Первый заработок. И другие рассказы

Казимир Баранцевич, 2008

В книгу Клавдии Баранцевич вошли рассказы о детях и детстве в прежней, царской России.

Полевой колокольчик

Сказка

I

На полянке, невдалеке от густого соснового леса, весною выросла целая семья полевых колокольчиков. Земля, на которой росли колокольчики, была сухая, бесплодная, наполовину с песком, травы на ней почти не было; так, кое-где, торчала метлика, а тем не менее колокольчики росли себе да росли, нежились на солнце, пили по ночам медвяную росу и любовались морем, которое расстилалось далеко внизу. В тихую, ясную погоду колокольчики видели освещенную солнцем стальную полоску воды, на ней белые крылья парусов или длинную, серую ленту пароходного дыма.

Видели также колокольчики, как над морем, из темной дали, показывались облачка, скучивались, приближались к лесу, темнели и превращались в грозовые тучи, застилавшие все небо. Тогда, откуда ни возьмись, поднимался сердитый ветер, принимался колыхать траву, трепать кусты и деревья, клубами наметать пыль на дороге. А из темной, грозовой тучи проливался ливень или сыпался град, грохотал гром, и зигзагами мелькали огненные стрелы молний.

И снова показывалось солнышко, снова становилось хорошо и тепло на полянке. Веселыми стайками проносились над нею перелетные птицы; вытянув шеи, летели треугольником гуси, и не раз, в особенности по ночам, слышали колокольчики их крикливое «га-га-га».

Прилетели птицы, стало шумно и хлопотно в лесу и на соседних полях. Начали птицы петь да гнезда вить; с утра до вечера то тут, то там слышались их голоса.

Жаворонки уже давно прилетели, и одна пара поселилась как раз на той полянке, где росли колокольчики. А вышло это так. Осенью, в распутицу, проехал через полянку мужик в лес, за песком; от колес образовалась глубокая колея, вот в этой-то колее и устроили себе жаворонки гнездо. И какие веселые были эти жаворонки! Чуть станет светать, выскочат из норки, туда-сюда посмотрят, чирикнут оба вместе, глядь, уже поднялись, крылышками трепещут и поют. И чем выше поднимаются к солнцу, тем все громче и громче поют, да так хорошо, такие серебряные трели пускают, что начни слушать, — заслушаешься!

Даже старая, толстая лягушка, которая жила с семейством лягушат тут же, подле полянки, в мутной канаве, — выползет, бывало, на сухое место, поднимет голову кверху, да и слушает, выпучив глаза.

Жил глубоко в земле старый, сердитый шмель. Вылетит он на свет Божий по своим делам, увидит, иной раз, как лягушка слушает, и спросит:

— Ты чего тут? Сидела бы в своей трясине! Ведь все равно ничего не понимаешь.

— Мало ли что! — ответит лягушка, — надоело мне наше лягушачье кваканье, хочется хорошего пения послушать.

А шмель как загудит, да все мимо да мимо лягушки начнет летать, ровно ужалить ее хочет, а сам боится близко подлететь, зная, что лягушка не только его, но и кого угодно сглотнет.

Долго выползала лягушка из канавы, да захотелось как-то цапле (и Бог ее знает, откуда она взялась!) тоже послушать, как поют жаворонки; она и прилетела однажды на полянку. Сама нескладная такая, шея и ноги длинные, нос большой, пребольшой, острый! Две ночи проночевала на полянке, стоя на одной ноге, и всех напугала, а лягушку до того, что старуха даже захворала: бросилась со всех ног в канаву, и давай вздыхать:

— Ох, детушки мои! Ох, родные, смертушка пришла! Прилетела моя исконная злодейка, меня и всех вас, детушки, поест!

И все пузыри кверху пускала.

