Кузены

Карен М. Макманус, 2020

Много лет назад состоятельная дама Милдред Стори внезапно разорвала отношения со своими детьми и лишила их наследства. Единственным объяснением стала короткая записка: «Вам известно, что вы сделали». Прошли годы. У детей Милдред подросли собственные дети. И вот однажды Милли, Обри и Джона получают приглашение от бабушки провести лето в принадлежащем ей роскошном курортном отеле. Ребята едва знакомы и совсем не жаждут компании друг друга, но их родители понимают: это шанс вернуть благосклонность матери… Но на острове их не ждет теплый прием, и вскоре они осознают, что у бабушки на них совсем другие планы. И чем дольше остаются здесь, тем больше понимают, что в записке – далеко не пустые слова. Двадцать лет назад в семье Стори произошло нечто, навсегда изменившее жизнь их родителей…

Глава 2. Обри

Я вытягиваю пальцы к скользкой стене бассейна. Коснувшись ее, тут же разворачиваюсь и выхожу на финальный отрезок. Это мой любимый момент, когда, оттолкнувшись и вытянувшись, прорезаешь воду на чистом адреналине. Иногда я даже слишком увлекаюсь и выныриваю позже, чем надо, — «торможу», по словам тренера Мэтсон. Небольшая помарка в технике, но подобные мелочи и определяют — отличный ты пловец или просто хороший. Обычно я стараюсь за собой следить, но сегодня… Да я бы вообще так и осталась под водой, если бы могла!

Я наконец поднимаюсь на поверхность, хватая ртом воздух, и перехожу на брасс. Плечи горят, ноги движутся будто сами по себе, в приятном бездумном усилии, пока пальцы снова не касаются кафеля. Тяжело дыша, стаскиваю очки, вытираю глаза и смотрю на табло. Седьмое место из восьми, мой худший результат на двухсотметровке за все время. Пару дней назад я была бы просто раздавлена, но сейчас, видя, как тренер Мэтсон, уперев руки в бедра, смотрит туда же, охвачена только чувством злобного торжества. Так ей и надо!

Впрочем, все это уже не важно. Мне уже больше не участвовать в соревнованиях за нашу школу. Сегодня я пришла, только чтобы команду не дисквалифицировали.

Выбравшись из бассейна, я беру полотенце со скамьи. Заплыв на двести метров был последним в финальных соревнованиях сезона. Обычно меня снимает мама, выкладывая безбожно долгие видео на «Фейсбук», и я остаюсь у бортика, подбадривать участников эстафеты. Однако сегодня на зрительских местах меня никто не ждет, и сама я задерживаться тоже не собираюсь.

Шлепая мокрыми ступнями по плитке, я отправляюсь в пустую раздевалку и достаю спортивную сумку из шкафчика 74. Кидаю в нее шапочку с очками и натягиваю футболку и шорты прямо поверх купальника. Сую ноги во вьетнамки и набираю: «Неважно себя чувствую. Встретишь у дверей?»

Когда я вновь выхожу к бассейну, эстафета уже идет полным ходом. Все из команды, кто не участвует, вопят у бортика, меня никто не замечает. Внутри у меня все сжимается, глаза начинает щипать, но потом я вижу на обычном месте, возле вышки, тренера Мэтсон. Наклонившись вперед, блондинистый хвост на плече, она кричит: «Держать ритм!» Меня вдруг охватывает внезапное и почти непреодолимое желание броситься вперед и столкнуть ее прямо в бассейн. На секунду я позволяю себе помечтать, каково это будет, как субботняя толпа, заполнившая спортивный центр, вдруг онемеет от изумления. Все станут тянуть шеи, не веря своим глазам: «Это что, Обри Стори?! Какая муха ее укусила?! Вот уж от кого меньше всего можно было ожидать!»

И они правы. У меня кишка тонка. Поэтому я просто иду дальше.

У выхода маячит знакомая долговязая фигура — мой парень Томас. На нем подаренная мной футболка с символикой баскетбольной команды Портленда, темные волосы, как всегда к лету, коротко острижены. Я подхожу ближе, и напряжение внутри постепенно отпускает. Мы вместе с восьмого класса — в прошлом месяце как раз было четыре года, — и когда я прижимаюсь к груди Томаса, то словно погружаюсь в привычный уют теплой ванны.

