Кузены

Карен М. Макманус, 2020

Много лет назад состоятельная дама Милдред Стори внезапно разорвала отношения со своими детьми и лишила их наследства. Единственным объяснением стала короткая записка: «Вам известно, что вы сделали». Прошли годы. У детей Милдред подросли собственные дети. И вот однажды Милли, Обри и Джона получают приглашение от бабушки провести лето в принадлежащем ей роскошном курортном отеле. Ребята едва знакомы и совсем не жаждут компании друг друга, но их родители понимают: это шанс вернуть благосклонность матери… Но на острове их не ждет теплый прием, и вскоре они осознают, что у бабушки на них совсем другие планы. И чем дольше остаются здесь, тем больше понимают, что в записке – далеко не пустые слова. Двадцать лет назад в семье Стори произошло нечто, навсегда изменившее жизнь их родителей…

Глава 4. Милли

— Выглядит не особо, да? — говорит Джона.

Я искоса взглядываю на него из-за Обри. Дождь перестал, мы стоим на верхней палубе и смотрим на приближающийся Чаячий остров. Джона облокачивается на поручни и подается вперед. Ветер треплет его волнистые темно-каштановые волосы — нечто среднее по цвету между светлыми прядями Обри и почти черными моими. Острый подбородок, который я запомнила, превратился в квадратный, и скобки на зубах пошли только на пользу. Улыбаются, правда, эти губы нечасто.

— А мне нравится! — громко произносит Обри, стараясь перекричать шум двигателя.

Паром резко кренится набок, подняв в воздух брызги белой пены. Вцепившись одной рукой в поручень, я прикусываю костяшку большого пальца на другой — есть у меня такая привычка, когда нервничаю. Мама терпеть ее не может. Губами я ощущаю вкус соли на мокрой коже, однако это приятнее, чем вдыхаемый нами воздух, наполненный выхлопными газами.

— Мне тоже, — откликаюсь я рефлекторно, лишь бы не соглашаться с Джоной.

Однако, по сути, он прав. Даже на расстоянии остров выглядит плоским и невзрачным. Тускло-желтая лента пляжей постепенно сливается с океаном, почти таким же серым, как нависшие плотные облака над нами. Крохотные белые домики усеивают берег, выделяясь на фоне невысоких деревьев. Единственное яркое пятно — приземистый маяк, желто-коричневый в веселенькую голубую полоску.

— Такой маленький, — замечает Обри. — Как бы нас клаустрофобией не накрыло.

Вытащив палец изо рта, я опускаю руку. Тяжелые часы соскальзывают на запястье. Старенькие дедушкины «Патек Филипп» — единственная память о нем, полученная еще до того, как бабушка прекратила общаться с детьми. Сколько мама ни пыталась, их так и не удалось починить. На них всегда три часа — и все же дважды в сутки, как сейчас, например, они не врут.

— Может, Милдред так нас загрузит, что нам вообще будет ни до чего, — откликаюсь я.

Обри переводит взгляд на меня:

— Ты зовешь ее Милдред?

— Ну да. А ты как?

— Бабушка. Папа всегда говорил о ней «твоя бабушка», и я как-то привыкла. — Она поворачивается к Джоне: — А для тебя она кто?

— Никто, — отрывисто отвечает он.

На несколько минут между нами повисает молчание. Паром продолжает двигаться к берегу. Белые домики становятся больше, желтая полоса пляжей обозначается четче. Скоро мы проходим мимо маяка, так близко, что видно гуляющих возле него людей. Пристань заполнена суденышками — по большей части они куда меньше того, на котором мы стоим. Оно ловко втискивается между двумя другими, и шум двигателей внезапно обрывается.

— Добро пожаловать на Чаячий остров! — объявляет капитан по громкоговорителю.

— Столько народа… — В голосе Обри, обводящей взглядом толпу на пристани, звучит нервная нотка.

— Место здорово разрекламировано, вот все сюда и рвутся, — замечает Джона, поворачиваясь от поручней к лестнице. — Не смотрели, сколько стоит снять здесь номер? Люди просто ненормальные, — качает он головой. — На Мартас-Виньярде или Нантакете пляжи куда лучше, но их привлекает маленький зачуханный островок — якобы из-за своей «небанальности».

