Дикая Флетчер

К. А. Такер, 2018

Калле Флетчер была совсем маленькой, когда мать увезла ее с Аляски в цивилизованный мир Торонто. Изоляция и экстремальные температуры оказались невыносимы для жены пилота, привыкшей ко всем удобствам большого города. Теперь Калле двадцать шесть, и оставшийся на Аляске отец долгое время был для нее прошлым, о котором она боялась вспоминать. Но теперь настала пора проделать непростой путь к пограничному городку, где она когда-то родилась. Плохие погодные условия, комары, короткий световой день, заоблачные цены – вот с чем Калле приходится мириться ради того, чтобы стать ближе к отцу. Компанию ей составляет Джона – тихий и гордый пилот, который сразу не принимает чужестранку, слишком нежную для жизни в экстремальных условиях. В отличие от Каллы, Джона не может представить себя в любом другом месте на планете и ни за что не променяет снежные горы ни на что другое. Он ждет не дождется, когда капризная девчонка наконец оставит его в покое и отправится туда, где ей самое место. Возможно, Джона и прав, но Калле не терпится уложить его на лопатки. Проходит время, и она понимает, что привязалась к ворчливому пилоту. Теперь их связывает что-то вроде дружбы или даже нечто большее, в чем они оба не могут себе признаться. В конце концов, Калла же вернется в Торонто, а Джона останется на Аляске. Было бы глупо влюбиться в человека, с которым ты никогда не сможешь быть вместе. Ведь так?

Глава 1

26 июля, 2018

Этот калькулятор не мой.

Я горько улыбаюсь, просматривая содержимое картонной коробки — зубная щетка, зубная паста, спортивная одежда, пачка салфеток, супербольшой флакон «Адвила»^[2], косметичка с четырьмя губными помадами, лак для волос, щетка и шесть пар обуви, которые я держала под своим рабочим столом, — и обращаю внимание на дорогой настольный калькулятор. Я убедила своего менеджера, что он мне нужен, только в прошлом месяце. Сотрудник службы безопасности, которому было поручено убрать личные вещи с моего рабочего места, пока я была занята увольнением, очевидно, принял его за мою собственность. Возможно, потому что сверху несмываемым черным маркером на нем было нацарапано «Калла Флетчер» — попытка защиты от кражи со стороны моих хитрых коллег.

За этот калькулятор заплатил банк, но к черту их — оставлю его себе.

Я держусь за крошечный кусочек удовлетворения, которое дает мне это решение, пока вагон метрополитена проносится по туннелю линии Йонг и я смотрю мимо своего отражения в стекле в темноту. Я отчаянно пытаюсь игнорировать колючку, застрявшую в моем горле.

В это время суток в Транспортной комиссии Торонто так тихо и просторно, что я даже смогла выбрать место. Не могу вспомнить, когда такое было в последний раз. Почти четыре года я втискивалась в забитые вагоны и задерживала дыхание от смешения запахов тел и постоянной толкотни, пока ехала на работу и с работы в адские часы пик.

Но сегодня я еду домой по-другому.

Сегодня я только вытряхнула и закончила смаковать последние капли латте из «Старбакса» — огромный стакан — и нажала кнопку сохранить в утренних файлах в Excel, когда в моем почтовом ящике появилось сообщение от босса с просьбой спуститься в зал Алгонкин. Я не стала долго раздумывать, схватила банан и блокнот и поплелась в небольшой конференц-зал на втором этаже.

Там я обнаружила не только своего начальника, но и его начальника, и Соню Фуэнтес из отдела кадров, которая держала между распухшими руками толстый манильский конверт с нацарапанным на нем моим именем.

Я села напротив них и тупо слушала, пока они по очереди произносили подготовленную речь: банк недавно внедрил новую систему, которая автоматизировала многие задачи в моей области аналитика по рискам, поэтому моя должность была ликвидирована; я образцовый сотрудник, и это ни в коей мере не является отражением моей работы; компания окажет мне всестороннюю поддержку во время «переходного периода».

Возможно, я единственный человек в истории, который съел целый банан, пока терял работу.

«Переход» должен был начаться немедленно. То есть мне не разрешили вернуться к своему столу, собрать вещи или попрощаться с коллегами. Меня должны были проводить к стойке охраны, как преступницу, и передать мои вещи в коробке, а затем указать на выход. Стандартный протокол, когда увольняют сотрудников банка, по-видимому.

