкое небо прогибалось под тяжестью снежных шаров, теперь напоминающих осиные гнезда, и рои ос кружили, жаля лицо и руки.

Справа возвышался акулий плавник скалы и громадина Оленьих палат. Слева протянулось голое поле с белыми деревьями, чьи ветви шевелились, пытаясь поймать невидимый ветер.

На берегу же, на ковре из круглой ровной гальки, сидели Юлька и Кошка.

— Я же говорила, что вернутся, — Снот поднялась и потянулась, как будто бы в ином исходе дела ничуть не сомневалась. — Вер-р-рнулись… Здр-р-равствуйте. Гер-р-рои.

Глава 4. Охота

Сидя на камне, Грим играл. Нежно скользили пальцы-смычок по скрипке, тревожили струны, и плакала она, рассказывая о счастливой прошлой жизни. О том, как некогда золотая икринка запуталась в речной гриве да в ней пережила и осень, и зиму. Ранней весной, когда солнце пробилось сквозь ледяной панцирь и согрело воду, из икринки вылупился шустрый малек. Он жил, прячась в мягкой тине, ловил водяных жуков и сочных головастиков, прятался от хищных рыбин и, перелиняв, сам на них охотился.

Его домом стал мост. И мост тот был не деревянным, а солидным, каменным строением, покоившимся на трех столбах. Столбы, вросшие в самое дно реки, Грим украсил зелеными сетями водорослей и круглыми ракушками. За мостом он вырыл глубокие рыбьи ямы, а берега реки раскатал широкими песчаными пляжами. Вода на них была студена и прозрачна, лишь сердцецветам стыдливым позволял прорастать Грим, чтобы раз в году в равновесную ночь силой вытолкнуть их на поверхность, разукрасить лоскутное водяное одеяло истинным волшебством.

И шли за цветами юные девы, из дому сбегая, тенью проскальзывая мимо отца и братьев оружных. Кошачьей поступью крались, босыми ножками колючие камни считали, долго маялись у кромки водяной. А после, сцепившись друг с дружкой руками дрожащими, ступали на знакомый берег.

Грим смотрел. Выбирал.

Ждал.

Все одно не удержаться им в хороводе, как не удержаться жемчужному ожерелью на гнилой нити. Рассыплются, разбегутся, каждая за своим цветочком, за надеждой на любовь взаимную, долгую, счастливую, такую, которую лишь собственными руками взять можно. Перекликаться станут красавицы, и поплывут над рекой девичьи голоса, спрячут музыку.

Лишь одна услышит ее.

Каждый год по одной…

Порой случалось и больше. Сами шли, несли обиды, горечи, топили в омуте и сами топились. А порой, в скудные годы, и приводили, обычно рабынь, добытых в походе. Этих кидали в омуты и еще притапливали древками копий, опасаясь, что выплывет.

Не выплывали.

Всех ловил Грим в золотую сеть собственных волос. Опутывал, укутывал, шептал слова ласковые, пил слезы горючие, играл на скрипке, в дом свой на руках вносил. А был тот дом огромен. Брал он начало от опор и шел под дном водяными норами, кавернами и яминами, то ныряя под самое речное ложе, то выползая наверх, раскрываясь плесами.

Нету теперь дома. Нету жен, кровью живой драгоценных. Не расчешут волосы руки любимые, не уронят на ладони гребень из костей рыбьих сделанный, не обнимут. Некому больше целовать Грима, теплом и жизнью делиться. Развален мост. Ушла река. И Грима унесла в горькое море.

Холодно было тут. Одиноко.

Играл Грим, но лишь ветер да волны слушали музыку его.

Ласкало море косы, но не грело. Приводило устриц и рыб, но разве могли они насытить? Голод мучил Грима. Голод вновь и вновь приводил к берегу, томил ожиданием.

У самой воды ткань мира треснула и раскрылась. Из щели выпал карлик в деревянных ботинках и куртке из кожаных лоскутков. Половинкой желудя сидел на голове карлика старый шлем, лоснился жиром щит, но вместо меча висела на поясе фляга. А в руке держал он не копье, но повод из лунной паутины.

Существо, сидевшее на другом конце повода, заставило Грима содрогнуться.