По пути к выходу Джона сворачивает в сторону и вытаскивает из-под скамьи потрепанную спортивную сумку.

— А ваши вещи где? — спрашивает он меня и Обри.

— Сдали в багаж при посадке, — отвечаю я, оглядывая его пожитки. — У тебя что, больше ничего с собой нет?

Он перекидывает сумку через плечо.

— Мне много не надо.

Скоро мы вливаемся в поток сходящих с парома пассажиров, движущихся к берегу по узкому причалу. Прямо парад отпускников — несмотря на пасмурную погоду, все как один в шортах, темных очках и бейсболках. Мое красное платье совершенно выбивается из общей массы, однако я надела его не просто так. Его носила мама в старших классах, и это одна из немногих сохранившихся у нее вещей, в которых и сейчас можно ходить. Небольшая шпилька в адрес бабули, которая пригласила нас, внуков, но так и не пожелала признавать собственных детей. Они по-прежнему существуют, Милдред, вне зависимости от твоего к ним отношения!

Причал выходит на широкую мощеную дорожку. Дома по бокам обшиты дранкой разных оттенков белого и серого цветов. Я глубоко вдыхаю и слегка вздрагиваю — к соленому морскому воздуху примешивается аромат жимолости. Так пахнут мамины духи, но я никогда раньше не сталкивалась со смесью этих запахов в естественном виде.

Вдоль одной стороны дорожки выставлены крытые тележки с багажом. Мы с Обри отыскиваем номер 243, который нам назвал принимавший наши вещи служащий, и откидываем клапан.

— Вот они, — с облегчением говорит Обри, беря рюкзак и один из чемоданов.

Я начинаю вытаскивать свои — два на колесиках, один поменьше без — и здоровенную сумку для ноутбука. Сзади слышится недоверчивое фырканье Джоны.

— Это все твое?! — Я не отвечаю, и он добавляет: — Ты что, весь свой гардероб упаковала?

Даже не половину, но ему об этом знать необязательно. Как и то, что в небольшом одни только туфли.

— Мы здесь на два месяца, вообще-то, — напоминаю я.

Джона окидывает неодобрительным взглядом мои чемоданы «Туми» с алюминиевым корпусом, отделанным под перламутр. Наверное, если не знать, что мама купила их с рук на интернет-аукционе, смотрится слегка претенциозно. Особенно среди окружающих нас шорт и футболок. Деньги у отдыхающих на Чаячьем острове имеются, и немалые, но здесь не принято ими хвастаться. В этом частично заключается местный шарм.

— Вижу, дела у тети Аллисон идут неплохо, — ехидно замечает Джона.

— Ой, да брось. Подумаешь, привезла с собой побольше одежды, чтобы было из чего выбрать, — огрызаюсь я. — Ты сам собирался в какой-то выпендрежный научный лагерь на все лето, так что не тебе меня судить.

— Вот только выяснилось, что мне он не по карману. — По его лицу пробегает тень гнева, прежде чем оно снова принимает обычное утомленно-презрительное выражение. — Так что вместо этого я оказался здесь.

Я сдерживаю так и просящееся на язык «вот нам повезло!». Мне мало известно о финансовой ситуации что Джоны, что Обри. У нее, знаю, мать работает медсестрой, а отец последние десять лет пытается написать вторую книгу. Вряд ли они бедствуют, но уж точно не купаются в деньгах. С родителями Джоны все запутаннее. Дядя Андерс вроде бы финансовый консультант, но не в какой-то компании, а сам по себе. Пару недель назад, отыскивая информацию о родственниках в Сети, я наткнулась на короткую заметку в местной газете, где недовольный бывший клиент называл его «Берни Мейдоффом из Род-Айленда». Кто это такой, я не знала, пришлось гуглить. Оказалось, тоже консультант, который сел в тюрьму за организацию гигантской финансовой пирамиды и обман многих тысяч инвесторов. Я была слегка шокирована — наша семья, конечно, со странностями, но преступников у нас в роду никогда не было. Однако потом я почитала дальше, и в итоге выяснилось, что, хотя пара клиентов и обвиняла дядю Андерса в мошенничестве, достоверно ему можно инкриминировать максимум неудачные советы. История оказалась слишком мелкой для нью-йоркских газет, маме на глаза даже не попалась и не особенно ее впечатлила.