Кажется, про ванну — это даже слишком буквально.

— Ты вся мокрая, — говорит Томас, высвобождаясь, и недоверчиво оглядывает меня с головы до ног. — Говоришь, неважно себя чувствуешь?

За все время нашего знакомства я, может быть, только разок простужалась. Ко мне никакая зараза не пристает, просто на удивление. «Ты не в Стори, — всегда со вздохом говаривал отец. — Нас малейший намек на вирус способен надолго уложить в постель». В этом звучала чуть ли не похвальба. Как будто их семья — какие-то редкие и хрупкие тепличные растения, а мы с мамой — сорная трава, которой все нипочем.

От мысли об отце внутри снова все будто узлом стягивает.

— Просто легкое недомогание, — говорю я.

— Ты, наверное, от мамы заразилась.

Так я объяснила ему вчера свою просьбу подвезти меня — мол, мама приболела. Утром, по дороге в спортивный центр, тоже не стала ничего рассказывать. Просто не могла подобрать слов. Однако сейчас, подходя к машине, я чувствую, что мне просто необходимо поделиться, и с облегчением ловлю на себе озабоченный взгляд Томаса. Сейчас он спросит: «Что-то случилось?», и я все ему выложу.

— Тебя ведь не стошнит? — говорит он. — Я только пропылесосил салон…

Обманутая в своих ожиданиях, я дергаю дверцу.

— Нет. Просто голова болит. Немного полежу, и все пройдет.

Он кивает, не замечая моего разочарования:

— Тогда я отвезу тебя домой.

Кхм. Домой… Второе место после спортивного центра, где мне меньше всего хочется быть. Однако придется выдержать еще несколько недель до отъезда на Чаячий остров. Надо же, как это странное и нежданное приглашение стало вдруг желанным избавлением…

Томас заводит двигатель, и я достаю телефон, чтобы проверить сообщения от двоюродных брата и сестры в нашем групповом чате. Написала только Милли — запостила свой график поездки и спросила: «Может, попробуем все попасть на один паром?»

Я, как получила письмо от бабушки — папа тут же решил, что я соглашусь безо всяких вопросов, — сразу нашла их обоих в интернете. Милли отыскать в соцсетях труда не составило. Я отправила ей приглашение дружить в «Инстаграме», и она тут же его приняла. У нее куча фото с подругами, все — просто загляденье, но она из них самая красивая. В ней чувствуется японская кровь, и она куда больше моего похожа на настоящую Стори — хрупкая брюнетка с большими выразительными глазами и потрясающими точеными скулами. Я, наоборот, пошла в маму — светлые волосы, веснушки, крепкое телосложение. От изящной бабушки мне досталось только родимое пятно винного цвета на правом предплечье — у нее практически такое же на левой кисти.

Как выглядит Джона, я не знаю. Мне удалось отыскать его только на «Фейсбуке» — там у него на аватарке изображение ДНК и всего семь друзей. Я в их число не вхожу, поскольку мое приглашение он так и не принял. В чате он в основном только ноет и жалуется, злясь из-за поездки на Чаячий остров куда больше нашего. Пока Томас выруливает с парковки, я отвлекаюсь, листая вчерашнее обсуждение.

Джона: Что за бред! Я вообще должен был ехать летом в лагерь.

Милли: Ты что, вожатый?

Джона: Не в такой лагерь, в научный. Туда очень сложно попасть, конкурс огромный, а теперь придется отказаться!

Джона: И чего ради? Чтобы за гроши драить туалеты, работая на женщину, которая ненавидит наших родителей и нас, скорее всего, тоже.

Обри: Мы не будем драить туалеты. Ты что, не читал письмо Эдварда?

Джона: Кого?

Обри: Эдварда Франклина. Координатора по найму временных работников. Там куча вакансий, есть из чего выбрать. Я, например, буду спасателем.

Джона: Прямо завидки берут.

Милли: Обязательно быть таким придурком?

Милли: И кто вообще так говорит? Тебе что, 80?

