Тито и товарищи

Йоже Пирьевец, 2019

Книга известного словенского историка, академика Словенской академии наук и искусств Йоже Пирьевца, написанная на основе богатейшего архивного материала, не только подробно знакомит с биографией Йосипа Броза Тито, который решающим образом влиял на формирование югославской истории во время II Мировой войны – как организатор партизанского движения, и после нее – как глава социалистической Югославии. Она дает широкую панораму жизни югославских народов с начала XX в. до 1980 г. Большое внимание уделено взаимоотношениям Тито с руководителями СССР И. В. Сталиным, Н.С. Хрущевым, Л.И. Брежневым. Монография Й. Пирьевца получила мировую известность, переведена на 10 языков и, несомненно, вызовет интерес как у профессиональных историков и преподавателей истории, так и у широкой читательской аудитории.

Вторая мировая война

Впервой половине 1939 г. КПЮ энергично вела антифашистскую пропаганду. В письме к Димитрову от 20 июня 1939 г. Вальтер сообщал о своей работе и, помимо прочего, написал: «Что касается защиты государства, то мы уже в марте опубликовали обращение ЦК, которое произвело большое впечатление не только на рабочих, но и на буржуазные партии. — В деле мобилизации народных сил против агрессоров наша Партия стоит в первых рядах»^[279]. 7 апреля, когда Италия Муссолини напала на Албанию и осуществила ее аннексию, партийная организация Белградского университета решительно осудила «разбойнически-захватническую политику провокационной оси Берлин — Рим»^[280]. Но уже в августе неожиданно был заключен договор между Москвой и Берлином о взаимном нейтралитете в случае войны. Этот головокружительный поворот Сталина по отношению к «злейшему врагу мира — гитлеровской Германии»^[281] оказал воздействие на югославских коммунистов, веривших в непогрешимость его догм. Если они смирились с его террором, то могли переварить и его политическое «сальто мортале» в убеждении, что это тактический шаг, который обеспечит Советскому Союзу нейтралитет в момент, когда война между «империалистическими» силами уже на пороге^[282].

Когда из-за вторжения Гитлера в Польшу 1 сентября 1939 г. и из-за решения Великобритании и Франции встать на ее защиту вспыхнула война, Вальтер и иже с ним видели в происходящем доказательство того, что началось столкновение между противоборствующими империалистическими блоками. А значит, эта война «не может быть войной рабочего класса»^[283]. Когда же Германия и Советский Союз 29 сентября подписали еще и Договор о дружбе и границе, в котором был заложен их общий вызов миру, они немедленно приспособились и стали делать акцент на вине западных «колониальных» сил и «преступной политике английских и французских подстрекателей», а не на захватнических амбициях нацистской Германии^[284]. После подписания упомянутого дополнительного договора Красная армия вторглась в Польшу. В связи с этим Мануильский созвал на заседание всех представителей коммунистических партий, находившихся тогда в Москве. На нем присутствовал и Броз. Мануильский дал разъяснения по поводу договора с немцами и добавил, что это вопрос политики и тактики, и его не следует рассматривать как препятствие к тому, чтобы все партии, кроме советской, продолжали борьбу с фашизмом. Он дал задание составить в соответствии с вышеизложенным проекты воззваний для каждой из партий, в которых будут намечены направления их будущей деятельности. Никто, кроме Вальтера, этого не сделал, просто из опасений сказать что-нибудь лишнее. Вальтер написал текст, в котором констатировал, что Югославия всё еще находится под угрозой немецкого и итальянского фашизма, злейшего врага прогрессивного человечества. Мануильский с воодушевлением одобрил это воззвание, отметив, что автор думает своей головой^[285]. Но эта попытка сформировать автономную политическую линию была прервана. Совсем скоро, когда Советский Союз напал на Финляндию, в оценке международного положения возобладала точка зрения Сталина — борьба против фашизма не имеет существенного значения. Следует вернуться к так называемой «классовой конфронтации», акцентировать внимание на борьбе «класса против класса», пролетариата против буржуазии. «В условиях, когда гитлеровские войска перекраивали карту Европы, когда наступление фашизма шло по всем фронтам, — говорил впоследствии Тито, — такая политика, отвергавшая национальные интересы и защиту независимости, я чувствовал, может стать роковой»^[286]. Если бы он озвучил тогда эту мысль, последствия для него были бы еще более роковыми. Так что он и сам поддержал «мудрую сталинскую линию мира», которая вынудила Гитлера «капитулировать перед Советским Союзом, опирающимся на непобедимую рабоче-крестьянскую армию и на любовь и поддержку миллионов трудящихся»^[287]. Он и его товарищи в последующие месяцы поддерживали политику Советского Союза, когда он поэтапно «освобождал двадцатимиллионные народы Белоруссии, западной Украины, Бессарабии и Буковины, Литвы, Латвии и Эстонии <…> от капиталистического рабства». В органе Коминтерна Die Welt, выходившем в Стокгольме, Вальтер написал, что югославы с воодушевлением приветствовали эти подвиги^[288].

Что касается среды студенческой молодежи, где преобладали левые настроения, тут он не преувеличивал. Как сообщал из Белграда 21 декабря 1939 г. Ганс Гельм, который, в соответствии с договором обоих правительств,

руководил делегацией немецкой полиции в Югославии, признаки деятельности коммунистов в студенческой среде были очень заметны. При этом, по его мнению, не следовало упускать из виду положительные последствия заключения пакта Риббентропа — Молотова — ведь коммунистическая пропаганда играла на руку Германии. Антинацистские выпады прекратились, средоточием полемики стала борьба против английского и французского империализма. «До подписания германско-российского пакта коммунисты являлись самыми большими националистами в Югославии. Студенты-коммунисты в Белградском университете формировали добровольческие батальоны, обучение в которых вели офицеры. После подписания пакта все эти добровольцы исчезли. До 23 августа коммунисты ожидали, что вот-вот вспыхнет война. Сейчас они стали крайними пацифистами…»^[289] В конце ноября 1939 г., когда Советский Союз напал на Финляндию, из-за чего его 14 декабря исключили из Лиги Наций, в Белграде прошли прорусские манифестации, на которых студенты восклицали: «Лучше умереть на улицах Белграда [в борьбе против буржуазии. — Й.П.], чем на словенской границе [сражаясь с немцами. — Й.П.]». Среди них преобладало мнение, что «Гитлер не представляет никакой опасности для независимости Югославии»^[290]. В то время британские дипломаты были убеждены, «что в этом государстве большая часть коммунистической пропаганды — дело немецких денег и немецких агентов». Как отмечено в приложенном к этому донесению меморандуме, коммунисты мастерски умели играть на социальной струне, а также на панславистских чувствах, причем их демагогия, несомненно, пользовалась успехом^[291].