Четыре года я возилась с электронными таблицами до боли в глазах, целовала задницы самолюбивых трейдеров в надежде, что смогу рассчитывать на доброе слово при повышении, задерживалась допоздна, чтобы подменить других аналитиков по рискам, планировала мероприятия по тимбилдингу, не включающие в себя поношенные ботинки для боулинга и шведские столы с глутаматом натрия, и вот так просто все это обесценилось. После одной импровизированной пятнадцатиминутной встречи я официально стала безработной.

Я знала, что грядет внедрение автоматизированной системы. Я знала, что будут сокращать число аналитиков по рискам и перераспределять работу.

Но я по глупости убедила себя, что я слишком ценна, чтобы оказаться среди уволенных.

Сколько еще голов упало сегодня?

Неужели только моя?

Боже мой. Что, если я единственная, кто потерял работу?

Я смаргиваю угрожающе нахлынувший поток слез, но нескольким все же удается вырваться. Быстрым движением я достаю из коробки салфетки и компактное зеркальце и начинаю аккуратно промакивать глаза, чтобы не размазать макияж.

Поезд метро останавливается с толчком, и несколько пассажиров входят в вагон, рассеиваясь внутри, как уличные кошки, чтобы занять место подальше от других. Все, кроме грузного мужчины в сапфирово-синей униформе. Он выбирает вишнево-красное сиденье наискосок от моего.

Я отвожу колени в сторону, чтобы они не терлись о бедро мужчины. Он поднимает смятый экземпляр журнала NOW^[3], который кто-то бросил на сиденье рядом с ним, и начинает обмахиваться им, испустив тяжелый вздох с запахом пастрами.

— Может, мне стоит просто побыть здесь, внизу, где прохладно. Там, снаружи, при такой влажности, будет просто ужас, — бормочет он, ни к кому конкретно не обращаясь. Он вытирает ладонью бисеринки пота, стекающие вниз по лбу, кажется, не замечая исходящего от меня раздражения.

Я делаю вид, что не слышу его, потому что ни один здравомыслящий человек не ведет пустых разговоров в метро, и достаю телефон, чтобы перечитать сообщения, которыми мы с Кори обменялись ранее, когда я стояла в оцепенении на Фронт-стрит, пытаясь осмыслить произошедшее.

«Меня только что уволили».

«Черт. Мне жаль».

«Мы можем встретиться за чашечкой кофе?»

«Не могу. Завален. Весь день с клиентами».

«Вечером?»

«Посмотрим. Позвонить тебе позже?»

Знак вопроса в конце говорит о том, что сейчас Кори не готов даже сделать быстрый телефонный звонок, чтобы успокоить свою девушку. Конечно, я знаю, что в последнее время он перегружен. Рекламное агентство, в котором Кори работает, заставляет его вкалывать круглые сутки, чтобы попытаться угодить их самому крупному и самому непокорному корпоративному клиенту, и Кори должен провести эту кампанию, возможно, тогда у него появится хоть малейшая надежда получить повышение, которого он добивается почти два года. За последние три недели я видела Кори всего два раза. Я не должна удивляться, что он не может просто бросить все и встретиться со мной.

Тем не менее мое разочарование разбухает.

— Знаешь, в такие дни мне хотелось бы быть женщиной. Вы, девушки, можете обойтись гораздо меньшим количеством одежды.

На этот раз потный мужчина обращается ко мне. И смотрит прямо на меня, на голые ноги, которые открыла его взору моя черная юбка-карандаш.

Я бросаю на него ровный взгляд, затем сжимаю бедра вместе и отодвигаюсь подальше, позволяя своим длинным волосам цвета корицы прикрыть часть лица.

Наконец, мужчина улавливает мое настроение.

— О, у вас был один из тех дней. — Он указывает на коробку с вещами на моих коленях. — Не волнуйтесь, вы не одиноки. За годы я видел немало людей, которые вот так выходили из офисных зданий.

На вид ему около пятидесяти лет, в его курчавых волосах больше седины, чем темного цвета, и они почти не растут на макушке. При беглом взгляде на его рубашку я замечаю ярлык с надписью «Уборщики Уильямсонса». Он, должно быть, работает на одну из тех клининговых компаний, которые компании вроде моей нанимают по контракту. Я видела, когда работала допоздна, как эти уборщики неторопливо толкают свои тележки вдоль проходов в кабинки, стараясь не мешать сотрудникам во время опорожнения мусорных корзин.

