Между прошлым и будущим

Карен Уайт, 2013

Жизни двух сестер, Элеонор и Евы, изменил несчастный случай, полет, который длился всего несколько секунд, но перечеркнул все их мечты и взаимное доверие. Элеонор виновата перед сестрой. Это чувство растет в ней с каждым днем – ведь кроме прочего она тайно влюблена в мужа Евы, Глена. Элеонор изо всех сил гонит от себя мысли о Глене, играет по вечерам в баре на фортепьяно и мечтает стать настоящей пианисткой. Это всего лишь фантазия, но однажды ее музыку слышит Финн Бофейн, ее шеф, и предлагает необычную сделку. Элеонор могла бы согласиться, но ей не дает покоя мысль, что Финн до странности хорошо осведомлен о ее прошлом. Связано ли это как-то с ее детством, с ее семьей, сестрой и – с полетом?

Глава 3

Я сидела на скамейке у пианино в дальнем уголке бара Пита и потягивала уже третий стакан шотландского виски с содовой, чувствуя, как контуры моего мира становятся все более расплывчатыми. Я никогда не напивалась настолько, чтобы быть не в состоянии играть, но все же иногда бывала изрядно навеселе. Бар постепенно пустел — посетители уходили, оставляя в спертом воздухе тяжелый запах одиночества и облака сигаретного дыма, которые клубились вокруг вентиляторов на потолке, словно заблудившиеся призраки, тщетно пытающиеся вырваться на свободу.

Осушив стакан, я поставила его на крышку пианино и привычно расправила пальцы над белыми клавишами. Пальцы у меня были длинными, как и у отца, и я с семилетнего возраста легко могла взять октаву. В отличие от остального тела, руки не сильно изменились за прошедшие с того времени годы, за исключением небольшого шрама на конце указательного пальца правой руки — еще одного напоминания о том, что я сделала с Евой.

За соседним столом сидел мужчина средних лет с печальными глазами и покрасневшими веками, который непрерывно в упор глазел на меня. Ворот его рубашки был несвежим, галстук покрыт пятнами, но, когда я начинала играть, музыка всегда превращала окружающих в тех, которыми мы когда-то мечтали стать.

Следуя традиции, я исполняла композицию «Летняя пора» Гершвина, не требующую особых усилий ни от меня, ни от моих слушателей. Иногда, когда я играла эту вещь, ко мне шатающейся походкой подходил какой-нибудь подвыпивший посетитель бара и начинал подпевать, с трудом вспоминая слова. На этот раз мне никто не надоедал, и казалось, в баре лишь я, музыка и мужчина с печальными глазами. Он разорвал на мелкие кусочки этикетку с пивной бутылки и теперь занимался тем, что скручивал их в трубочки. Я была уверена, что он собирается с духом, чтобы подойти ко мне — видела подобную сцену уже много раз и безошибочно распознавала признаки.

Я снова сосредоточилась на музыке и словно услышала в голове звучный баритон отца, певшего эту песню молодой матери, которая еще не потеряла ни красоты, ни способности мечтать и еще не разучилась улыбаться. Я почувствовала, что на моих губах появляется кривая усмешка, а мои пальцы в это время перебирали ноты заключительного аккорда, пока не прозвучала последняя. Для усиления эффекта я нажала на педаль, и звук растаял, словно дымок от задутой свечки на именинном торте.

Не успев оторвать пальцы от клавиш, я почувствовала рядом с собой присутствие незнакомца — дыхание, отдающее пивом, табаком и мятной жевательной резинкой, которой он все это наскоро зажевал. Повернувшись, я встретилась с ним взглядом. Когда-то он, вероятно, был весьма привлекательным мужчиной. Однако жизнь и ее невзгоды наложили свой отпечаток на его лицо, изрисовав его глубокими бороздами и тонкими морщинами. Оно было словно исписанная страница, где каждое слово выводили с усилием.