* * *

Правда, она находила отклик лишь в некоторых левых кругах: многие в Белграде и в Любляне не смогли переварить пакта Риббентропа — Молотова и внезапной политической переориентации КПЮ, продиктованной Москвой. Еще больше таких людей было в Загребе, несмотря на то что там коммунисты активно раздували хорватский национализм и вражду к Белграду^[292]. Помимо борьбы за власть и за выживание, Брозу в то время пришлось столкнуться и с сопротивлением, возникшим среди хорватских левых интеллектуалов, критически относившихся как к социалистическому реализму, внедрявшемуся Москвой, так и к ее вмешательству в испанскую гражданскую войну, а также к сталинскому террору, московским процессам и сибирским лагерям. Возглавил эту оппозиционную группу Мирослав Крлежа — Фриц, в то время крупнейший литератор Хорватии, знавший многое о сталинских чистках, поскольку о них ему поведал один из «экзекуторов». Он разговаривал с ним до рассвета, но не пожелал раскрыть содержание этой беседы. Сказал только, что никогда не слышал более «демонической» истории^[293]. Он стал рупором течения «ликвидаторов» и во время выборов в декабре 1939 г. заявил, что партия должна отказаться от независимого выступления своей Партии трудящегося народа в рамках Объединенной оппозиции, поскольку революции не будет. Ей следует выступать только как левое крыло Хорватской крестьянской партии. Он и его единомышленники были убеждены, что в условиях обострившейся из-за агрессивной политики Гитлера международной ситуации не имеет смысла замыкаться в бесплодном радикализме. «Он не верил в победу революции, — вспоминал Тито впоследствии, — поскольку рассматривал только физическое и материальное соотношение сил. Я говорил ему: это точные факты, но без учета морального фактора. Воли и веры в победу» ^[294]. Короче говоря, Тито придерживался ортодоксальной политической линии, и это вызвало раскол, который только усугубился, когда пришла неожиданная новость о заключении пакта Риббентропа — Молотова. Для представителей левых кругов интеллигенции, которые умели думать своей головой, она стала ударом. Еще вчера фашисты были «зверями», с которыми невозможен никакой диалог. Сегодня они стали союзниками^[295].

Убедить Мирослава Крлежу и людей, группировавшихся вокруг его ежемесячника Pečat, в том, что Сталин всегда прав, было сложнее, чем белградских студентов. Однако Броз сделал всё возможное, чтобы преодолеть так называемый «раскол среди левых литераторов». Еще до своего отъезда в Москву он встретился с Крлежей в одном из кафе на окраине Загреба и попытался втолковать ему, что нельзя подрывать авторитет партии. Они заметили группу подозрительных людей, которые зашли во двор, где они сидели. «И тут я впервые увидел Тито в деле, — рассказывает Крлежа. — Сидит спокойно, смотрит вниз, на маленькие ступени у входной двери, ведущие в сад. Вытаскивает револьвер из кармана, заряжает его, кладет рядом с собой на скамью и говорит мне: “Я в любом случае окажу сопротивление. Я не могу по-другому, ну а ты перелезь через ограду и беги наверх”. И еще дал мне указания, по какой дороге идти. Хладнокровно»^[296].

* * *

Но Броз был не только хладнокровным, но и упорным. Осенью, приехав в Москву, он попытался воздействовать на Крлежу и иже с ним, но успеха не добился. В донесении о положении в Югославии, написанном в сентябре 1939 г. для Коминтерна, он упомянул, что «троцкисты», подвизавшиеся в литературной сфере, своей ревизией марксизма вносят смуту в ряды интеллигенции, и партия решительно борется против них^[297]. В Коминтерне полностью одобрили эту политику и на заседании 23 ноября дали положительную оценку работе Вальтера^[298]. Следует упомянуть, что по-прежнему далеко не все члены вышеупомянутой организации были склонны его поддерживать. Поскольку Вальтер в то время заболел гриппом с высокой температурой, приковавшим его к постели, он уехал из Москвы только 26 ноября 1939 г. (Его ближайшие соратники уже боялись, что он сгинул в застенках НКВД.) Он отправился в Турцию, так как Караиванов посоветовал ему не возвращаться на поезде через Прагу, где ему грозит покушение со стороны московских врагов. На станции он зашел в вагон, вышел из другой двери и вскочил в поезд на Одессу. Он приехал в Советский Союз под именем чешского инженера Томанека, а уехал оттуда под именем канадца греческого происхождения Спиридона Матаса^[299]. Прибыв в Стамбул, он задержался там надолго, поскольку счел небезопасным продолжать поездку с паспортом, на котором стояла советская виза^[300]. К тому же у него не было транзитных болгарской и югославской виз, которые югославские власти с недавних пор стали требовать от британских подданных. Поэтому он дал поручение товарищам на родине прислать ему новые поддельные документы. Но тут дело застопорилось. «Велебит и Герта, — рассказывал Тито позднее, — принесли настолько плохо изготовленные паспорта, что первый же жандарм мог нас арестовать». И добавил, с ядовитым намеком в адрес Карделя: «У нас была такая техника, которой заведовал Бевц^[301], что мы могли бы печатать фальшивые банкноты. Мне же послали такие паспорта, что казалось, будто кто-то хочет тебя подставить»^[302]. В письме Копиничу, написанном по прошествии многих лет, он высказался еще яснее: «Кардель в 1940-м хотел меня уничтожить!» Броз подозревал, что тот хочет избавиться от него, поскольку Кардель знал, что он едет на родину, чтобы занять руководящее положение в КПЮ^[303].