А колокольчикам смешно! Ничто им не страшно, никого они не боятся. Все-то они между собою братья и сестры, и нет около них ни чужих, ни врагов. Подует ветерок, закивают головками колокольчики, наклонятся друг к дружке, и давай шептаться:

— Ах, братцы, как хорошо! Как весело жить на белом свете!

Поднимется буря, начнется ливень, да такой, что все животные, все птицы со страху попрячутся, кто куда: кто в нору залезет, кто на дереве к ветке прикурнет, кто к жилью норовит, — под стреху спрятаться; а колокольчики прилягут к земле, да только друг дружке улыбаются.

— Хорошо, братцы, и в ливень! Днем-то солнышком припекло, а теперь как прохладно!

Ночью, когда все живое заснет, дремлют и колокольчики, — не спят, а только дремлют. Стоят они всей семьей ровно, головки кверху поднимут, смотрят и тихо так слушают, что творится в Божьем мире.

Видят они, как из-за темных, с серебристыми каемками, облаков выплывает луна и бросает таинственный, фосфорический свет на поля, леса, на далекую полосу спокойного моря; шепчутся о чем-то между собою листья, или вдруг застрекочет спросонок, обеспокоенный соседом, кузнечик, или полевые мышки, эти вечные ночные проказницы, поднимут писк и возню; видят колокольчики, как по темному небу бесшумно и мягко промелькнет черная фигура совы; слышат, как перед самым рассветом, из далекой деревни донесется чуть слышное петушиное «ку-ка-реку», или там же, в деревне, на конюшне, заржет жеребенок; слышат и видят все это колокольчики и, радостно покачивая головами, шепчут друг дружке:

— А хорошо, братцы, весело жить на свете!..

II

Только что наступило ясное майское утро, маленький Коля вышел с мамой на прогулку. Они жили в той деревне, откуда доносилось на полянку пение петуха, в собственной даче. Коля вчера только окончил занятия в гимназии (он был в первом классе), и рад был погулять на воле. Он упросил маму идти с ним в лес, «осмотреть старые места». Все было на прежнем месте, все оставалось по-старому. Коле казалось, что лес узнал его и приветливо кивал ему верхушками деревьев, как бы говоря: «Здравствуй! Вот и ты пришел!» Маленькие белки-детеныши проворно бегали по валежнику, между толстыми стволами сосен и, при появлении Коли, останавливались, с удивлением глядя на него. Но стоило только Коле вообразить, что их можно взять в руки, стоило только ему подвинуться на шаг, как белки бросались к ближайшему дереву и проворно вскарабкивались на самую вершину.

Мама с Колей вышли из лесу на поляну. Солнце отбросило от них две длинные тени, которые медленно подвигались вперед, а полевые колокольчики, наклонившись друг к дружке, тревожно зашептались:

— Братцы, что это такое? Кто это идет сюда?

Они, как выросли, ни разу не видели людей, и фигуры Коли и его мамаши на тени казались им странными, даже уродливыми, более уродливыми, чем фигура той цапли, которая однажды ночевала на поляне.

— Ах, мама, какие красивые голубые цветочки! — воскликнул Коля, наклоняясь над колокольчиком, — посмотри, какие красивые!

Мама мельком взглянула на колокольчики и продолжала идти, но у Коли вдруг явилось желание взять хоть один колокольчик с собою.

— Погоди, мама! — закричал он, — я выкопаю один цветок и возьму с собою.

— Что ты с ним будешь делать?

— Как что? Я возьму с корнем, даже с землею, вот так! — говорил Коля, выкапывая колокольчик и завертывая корень, с приставшей к нему землею, в носовой платок, — приду домой, посажу в цветочный горшок, и он будет расти.

— Навряд он будет расти. Полевые цветы не живут в комнатах! — заметила мама.

— Отчего? — удивился Коля.

— Я не умею объяснить почему, но знаю, что не живут.

— А я сделаю опыт. Может быть, мой колокольчик не только будет жить, но сделается больше, красивее. Я буду за ним ходить, стану поливать, беречь.