— Никто, имея хоть каплю рассудка, не доверил бы Андерсу свои деньги, — сказала она.

— Почему? — удивилась я. — У него же вроде блестящий ум, как ты говорила?

— Да. Но Андерса всегда заботили интересы только одного-единственного человека — его собственные.

— А как же тетя Виктория? Или Джона?

Мама поджимает губы.

— Я имела в виду бизнес, а не семью.

Однако выражение ее лица говорит об обратном. Возможно, это объясняет горечь во взгляде Джоны.

Обри обегает глазами кишащие вокруг толпы.

— Бабушка так и не появилась, — говорит она грустно. Неужели правда думала, что Милдред будет нас ждать? — Наверное, придется просто взять такси?

— Видимо, да. Я, правда, ни одного не вижу… — Щурясь против выглянувшего вдруг солнца, я спускаю темные очки в массивной черепаховой оправе на нос.

— Аллисон…

Только услышав имя несколько раз — и заметив нахмурившийся лоб Джоны, — я наконец оглядываюсь по сторонам и замечаю стоящего рядом хрупкого седого старичка. Слезящиеся карие глаза неотрывно смотрят на меня.

— Аллисон, — повторяет он дрожащим, неверным голосом. — Ты вернулась. Но зачем?

— Я…

Не зная, что сказать, я перевожу взгляд со старичка на Обри и Джону. Мне говорили, что я похожа на маму — добавляя иногда «просто даже на удивление» и косясь при этом в сторону отца, — но никогда раньше не принимали меня за нее. Может, дело в платье? Или в очках? Или в слабеющем разуме старичка?

— А Милдред знает? — В голосе начинает звучать волнение. — Ей это не понравится, Аллисон. Совсем не понравится.

У меня мурашки пробегают по шее.

— Я не Аллисон, — говорю я, снимая очки.

Старик, от неожиданности шагнув назад, оступается на булыжнике и едва не падает. Обри, молниеносно бросившись вперед, успевает поддержать его под локоть.

— Вы в порядке?

Тот не отвечает, глядя на меня так, будто привидение увидел.

— Кажется, вы знаете нашу бабушку, Милдред Стори? Это Милли, дочь Аллисон, а я Обри. Мой отец — Адам Стори. А это Джона, он… — указывая свободной рукой, продолжает она, но старик перебивает ее.

— Адам? — спрашивает он слабым голосом. — Он тут?

— Нет, нет, — улыбается Обри. — Здесь только я, его дочь.

Старик выглядит жалким и потерянным. Одной рукой он шарит в кармане кофты, будто вспомнил вдруг, что оставил дома что-то важное.

— У Адама были блестящие задатки, блестящие. Но он растратил их зря. Глупый мальчишка. Одно слово — и он мог бы все изменить.

Улыбка сползает с губ Обри.

— Что изменить?

— Дедушка! — доносится до нас встревоженный голос.

Я оборачиваюсь — к нам шагает девушка примерно нашего возраста. Невысокая, мускулистая, по смуглой коже рассыпаны веснушки, на голове копна темных волос, запястья украшает множество плетеных кожаных браслетов.

— Я же сказала тебе ждать у кондитерской! Никак не могла припарковаться из-за этих чертовых туристов… — Заметив все еще придерживающую деда за руку Обри и наши чемоданы, она поправляется: — Я хотела сказать — из-за новых гостей. С ним все в порядке? — с ноткой озабоченности спрашивает она.

Старик несколько раз медленно моргает, словно стараясь сфокусироваться на ней.

— Все хорошо, Хейзел, все хорошо, — бормочет он. — Немного устал, больше ничего.

Та берет его под локоть. Обри отступает назад.

— Кажется, мы его встревожили, — виновато говорит она, хотя на самом деле все было как раз наоборот. — Похоже, он знаком с нашей бабушкой.

— Да? А кто ваша бабушка?

— Э-э… Милдред Стори…

Обри будто сомневается, что имя что-то скажет девушке, однако у той немедленно расширяются глаза, а на лице, до того напряженном и озабоченном, появляется широкая улыбка.