И еще я заметила, что в баре у Пита оказалось не так пусто, как я думала. На высоком стуле у барной стойки сидел еще один мужчина, лицо которого скрывалось в тени. И все же что-то в его облике — форма головы, широкие плечи — показалось мне смутно знакомым. Я часто заморгала, раздраженная тем, что не могла его как следует разглядеть. По крайней мере, он явно не выглядел завсегдатаем заведения. Его спина не была сгорбленной, как у большинства неудачников, брюки тщательно выглажены, с аккуратной стрелкой посередине, а ботинки начищены до матового блеска.

Кто-то смущенно закашлялся рядом со мной.

— Извините…

Я подняла глаза и одарила незнакомца улыбкой, представляя ощущение прикосновения его рук к моей коже.

— Да?

Он снова кашлянул, чтобы прочистить горло, и неуверенно улыбнулся.

— Вы тут так давно играете, и я подумал, что вы, должно быть, проголодались. Если это… это так, не хотели бы вы присоединиться ко мне? Я имею в виду, поужинать?

Я повернула запястье, чтобы посмотреть на часы. Время близилось к полуночи. Весь вечер я довольствовалась виски с содовой, и желудок уже сводило от голода.

— Я уже закончила, поэтому, пожалуй, не откажусь.

Подняв со скамейки сумочку, я встала. Пришлось ухватиться за пианино, чтобы удержать равновесие. Я выгребла содержимое коробочки для чаевых и осторожно переместила его в сумочку. Улыбка по-прежнему не сходила с моего лица.

— Извините, покину вас на минутку, мне надо попудрить носик.

Я прикоснулась к его руке, и наши глаза встретились. Его взгляд был полон понимания. Сосредоточившись на том, чтобы ноги на высоченных каблуках не заплетались, я направилась к дамской комнате. Проходя мимо барной стойки, я вдруг почувствовала, как кто-то крепко схватил меня за руку.

— Это вы, Элеонор?

Эти слова были произнесены вопросительным тоном, но у меня уже не было сомнений, кто это — я узнала голос.

Я повернулась к нему слишком быстро. Голова закружилась, я выбросила вперед руку, чтобы удержать равновесие, и обнаружила, что ухватилась за рукав добротного габардинового пиджака и теперь смотрю в темно-серые глаза своего начальника, мистера Бофейна. Я дважды моргнула, словно от этого видение могло исчезнуть, и, поняв, что все еще цепляюсь за его рукав, быстро разжала пальцы.

— О, это вы, мистер Бофейн? — заикаясь, промямлила я немеющим языком. — Не знала, что вы живете поблизости.

Взгляд его был по-прежнему жестким, но я заметила, что уголки губ слегка дрогнули, словно он пытался сдержать улыбку.

— Да нет, просто у меня была здесь деловая встреча, и после этого захотелось выпить что-нибудь, чтобы расслабиться.

Мои брови от удивления поползли вверх. Даже в таком не совсем трезвом состоянии я не могла представить, что в этой округе водятся бизнесмены, которые могли бы заинтересовать мистера Бофейна.

Он бросил взгляд за мою спину, в сторону пианино, где нетерпеливо переминался с ноги на ногу пытавшийся заигрывать со мной незнакомец.

— Я провожу даму домой, — неожиданно громко произнес вдруг мой босс.

— Вы не имеете права…

— Вы пьяны, Элеонор, — резко прервал он меня. — Не думаю, что вам следует покидать бар в компании незнакомого мужчины.

Тут я почувствовала, как во мне сквозь дымку алкогольной эйфории поднимается гнев.

— Откуда вы знаете, что мы с ним не знакомы?

Босс не удостоил меня ответом. Тут мы услышали, как с громким стуком захлопывается дверь, и я поняла, что даже не спросила, как зовут незнакомца.

— Я отвезу вас домой, — уже спокойнее, ну или, по крайней мере, без раздражения произнес мистер Бофейн.

— Но я приехала на своей машине, — запротестовала я, все еще избегая встречаться с ним взглядом.

— Вы не в том состоянии, чтобы вести машину. И я предпочитаю отвезти вас домой в целости и сохранности, чем лежать всю ночь без сна и думать, что с вами что-нибудь случилось.

Мои щеки вспыхнули при мысли о том, что он будет лежать без сна и думать обо мне.

