Кузены

Карен М. Макманус, 2020

Много лет назад состоятельная дама Милдред Стори внезапно разорвала отношения со своими детьми и лишила их наследства. Единственным объяснением стала короткая записка: «Вам известно, что вы сделали». Прошли годы. У детей Милдред подросли собственные дети. И вот однажды Милли, Обри и Джона получают приглашение от бабушки провести лето в принадлежащем ей роскошном курортном отеле. Ребята едва знакомы и совсем не жаждут компании друг друга, но их родители понимают: это шанс вернуть благосклонность матери… Но на острове их не ждет теплый прием, и вскоре они осознают, что у бабушки на них совсем другие планы. И чем дольше остаются здесь, тем больше понимают, что в записке – далеко не пустые слова. Двадцать лет назад в семье Стори произошло нечто, навсегда изменившее жизнь их родителей…

Глава 3. Джона

Я опаздываю. Субботнее утро, мы едва ползем по шоссе через Кейп-Код. Машина тащится несчастные семьдесят пять миль от Провиденса до Хайанниса уже три часа, то и дело встревая в пробке. Самая долгая и дорогая поездка в такси за всю мою жизнь.

— Последние выходные июня, — поясняет водитель, которого зовут Фредерико, и тормозит перед светофором, едва тот переключается на желтый. — Тут уж ничего не поделаешь, верно?

— Для начала — здесь можно было бы и проскочить, — цежу я сквозь зубы.

Фредерико машет рукой:

— Оно того не стоит. Сегодня копы повсюду.

Судя по картам «Гугл», до парома, который доставит меня на Чаячий остров, осталось чуть больше мили. Мы даже проезжаем наконец на красный, однако машины впереди практически не движутся.

— У меня отправление через десять минут. — Я наклоняюсь вперед и тут же ударяюсь коленями о переднее сиденье. Тот, кто ехал там последним, видимо, любит вытянуть ноги. — Успеем?

— Ну-у… Не сказал бы, что мы точно опоздаем…

Я раздраженно втягиваю воздух сквозь зубы и принимаюсь запихивать бумаги обратно в папку, которую держу в руках. Внутри — газетные вырезки и распечатки с информацией о Чаячьем острове и Милдред Стори. В основном, правда, о первом, вторая ведет жизнь затворницы и появляется только на летнем балу для гостей курорта. На прошлогоднем фото из местной газеты она в огромной, какой-то театральной шляпе и перчатках, словно английская королева. Рядом стоит Дональд Кэмден, юрист, отправитель пресловутого «Вам известно, что вы сделали». На вид — самодовольный чудак, которому такое задание наверняка было по душе.

Милдред сейчас наиболее известна как меценатка. Судя по всему, у нее огромное частное собрание картин и скульптур, и она тратит кучу денег, поддерживая местное сообщество художников. Похоже, это единственная причина, почему оно еще существует на этой невзрачной груде камней, которую по недоразумению называют островом. Ну, хоть что-то хорошее…

В глубине папки — материалы, связанные с Обри, Милли и их родителями. Старые отзывы на книгу Адама Стори, репортажи с соревнований по плаванию, заметка о том, что Тоси Такахаси стал партнером в одной из крупнейших юридических фирм Нью-Йорка. Я раскопал даже их с Аллисон Стори свадебные клятвы в колонке «Нью-Йорк таймс» почти двадцатилетней давности. Про развод, однако, там не упоминалось.

Наверное, немного странно таскать это все с собой, но я ведь никого из них не знаю. А когда я чего-то не знаю, то всегда изучаю неизвестное самым тщательным образом.

Я сую папку в свою спортивную сумку — один из тех здоровенных баулов, которые обычно берут с собой в летний лагерь на пару недель. Мне этого должно хватить на два месяца, пожитков у меня немного. Застегиваю молнию.

— Может, попробовать каким-нибудь объездным путем? — говорю я. До отправления всего восемь минут.

— Это и есть объездной путь. — Фредерико взглядывает на меня в зеркало заднего вида. — Как у тебя со скоростью?

— Что?

— Одолеешь милю за пять минут?

— Черт! — До меня наконец доходит. — Вы это серьезно?!

— Мы стоим на месте, парень. На твоем месте я бы взял ноги в руки — и вперед.

— Но у меня сумка! — в отчаянии рычу я.

Фредерико пожимает плечами:

— Ты вроде в хорошей форме. Или так, или пропустишь свой паром. Когда там следующий?

— Через два с половиной часа. — Бросив взгляд на приборную панель — остается уже семь минут, — я принимаю решение: — А, к черту! Бегу.