Лишь 13 марта 1940 г. Броз вернулся на родину с документом, изготовленным для него в Коминтерне, и с подделанной там же югославской транзитной визой^[304]. Чтобы не вызвать подозрений, он купил билет первого класса на пароход «Рекс», который должен был в середине марта отплыть из Неаполя и Генуи в Нью-Йорк. В Геную он отправился на поезде. На греческо-югославской границе его паспорт, якобы выданный английским консульством в советской столице, показался полицейским подозрительным. Они потребовали объяснений. Он выкрутился, отговорившись тем, что его паспорт был просрочен, и, поскольку ему срочно потребовалось по служебным делам уехать из Советского Союза, ему выдали новый^[305]. В Загребе он вышел из поезда, якобы прогуляться по перрону, и остался там. Ощущение, что он в опасности, оказалось обоснованным: подтверждение он получил через несколько дней, когда в кафе «Корсо» прочитал в новостях, что на Гибралтаре британские власти задержали и обыскали итальянский пароход в поисках некоего подозрительного человека. Корабль опоздал на шесть часов, что вызвало бурный протест у пассажиров. «А я сижу в Загребе»^[306].

В хорватской столице он объявился в середине марта 1940 г., очень рассерженный, поскольку ему казалось, что товарищи пытались вывести его из игры, может, даже в пользу Милетича. «У меня было ощущение, — вспоминал Джилас, — что по возвращении из Москвы Тито подозревал и меня — в том, что я помог Петко получить паспорт». Так что на первом заседании ЦК произошло довольно бурное выяснение отношений, во время которого Броз выплеснул всё свое раздражение по поводу того, что был вынужден целых два месяца ждать в Стамбуле. С Карделем он, очевидно, уже разобрался, теперь на очереди был Джилас. Объяснение, что в то время, когда он был в отъезде, мастера, умевшего подделывать печати, арестовали, вовсе не помогло, хуже того — и Герта Хаас стремилась разжечь в нем гнев. Упреки привели Джиласа в такое негодование, что он не стал оправдываться, а когда в конце концов попытался заговорить, глаза его наполнились слезами. «Однако, когда заседание закончилось и я еще весь был в напряжении <…>, он подошел ко мне и предложил прогуляться. Обычно он редко ходил по Загребу, поскольку мог наткнуться на какого-нибудь знакомого. Но тогда пошел. Я думал, что он хочет передо мной извиниться, и ледяная скованность стала меня отпускать. Но он этого не сделал. Просто начал говорить со мной обо всем подряд, больше всего о моей личной жизни и моих обстоятельствах. Время от времени он ласково улыбался. Во всем этом было что-то очень теплое и человечное, и, когда мы распрощались, я ушел довольный, как ребенок, чей отец понял, что наказал его несправедливо, хотя и не хочет признаться перед ним в этом»^[307].

В хорватской столице Брозу снова пришлось разбираться с Крлежей, который дважды давал ему обещание прекратить свою «кампанию» против пакта Риббентропа — Молотова, но не сдержал его. По словам Герты Хаас, в те месяцы, когда Вальтер должен был приложить максимум усилий к тому, чтобы укрепить партию и распространить ее программу в народных массах, как минимум половину своего рабочего времени он тратил на разговоры с «крлежанцами»^[308]. Поскольку ему не удалось их переубедить, он еще раз заклеймил их как «троцкистов», а в ответ на их «писанину» даже организовал в Загребе издание сборника «Литературные тетради», редактирование которого доверил Владимиру Дедиеру. Он лично вместе с Карделем прочитал и отредактировал текст перед публикацией^[309].

Крлежу особенно задевала судьба тех знакомых и друзей, которые «отдали свою жизнь за большевизм [и] были ликвидированы под собственными знаменами»^[310]. На выдвигавшиеся писателем обвинения в адрес сталинского террора Вальтер отвечал: «Ну и что нам делать в этой ситуации, когда тут новая мировая война? На кого опереться? У нас нет другого выхода, как опереться на СССР, какой бы он ни был»^[311]. Всё было напрасно: Крлежа не присоединился к движению сопротивления во время войны, хотя Тито послал ему целых восемь депеш с приглашением приехать на освобожденную территорию. Но он долго не верил в жизненную силу партизанской авантюры, а кроме того был убежден, что, если он это сделает, его «зарежут» как ревизиониста^[312]. Из-за нежелания Крлежи принять участие в народно-освободительном движении Тито после войны с трудом удалось спасти ему жизнь, хотя он лично с ним помирился. Когда в августе 1945 г. писатель, подав личное прошение, впервые пришел в Белый дворец, он принял его так холодно, что даже не поздоровался с ним за руку, только резко сказал: «Садись!» Однако уже после получасового разговора Тито пригласил его на обед. Очевидно, победило товарищество, возникшее еще перед Первой мировой войной в загребской казарме, где они вместе проходили военную службу^[313].

* * *

Изменение политической линии повлияло и на отношение коммунистов к внутреннему положению в Югославии. Если до заключения пакта Риббентропа — Молотова они стремились к диалогу со всеми, кто был готов его вести, то после него они смотрели на происходящее сквозь новые идеологические очки, т. е. так, как диктовал Коминтерн. В директивах, переданных Вальтеру в ноябре 1939 г., четко указывалось, что КПЮ должна серьезно укрепить «большевистскую бдительность и дисциплину» и не быть просто «довеском на хвосте Владко Мачека и социал-демократии»^[314]. В этом духе он и организовал работу, особенно в Далмации, «раковой опухоли нашей партии», где находилось большинство фракционеров. Со всей решительностью он их денонсировал и призвал лояльных членов партии бойкотировать их, разорвать с ними все связи и даже не здороваться при встрече на улице ^[315].