— Но мужу сестры утром понадобится машина, — продолжала возражать я, отчаянно пытаясь как-то выкрутиться из этого неловкого положения.

— В какое время он обычно уезжает?

— В девять утра, — ответила я в полной уверенности, что все его благие намерения закончатся, когда я назову ему свой адрес. Из его дома в районе Броуд в южной части города довольно сложно добраться до нашего места обитания на севере Чарльстона. Я точно знала, где жил босс, потому что как-то Люси провезла меня мимо его роскошного старинного особняка на улице Гиббс. Было очевидно, что его обитатели столь же далеки от мира, в котором жила я, как какие-нибудь инопланетяне.

Босс поднял со стойки свой мобильный телефон марки «Блэкберри», набрал номер и тихо произнес несколько слов. Через минуту он опустил телефон и с мрачной улыбкой посмотрел на меня.

— Ну вот, я все устроил, давайте ключи.

Он протянул руку, и я без дальнейших колебаний бросила ключи ему в ладонь. В конце концов, это мой начальник, и я привыкла выполнять его распоряжения.

Я не слышала, о чем он говорил по телефону, потому что голова отчаянно кружилась и живот свело. Казалось, они крутятся в противоположных направлениях.

— Извините, — сказала я и быстро прошла мимо него по направлению к туалету, где благополучно избавилась от выпитых трех стаканов виски. Прополоскав рот и плеснув холодной воды в лицо, я посмотрела в грязное зеркало с пятнами облупившейся амальгамы, отчего казалось, что часть лица стерта. Я с горечью подумала, что это и есть мое истинное отражение, честно отображающее нынешнее состояние души.

Черный «Мерседес» мистера Бофейна был припаркован у обочины. Когда босс открыл дверь, чтобы пустить меня на пассажирское место, в ноздри ударил крепкий запах кожаной обивки. Я застегнула пояс безопасности и уселась, скрестив ноги и судорожно вцепившись в сумочку, лежащую на коленях. В тот момент я, наверное, напоминала старушку в автобусе, охраняющую свое добро от воображаемых грабителей, которые чудятся ей в каждом незнакомце.

— Вот так будет лучше, — сказал он, скидывая пиджак и набрасывая его мне на плечи. Поток воздуха из кондиционера пронзала влага, словно холодный нож, отчего по коже побежали мурашки, но я была уверена, что пиджак меня не согреет.

Я куталась в пиджак своего начальника, и меня переполняло чувство благодарности, все еще смешанное с крайним смущением.

— Я вам очень признательна, — сказала я, когда он завел мотор и выехал на пустынную улицу. Украдкой бросая на босса взгляды, я в неверном свете мелькающих уличных фонарей обратила внимание на резкие линии его подбородка, которых раньше не замечала. Вроде бы он сказал, что у него были какие-то дела в этом районе, а потом ему захотелось выпить.

— А я вас никогда раньше у Пита не видела, — сказала я, пытаясь разрушить неловкое молчание.

Он ответил не сразу.

— А я здесь никогда и не был. Просто пришлось выполнить просьбу одного из членов семьи и встретиться кое с кем в баре. — Я почувствовала на себе его внимательный взгляд. — Признаюсь, был весьма удивлен, встретив вас там.

— Я иногда прихожу туда играть на пианино. Пит платит мне наличными пятьдесят долларов в час плюс чаевые.

Мне хотелось шлепнуть себя по губам за то, что наговорила лишнего, напоминая боссу об унизительной сцене, невольным свидетелем которой он стал.

Мистер Бофейн некоторое время молчал.

— Я и не знал, что вы играете на фортепьяно, Элеонор. Должен сказать, вы замечательная пианистка.

Я уставилась на него, разглядывая четкий профиль, вырисовывавшийся на фоне бокового окна. Несмотря на то что я работала в его компании уже более двух лет и он подписывал мои чеки, я не ожидала, что он что-то знает обо мне, кроме имени и того, что я всегда соглашалась на работу во внеурочное время. И что на моих руках больная сестра и я иногда опаздываю или ухожу раньше, но всегда наверстываю потерянное время. Поэтому его неожиданный интерес к моей персоне весьма меня удивил.