— Я уволилась, — вру я, закрывая коробку крышкой, пряча ее от любопытных глаз. Рана, нанесенная моей гордости, еще слишком свежа, чтобы говорить об этом с совершенно незнакомыми людьми.

Мужчина улыбается так, словно мне не верит.

— Так чем ты занимаешься?

— Риск-аналитик в банке.

Почему я все еще ублажаю потребность этого человека в разговоре?

Он кивает, как будто точно знает, что это такое. Если бы вы спросили меня, что это такое, четыре года назад, когда я получала диплом в Университете Торонто, я бы не смогла вам ответить. Но я все равно обрадовалась, когда поступило предложение о работе. Это был мой первый шаг в качестве молодой женщины-специалиста, нижняя ступенька корпоративной лестницы в центре Торонто. Полуприличная зарплата с льготами и пенсией, работа в крупном банке. Множество галочек в графе «хорошая карьера», особенно для двадцатидвухлетней женщины, только что окончившей учебу и имеющей хорошие способности к математике.

Вскоре я поняла, что работа аналитиком рисков сводится к тому, чтобы вводить в ячейки электронных таблиц цифры и следить за тем, чтобы формулы выдавали именно те ответы, которые тебе нужны. Это просто мартышкин труд. Честно говоря, по большей части мне было скучно.

— Так почему же ты тогда уволилась?

— Я не увольнялась, — наконец признаюсь я с дрожащим вздохом. — Ну, знаете, реструктуризация.

— О, да. Я хорошо это знаю. — Мужчина делает паузу, пристально изучая меня. — Но тебе нравилась эта работа?

— А кто-нибудь вообще любит свою работу?

— Ты слишком молода, чтобы быть такой циничной. — Он усмехается. — Тебе хотя бы нравились люди, с которыми ты работала?

Я думаю о своей группе. Марк, мой микроманипулирующий босс с хроническим запахом кофе изо рта, который назначает встречи только для того, чтобы подтвердить свои намерения, и отмечает минуту, когда ты уходишь на обед, и минуту, когда ты возвращаешься за свой стол; и Тара, одержимый тип А, у которой нет жизни вне работы и которая проводит свои выходные, отправляя длинные письма с предложениями по улучшению процесса с заголовками «Срочно! Требуются действия», чтобы в понедельник утром они первым делом попали во все почтовые ящики. Радж и Аднан довольно милые, хотя они никогда не присоединялись выпить после работы и не могли услышать от меня простое «Доброе утро, как дела?» без того, чтобы не покраснеть. А еще есть Мэй, которая сидит через одну кабинку, она никогда не отправляет ежедневные отчеты вовремя и ест квашенную капусту за своим столом, несмотря на то, что корпоративная политика запрещает приносить в офис сильно пахнущие продукты. Мне приходится покидать свой стол или десять минут давиться рвотными позывами.

Каждый.

Проклятый.

День.

— Не очень, — признаю я.

Честно говоря, я не могу вспомнить, когда в последний раз мне не приходилось вытаскивать себя из постели или не смотреть на часы во время рабочего дня. Я любила ощущение, которое возникало каждый вечер, когда я выключала компьютер и хватала пальто.

— Может, тогда быть уволенной — это хорошо. — Мужчина ухмыляется.

— Да. Может быть.

Приближается станция «Дэвисвилл». Со вздохом облегчения, что я могу закончить этот разговор не нагрубив, соскальзываю со своего места. Балансируя с громоздкой коробкой в одной руке, я крепко держусь за перекладину и жду, когда вагон остановится.

— Я бы не стал слишком беспокоиться об этом. Ты молода. — Мужчина поднимается с сиденья, когда вагон резко останавливается. — Эти работы — на каждом шагу. Через пару недель ты уже будешь работать в другом банке.

Он просто пытается заставить меня почувствовать себя лучше. Я одариваю его натянутой, но вежливой улыбкой.

Двери открываются, и я выхожу на платформу.

Мужчина навязчиво идет рядом.

— Знаешь, я был на твоем месте пятнадцать лет назад, когда тащил свой ящик с вещами из офиса в центре Торонто. Конечно, это был большой удар по моему самолюбию, но это был и пинок под зад. Я решил взять выходное пособие и открыть клининговый бизнес вместе со своими братьями. Никогда бы не подумал, что это станет моим призванием, но оказалось, что это лучшее, что когда-либо случалось со мной. И я бы не хотел заниматься чем-то другим, даже в самые плохие дни. — Он подмигивает и машет свернутой газетой. — Это судьба. Тебя ждут большие и лучшие дела впереди, красавица. Я чувствую это.