Договор между председателем белградского правительства Цветковичем и лидером Хорватской крестьянской партии (ХКП) Мачеком об автономии Хорватской бановины в рамках Югославии, который еще накануне коммунисты приветствовали бы, в контексте этой правоверности неожиданно стал договором двух буржуазий, которые не способны решить ни национальный вопрос в Югославии, ни какой-либо другой, например аграрный. Что касается внешней политики, то Броз и его товарищи теперь опасались, что новое коалиционное правительство Цветковича — Мачека будет слишком расположено к Великобритании и Франции и позволит вовлечь себя в их «империалистическую» войну. Они считали, что единственный выход — скорейшее заключение союза Югославии с СССР, «который, благодаря своей миролюбивой политике, является сильнейшим противником империалистической войны и гарантом независимости и мира малых государств»^[316]. Этого потребовал от балканских народов Коминтерн в специальной резолюции^[317]. Тот факт, что Сталин в середине марта отхватил у Финляндии значительный кусок ее территории и намеревался проделать то же самое и с румынской Бессарабией, естественно, никого из правоверных не смущал^[318], как и «Blitzkrieg»^[319] Гитлера в северо-западной Европе. В устном сообщении, переданном в Москву в конце мая через посредника, Вальтер вообще не упоминает об этом факте. При этом он подробно рассказывает о том, что в Югославии (за исключением словенских и хорватских клерикальных кругов) всё еще распространены англо — и франкофильские настроения: «Одновременно с ростом враждебного отношения к Италии растет также и отрицательное отношение к ее союзнице, гитлеровской Германии. Заключение германско-советского пакта немного умерило антинемецкие настроения. Однако антинемецкие чувства вновь усилились после нападения Германии на Норвегию и Данию, и стали еще глубже с тех пор, как война охватила также Нидерланды и Бельгию. Но осознание того, что эти государства вовлекла в войну подстрекательская политика Великобритании и Франции, еще не утвердилось в широких массах»^[320].

Когда в первой половине 1940 г. вермахт без труда одолел Францию, Броз решил, что пришла пора начать акцию в Югославии, чтобы она не оказалась вовлечена в вихрь Второй мировой войны. Он размышлял о возможности создания союза Балканских государств, которые оказывали бы поддержку друг другу и спаслись бы от немецкой угрозы, встав под защиту Советского Союза. Что касается Королевства Карагеоргиевичей, то несмотря на его многолетнюю враждебную политику по отношению к Советскому Союзу, эта идея не была такой уж утопичной^[321]. В страхе перед немцами белградское правительство 10 июня 1940 г. решило установить дипломатические связи с Москвой. Поскольку республики Прибалтики и Бессарабия уже были присоединены к Советскому Союзу, нетрудно было себе представить, что и Югославия может оказаться под ее крылом. Этот вопрос был поставлен в статье «Между двумя перспективами», опубликованной в газете Proleter, причем отмечалось, что было бы ошибкой просто дожидаться, когда Красная армия спасет югославские народы от войны. Даже если она придет на помощь, народ должен помочь себе сам. Ясно, что он сформирует свое правительство, что следует сделать — как отмечал Вальтер еще весной 1939 г. — в соответствии с ленинской теорией^[322].

В документе из архивов Коминтерна от 15 сентября 1940 г. содержатся любопытные сведения. Речь идет о протоколе заседания, на котором четыре руководителя Третьего Интернационала — Пик, Эрколи (Тольятти), Готвальд и Димитров — обсуждали устное донесение, переданное Вальтером в Москву через посредника Николая Петровича, коммуниста из Воеводины^[323]. Вальтер предложил вышестоящим товарищам, чтобы КПЮ организовала падение коалиции Цветковича — Мачека и заменила ее «настоящим народным правительством». Свою инициативу Броз обосновал тем, что положение в Югославии чрезвычайно напряженное и следует опасаться раздела государства между Германией и Италией, к чему якобы склоняются определенные круги югославской буржуазии. «Настоящее народное правительство», опираясь на поддержку рабочих и крестьян, должно подготовить вооруженный отпор любой попытке соседних фашистских государств поработить югославские народы»^[324]. Тито долгое время полагал, что Югославия повторит русский опыт. Сначала должна была начаться буржуазно-демократическая революция, носители которой — рабочие массы и либерально настроенные средние слои, и лишь на следующем этапе пролетариат взял бы всю власть в свои руки. Он был уверен, что следует проводить работу в этом ключе, причем КПЮ должна стать протагонистом событий^[325].

Результат заседания ИККИ, на котором обсуждался этот смелый проект, оказался не в пользу плана Вальтера. Руководители Коминтерна считали, что партия недооценивает мощь противника и переоценивает собственную. По их мнению, Югославия еще не дозрела до преобразований, подобных тем, что произошли в России после Февральской революции 1917 г., ведь партия не имеет большого влияния на промышленных рабочих, только на крестьянские массы. Поэтому они предостерегли Вальтера от проведения любой преждевременной акции, для которой нет соответствующих внутренних и международных условий, и подчеркнули, что не следует строить иллюзий о возможной помощи Красной армии. В этом документе, где Вальтер впервые упоминался как секретарь ЦК КПЮ, Пик, Эрколи, Готвальд и Мануильский не ограничились лишь запретами. Во второй части упомянутого «решения» они наметили политическую линию, которую партия должна воплотить в жизнь: планам раздела Югославии ей следовало противостоять путем поддержки тех групп среди широких слоев населения, горожан и армии, которые готовы организовать вооруженное сопротивление. «Если раздел югославского государства на немецкий и итальянский протектораты произойдет без вооруженного столкновения, партия должна организовать массы на борьбу против предательства югославской буржуазии и насилия иностранных империалистических сил». С этой целью партии следует продумать, не будет ли целесообразно разработать для разных национальных областей и для всей Югославии военные программы с конкретными политическими, экономическими и национальными требованиями. «Партия должна использовать любую возможность сотрудничества с оппозиционными элементами и оппозиционными группами мелкобуржуазных партий, а также социал-демократии, чтобы расширить и укрепить боевой фронт против реакции и поднять массы на защиту независимости народов Югославии» ^[326].