Я посмотрела на свои пальцы, все еще сжимающие сумочку.

— Отец научил меня еще в детстве. Он хотел, чтобы я поступила в Джульярдскую школу искусств.

Я и сама не понимала, зачем я говорю ему это. Казалось, что темнота каким-то таинственным образом превратила салон машины в исповедальню.

Он ничего не сказал на это. Может быть, тоже знал, что такое детские мечты и как легко они исчезают под наплывом суровой реальности взрослой жизни, накрывающей нас, словно приливная волна, и утаскивающей все, что нам дорого, назад в море.

— Знаете, никогда не поздно начать. Я имею в виду, стать тем, кем вам всегда хотелось быть. Моя дочка все время об этом твердит.

На его щеках наметились складки, как будто он пытался улыбнуться. Я не была знакома с его дочерью и даже никогда не видела ее, но Люси сообщила мне, что несколько лет назад девочка сильно болела и жила с мистером Бофейном, а не с матерью, а мне и в голову не приходило задавать лишние вопросы по поводу личной жизни начальника.

— А как ваш отец относится ко всему этому сейчас? — неожиданно спросил он.

Его вопрос застал меня врасплох.

— Он погиб. Утонул, когда мне было четырнадцать лет.

Я отвернулась, потому что в глазах защипало, как в тот день, когда я, сидя на пирсе, чувствовала брызги соленой воды на лице, и ожидание было бесконечным. Я не уходила, даже когда шторм настолько усилился, что находиться там стало опасно, и полицейскому пришлось отнести меня в свою машину.

— После этого я перестала играть. А потом мама продала пианино…

Я больше не могла говорить, потому что воспоминания оказались вдруг слишком живыми и болезненными даже в скрытой бархатными занавесями воображаемой исповедальне, темнота которой обеспечивает вам анонимность.

— Извините меня, — сказал он, подъезжая к светофору и намереваясь свернуть налево. Я заметила, что голос его звучал приглушенно, словно ему было хорошо знакомо бремя страданий, когда бегущие годы, будто невидимые нити, закручиваются в плотный клубок и уже невозможно понять, где их начало.

— Это было так давно, — тихо произнесла я.

От его пиджака исходил стойкий запах туалетной воды, странным образом давая ощущение надежности. Между нашими сиденьями я заметила клетчатую ленту для волос и вспомнила, что он что-то сказал о своей дочери.

— А как зовут вашу дочку?

Его резкие черты смягчились, и в полумраке салона машины он вдруг показался мне гораздо моложе, чем я до сих пор себе представляла. Только теперь, общаясь с ним в неформальной обстановке и имея возможность присмотреться, я поняла, насколько он красив.

На его губах вновь появилась легкая улыбка, которая была мне уже знакома по сегодняшнему вечеру. Странно, что раньше я не замечала, как удивительно он умеет улыбаться.

— Ее мать дала ей имя Женевьева, но я обычно называю ее Горошинка.

У меня вырвался невольный смешок, о чем я тут же пожалела. Это было так трогательно — серьезный деловой человек в строгом черном костюме называет дочку таким милым прозвищем. Как же мало, оказывается, я знала о нем.

— Что тут смешного? — Он, казалось, был задет моей несдержанностью.

Бофейн подвел машину к обочине у моего дома, и я с удивлением отметила, что где-то в глубине души испытываю разочарование от скорого расставания.

— А мой отец называл меня Элли. Только он один называл меня так. Все остальные зовут меня полным именем — Элеонор.

— Вот как? — сказал он, и мне показалось, что он все понял.

Он протянул руку, чтобы открыть дверцу со своей стороны, но я поспешила его остановить.

— Это вовсе не обязательно. Отсюда я и сама прекрасно дойду.

Мне показалось, что он хотел возразить, поэтому быстро открыла дверцу и вышла в удушливый ночной воздух. Как ни странно, мысли мои полностью прояснились. Я наклонилась к открытому окну машины.