Я стою на платформе, обнимая свою картонную коробку, и смотрю, как восторженный уборщик идет к выходу. Он насвистывает, по пути засовывая бумагу в корзину для мусора, как будто его действительно устраивает жизнь, состоящая из чистки туалетов и мытья полов.

Может быть, он прав. Может быть, потеря работы сегодня окажется лучшим, что когда-либо могло со мной случиться.

Встряхнув головой, я иду к выходу. Я успеваю сделать три шага, прежде чем дно моей коробки проваливается, рассыпая вещи по грязному бетону.

* * *

Моя кожа покрыта тонким слоем пота, когда я поднимаюсь по каменной дорожке к нашему дому, расположенному в десяти минутах ходьбы от станции. Мы с мамой живем здесь последние пятнадцать лет с моим отчимом Саймоном, который купил этот дом по цене ниже рыночной у своих стареющих родителей за несколько лет до того, как встретил мою маму. Это была разумная инвестиция с его стороны, поскольку стоимость домов в Торонто продолжает стремительно расти. Нам регулярно звонят агенты по недвижимости, которые ищут возможность продать большой трехэтажный викторианский дом, облицованный коричневым кирпичом и удачно расположенный на большом угловом участке. Он был полностью обновлен за эти годы. Последняя экспертиза оценила дом в два с лишним миллиона.

Уже почти полдень. Все, что я хочу сделать, это принять долгий горячий душ, пока плачу, а затем заползти в кровать и прятаться от людей — доброжелательных или любых других, — пока не наступит завтра.

Я уже почти дохожу до наших ступенек, когда боковой вход, ведущий в психиатрическую клинику Саймона, распахивается, и оттуда, рыдая, выскакивает невзрачная женщина средних лет в плохо сидящем на ней черном брючном костюме. Наши взгляды пересекаются на долю секунды, после чего она опускает голову и бежит мимо меня к зеленому «Крайслер-Неону».

Она, должно быть, пациентка. Полагаю, ее прием прошел не очень хорошо. А может, он был удачным. Саймон всегда говорит, что настоящие прорывы не приходят легко. В любом случае приятно осознавать, что я не единственная, у кого дерьмовый день.

Зайдя в дом, я отшвыриваю туфли и позволяю испорченной коробке упасть на пол, радуясь, что наконец-то избавилась от нее. Две мои сорокадолларовые помады разбились о бетонную платформу, а левая кроссовка — из совершенно новой дорогущей пары — все еще валяется рядом с рельсами метро. Я ненадолго задумывалась над тем, чтобы спуститься вниз и достать ее, но потом представила себе заголовок: «Отчаявшийся аналитик по рискам прыгает навстречу смерти», и решила, что это не тот повод, по которому я хочу попасть в новости.

— Кто там? — зовет мама из кухни.

Я подавляю стон, откидывая голову назад. Черт. Точно, сегодня четверг. По четвергам она не уходит в цветочный магазин раньше двух.

— Всего лишь я.

Пол из твердой древесины скрипит, когда мама приближается. Ее розовая юбка с запахом легко струится вокруг лодыжек при каждом шаге.

Следом идет Саймон — в своем обычном клетчатом жилете, рубашке на пуговицах и плиссированных брюках цвета хаки. Неважно, насколько жарко на улице, здесь он поддерживает прохладу.

Я подавляю второй стон. Я ожидала, что он будет дома — он почти всегда дома, — но я надеялась, что он будет занят следующим пациентом и не услышит, как я вошла.

— Что ты здесь делаешь? — Мама хмурится, переводя взгляд с моего лица на коробку на полу. — Что это?

Саймон позади нее выглядит не менее обеспокоенным.

Я вынужденно пересказываю им мое ужасное утро, передав конверт с деталями выходного пособия, и комок в горле разбухает, пока я говорю. До сих пор я все делала хорошо, но мне с трудом удается сдерживать слезы.

— О, милая! Мне так жаль!

Мама одаривает Саймона выразительным взглядом, и я точно знаю почему. Лучший друг Саймона, Майк, — вице-президент банка. Я получила эту работу благодаря ему. Интересно, знал ли Майк о том, что я нахожусь на грани увольнения? Предупредил ли он Саймона? Знал ли Саймон, как сложится мой день, когда я опускала тарелки после завтрака в посудомоечную машину и махала ему на прощание сегодня утром?

Саймон уже надел очки для чтения, чтобы просмотреть документы на выходное пособие.