* * *

Вернувшись в Загреб, Вальтер сразу же созвал заседание ЦК КПЮ, на котором было принято решение как можно скорее организовать проведение партийного съезда. Чтобы как следует подготовиться к этому важному событию (последний съезд состоялся одиннадцатью годами ранее в Дрездене), с мая по сентябрь 1940 г. провели ряд областных конференций. В них приняли участие 1500 делегатов, которые выразили согласие с резолюцией, что партия за последние месяцы сильно укрепилась в организационном и идеологическом плане. Она обеспечила себе доверие широких народных масс и стала важным политическим фактором во всей Югославии. В ней насчитывалось 6500 членов, к которым следовало добавить еще примерно 17 800 членов СКМЮ. «Это число, — рассказывал Тито позже, — с каждым месяцем всё увеличивалось»^[327].

Хотя курьер, доставивший вышеупомянутую рекомендацию ИККИ, попытался убедить Вальтера не созывать партийный съезд, поскольку в полицейском государстве невозможно организовать встречу, в которой бы приняло участие более 100 человек, тот не отказался от своих планов. Он уступил только в том, что обозначил будущую встречу не как «съезд», а как «конференцию». Итак, с 19 по 23 октября 1940 г. состоялась V Конференция КПЮ. Проходила она в Дубраве, куда переехал Тито, поскольку в пригороде Загреба было проще организовать прибытие 108 делегатов со всей Югославии, не привлекая к этому особого внимания. С деньгами проблем не было, ведь партия располагала большим количеством золота, принадлежавшего Независимым профсоюзам, но находившегося в руках Тито^[328]. Еще требовалось найти достаточно просторный и удобно расположенный дом, в котором можно было бы убрать несколько внутренних перегородок, чтобы устроить зал для заседаний. Нужно было приобрести скамейки и стулья, оборудовать кухню, купить еду и даже построить временный дополнительный туалет. И всё это, конечно, следовало сделать в несколько заходов, незаметно, чтобы соседи ничего не заподозрили, и чтобы сами делегаты, большинство из которых должны были прийти ночью, не знали бы, где они находятся. Ведь хватило бы одного засланного шпиона, чтобы уничтожить всю верхушку КПЮ^[329]. Опасения не были безосновательными, поскольку сторонники Петко Милетича даже запланировали нападение на место проведения конференции и не смогли осуществить его только из-за того, что кто-то из их группы вовремя оповестил ЦК КПЮ о готовящейся акции^[330]. Когда одну загребчанку заподозрили в том, что она может сообщить полиции о происходящем в снятом внаем доме, Броз не колебался: «Я приказал Кончару убить ее. Мы должны были принимать такие меры»^[331].

На конференции поддержали интерпретацию войны, данную Коминтерном: она является столкновением между двумя империалистическими блоками, и обязались бороться «за трудящиеся массы путем организации Народного фронта снизу»^[332]. В соответствии с этой линией Броз, которого вновь избранное Политбюро утвердило генеральным секретарем, в своем вступительном слове осудил «псевдодемократию английских и французских империалистов». Он подчеркнул, «что пожар войны распространяется, что фашистские силы уничтожают независимость одного государства за другим, и что опасность всё больше непосредственно угрожает и Югославии». В завершение конференции он заявил, что необходимо готовиться к немецкой и итальянской агрессии: «Товарищи, наступает решающий момент. Теперь вперед, в последний бой. Следующую конференцию мы должны провести в стране, освобожденной от иностранцев и капиталистов!»^[333] Историки так впоследствии цитировали его слова. Но это не соответствовало действительности. Он сказал другое — что нужно использовать современный кризис для осуществления революции: «В противовес перспективе, за которую борется империалистическая буржуазия, а именно, закончить войну новым империалистическим “миром”, основанным на новом переделе мира и еще большем угнетении порабощенных народов, рабочему классу в союзе с трудовым крестьянством открывается перспектива революционного свержения империализма, перспектива новых побед социализма и ликвидации причин империалистических войн»^[334].

КПЮ после конференции стала «монолитной» организацией сталинского типа; в разнообразии идеологических течений она видела худшее из зол: фракционность. Кроме того, основная масса лишь формально избирала высшие органы, на деле же генеральный секретарь назначал ЦК, а тот уже формировал остальные партийные структуры^[335]. 29 членов ЦК и семь членов Политбюро были утверждены на основе заранее подготовленного списка, причем ради конспирации их не называли по имени и фамилии, не упоминали их псевдонимов, а просто бегло описали. Поэтому впоследствии было трудно определить, кто действительно вошел в состав этих органов^[336]. Большинство из них были молодыми людьми от двадцати до тридцати лет. Что касается Тито — не было никаких сомнений в том, что именно он должен занять место генерального секретаря, ведь его поддержала Москва. На этом фундаменте сложилась хорошо организованная и подчиненная жесткой дисциплине партийная структура, которую один британский дипломат справедливо назвал похожей на иезуитскую. Сам не зная того, он повторил мысль Джиласа о коллективе, объединенном товариществом, любовью и экзальтацией, характерной для новообразованных религиозных сект^[337]. «Такой нелегальной партии, как наша, не было никогда, — утверждал Эдвард Кардель. — <…> Мы научились доверять друг другу; ты научился доверять человеку, который был в тюрьме, ты знал, что он не предаст тебя, и на этом строились доверие и дружба, которые потом были пронесены через всю войну и далее. <…> Ты спокойно сидишь в своем доме, уверенный, что никто к тебе не ворвется»^[338]. Тито присоединялся к нему: «Тогда стало видно, чего достигла наша Партия, какие условия в ней созданы и что эти условия очень хороши для работы. Она очистила свои ряды от фракционеров, избавилась от разных доносчиков, которые были полицейскими шпионами. С моральной точки зрения это принесло нам колоссальное удовлетворение»^[339]. Более трезвую оценку КПЮ накануне войны дал позднее Стане Кавчич: «Тито стал настоящим руководителем партии, ликвидировав в ней разные теоретические и политические (фракции) построения. Привел ее к единому теоретическому и практическому знаменателю. Оставался бдительным стражем этого своего успеха»^[340]. КПЮ брала пример с Советского Союза и в том, что касалось обеспечения функционеров привилегиями. До возвращения Броза из Москвы каждый из них получал по 2 тыс. динаров в месяц, что более-менее соответствовало зарплате учителя. Но поскольку в СССР «товарищи», занимавшие ответственные посты, получали дополнительное вознаграждение, Броз предложил ввести эту практику и в Югославии. Зарплату членов Политбюро он повысил на 1 тыс. динаров, а собственную — в три раза. Политбюро также подарило ему виноградник в окрестностях Загреба, доходами с которого Вальтер пополнял свой ежемесячный бюджет. Он выдавал себя за состоятельного инженера Славко Бабича и купил маленькую виллу с беседкой на окраине Загреба. А еще он пожелал иметь автомобиль марки «Форд» и шофера, считая, что должен жить на широкую ногу, чтобы не привлечь внимания полиции. Об элегантной одежде можно и не упоминать^[341].