Драугр! Отвратительнейшая из всех тварей. Рода человечьего с перетворенною душой, которую насильно в отравленное тело вернули да заперли, обрекши на мучения. Рвется душа, мечется драугр.

— Здравствуй, Грим, — осклабился карлик, дергая поводок. И драугр опустился на землю, смирный, как пес. Лишь глаза его пылали яростно.

До Грима доносился сладковатый запах свежей мертвечины. Видать, не так давно подняли несчастного, оттого и спокоен он, оттого и слушает самонадеянного тролля, которому мнится, будто бы лунная цепь удержит драугра.

— Что молчишь? Аль не узнал старого друга?

— Не был ты мне никогда другом, Брунмиги, — ответил Грим, свивая волосы в косы. — Зачем явился? И зачем привел его?

Драугр царапал камень. Кривые желтые когти оставляли глубокие борозды, и мертвец улыбался.

— Затем, что так надо. Скажи, не встречал ли ты случайно человека? Мальчишку. Волосы темные, сам тощий, наглый. Подумай, Грим, — тролль снял с пояса флягу и откинул крышку. — Подскажешь — сочтемся.

Из серебра пахло сладкой, тягучей, свежей кровью. Запах этот дурманил, манил к берегу. Стоит ли противиться ему? Драугр все равно возьмет след… полетит. Догонит. Опрокинет наземь и будет рвать, рыча от боли и радости. Он выпьет детишек, и ничего-то не сделает Советница.

Предупредить?

— Не дури, Грим, — Брунмиги медленно наклонил флягу, и на краю вспухла багряная капля. Вот-вот упадет на землю, и земля проглотит, добирая жизни. — Ты что, и вправду веришь, что у вас получится? Что найдется дурак, который добровольно сядет на трон Хель? Отдаст свою душу этому миру? Тебе? Чтобы ты жил, играл на скрипочке своей, топил девок?

Капля летела. Бесконечно долго летела к земле, и Грим успел подхватить ее. Спас. Поднес к губам. Выпил, согревшись на долю мгновенья.

— Хочешь еще? — спросил Брунмиги. — Я дам тебе целый стакан крови. Или два.

Грим заплакал. Ему было холодно. Страшно. Одиноко. Его волосы тусклы, а скрипка безмолвна. Но разве спасет ее кровь? Спасет. На день или два. Или на бесконечно долгий год, который будет преисполнен сожаления. Гриму надо больше.

— Или целую флягу. Там хватит, чтобы созрела твоя икра.

Но не хватит, чтобы она прижилась. Иссяк Горячий ключ, и Верхний мир отвернулся от изнанки. Так стоит ли мучиться?

Руки сами протянулись к фляге. Пальцы схватили горячее серебро, и Грим сказал:

— Она поведет их к Хеороту. Больше некуда.

И спеша сбежать, Грим нырнул в ледяное море. Уже на дне, в пещере, столь напоминавшей ему дом, он приник к фляге. Но крови в ней было лишь на полглотка. Да и сама фляга рассыпалась, потекла меж пальцев белым речным песком. Оседали крупицы его на перламутровые раковины, забивались в зеленые перины из водорослей. Плакал обманутый Грим. И в жемчуг черный превращались слезы. Больше всех жалко было Гриму девочку, которая теперь точно умрет. А Грим спас бы. Спрятал. Защитил.

И от горя, обиды сделал он то, что делал всегда: взялся за скрипку.

Горькую песню сыграла она. И волны подхватывали ее, понесли через море к самому берегу. К той, которая точно услышит… вдруг да предупреждение это отсрочит неминуемую гибель.

Глава 5. Ульдры, коровы и сны

Шли и шли. Джек и сам устал, а девчонка и вовсе спотыкалась на каждом шаге, но плелась, вцепившись в руку Алекса. А тот словно позабыл про то, что надо злиться. Если бы Алекс злился, Джеку было бы легче. На злость злостью ответить — это запросто. А когда тебя взяли и простили, ничего взамен не потребовав, вот тут уж как-то неудобно.

Это неудобство сидело глубоко внутри, наверное, рядом с сердцем, а может и глубже. Оно мешало.

— Я сам по себе, — десятый раз повторил Джек, и Снот только хвостом дернула.