В конце концов, миля — это не так уж много, ничего страшного. Все лучше, чем торчать на пристани еще почти три часа. Машина тормозит, я выбираюсь и закидываю лямки сумки на плечи, как будто это огромный рюкзак.

— Судя по спутнику, тебе направо, — указывает в окно Фредерико, — прямо по той дороге. Удачи!

Не отвечая, я пересекаю поросшую травой обочину и пускаюсь бегом. С полминуты все идет нормально, а потом вдруг становится хуже некуда — сумка колошматит меня по спине, сквозь тонкие подошвы дешевых кроссовок я чувствую каждый камешек, легкие начинают гореть… Фредерико ошибся — я вообще не в форме. Мускулы у меня есть, потому что я каждый день по нескольку часов таскаю коробки, но бегать по-настоящему мне не приходилось уже очень давно. Дыхалка совсем не справляется, и с каждой секундой положение усугубляется.

Однако я не сдаюсь и стараюсь прибавить темп — мне кажется, я бегу слишком медленно. Пересохшее горло саднит, легкие как будто сейчас лопнут. Я миную дешевый мотель, рыбный ресторанчик, поле для мини-гольфа… В воздухе разлита удушливая жара, когда влага оседает на теле, даже если просто стоять. Я весь насквозь мокрый, волосы мокры от пота, футболка прилипла к груди. Рвануть бегом было ужасной ошибкой. Что скажут родители, если я прямо здесь, на обочине, рухну в обморок?

Каким-то чудом я все же продолжаю держаться на ногах. Сумка бьется о спину, глаза щиплет от пота, я ничего не вижу. Кое-как проморгавшись, различаю угол приземистого белого здания. Приблизившись, замечаю мощеную дорожку и вывеску «Управление пароходства». Не знаю, успею ли, но, по крайней мере, я на месте.

Задыхаясь, бросаюсь к окошку кассы. Блондинка за стеклом, ярко накрашенная и с завитой челкой, смотрит на меня с усмешкой.

— Поменьше страсти, красавчик, ты для меня слишком молод.

— Билет, — выпаливаю я, отыскивая кошелек в кармане. — На… час… двадцать.

Она качает головой. Сердце у меня обрывается.

— Ты всегда так впритык являешься? Еще немного, и не успел бы. Восемнадцать долларов.

У меня не хватает дыхания даже поблагодарить. Я расплачиваюсь, хватаю билет и вваливаюсь через двери в зал ожидания. Он больше, чем я думал, приходится снова прибавить шаг. Держась рукой за бок, в котором зверски колет, бросаюсь к выходу. Кажется, меня вот-вот вырвет.

На пристани почти никого нет, только несколько человек машут отъезжающим. У прохода к парому стоит мужчина в темных брюках и белой рубашке. Взглянув на часы, он подбирает свисающую со столбика цепочку и протягивает ее к противоположному, перекрывая проход. Потом видит меня, мчащегося с билетом в протянутой руке… «Подожди! Будь человеком!» — кричу я про себя.

Взяв у меня билет, мужчина размыкает цепь.

— В самый последний момент успел. Бон вояж, сынок.

Слава богу, нормальный попался. Пошатываясь, я шагаю по причалу ко входу на паром. Едва не застонав от облегчения, вступаю в уютную прохладу кондиционированного воздуха и буквально падаю на ярко-синее сиденье. Выуживаю из сумки бутылку с водой, осушаю ее едва ли не полностью в три больших глотка и выливаю остатки себе на голову. Мысленно делаю пометку, что пора начать бегать — сейчас я был просто жалок.

Никто вокруг не обращает на меня ни малейшего внимания. Все уже готовы к отпуску — бейсболки, шлепанцы, на футболках, как я понял, неофициальный логотип Чаячьего острова: силуэт чайки в кружке и аббревиатура названия.

Дождавшись, пока выровняется дыхание, я достаю из сумки туристический буклет и пролистываю до раздела «Как добраться» в середине. Паром идет два часа двадцать минут, минуя Мартас-Виньярд и Нантакет. Чаячий остров меньше их обоих — что уже о многом говорит, поскольку второй всего тринадцать миль в длину, — и назван «более уединенным и диким». Перевожу — отелей меньше, а пляжи хуже.

Отложив буклет, я окидываю взглядом пассажиров. Все бросают сумки где попало, так что я тоже просто засовываю свою под сиденье и встаю. Надо бы осмотреться. Прямо возле лестницы наверх оказывается буфет. У меня немедленно начинает урчать в животе — я ничего не ел с завтрака, а это было пять часов назад.