Нападение сил Оси на Югославию

Сильвестров день 1940/1941 г. Броз вместе с Гертой Хаас и другими друзьями провел у супругов Копинич, которые по заданию Коминтерна вернулись с ним из Москвы в Загреб. «Наверное, мы сейчас празднуем последний Новый год в Старой Югославии, — сказал он. — Гитлер не оставит нас в покое, поэтому настанут трудные времена. В любом случае мы, коммунисты, к этому готовы»^[342]. О том, насколько интенсивно работал Тито в этот драматический период истории, свидетельствует статья, посвященная тактике и стратегии вооруженного восстания, написанная им для лекции в партийной школе ЦК КПЮ в феврале и марте 1941 г. В ней ясно выражена идея пролетарской революции как искусства, которое воплощается в жизнь в этой «высшей форме классовой борьбы» (Ленин), конечно, начиная с того критического момента, когда можно будет использовать «смятение масс», «волнения народа» для вооруженной борьбы с классом эксплуататоров. И какой момент может быть для этого лучше, чем начало кризиса, который разразится, если силы Оси нападут на Югославию? В этом случае не была бы утопией надежда зажечь ту искру, из которой вспыхнет народное восстание. «Высшая точка активности масс проявляется в том, что они готовы сражаться и умереть за победу революции; презирая смерть, они преисполнены гневом и необузданной враждебностью, перерастающими в “бешенство”, переходящее в жестокость». Через много лет на вопрос о том, как он пришел к идее партизанской войны, которая провозглашена в этой статье, Тито ответил, что много думал об этом, поскольку хорошо изучил положения марксизма о вооруженном народе. Ряд идей он позаимствовал у Клаузевица, а также изучил опыт Первой мировой войны, Октябрьской революции, ведения партизанской войны в Китае и испанской герильи против Наполеона. Но главным образом у него перед глазами был пример недавней гражданской войны в Испании, ошибок которой следует избегать и на событиях которой нужно учиться. Прежде всего, подчеркивал он, партия как авангард пролетариата с самого начала должна взять инициативу в свои руки, разработать план восстания в деталях, организовать боевые отряды, «ударный кулак» революционного пролетариата, осуществить их союз с крестьянами и национально-освободительными движениями, и при этом уничтожить или взять под контроль старую административную и военную систему. «Партия не должна допустить, чтобы восстание началось спонтанно, без ее организации и руководства»^[343].

* * *

В начале 1940 г. Югославия оказалась в чрезвычайно тяжелом положении. Италия и Германия держали ее в клещах, ведь Третий рейх сотрудничал с Венгрией и Румынией, а Муссолини включил в свою империю Албанию, в которую ввел войска в апреле 1939 г. Он хотел воссоздать Римскую империю и превратить Адриатику в «mare nostrum» ^[344], затем продолжить свою экспансию, присоединив Югославию, однако Гитлер запретил ему это. Германия уже господствовала экономически в Балканском регионе, поэтому фюрер вовсе не желал проблем с поставками нефти и другого сырья из-за амбиций дуче. Но обуздать Муссолини было трудно: не оповестив Гитлера, 28 октября 1940 г. он силами девяти дивизий напал с территории Албании на северную Грецию. Вопреки ожиданиям, греческая армия действовала эффективно: уже в середине ноября она освободила родную землю и начала вторжение в Албанию. После зимнего затишья, в марте 1941 г., итальянцы организовали новое наступление и вновь не добились успеха^[345]. В этой ситуации князь Павел долго пытался сопротивляться призывам Берлина и Рима — присоединиться вместе с Венгрией и Румынией к государствам Оси (Германии, Италии и Японии), поскольку по воспитанию, семейным связям и политическим убеждениям он был англофилом. В поисках поддержки он, как уже было сказано, в июне 1940 г. даже установил дипломатические отношения с Советским Союзом, который Карагеоргиевичи до тех пор считали страной Антихриста. Москва в ноябре 1940 и в январе 1941 г. выдвинула Берлину требование не расширять зону военных действий на Балканы и оповестила об этом также и югославское правительство, но больше она ничего сделать не могла^[346]. Когда весной 1941 г. стало понятно, что Великобритания — единственное государство, которое всё еще боролось против немцев, — не сможет помочь князю Павлу, он принял решение присоединиться к Тройственному пакту, чтобы защитить Югославию от военной оккупации. Условия союза, которые предложил ему Гитлер, были достаточно благоприятны. От Югославии не потребовали ни непосредственного участия в войне, ни предоставления ее территории в распоряжение немецких войск для осуществления их стратегических планов. Однако надежды князя Павла, что таким образом ему удастся уберечь свои народы от ужасов войны, продлились недолго. Следуя примеру Болгарии, 1 марта 1941 г. присоединившейся к Тройственному пакту, премьер Цветкович и министр иностранных дел Д. Цинцар-Маркович 25 марта 1941 г. подписали протокол в Бельведерском дворце в Вене.