— Благодарю вас, мистер Бофейн. Поверьте, я очень признательна вам за то, что вы меня подвезли, хотя это было вовсе не обязательно. Вам ведь теперь предстоит такой долгий путь до Чарльстона.

— А я рад, что оказался в этом баре, — мягко произнес он. — Между прочим, меня зовут Финн. Я тут подумал…

Он замолк, словно тщательно подбирая слова, а затем тихо произнес:

— Как вы считаете, я плачу вам достаточно?

Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы осознать смысл его слов.

— Д-да. Конечно, достаточно, — ответила я, заикаясь от волнения.

Он медленно покачал головой.

— Извините за этот вопрос. Я задал его не в той форме, в которой собирался. Я просто хотел вас спросить, интересно ли вам было бы получить некоторую дополнительную работу. Совсем не такую, какую вы обычно выполняете. И всего на пару часов в день. Но обещаю, оплата будет очень высокой.

При мысли о том, что, возможно, мне никогда больше не придется возвращаться в бар Пита, голова моя снова пошла кругом.

— И что же это за работа?

По его глазам в тусклом свете фонаря было видно, что он что-то напряженно обдумывает.

— На самом деле я еще не могу точно обозначить круг обязанностей. Просто хочу предложить вам побыть компаньонкой одной пожилой леди — моей двоюродной бабушки. Она сейчас в больнице, но на следующей неделе уже вернется домой.

Он говорил быстрее, чем обычно, и было видно, что ему почему-то очень хочется добиться моего согласия.

— У нее большой дом на острове Эдисто, из которого она почти не выходит, и мне не хотелось бы, чтобы она все дни сидела там в одиночестве.

В моем сердце вдруг затеплилась слабая надежда, но тут же умерла, не успев родиться.

— У меня не будет возможности ездить на остров и обратно.

— Транспорт не ваша проблема, — сказал он таким тоном, словно все уже для себя решил.

Я отошла от машины, и мне вдруг на мгновение показалось, что пахнуло свежим запахом океана.

— Знаете, я ведь выросла на Эдисто. Возможно, я даже знакома с вашей двоюродной бабушкой.

Мне показалось, что глаза его странно блеснули.

— Уже поздно. Вам надо идти. Мы все обсудим завтра.

Мне стало неловко под его пристальным взглядом.

— Конечно, — сказала я. — Мне нравится ваше предложение. Спокойной ночи, мистер Бо…

Я не договорила, так как формальное обращение мне вдруг показалось неуместным, но и по имени я его назвать не решилась. Поэтому я просто замолчала.

— Спокойной ночи, Элеонор, Увидимся утром. И не беспокойтесь по поводу вашей машины. Ее сюда доставят вовремя.

— Благодарю вас за все, — снова сказала я и, развернувшись, быстро поднялась по облупившимся ступенькам крыльца. Внезапно я подумала о том, каким убогим должен был выглядеть наш облезлый домишко в его глазах, и поблагодарила ночную темноту, позволившую скрыть то, что лучше было бы не демонстрировать.

Я чувствовала его взгляд, когда вставляла ключ в замок и входила в дом, но, закрывая дверь, не стала оглядываться. До моих ушей донеслось мягкое урчание мотора, машина поехала вниз по улице, и тут я услышала тихий шум шагов в комнате наверху и скрип матрасных пружин.

Я сделала глубокий вдох, принюхиваясь к несвежему запаху жареной курицы и едва заметному аромату дорогого одеколона, исходящему от пиджака, который я забыла вернуть владельцу. Я поплотнее завернулась в него, погасила в коридоре свет и направилась вверх по ступенькам в свою комнату.

Где-то далеко раздался глухой рокот грома, а я стояла в темной спальне, глядя из окна на небо в ожидании грозы. Впервые за много лет я думала о доме, где выросла, вспоминая, как дующий с океана ветер играл в желобах, и его завывания казались мне пением сирен. Отец научил меня никогда не бояться грозы. И я верила ему до того самого дня, когда он погиб.

Понимая, что мне уже не уснуть, я уселась на кровать, все еще кутаясь в пиджак моего босса, и в ожидании дождя позволила себе предаться размышлениям о неожиданно открывающихся передо мной возможностях.