Выше оказывается почти точно такой же зал. Оттуда я поднимаюсь на открытую палубу. Все толпятся у поручней, глядя на океан. Небо хмурится, предвещая дождь, но воздух, на берегу удушающе плотный, здесь кажется свежим и соленым на вкус. Наверху, громко галдя, кружат чайки, во все стороны простирается водная гладь… Впервые за месяц поездка вдруг начинает казаться не такой уж плохой идеей.

Пить хочется даже сильнее, чем есть, так что я решаю спуститься и все же взять что-нибудь в буфете, утолить жажду. Пытаясь отыскать кошелек, чтобы посмотреть, сколько наличных у меня осталось, я едва не врезаюсь в кого-то, кто поднимается мне навстречу.

— Осторожнее! — раздается девичий голос.

— Извините, — бормочу я, потом поднимаю голову и сглатываю от неожиданности. — В смысле, это… Привет.

Сперва я вижу только, что девушка передо мной просто сногсшибательна. Темные волосы, черные глаза… Полные губы насмешливо изогнуты, но почему-то это совсем не раздражает. Ярко-красный сарафан, сандалии, поднятые на голову солнечные очки, большие, мужские часы на запястье и… Вот черт! Как я мог ее не узнать! Надо же было остолбенеть как идиот!

— «Извините» в смысле «привет»? — Улыбка становится чуть шире, почти с намеком на игривость. — Правда?

Я делаю шаг назад, забыв, что стою на лестнице, и едва не падаю. Это дает мне несколько мгновений, чтобы прийти в себя, пока я хватаюсь за перила и пытаюсь восстановить равновесие. Вот уж кого я хотел избегать всеми силами хотя бы до того, как мы прибудем на остров… Ну, раз уж мы буквально столкнулись, выбора нет.

— Да. Привет, Милли.

Она озадаченно моргает. Сзади слышится сердитое покашливание.

— Извините, могу я пройти вниз?

Обернувшись, я вижу стоящего на верхней ступеньке пожилого мужчину в клетчатых шортах и бейсболке с эмблемой «Ред Сокс».

— Сейчас. Мы уже поднимаемся.

Я разворачиваюсь, и он делает шаг в сторону, пропуская меня. На лестничной площадке я останавливаюсь и облокачиваюсь о стену. Милли подходит, уперев руки в бедра.

— Мы знакомы?

Черт, поверить не могу, что я только что на нее пялился. И она, похоже, была не против. Неудобно получилось.

— Да. Ну, в каком-то смысле. Я Джона, — добавляю я, протягивая руку. — Джона Стори.

— Джона Стори? — повторяет Милли, глядя на меня широко распахнутыми глазами. Моя ладонь так и висит в воздухе.

— Твой двоюродный брат, — напоминаю я.

Помедлив еще миг, Милли наконец нерешительно касается моих пальцев своими.

— Ты правда Джона?!

— Да.

— Серьезно?

Я позволяю вкрасться в свой голос нотке раздражения. В конце концов, это моя фишка.

— У тебя что, проблемы со слухом? Я уже неоднократно ответил — да.

Милли сужает глаза.

— А, вот теперь узнаю. Меня сбил с толку весь этот твой… — она машет рукой у меня перед лицом, — …модельный вид. Я-то думала, ты выглядишь так же, как разговариваешь.

Меня на это не поймаешь, даже не собираюсь интересоваться, что она имеет в виду. Однако Милли и не ждет моего вопроса.

— Как гном с запором, — уточняет она.

В образности ей не откажешь.

— Я тоже рад с тобой познакомиться.

Она окидывает меня взглядом с головы до ног и морщит нос.

— Почему ты весь потный?

Я с трудом подавляю порыв понюхать, насколько от меня разит. Судя по выражению ее лица, довольно здорово.

— По-моему, это тебя совершенно не касается.

— Что ты вообще здесь делаешь? Ты ведь «не видел смысла» приезжать всем вместе?

Я скрещиваю руки на груди. И надо же мне было потащиться наверх! Разговор меня конкретно утомляет, не знаю, сколько я еще смогу выдержать.

— Планы изменились.

Милли цокает языком, потом делает приглашающий жест:

— Ладно, пошли тогда. Познакомишься с Обри.

Я не в настроении говорить еще с кем-либо, и, видимо, это отражается на моем лице, потому что она закатывает глаза и добавляет:

— Поверь, она тоже вряд ли будет в восторге.