О закулисной игре, предварившей этот судьбоносный акт, Политбюро ЦК КПЮ в общих чертах было осведомлено. В государственном пресс-бюро у него был свой журналист, присутствовавший на всех конфиденциальных конференциях Цинцар-Марковича, на которых министр давал указания для прессы. Так что капитуляция правительства не стала для него неожиданностью. Как и массовое восстание, вспыхнувшее в Белграде после подписания пакта, которое было спровоцировано православной церковью, националистически настроенными сербскими кругами и сотрудничавшими с ними коммунистами ^[347]. Народные демонстрации, которые должны были спасти «честь Югославии», в ночь с 26 на 27 марта увенчались военным переворотом. Совершила его группа офицеров военно-воздушных сил во главе с генералом Душаном Симовичем, которая с помощью британских агентов уже давно плела интриги против князя Павла и его политики договора с хорватами^[348]. Далее события разворачивались как на кадрах киноленты: едва достигший 17 лет король Петр II встал у власти в качестве марионетки военной хунты и тем самым придал ей легитимность. Князь Павел вместе с семьей был вынужден отправиться в эмиграцию, а новое правительство, пришедшее к власти, но не знавшее, что делать, пыталось убедить Гитлера, что намеревается остаться верным только что подписанному пакту. Но тот не принял протянутой руки. Напротив, он немедленно приказал своим генералам организовать наряду с военной интервенцией в Грецию (где требовалось спасти итальянцев от поражения), еще и новое вторжение — в Югославию^[349].

Вторжение в Югославию и призыв к восстанию

В дополнение к операции «Марита» разработали операцию «Кара», которая началась на Вербной неделе по православному календарю, ранним утром 6 апреля 1941 г. Тот факт, что в 2:30 утра советское и югославское правительства подписали Договор о дружбе и ненападении в надежде, что этот демонстративный жест убедит немцев отказаться от их завоевательских планов на Балканах, не повлиял на развитие событий. Кардель вспоминает, что коммунисты запланировали провести в тот день в Белграде крупные демонстрации в поддержку подписания договора, но немцы их опередили^[350]

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

279

РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 74. Д. 591. С. 19. Перевод цитаты дан по тексту Й. Пирьевца.

280

Dedijer V. Novi prilozi. Vol. I. S. 257.

281

РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 18. Д. 1109. С. 99.

282

AS. Dedjer. T. e. 7. E. Kardelj. Tito na istorijskim raskršcima. S. 17.

283

Ibid.

284

Swain G. R. The Comintern and Southern Europe // Resistance and Revolution in Mediterranean Europe 1939–1948 / Ur. T Judt. London; New York: Routlege, 1989. P. 34.

285

Dedijer V. Novi prilozi. Vol. II. S. 360; Stefanovič M. Podpis: Tito. S. 24; Bajt A. Bermanov dosje. S. 758; Dimitrov G. Diario. S. 185; ČosičD. Piščevi zapisi (1951–1968). S. 178; Гиренко Ю. С. Сталин — Тито. С. 75; Damjanovič P. Originalnost i teškoce Titovog puta; AS. Dedijer. T. e. 111. Magnetofonska snimka. S. 86; Čavoški K. Tito. Tehnologija vlasti. S. 276.

286

AS. Dedijer. T. e. 111. Magnetofonska snimka. S. 87.

287

Bajt A. Bermanov dosje. S. 745.

288

Ibid; ČolakovičR. Kazivanje. Vol. III. S. 566, 567, 587.

289

Deakin F. W Yugoslavia. The Military Organisation of the Yugoslav Communist Party (1918–1940).The Setting (1941). P. 9; The British Image of Yugoslav Communism (1921–1941). P. 16.

290

Bajt A. Bermanov dosje. S. 775.

291

Deakin F. W. Yugoslavia. The British Image. P. 18, 23; TNA. FO 371/23877 R12201; РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 74. Д. 593.

292

Deakin F. IF. Yugoslavia. The British Image. P. 22; Bajt A. Bermanov dosje. S. 769.

293

Očak I. Gorkič. S. 260, 261; Čolakovič R. Kazivanje. Vol. III. S. 430.

294

ČosičD. Piščevi zapisi (1951–1968). S. 176; GligorjevičM. Rat i mir Vladimira Dedijerja. S. 204, 206, 210; Swain G. R. Tito: the formation. P. 260; Očak I. Krleža — Partija. Miroslav Krleža u radničkom i komunističkom pokretu 1917–1941. Zagreb: Spektar, 1982.

295

Zagreb i Hrvatska. S. 54; AS. Dedijer. T. e. 242. Kopja iz memoarov druga M. Dilasa. S. 206.

296

Očak I. Gorkič. S. 249; Čolakovič R. Kazivanje. Vol. III. S. 609, 610.

297

Ibid; Broz Tito J. Zbrana dela. Vol. 5. S. 18.

298

Swain G. R. Tito. Р. 361.

299

AS. Dedijer. T. e. 3. Jovanka; Adamič L. Orel in korenine. S. 449.

300

Velebit V. Svjedok. S. 59; Stefanovič M. Podpis: Tito. S. 24; Dedijer V. Novi prilozi. Vol. I. S. 260; AJ. 838. LF III-10/2. Fotokopija tranzitne vize izdate u Turskoj sa Spirodona Mekasa sa slikom Josipa Broza, 19.02.1939.

301

Псевдоним Карделя.

302

Cenčič V. Titova poslednja ispovijest. S. 97, 152, 291, 292; Гиренко Ю. С. Сталин — Тито. С. 80; Velebit V. Svjedok. S. 60; AS. Dedijer. T. e. 261. Pogovor V. Dedijerja s S. Dolancem, okt. 1984; Pasoši za Tita; J. Kopinič, 12.07.1981. Zašto Titu 1940 godine nisu slali dobre isprave; T. e. 262. Herta Haas. S. 47.

303

AS. Dedijer. T. e. 252. Tito: O svom ilegalnom putovanju (iz SSSR u Jugoslaviju preko Istanbula); BiseničD. Život bez rukavica // Danas. 2009. 30.12. S. 4.

304

RidleyJ. Tito. A Biography. P. 150; Kranjc M.F. Zarote in atentati na Tita. S. 298.

305

Clissold S. Dilas. P. 34.

306

Гиренко Ю. С. Сталин — Тито. С. 80; RidleyJ. Tito. A Biography. P. 151; AS. Dedjer. T. e. 111. Magnetofonska snimka. S. 89; Adamič L. Orel in korenine. S. 449, 450; Broz TitoJ. Izjava uredniku «Anadolske agencje». Zbrana dela. 8. S. 21, 22 (srbohrvaški izvod).