Сидя в платке, колокольчик слышал эти речи и верил, что мальчик будет за ним ходить. «Может быть, я действительно сделаюсь красивее и больше? — думал он, — наконец, интересно было бы узнать, что это за цветочный горшок. Может, это что-нибудь вроде трона, и как это будет хорошо, когда я на нем стану возвышаться!»

Но эти суетные мысли вскоре заменились другими. Колокольчик чувствовал, что с каждым шагом мальчика он все более и более удалялся от родимой поляны и от сестер и братьев, которых он там оставил. Как знать, придется ли им увидеться? И что-то с ним теперь будет? С кем он будет пить медвяные росы, нежиться на солнце, шептаться? Стало колокольчику и грустно, и душно в Колином платке, захотелось ему домой, на волю, да не было то в его власти.

Мальчик принес его в гостиную, развернул платок, и колокольчик удивился никогда не виданному зрелищу. Гостиная была большая комната с паркетным полом и шестью окнами, выходившими в сад и в поле. У окон, в плетеных корзинках на высоких ножках стояли великолепные цветы, испускавшие аромат. Тут были: огненная азалия, бледно-розовая бегония и белая, с нежным голубым оттенком гортензия, и полевая чайная роза, и многие другие цветы.

А по углам комнаты стояли высокие, почти до потолка, пальмы с широкими, ярко-зелеными листьями. На каждом окне висело по клетке с канарейками, а перед одним, посередине комнаты, на высоком, обитом красной материей табурете стояла большая клетка, и в ней кувыркался и качался в кольце большой серый попугай. У другого окна находился аквариум с золотыми рыбками, которые, перегоняя друг дружку, плавали вокруг искусственной скалы из туфа.

— Здравствуйте! Здравствуйте! — закричал попка, увидя Колю, — вы здоровы? Спасибо!

И, зацепившись клювом за кольцо, подогнув под себя лапки, попугай принялся раскачиваться.

Лежавший белый кот Мурка проснулся от крика попугая, вытянул передние лапки, зевнул и повернулся на другой бок. Он не любил попки и даже боялся его. Раз как-то, когда никого не было в комнате, он попробовал броситься на попугая, но тот так больно, до крови долбанул его клювом в нос, что бедный Мурка отошел смущенный и уже не возобновлял нападения.

Покуда Коля занят был пересадкой колокольчика в цветочный горшок, в гостиную вошел большой, черный водолаз Пират. Он остановился подле Коли, долго, с укором смотрел на него и, видя, что тот занят и не обращает на него внимания, мордой подтолкнул его под руку.

— Ах, отстань! — воскликнул Коля, — видишь, я занят; чего тебе нужно?

— Как чего нужно? — взглядом вопросил Пират, — неужели тебе не совестно? Ты всегда брал меня с собою, когда отправлялся гулять, а сегодня ушел один.

Коля посмотрел на него и понял его взгляд.

— Что я не взял тебя? — спросил он. — А где ты была, противная собака? Я тебя кричал, кричал, мне, наконец, надоело.

Пират опустил голову, отошел и лег под стол. Ему стыдно было вспомнить, что, увлекшись на заднем дворе костью, которую ему бросил их окна кухни повар, он не слышал Колиного зова.

— Ну вот, так тебе будет отлично, милый цветочек! — сказал Коля, ставя на окно горшок с полевым колокольчиком. — Посмотри, какое у тебя хорошее соседство!

— Спасибо! — крикнул попугай.

Но колокольчик вовсе не чувствовал себя так хорошо, как думал мальчик. Корень цветка лежал в непривычной дерновой земле, которая была слишком влажна и жирна для него, а комнатный воздух, хотя и благоухавший запахами цветов, не мог заменить свежего воздуха полей. Кроме того, будучи простым полевым колокольчиком, он ужасно смутился, попавши в общество знатных, комнатных цветов.