Потом они препирались еще минут десять. Я не вмешивалась. Конфронтация — это не мое.

Последний раз я видела кого-то из родственников по линии Стори вскоре после переезда в Орегон. Тогда к нам вдруг заявился на выходные самый младший из братьев отца, дядя Арчер. Своих детей у него нет, но немедленно по прибытии он плюхнулся рядом со мной на пол и с видом знатока принялся помогать мне строить город из «Лего». Через пару часов дядюшку стошнило в коробку с игрушками — до меня только недавно дошло, что он все это время был просто пьян.

Папа, когда он еще время от времени о них рассказывал, называл себя с братьями и сестрой «четырьмя А». Адам, Андерс, Аллисон и Арчер, все погодки. У каждого в семье было свое амплуа: Адам — многообещающий спортсмен, Андерс — блистательный оригинал, Аллисон — сдержанная красавица, Арчер — очаровательный проказник.

Дядя Андерс, отец Джоны, единственный из всех не унаследовал семейной красоты. На старых фотографиях он невысокий, тощий, с грубыми чертами лица, косыми стрелками бровей и вечно искривленными в ухмылке тонкими губами. Когда я читаю, что пишет Джона, то представляю его себе таким же.

Я собираюсь уже убрать телефон, когда выскакивает новое сообщение от Милли — личное, только для меня. Это первый раз, до этого мы общались только втроем в чате.

«Обри, хочу спросить: только мне кажется, что Джона полный козел?»

Слегка улыбнувшись, я печатаю в ответ: «Нет, не только». Открываю бардачок, где Томас специально держит что-нибудь перекусить, и вытаскиваю упаковку печенья с коричным сахаром. Не самое мое любимое, но желудок после соревнований буквально сводит от голода.

Милли: То есть понятно, что никто от этого не в восторге. Я, конечно, не собиралась в лагерь для гениев, но все равно у меня нашлось бы занятие поинтереснее.

Прежде чем я успеваю ответить, выскакивает еще одно сообщение — теперь в нашем групповом чате.

Джона: Мне это время неудобно, и вообще не вижу смысла приезжать всем вместе.

Милли: Госсспд, почему он такое чмо???

Джона: Не понял?!

Милли:…

Милли: Упс, не туда написала.

Милли (в личном чате со мной): Втф…

Я, с набитым ртом, давлюсь от хохота. Томас косится на меня:

— Что смешного?

— Да Милли, моя двоюродная сестра, — отвечаю я, проглотив наконец печенье. — Думаю, мы с ней поладим.

— Это хорошо. Хоть лето пройдет не совсем впустую.

Постукивая пальцами по рулю, Томас сворачивает на мою улицу, узкую и петляющую, со скромными одно — и полутораэтажными домами. Предполагалось, что это будет наше временное жилье — его купили после выхода первого романа отца почти десять лет назад. Книга не стала бестселлером, но получила достаточно хорошие отзывы, и издательство предложило контракт на вторую. Однако ее папа так и не написал, хотя с тех времен, когда я еще училась в начальной школе, он нигде больше не работал. Я очень долго думала, что ему платят за то, что он читает книги, — ничем другим он не занимался. На самом деле он за это время вообще не получил ни цента.

Томас поворачивает к нашему дому и заезжает на парковку, но двигатель не глушит.

— Зайдешь? — предлагаю я.

— Э-э… — Томас делает глубокий вдох, его пальцы продолжают постукивать по рулю. — Знаешь, я тут подумал…

Я облизываю губы, ощущая вкус корицы и хлора от воды из бассейна. Не дождавшись продолжения, спрашиваю сама:

— Что ты подумал?

Томас как-то напрягается, потом пожимает плечами:

— Ну — не сегодня, наверное. У меня еще кое-какие дела.

Расспрашивать у меня уже нет сил. Подаюсь к нему, чтобы поцеловать на прощание, но он отстраняется.

— Лучше не надо. Не хочу тоже заболеть.

Это как пощечина. Впрочем, поделом — нечего было врать.

— Ладно. Спишемся позже?

— Конечно.