— Не может быть! Так вы, значит, младшие Стори? Что вы здесь делаете?

— Бабушка пригласила нас поработать летом на ее курорте, — поясняет Обри.

Глаза Хейзел обегают нас троих с жадным любопытством.

— Ух ты! И вы впервые на острове?

Мы с Обри киваем. Хейзел слегка сжимает локоть старика.

— Дедушка, почему ты мне не сказал, что внуки Милдред Стори проведут здесь лето? Ты ведь знал, правда?

— Нет. — Старик снова принимается теребить карман.

— Наверное, ты просто забыл. — Повернувшись к нам и понизив голос, она добавляет: — У него ранняя стадия деменции. Иногда бывают просветления, а иногда совсем теряется. Они с миссис Стори близко дружат, он был их семейным врачом и хорошо знал ваших родителей. Я Хейзел Бакстер-Клемент, кстати. А дедушка — доктор Фред Бакстер.

Я тут же вспоминаю это имя.

— Ну конечно! Мама всегда говорила, что он, наверное, последний врач, который ходил по вызовам на дом.

— Да — к вашей семье, — усмехается Хейзел.

— Мой папа говорил то же самое, — добавляет Обри. — И еще, что благодаря доктору Бакстеру после травмы колена смог снова играть в лакросс в старших классах.

Все взгляды останавливаются на Джоне — добавит ли он что-то к этим воспоминаниям, но тот, грубиян, пялится в свой телефон. Повернувшись к нам с Обри, сует нам его под нос.

— Судя по всему, чтобы взять такси, нам нужно попасть на Херли-стрит.

— Это здесь, прямо за углом, — поясняет Хейзел, показывая налево.

Я уже подхватываю свой чемодан, когда она добавляет:

— Слушайте, я понимаю, мы только познакомились и просить немного странно и неожиданно, но… Я учусь на историческом в Бостонском университете и в прошлом семестре занималась одним проектом, связанным с вашей семьей. Это самостоятельное исследование о первых колонистах, потомки которых по-прежнему преуспевают в информационную эпоху. Моему руководителю очень понравилось, и он хочет, чтобы осенью я продолжила развивать тему. Может, я могла бы задать вам кое-какие вопросы? — Не дождавшись ответа, она заискивающе улыбается: — Совершенно безобидные, обещаю.

— Эм-м… — Я опускаю темные очки обратно на нос, избегая ее взгляда. В нашей семье самые невинные вопросы могут оказаться с подвохом. — Мы, наверное, в ближайшее время будем заняты…

— Да, понимаю. Давайте я дам вам свой номер — позвоните, если найдете минутку. Или захотите развлечься — я вам здесь все с удовольствием покажу.

Бросив взгляд на все еще держащего в руках телефон Джону, она быстро диктует цифры. Уж не знаю, правда он их записывает или только делает вид…

— Ну, удачного вам первого дня на острове. Пойдем, дедушка, мы хотели поесть мороженого.

Доктор Бакстер, все это время спокойно стоявший, опираясь на руку внучки, услышав обращение к себе, вдруг будто просыпается. Взгляд снова фокусируется на мне, лицо хмурится, уголки рта опускаются вниз.

— Тебе не следовало приезжать, Аллисон.

Хейзел нетерпеливо цокает языком:

— Это не Аллисон, дедушка. Ты все перепутал. — Улыбнувшись и махнув нам на прощание, она тянет его к кафе у нас за спиной. — Еще увидимся!

Обри смотрит им вслед, пока они не исчезают внутри.

— Странная встреча…

Закинув рюкзак на плечо, она подхватывает чемодан и шагает к Херли-стрит. Я стою в нерешительности, обводя взглядом свои, пока Джона, вздохнув, не берет два самых больших.

— С остальным-то справишься, принцесса? — бросает он через плечо, катя их по булыжной мостовой.

— Да, — цежу я сквозь зубы. Я бы его поблагодарила — если бы он обошелся без «принцессы».

— Ого, — произносит Джона, когда наше такси останавливается.