А те-то как важничали, — просто сказать нельзя! Они ничего не говорили, а только надувались от спеси и с презрением смотрели на пришельца. Да и все здесь вели себя как хозяева, непринужденно и даже гордо, и на колокольчика не смотрели, как будто бы его и не существовало.

Канарейки весело прыгали в клетках, словно в родном лесу, и оглушительно пели; попугай цеплялся клювом за толстую проволоку клетки и пронзительно кричал от удовольствия; Мурка спал на спине, согнув лапки; а Пират, позавтракавши костью, лежал на ковре под столом и смотрел на канареек, недоумевая, зачем они прыгают и ни минуты не посидят на месте.

— Попочка кушать хочет! — во все горло закричал попугай.

Канарейки еще пуще заметались по клеткам, и золотые рыбки начали высовывать головы на поверхность воды.

Пришел лакей Семен и положил попугаю в кормушку булку, смоченную в молоке. Попка принялся есть булку, раскидывая во все стороны крошки и, наевшись, крикнул:

— Спасибо!

Семен взял кусочек сухой булки и покрошил в аквариум. Золотые рыбки принялись ловить крошки, отнимать друг от дружки. Семена это очень забавляло, и он смеялся; но его позвали, и он ушел, бросив остаток булки в аквариум.

III

Наступила ночь. Полевой колокольчик чувствовал себя совсем больным. Ему недоставало воздуха, влажная земля знобила его корень.

Печально склонив голову, он смотрел в окно на далекое поле и думал, как бы хорошо было, если бы он остался дома, на полянке, среди своих братьев и сестер.

Луч месяца заглянул в окно гостиной и осветил цветы, лепестки которых приняли волшебный вид. Темные тени от широких пальм легли через всю комнату. Канарейки спали, подвернув под крылышки головы; спал и попугай и большинство золотых рыбок. Не спали только цветы и тихо разговаривали между собою.

— Скажите, пожалуйста, сосед, кого это сегодня поставили среди нас? — спросила азалия, склонившись к ярко-красному с серебристыми листьями онтуриуму.

— Не знаю! — гордо отвечал тот, — я никогда не видел такого цветка. Я интересуюсь только самим собою.

— Это полевой колокольчик! — сказал олеандр.

— Полевой колокольчик! — воскликнула гортензия, — первый раз слышу! Что же, это должно быть очень редкое растение? Скажите, пожалуйста, колокольчик, вы знатного рода? Где вы родились?

— Я родился в поле, — скромно отвечал колокольчик, — и я вовсе не знатного рода.

— Вот как! В таком случае, как же вы попали сюда? — спросила бегония.

— Меня вырыл мальчик и принес.

— Была охота! — воскликнула роза. — Вы совсем лишний в нашей семье…

— Вы правы, — согласился колокольчик, — и, поверьте, если бы это зависело от меня, я ушел бы домой. Мне здесь совсем не по себе.

— А вот мы так чувствуем себя отлично! — хором воскликнули цветы.

— Я задыхаюсь! — промолвил колокольчик.

— Пожалуй, вы хотели бы, чтобы открыли окна? — спросила камелия.

— Конечно, это было бы… — начал колокольчик, но его перебила азалия.

— Сохрани Бог! — воскликнула она, — я только этого и боюсь. Еще днем, при солнце, — так и быть, а теперь так холодно!..

— Конечно, конечно! — подтвердили цветы, — да этого никогда не случится: из-за простого колокольчика не станут губить нас…

И они тихонько заговорили между собою и на колокольчика перестали обращать внимание.

IV

Когда настало утро и солнце весело осветило открытые окна комнаты, колокольчик немного ободрился, приподнял голову и стал впивать в себя чудный, свежий воздух и животворное тепло; но некоторым цветам, вроде азалии, слишком сильный свет был вреден, и Семен опустил штору. Между тем небо начало заволакиваться облаками, солнце скрылось, и в воздухе повисли тяжелые, грозовые тучи. Пригретый солнцем колокольчик радовался наступлению грозы. Он мечтал, как она освежит его, холодным дождем напоит его, даст ему новые силы. А комнатные цветы дрожали от холода и страха, опасаясь, что Семен забудет закрыть окна, буря ознобит их, оборвет, уничтожит их роскошный убор.