307

AS. Dedjer. T. e. 242. Kopja iz memoarov druga M. Dilasа. S. 118, 219, 220.

308

Zagreb i Hrvatska. S. 54; Banac I. Sa Staljinom protiv Tita. S. 80–82.

309

Dedijer V. Novi prilozi. Vol. III. S. 217; Gligorjevič M. Rat i mir Vladimira Dedijerja.

S. 205; Očak I. Gorkič. S. 242, 243; Kalezič V. Dilas miljenik in otpadnik komunizma. Kontroverze pisca i ideologa. Beograd: Zodne, 1988. S. 110, 111.

310

Očak I. Gorkič. S. 251; Čolakovič R. Kazivanje. Vol. III. S. 611.

311

Dedjer V. Novi prilozi. Vol. III. S. 18.

312

NSK. M. Krleža. «A» 169; Ispovjest. S. 139; ČosičD. Piščevi zapisi (1951–1968). S. 127, 176; Ridley J. Tito. A Biography. P. 145; Gligorjevič M. Rat i mir Vladimira Dedijerja. S. 153, 211; Dilas M. Vlast kao strast // Start. 1989. 21.01. S. 28; AS. Dedijer. T. e. 242. Kopja iz memoarov druga M. Dilasa. S. 206, 210.

313

AS. Dedijer. T. e. 242. Kopja iz memoarov druga M. Dilasa. S. 210; Krleža M. Moji susreti s Titom // Večernji list. 1972. 23.05. S. 4.

314

Simič P. Tito. Skrivnost stoletja. S. 139.

315

Ridley J. Tito. A Biography. P. 152; Broz Tito J. Zbrana dela. Vol. 6. S. 15.

316

РГАСПИ. Ф. 575. Оп. 1. Д. 411. С. 133; Ф. 495. Оп. 74. Д. 65. С. 9.

317

Dimitrov G. Diario. S. 197.

318

Bajt A. Bermanov dosje. S. 745–749, 766.

319

Молниеносная война (нем.).

320

РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 74. Д. 592. С. 12. Перевод цитаты сделан по тексту Й. Пирьевца.

321

Там же. С. 13, 17.

322

Swain G. R. Tito: the Formation. S. 262, 263.

323

Dedjer V. Novi prilozi. Vol. III. S. 170; Pirjevec J. Sklep sekretariata Izvršnega komiteja Komunisticne internacionale, št. 688 z dne 15. septembra 1940 // Prispevki za novejšo zgodovino. 1997. XXXVII. № 2. (Ferencev zbornik). S. 117–122.

324

РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 18. Д. 1325; Klinger W., KuljišD. Tito. Neispričane priče. S. 207 и далее.

325

Bilandžic D. Hrvatska moderna povjest. Zagreb: Golden Marketing, 1999. S. 126.

326

РГАСПИ. Ф. 575. Оп. 1. Д. 411. S. 141–146; Гиренко Ю. С. Сталин — Тито. С. 82, 83.

327

AS. Dedijer. T. e. 111. Magnetofonska snimka. S. 89.

328

Dedijer V. Novi prilozi. Vol. III. S. 27; AS. Dedijer. T. e. 242. Kopja iz memoarov druga

M. Dilasa. S. 222–226; T. e. 252. Tipkopis za IV. zvezek Titove biografije. S. 19c.

329

Zagreb i Hrvatska. S. 54, 55; Dedijer V. Novi prilozi. Vol. I. S. 262; Vol. II. S. 365.

330

Dedijer V. Novi prilozi. Vol. III. S. 147.

331

Simič P. Tito. Skrivnost stoletja. S. 155; ČosičD. Piščevi zapisi (1951–1968). S. 178.

332

Zagreb i Hrvatska. S. 54, 55; Dedijer V. Novi prilozi. Vol. II. S. 365–367; Bajt A. Berma-nov dosje. S. 764.

333

Kisic Kolanovic N. Hebrang. S. 46; Bilandžic D. Hrvatska. S. 122; Dedyer V. Novi prilozi.

Vol. I. S. 263; AS. Dedjer. T. e. 111. Magnetofonska snimka. S. 91; Dapčevic V., Čuruvija S. Ibeovac: Ja, Vlado Dapčevic. Beograd: Filip Višnjic, 1990.

334

AS. Dedjer. T. e. 197. L. Koliševski — V. Dedjerju, 10.07.1984; Broz TitoJ. Zbrana dela. Vol. 6. S. 50.

335

Dedjer V. Novi prilozi. Vol. III. S. 215.

336

Rankovic A. Dnevničke zabeleške. Beograd: Jugoslovenska knjiga, 2001. S. 130–134.

337

AS. Dedjer. T. e. 242. Kopja iz memoarov druga M. Dilasа. S. 159.

338

Dedijer V. Novi prilozi. Vol. III. S. 317.

339

AS. Dedijer. T. e. 111. Magnetofonska snimka. S. 90.

340

AS. Dedijer. T. e. 188. Zapis S. Kavčiča. Tito. 06.03.1985. S. 1.

341

RidleyJ. Tito. A Biography. P. 153; Adamič L. Orel in korenine. S. 440; AS. Dedijer. T. e. 242. Kopja iz memoarov druga M. Dilasa. S. 195.

342

Cenčič V. Enigma. Vol. I. S. 137.

343

Broz Tito J. Zbrana dela. Vol. 6. S. 149–177; Swain G. R. Tito and the Twilight. P. 214.

344

Наше море (итал.).

345

Leary T. M. Fueling the Fires of Resistance: Army Air Forces Special Operations in the Balkans during World War II. Air Force History and Museums Program. Washington, 1995. P. 1.

346

Гиренко Ю. С. Сталин — Тито. С. 85.

347

AS. Dedijer. T. e. 242. Kopja iz memoarov druga M. Оііаза. S. 243–245.

348

TNA. HS 3/151.

349

Dedijer V. Novi prilozi. Vol. II. S. 375; ClissoldS. Dilas. S. 122, 123.

350

AS. Dedjer. T. e. 7. Spomini tov. Kardelja, 25.12.1951. S. 1.