Главное здание курорта находится на противоположной от пристани стороне острова, иначе оно сразу бросилось бы нам в глаза. Смесь викторианского особняка и современного роскошного спа-отеля смотрится куда лучше, чем можно было бы подумать. К тому же это самое большое строение на острове — четыре этажа и бог знает сколько номеров. Девственно-белый фасад, идеально подстриженные кустарники в цвету, трава неестественно яркого зеленого цвета… Даже подъездная дорожка выглядит заново вымощенной и невероятно гладкой.

— Приятного отдыха, — говорит шофер, выходя из машины и помогая выгрузить из багажника наши чемоданы. — Смотрю, вы здесь надолго, а?

Я протягиваю ему десятидолларовую купюру, хотя по счетчику вышло всего семь.

— Да уж…

Обри заглядывает в телефон.

— Нам нужно получить все необходимые инструкции у Эдварда Франклина, — сообщает она. — Его кабинет на первом этаже, возле холла.

— Оставим пока вещи здесь, — предлагает Джона, стаскивая чемоданы и сумки в одну кучу. Заметив сомнение на моем лице, он закатывает глаза: — Ой, да ладно. Тут номера стоят от восьми сотен за ночь. Можешь не переживать за свое барахло.

— Заткнись, — огрызаюсь я, подхватывая сумку с ноутбуком и проходя мимо Джоны к двери. Всякий раз, как он открывает рот, мне начинает казаться, что вся эта поездка — одна большая ошибка.

В просторном холле нас встречает улыбающийся портье и показывает, как пройти к кабинету Эдварда Франклина. Миновав лифты, мы сворачиваем в узкий коридор с мягким, заглушающим шаги ковролином на полу. Я разглядываю фотографии в рамках на стенах, надеясь заметить бабушку или, может быть, даже маму среди улыбающихся лиц посетителей, и чуть не врезаюсь в Обри, когда та вдруг останавливается у двери.

— Есть кто-нибудь? — окликает она, постучав. — Здесь инструктаж временных работников?

— Да, да, — отвечает изнутри энергичный голос. — Входите.

Мы перешагиваем порог маленького кабинета, большую часть которого занимает огромный стол орехового дерева с разбросанными там и сям стопками папок. Из-за стола нам улыбается человек с зачесанными набок очень светлыми, как у Драко Малфоя, волосами, в хрустящей белой рубашке и галстуке с ярко-голубыми рыбками.

— Здравствуйте, и прошу прощения за беспорядок. У нас сейчас легкая неразбериха.

— Вы, наверное, Эдвард? — говорю я.

Предположение вполне логичное, учитывая, что он сидит в его кабинете. Однако дружелюбный «Драко» качает головой:

— Нет. Я Карсон Файн, отвечаю здесь за прием гостей. И исполняю обязанности Эдварда, пока мы не найдем ему замену.

— Замену? — сдвигаю я брови. — Так его здесь нет?

— Уволился два дня назад, — поясняет Карсон. — Несколько неожиданно, но не беспокойтесь — наем помощников на лето продолжится и без него. Пожалуйста, назовите мне ваши имена.

— Милли Стори-Такахаси, Обри Стори и Джона Стори, — произношу я.

Пальцы Карсона замирают над клавиатурой.

— Серьезно? Ребята, а вы в курсе, что у вас одна фамилия с владелицей курорта? Надо же, какое совпадение! Кажется, у нас до сих пор не было ни одного Стори, а тут сразу трое! — Вокруг его голубых глаз собираются лукавые морщинки. — Жаль, что вы с ней не родственники, а?

Джона откашливается, мы с Обри обмениваемся недоумевающими взглядами. Как можно не знать, кто мы? Разве о нашем приезде не должно было стать известно, и не только среди тех, кто занимается наймом помощников на лето?

— Но мы действительно родственники, — говорю я. — Мы ее внуки.

— Да, было бы здорово, правда? — усмехается Карсон, но, когда никто из нас не поддерживает его веселья, улыбка исчезает. — Подождите, вы что, серьезно?

— Эдвард вам не говорил? Мы переписывались с ним еще с апреля. — В порыве доказать свои слова я вытаскиваю из сумки папку с распечатками. — Вот, если хотите убедиться, здесь все есть.

Карсон берет ее, но тут же возвращает мне, едва взглянув.