Едва я выхожу из машины и захлопываю дверцу, Томас выруливает задним ходом с парковки и уезжает. Мне становится как-то не по себе. Не то чтобы он обычно ждал, пока я дойду до двери, но и вот так пулей раньше с места не срывался…

Я переступаю порог. Внутри тихо. Когда мама дома, она всегда включает музыку, обычно гранж 90-х, который любит еще с колледжа. На секунду у меня вспыхивает надежда, что никого из родителей нет, но едва я вхожу в гостиную, как замираю, услышав голос отца:

— Уже вернулась? Так быстро?

Внутри у меня все сжимается. Я оборачиваюсь — он сидит в углу, в своем кожаном «писательском» кресле, чересчур большом для тесноватой комнаты. Мама купила его после выхода первого романа, и оно куда уместнее смотрелось бы в одном из тех огромных кабинетов-библиотек с книжными полками от пола до потолка, массивным столом красного дерева и камином. На коленях у отца вытянулась наша кошка Элоиза.

— Как соревнования? — спрашивает он, когда я продолжаю молча на него таращиться.

Он правда думает, что я ему отвечу? После того, что он вчера нам преподнес?! Да, смотрит на меня с совершенно спокойным видом, заложив пальцем страницу в книге. Я узнаю обложку с крупным черным шрифтом названия на фоне приглушенных, почти акварельных цветов. «Короткое и прерванное молчание», автор Адам Стори. Это его собственный роман о бывшем студенте-спортсмене, который добивается успеха в литературе и затем понимает, что хочет просто жить обычной жизнью, — но чокнутые поклонники не оставляют его в покое.

Наверняка отец надеялся, что книга окажется автобиографической. Вышло иначе, но он все равно перечитывает ее по меньшей мере раз в год. «Ну да, кому еще это нужно!» — думаю я про себя с возрастающей злостью, но вслух спрашиваю только:

— Где мама?

— Твоя мать, она…

Он тянет с ответом, щурясь от бьющего из панорамного окна солнца. Темные волосы на свету вспыхивают золотым нимбом, которого отец совершенно не заслуживает. У меня стискивает грудь — какой я была дурой, что всегда его боготворила! Я искренне считала его особенным, выдающимся человеком, рожденным для чего-то необыкновенного. Я гордилась, что он дал мне имя тоже на «А»^[1], и думала о себе как о пятой из их четверки. Однажды, грезилось мне, я буду такой же, как они, — чарующей и таинственной, с самой капелькой трагизма.

— В общем, ей нужно побыть одной.

— Побыть одной? То есть она… уехала куда-то?

Я тут же сама понимаю, что это не может быть правдой. Мама не бросила бы меня, ничего не сказав.

Элоиза, проснувшись, спрыгивает на пол и шествует по гостиной с недовольным, как обычно после сна, видом.

— Она отправилась к тете Дженни. До вечера, а там видно будет. Нам всем сейчас нелегко… — добавляет отец с какой-то прорезавшейся вдруг ноткой обиды.

Я смотрю на него, чувствуя нарастающий шум в ушах. Ответить бы так, как мне действительно хочется, — с громким, оскорбительным смехом пересечь комнату, вырвать из рук отца книгу и швырнуть ему в голову. А потом сказать то, что думаю: «Никаких НАС больше нет. И разрушил все именно ты».

Однако ничего такого я не говорю и не делаю — так же как не столкнула в бассейн тренера Мэтсон. Я просто натянуто киваю, как будто сказанное отцом и правда имеет смысл. Потом молча взбираюсь по лестнице к двери в спальню и прислоняюсь лбом к прохладной белой поверхности.

«Вам известно, что вы сделали», — говорилось в письме бабушки, присланном много лет назад. Отец всегда это отрицал: «Я понятия не имею, о чем она, все было нормально. Ни я, ни братья, ни сестра не совершили ничего, что оправдывало бы такое отношение». Раньше у меня не возникало и тени сомнения, что он — невинная жертва, а она — холодная, вздорная и, возможно, просто сумасшедшая старуха.

Однако вчера я узнала, как легко он врет, и теперь уже сама не знаю, чему верить.

Примечания

1

«Обри» по-английски пишется как Aubrey. (Здесь и далее прим. пер.)