Тем временем мама обнимает меня и начинает гладить рукой мои волосы, как она делала, когда я была маленькой и нуждалась в утешении. Это почти комично, учитывая, что я выше ее на восемь сантиметров.

— Не волнуйся. Это случается со всеми нами.

— Нет, не случается. Ни с кем из вас такого не случалось!

Саймон постоянно жалуется, что у него больше пациентов, чем часов в сутках для их лечения, а мама владеет успешным цветочным магазином на улице Йонг последние одиннадцать лет.

— Ну, нет, но… это случилось с твоим дедушкой и братом Саймона, Норманом. И с обоими соседями, не забудь о них! — Она пытается подобрать примеры.

— Да, но им всем было около сорока! А мне всего двадцать шесть!

Мама бросает на меня возмущенный взгляд, но затем мелкие морщинки на ее лбу углубляются, и она хмурится.

— Кто еще потерял работу?

— Я не знаю. Я больше никого не видела у стойки охраны.

Сидят ли остальные члены моей команды за своими столами и шепчутся ли обо мне в этот самый момент? Видели ли они, как все произошло?

Мама ласково поглаживают мои плечи изящными руками.

— Ну, этим местом явно управляет кучка идиотов, если они отпустили своего лучшего и самого перспективного сотрудника.

Еще один взгляд, брошенный в сторону Саймона, предназначенный Майку.

Конечно, я ожидала, что она так скажет. Она же моя мама. И все-таки… от этого мне становится немного легче.

Я прислоняю голову к ее плечу, находя утешение в тонком аромате цветочных духов и мягкости ее гладкого золотисто-коричневого боба длиной до подбородка, пока мы молча наблюдаем, как Саймон просматривает бумаги, и ожидаем вердикт.

— Четыре месяца зарплаты с пособиями… переподготовка в агентстве по трудоустройств… выглядит вполне стандартно, — говорит Саймон с очаровательным британским акцентом в духе Хью Гранта, который все еще сохраняется даже после тридцати с лишним лет жизни в Канаде. — Ты в хорошей позиции. Тебе не нужно беспокоиться об аренде или ипотеке. Твои счета минимальны. — Он сдвигает очки на макушку своей редеющей седой головы и устремляет на меня проницательный взгляд голубых глаз. — Но как ты себя чувствуешь из-за этого?

Саймон очень любит спрашивать меня о том, как я себя чувствую, особенно когда знает, что я не хочу об этом говорить. Он психиатр и не может не подвергать психоанализу всех и вся. Мама говорит, что так он учит меня всегда спокойно выражать эмоции. Он делает это с самого первого дня нашего знакомства. Когда мне было восемь лет, он спросил меня, что я чувствую при мысли о том, что у моей мамы есть парень.

— Я чувствую, что мне нужно побыть одной.

Он кивает в знак понимания.

— Совершенно верно.

Я забираю свое выходное пособие и направляюсь к лестнице.

— Сьюзан? Разве нет чего-то еще, о чем ты должна упомянуть? — слышу я его шепот.

— Не сейчас! — шипит она в ответ.

Когда я оглядываюсь, эти двое общаются с помощью переглядываний, вздергивания бровей и укоризненных взглядов. Они частенько делают так. Это забавно… когда не имеет никакого отношения ко мне.

— Что происходит?

Мама натянуто улыбается и отвечает легким голосом:

— Ничего страшного. Мы можем поговорить об этом позже, когда у тебя все уляжется.

Я вздыхаю.

— Просто скажи мне.

Наконец мама сдается.

— Сегодня был звонок. — Она колеблется. — С Аляски.

Беспокойство поселяется в моем позвоночнике. Я знаю только одного человека на Аляске, и я не разговаривала с ним двенадцать лет.

— Чего он хочет?

— Я не знаю. Я не успела подойти к телефону, и он не оставил сообщения.

— Значит, ничего.

Мамины насупленные брови говорят мне, что она не считает это пустяком. Даже когда мы общались, мой отец никогда не был тем, кто прикладывал усилия, чтобы вычислить разницу во времени и снять трубку, чтобы сказать «привет».

— Может, тебе стоит ему позвонить?

— Завтра. — Я продолжаю подниматься по лестнице. — Я не могу выдержать столько разочарований за один день.

А мой отец доставил их уже столько, что мне хватит на всю жизнь.

Примечания

2

Противовоспалительное и жаропонижающее средство.

3

Бесплатная альтернативная еженедельная газета и онлайн-издание в Торонто.