Но лакей отлично помнил свои обязанности. Как только он заметил, что поднялся ветер, и стали падать первые, крупные капли дождя, он быстро вошел в гостиную и принялся запирать окна. И по всему дома поднялась суматоха. Коля только что собирался идти с мамой гулять, совсем уже оделся, как вдруг мама сказал, что гулять идти нельзя.

— Но мы возьмем зонтики! — говорил Коля, — нас не промочит.

— Нет, Коля, нельзя! — говорила мама. — Собирается гроза, и мы все равно измокнем. Посиди дома, займись чем-нибудь. Возьми книжку, которую я тебе купила, — помнишь, с картинками?

Коля взял книжку, сел в гостиной; но пришел Мурка, толкнул его под локоть, как бы говоря: «Полно тебе читать, поиграй лучше со мною», и Коля начал учить Мурку прыгать через руки.

Раздался страшный удар грома и, казалось, потряс весь дом. Коля бросил кота, подошел к окну и стал смотреть в поле.

И колокольчик, поникнув головой, тоже смотрел в поле. И Коля, и колокольчик — оба были печальны. Но мальчик был грустен оттого, того начиналась гроза и нельзя было идти гулять; а колокольчик хотел бы быть в это время на своей полянке, хотел бы испытать грозу, но ему приходилось задыхаться в душной комнате.

Он смотрел в поле и видел, как оно все вдруг покрылось какой-то сероватой дымкой, сквозь которую видны были длинные, косые полосы дождя; он видел, как в небе зигзагами сверкала молния, как откуда ни взявшийся вихрь подхватывал прошлогодние, сухие листья, солому, бумажки, разный сор, крутил все это столбом и уносил куда-то далеко, далеко. Крупные капли дождя барабанили по стеклам закрытых окон и, подобно слезам, стекали вниз, и колокольчик, обессиленный, умирающий, жаждавший свежего воздуха, дождя, тоже плакал невидимыми слезами.

— Мама! — спросил Коля, отрываясь от окна, — что это сделалось с колокольчиком?

— Он вянет! — отвечала мама, — я тебе говорила, что он не выживет.

— Может быть, земля в горшке суха, нужно полить? — спросил Коля и сейчас же пошел, принес воды и полил и без того влажную землю.

— Это не поможет! — сказала мама: — колокольчик не комнатный цветок… Помнишь, Коля, в позапрошлом году ты посадил в цветочный горшок подсолнечник?

— Помню, мама! Он ведь принялся, стал расти.

— Да, да, даже появился цвет; но какой это был хилый, жалкий подсолнечник! А на огороде такой же подсолнечник вырос более двух аршин в вышину, был зеленый, сочный, а цветок его, право, был величиною с твою фуражку!

— А может быть, мой колокольчик выживет? — спросил Коля.

— Не думаю. Впрочем, посмотрим!.. — отвечала мама.

V

Но колокольчик не выжил… Прошла гроза; Коля вышел в сад и нашел себе новое занятие, совершенно забыв о цветке. И колокольчик стоял на окне, все более и более увядая. Ни азалия, ни гортензия не разговаривали с ним: для них это не был даже цветок, хотя бы полевой, а просто — сухая травка, которая напрасно только занимала место.

То же самое подумал, вероятно, и Семен, пришедший однажды поливать цветы. Земля в горшке, в котором был колокольчик, засохла и потрескалась; но Семен не стал даже поливать ее, а открыл окно и выкинул горшок во двор.