— Не думаю, что…

— Эй, вот ты где! — прерывает нас новый голос. — Я уж думала, что не найду тебя.

Девушка моего возраста, в синей кофте с короткими рукавами и спортивных шортиках, светлые волосы собраны в низкий хвост. Кожу покрывают веснушки, и явно не только нос и щеки, но и все тело. Лицо мне знакомо по вырезкам из моей папки, хотя его обладательница там обычно в шапочке для плавания. Улыбка, адресованная Милли, становится шире, когда Обри замечает меня.

— Ой, извини. Кажется, я помешала…

— Нет-нет, — обрывает ее Милли и указывает на меня с видом ведущей шоу, вручающей какой-то бесполезный приз. — Знаешь, кто это? Джона!

Брови Обри взлетают вверх, она в замешательстве переводит взгляд с Милли на меня и обратно.

— Правда?

— Да, судя по всему, — пожимает плечами Милли.

Глаза Обри продолжают бегать туда-сюда. Даже без улыбки в выражении ее лица остается какое-то дружелюбие. И честность. Похоже, она совсем не умеет врать.

— Вы меня что, разыгрываете?

Кажется, настало время моего выхода.

— Ну извините, что не свечу своей физиономией во всех соцсетях, как другие безмозглые лемминги, которым не хватает чужого внимания.

— А… Теперь вижу. Привет, Джона, — кивает Обри и оглядывается на Милли, которая то и дело косится на океан, будто прикидывая, не спихнуть ли меня за борт. — Ты не очень смахиваешь на Стори.

— Я похож на мать.

Обри со вздохом убирает с глаз прядь тусклых волос.

— Я тоже. — Она глубоко втягивает воздух, словно готовясь нырнуть в холодную воду. — Давайте спустимся вниз, поболтаем немного. Нам не помешает узнать друг друга получше.

Через полчаса Милли доходит до кондиции. Я не знаю ее настолько, чтобы быть полностью уверенным, но готов поставить все, что у меня есть, — она меня терпеть не может. Миссия выполнена, я считаю.

— Пойду возьму себе выпить. — Милли поднимается с места в кабинке у окна, где мы сидим. — Обри, ты хочешь чего-нибудь? Или, может, вместе пойдем?

Вопреки моим ожиданиям, та не срывается за ней. Она сидит с отсутствующим видом, то и дело настойчиво заглядывая в телефон, и каждый раз — как сейчас, например, — ее взгляд затухает. Кажется, она чего-то ждет.

— Нет, спасибо, — бормочет она.

Милли направляется к лестнице. Между нами двумя повисает молчание. Обри методично копается в телефоне. Мой вдруг тоже гудит в кармане. Сообщение от контакта, записанного у меня как «Джей-Ти».

«Как идут дела?»

Весь напрягшись, я печатаю в ответ: «Отлично».

«Это все, что ты мне хочешь сказать?»

Могу еще послать куда подальше. Однако набираю только: «Ага. Ну, мне пора».

Не обращая внимания на сигнал о еще одном сообщении, я убираю телефон обратно. Обри поднимает руки к волосам, затягивая хвост потуже.

— Кстати, мои соболезнования по поводу «лагеря гениев», — говорит она.

— Что?

— Это мы с Милли так назвали твой научный лагерь, куда ты собирался, — поясняет она, склонив голову набок. — Может, у тебя еще будет шанс? Следующим летом, например? Или уже слишком поздно?

— Да. Весь смысл был в дополнительных баллах для поступления в колледж.

В отсутствие Милли сарказм у меня как-то не получается. Разговаривать так с Обри — все равно что пинать щенка ногами.

— Жаль. Честно говоря, не думала, что ты все-таки поедешь на остров. Ты вроде так резко был против…

— Оказалось, что у меня особо нет выбора.

— Похоже, у нас у всех его не было.

Обри закидывает ногу на ногу и, покачивая ступней, уставляется в окно на сгущающиеся тучи. От Хайанниса до Чаячьего острова тридцать пять миль, и погода портится чем дальше, тем больше.

— Твой отец — дядя Андерс… — Обри произносит так, будто это имя персонажа из фильма. — Какой он? Я совсем его не помню. Кажется, последний раз мы виделись, когда мне было пять?

— Он… настойчивый, я бы так сказал.

Голубые глаза Обри рассеянно глядят куда-то вдаль.

— О нем папа меньше всего говорит. Мне кажется, тетя Аллисон ему ближе всего, к дяде Арчеру он относится как-то покровительственно… А вот твоего отца едва вспоминает. Не знаю почему.