И она не стала ругаться. Джек ждал. Готовился ответить, и про Вёлунда, и про копье, а она лишь глянула с прищуром и сказала:

— Надо идти. Камень-то выбрось. К чему тебе?

Джек послушал. И вправду — на кой камень, когда копье есть.

Ну и пошли. Кошка впереди, дорогу показывая, за нею Джек, а уже сзади и Алекс с девчонкой. Честно говоря, Джек рад был, что она не умерла.

Путаными были мысли, непривычными. А берег все не заканчивался. Изредка белый камень сменялся серым, а то и красным, но такие места кошка обходила.

— Долго еще? — спросил Джек у Советницы.

— А что?

— Ничего.

Не для себя Джек спрашивал: сам он хоть целый день идти готов был — ну или почти целый — но девчонка слабенькая. Наверное. Она ж болела. Джек тоже как-то болел. Плохо было. Жарко. И в голове стучало, как будто позабытые воспоминания на волю просились, а у него не было сил впустить их.

Точнее Джек точно знал, что впускать воспоминания нельзя. А они ломились. Наверное, проломили бы голову, когда б не матушка Вала с ее горькой настойкой.

Поила. Вышептывала. Трясла метелкой из птичьих перьев и костей. Жгла травки и череп собачий на живот ставила. Череп Джек особенно хорошо запомнил, потому как, очнувшись, увидел уже не череп — голову на коротком обрубке шеи. Голова скалилась, рычала и была настолько тяжелой, что у Джека едва-едва хватало сил дышать. И тогда собачья голова стала дышать за Джека. Она втягивала воздух носом, и выдыхала через рот — вязкие кисельные клубы. К утру голова тоже устала и, заскулив, отвалилась. Матушка Вала сказала, что Джеку причудилось, но он точно знал — была голова. Иначе откуда тот круглый синяк на животе? Как бы там ни было, Матушка Вала прогнала болезнь, но не слабость. Джек еще долго отлеживался, не решаясь выйти из хижины…

Матушка Вала его продала. И другие продадут, если случай выпадет. Нету у Джека друзей. Разве что копье. Оно лежало в руке, такое удобное, легкое. И Джек за все сокровища мира не отдал бы Гунгнир.

Чудное имя. Почти как у Джека. Хотя Джеково — ненастоящее.

Знать бы, как его раньше звали. Кем он был. И кто он есть. Владетель? Смешно. Только смеяться не тянет, и копье лишь плотней к руке льнет.

— Почти пришли, — сказала кошка. — В доме отдохнете.

Не было никакого дома, только холм с лысой верхушкой. У подножия его паслись белые коровы. Крутобокие, круторогие, они вяло переступали с ноги на ногу и обкусывали камни. Камни хрустели. Коровьи хвосты плясали от бока к боку, отгоняя снежную мошкару. Подрагивали ресницы-опахала, а в лиловых очах таилась печаль.

— Какие красивые, — сказала Юлька и тише добавила. — У бабушки тоже корова была. Раньше. Молоко давала. Я люблю молоко.

На признание это корова ответила ревом. И каменная гора разломилась, а из трещины вышла девушка. Была она высокой и очень красивой. Такой красивой, что Джек смотрел и насмотреться не мог. А когда моргнул, то понял, что не помнит ее лица, и вновь на него глянул, и вновь залюбовался.

А очнулся, только когда Алекс толкнул плечом и сказал:

— Не спи.

Джек и не спал. Но вот коровы исчезли куда-то, от них остались лишь обгрызенные камни и трехпалые следы на тонком снежном покрове.

— А где? — Джек сжал копье, потому как лишь оно во всем мире не станет врать ему.

— Уже там, — Алекс указал на трещину в холме. — Чего с тобой?

— Ничего.

Наверное, мама была такой же красивой… конечно, поэтому Джек и застыл. Вспомнил? Почти вспомнил. Малости не хватило — Алекс помешал. И надо бы разозлиться, но злости уже нет, обида только.

Почему его, Джека, бросили? Почему не искали? Не нашли? Оставили на попечение безумной старухи. А та взяла и продала. Так нечестно!

Конец ознакомительного фрагмента.