Дворник подметал в это время двор и, увидя цветочный горшок с отбитым при падении боком, подхватил его метлой и замел, вместе с другим мусором, в угол. Целый день пролежал колокольчик в куче мусора. Теперь он был на вольном воздухе; но и воздух не мог уже его поправить: корень колокольчика, плотно сидевший в комке сухой земли, стал засыхать…

Поздно вечером дворник запряг в телегу старую, белую лошадь, подъехал к куче мусора и принялся лопатой наваливать мусор в койку. Железо лопаты стукнуло о цветочный горшок. Дворник взял горшок, думая, что он на что-нибудь может пригодиться, и, увидя, что он разбит, бросил его в койку, а помадную банку, которая была цела и валялась тут же, положил в карман.

Нагрузив койку, дворник чмокнул на лошадь и шагом выехал из ворот. Был прекрасный тихий вечер. Полная луна стояла в небе и чудным светом озаряла безмолвные поля и далекую, зубчатую каемку леса. Закрытый в глубину койки, колокольчик не видел ни луны, ни полей.

Старая белая лошадь плелась шагом; дворник шел рядом, курил трубку и мурлыкал песенку. Но вот телега въехала на ту полянку, на которой росли колокольчики, остановилась, и дворник, схватившись за край койки, вывалил содержимое на траву. Горшок с колокольчиком вывалился тоже и подкатился к самому тому месту, где было семейство колокольчиков. Затем дворник дернул вожжами, и телега повернула обратно. Еще долго был слышен однообразный скрип ее несмазанных колес и затих в ночном безмолвии.

Умирающий колокольчик узнал свою полянку; здесь он родился вместе с братьями и сестрами, и вот они все, выросшие, ставшие еще красивее, склоняются друг к дружке головками и шепчутся…

Колокольчик не делает попыток освободиться из своей тюрьмы, Да у него и не было на то сил, — он лежал и прислушивался к шепоту своих братьев.

Яркая луна озаряла полянку, обильно смоченную росой. Вдали сверкала полоска моря… Вот черкнула по небу черная фигура совы и, бесшумно махая мягкими крыльями, исчезла за лесом. И освеженные ночным воздухом колокольчики дружной семьей впивали в себя медвяную росу.

Все было по-прежнему, все было как тогда, когда колокольчик, счастливый, полный сил, рос вместе с братьями; а теперь он, умирающий, брошен был в разбитом горшке на поляну, и родная семья не узнала его.

— Братцы, что это такое лежит там? — спрашивали друг друга колокольчики и, недоумевая, качали головами.

Старая лягушка, за нею и лягушата, разбуженные скрипом телеги, выползли из канавы; старушка осторожно подскакала к горшку, потрогала его лапкой и, убедившись, что предмет этот не живой, вскочила на него и уселась.

— Ква! Ква! — проквакала она: — если бы можно было спихнуть эту штуку в воду, я бы сделала из нее дворец для своих лягушат.

Услышав о дворце, прибежали две полевые мышки-проказницы, потыкали носиками в днище горшка, увидели дырочку и подумали, что если бы можно было стащить горшок на межу, то из него можно было бы сделать дворец не дворец, а хорошенький домик с окошками.

Затем приползли два муравья, основательно осмотрели горшок со всех сторон, пощупали его лапками и решили, что когда он от сырости придет в ветхость и станет рассыпаться, то нужно будет по маленьким кусочкам перетаскать его в их подземное жилище и сделать из него своды в коридорах.

Все думали и говорили о горшке, и никто не только не подумал о колокольчике, но даже не заметил его. А он в предсмертной истоме звал к себе своих братьев, напоминал им о себе, говорил, что он их брат, что он родился тут, вместе с ними, молил их о помощи, и никто не слышал его зова. Так промучился он всю ночь и, когда с востока брызнули золотистые, первые лучи солнца, встрепенулись и подняли головки оживленные колокольчики, и птицы проснулись и защебетали в лесу, и жаворонки, поднявшись высоко, вознесли хвалу Творцу, — тогда колокольчик умер.