Сглотнув, я облизываю губы. Это скользкая тема. Как много можно ей сказать?

— Отец, он… всегда был как бы «белой вороной» в семье. По крайней мере, ему самому так казалось, насколько я понимаю.

— Вы с ним близки?

С этим козлом?! Еще чего! Однако я проглатываю неприятную правду и, изображая безразличие, пожимаю плечами:

— Все сложно. Сама, наверное, сталкивалась…

— Да уж. Особенно в последнее время.

Окно покрывается капельками дождя. Обри, приложив ладони козырьком к стеклу, выглядывает наружу.

— Думаешь, она будет ждать нас на пристани?

— Милли? Считаешь, найдет до того времени компанию получше? — не без надежды спрашиваю я.

— Да я не про нее, — смеется Обри. — Про бабушку.

Ее искренняя реакция застает меня врасплох. Мы как-то слишком легко нашли общий язык, и это не здорово. Как говорят на всяких реалити-шоу: «Я здесь не для того, чтобы заводить друзей».

— Ага, сейчас, — фыркаю я. — Она больше ни одного письма не прислала.

Лицо Обри омрачается.

— Тебе тоже? Я шесть раз ей писала, и она не ответила.

— Я не написал ни разу — с тем же результатом.

— Прямо мороз по коже. — Обри даже слегка поеживается, хотя речь, понятно, идет не о температуре. — Не понимаю. Ну ладно, впервые написать своим внукам с предложением о работе — как будто не родным, а просто наемным помощникам! Но могла бы по крайней мере как-то поддерживать контакт… В чем вообще весь смысл, если она даже не пытается узнать нас поближе?

— Дешевая рабочая сила, — пытаюсь пошутить я, но у Обри только еще больше опускаются уголки рта.

Я уже собираюсь отойти под каким-нибудь предлогом, когда замечаю яркую красную вспышку на лестнице — Милли возвращается. Это должно было бы подстегнуть меня еще больше, но я почему-то не двигаюсь с места.

— Разбирайте.

Милли с трудом удерживает в руках четыре пластиковых стакана — один с прозрачной жидкостью до краев и большой долькой лайма, три других со льдом. Усевшись рядом с Обри, разливает содержимое поровну и протягивает нам двоим.

— За — ну, не знаю, за долгожданную встречу с таинственной Милдред, наверное.

Мы чокаемся. Обри делает длинный глоток, но почти тут же все выплевывает.

— Фу! Милли, что это?!

Та невозмутимо протягивает ей платок.

— Пардон, забыла про лайм. — Она выдавливает в стаканы сок из дольки. — Джин с тоником, а что?

— Ты серьезно?! — Обри с гримасой отвращения отставляет свой. — Спасибо, но я не пью спиртное. Как тебе его вообще продали?

— У меня свои хитрости. — Милли отвлекается на гуськом спускающихся по лестнице пассажиров, которых дождь прогнал с верхней палубы, потом вновь переводит взгляд на нас с Обри. — Ну, потрепались на славу, давайте теперь всерьез. Что мы друг от друга скрываем?

У меня разом пересыхает в горле.

— О чем ты?

Милли пожимает плечами.

— Вся наша семья — одни сплошные секреты. У Стори по-другому не бывает. Наверняка у вас найдется что-нибудь интересненькое. — Она наклоняет стакан в мою сторону. — Давай, выкладывай.

Я чувствую, как дергается мускул под челюстью. Я бросаю взгляд на Обри — та вся побледнела, что и веснушек стало не видно.

— Нет у меня никаких секретов.

— У меня тоже, — выпаливает она. Руки стиснуты на коленях, вид такой, словно вот-вот расплачется или ее стошнит. Я был прав — врать она совсем не умеет, с этим у нее даже хуже моего.

Однако она Милли не интересует. Обернувшись ко мне, та подпирает рукой подбородок (чересчур большие часы съезжают вниз, на предплечье), слегка подается вперед и делает глоток из стакана.

— У всех есть секреты. Тут двух мнений быть не может. Вопрос только в том, чьи они — твои собственные или кого-то еще.

На лбу у меня выступает испарина. С трудом поборов желание утереть ее, я разом выпиваю половину коктейля. Не люблю джин, но тут хватаешься за то, что есть под рукой.

— А что, и те, и другие сразу не могут быть? — интересуюсь я с деланым ленивым раздражением.

Дождь так и хлещет по стеклу. Глаза Милли неотрывно смотрят на меня.

— У тебя, Джона? — спрашивает она, приподняв изогнутую, безукоризненной формы бровь. — Очень даже могут, я думаю.