— Он мне ни слова не сказал! Ну, Эдвард! Поверить не могу, как можно быть таким безответственным! Если бы он не ушел сам, я бы его уволил! Сейчас посмотрю, не оставил ли он каких-то записей.

Карсон яростно бьет по клавишам. Мы ждем в неловком молчании. Наконец его лицо проясняется.

— Ладно, я ничего тут не нахожу, но, к счастью, ваша бабушка как раз здесь, на месте. Мы только что закончили ремонтировать бальный зал, и она его осматривает. Если подождете буквально несколько минут, я приведу ее сюда.

Глаза Обри расширяются в тревоге:

— Что, прямо сейчас?

Карсон вскакивает на ноги с решимостью человека, стремящегося исправить свой промах.

— Именно сейчас! Я скоро!

Он пулей выскакивает в коридор, оставив нас неловко стоять у стола. Я вытираю вдруг вспотевшие ладони о подол. Мне казалось, что я готова к встрече с бабушкой, но сейчас, когда это вот-вот произойдет, оказывается, что нет. Голова совершенно пустая. В комнате царит абсолютная тишина, только откуда-то — наверное, из динамиков в холле — едва слышно доносится фоновая музыка. Качество звучания оставляет желать лучшего, но через несколько секунд я различаю знакомый мотив и едва не смеюсь от радости. Это «Африка» группы «Тото», у мамы в детстве она была любимой песней. На единственном семейном видео, которое я пересматривала несчетное количество раз, четверо младших Стори вместе распевают ее на пляже.

Музыка странным образом как нельзя лучше оттеняет приближающиеся шаги и напористый голос Карсона:

— Как удачно, что я успел до вашего отъезда, миссис Стори!

Обри рядом со мной громко сглатывает. И вот бабушка стоит перед нами. Впервые в жизни я вижу ее наяву — таинственную, неуловимую, эксцентричную Милдред Стори.

Я скольжу по ней взглядом, выхватывая одну деталь за другой. Первыми бросаются в глаза драгоценности, их нельзя не заметить — двойная нитка глянцево-переливчатого серого жемчуга, ярко выделяющегося на строгом черном костюме, и такие же подвески-сережки. Туфли на каблуках впечатляющей для женщины за семьдесят высоты. Завершает наряд маленькая шляпка с вуалью. Общий вид такой, будто бабуля собралась на похороны какого-нибудь престарелого государственного деятеля. На черной сумочке лакированной крокодиловой кожи поблескивает золотой замочек. Я повидала в Нью-Йорке подделок, чтобы сразу распознать настоящий «Биркин» за двадцать тысяч долларов.

Знаменитые высокие скулы Милдред с возрастом утратили рельефность, но накрашена она все так же безупречно, как на всех виденных мною фото. Однако самое примечательное в ней — это волосы, собранные сзади в низкий пучок, такие снежно-белые, что даже не верится в естественность их цвета.

Ее блестящие глаза перебегают с Обри на Джону, которые совершенно не похожи на своих отцов, и останавливаются на мне, и я замечаю в них искорку узнавания.

— Значит, это правда, — произносит бабушка негромким хрипловатым голосом. — Вы и в самом деле здесь.

Я с трудом перебарываю иррациональный порыв сделать книксен.

— Спасибо, что пригласили нас…

Та с резким выдохом сдвигает брови.

— Пригласила? — повторяет она.

Мы недоуменно смотрим друг на друга, пока молчание не прерывает нервное покашливание Карсона. Лицо бабушки вновь превращается в гладкую, без малейшего выражения маску.

— Да, действительно. — Милдред перекладывает сумочку из одной руки в другую. — Вы, должно быть, устали с дороги. Карсон, отведите их в комнаты для персонала, пожалуйста. Я поручу своей помощнице подобрать более удобное время для нашей беседы.

Карсон, маячащий сзади, выглядит совершенно растерянным.

— Да, конечно. Простите, мне нужно было самому догадаться…

— Ничего страшного, — холодно откликается Милдред. — Все в полном порядке.

Однако я знаю, что это не так. До того, как к ней вернулось самообладание, из путаницы моих мыслей выделилась одна — кристально ясная и прозрачная: бабушка не имела ни малейшего представления, что мы должны приехать.