Воронья дорога

Иэн Бэнкс, 1992

Роман «Воронья дорога» – самое шотландское из всех произведений Бэнкса – очень многогранен: это и семейная сага, и традиционный «роман взросления», и детектив. Перед читателем разворачивается история вступления во взрослую жизнь юноши Прентиса – история, в которой ему предстоит пережить счастье и муку первой любви, познать настоящее большое горе и даже провести смертельно опасное расследование таинственного преступления. Однако Бэнкс не был бы самим собой, не преврати он «Воронью дорогу» в крепкий и пряный литературный коктейль, в котором психологический реализм самым естественным образом сочетается с изощренным модернизмом. В формате a4.pdf сохранен издательский макет книги.

Глава 2

То были дни радужных перспектив; и мир был очень мал в ту пору, и в нем еще жило волшебство.

Он рассказывал детям удивительные истории. О Тайной Горе и о Звуке, Который Можно Увидеть. О Лесе, Утонувшем в Песке, и Деревьях из Окаменевшей Воды. О Медленных Детях, и о Волшебном Пуховом Одеяле, и об Исхоженной-Изъезженной Стране. И дети верили всему. Они узнавали о далеких временах и давно исчезнувших местах, узнавали о том, кем они были и кем не были, о том, кем они станут и кем не станут.

Тогда каждый день был неделей, каждый месяц — годом. Сезон был десятилетием, а год — целой жизнью.

* * *

— Пап, а миссис Макбет говорит, что Бог есть, а ты попадешь в дурное место после смерти.

— Миссис Макбет — идиотка.

— Не, пап, она не идиотка. Она учительница!

— Нет такого слова «не», а есть слово «нет»… То есть у слова «не» другие значения.

Он задержался на тропе и повернулся взглянуть на мальчика. Остановились и другие дети, они ухмылялись и хихикали. Все уже почти добрались до вершины холма и теперь находились чуть выше верхней границы произрастания леса, установленной Комиссией лесного хозяйства. Отсюда виднелась пирамида из камней: горб, подпирающий горизонт.

— Прентис, — сказал отец, — человек может быть и учителем, и идиотом. Он даже может быть и философом, и идиотом. А бывают политики-идиоты… Сдается мне, других политиков и не бывает. Даже гений может быть идиотом. Миром правят сплошь идиоты. Идиотизм — не очень серьезная помеха в жизни и в профессии. Иногда это явное преимущество, даже залог успеха.

Дети хихикали.

— Дядя Кеннет, — прощебетала Хелен Эрвилл, — а наш папа говорит, что вы коммуняка.

Ее сестренка, стоявшая рядом на тропе и державшая ее за руку, пискнула и прижала холодную ладошку ко рту.

— Да, Хелен, твой папа абсолютно прав, — улыбнулся он. — Но только в пейоративном смысле, к сожалению, а не в смысле практическом.

Дайана снова пискнула и, хихикая, отвернулась, пряча лицо. У Хелен на мордашке отразилось недоумение.

— Пап, а пап, — затеребил Прентис отцовский рукав. — Пап, миссис Макбет — учительница, правда учительница. И она сказала, что Бог есть.

— Да, пап, мистер Эйнсти тоже так говорит, — добавил Льюис.

— Я имел удовольствие беседовать с мистером Эйнсти, — сказал старшему мальчику Кеннет Макхоун. — Он считает, мы должны были послать войска во Вьетнам, чтобы помочь американцам.

— Пап, он тоже идиот? — отважился задать вопрос Льюис, разгадав кислую мину на отцовском лице.

— Безусловно.

— Так, значица, Бога нету, мистер Макхоун?

— Да, Эшли, Бога нет.

— А как насчет вумблов, мистер Макхоун?

— Это еще кто такие, Даррен?

— Вумблы, мистер Макхоун. Уимблдонские вумблы. — Даррен Уотт держал за руку младшего брата Дина, а тот таращился на Макхоуна; казалось, малыш вот-вот расплачется. — Мистер Макхоун, а они-то есть?

— Конечно есть, — кивнул отец Прентиса. — Ты же видел их по телевизору, верно ведь?

— Ага.

— Ага! Ну так они, значит, существуют. Настоящие куклы.

— Но ведь они по-настоящему настоящие, а?

— Нет, Даррен, они настоящие не по-настоящему. Настоящие обитатели настоящей Уимблдонской пустоши — это мыши и птицы, ну, может, еще лисы и барсуки; никто из них одежды не носит и не живет в опрятной норке с мебелью. Это одна тетенька придумала вумблов и сочинила про них сказки. А другие люди наделали по этим сказкам телевизионных передач. Вот что настоящее.

— Вот, я ж тебе говорил! — Даррен затряс ручонку брата. — Они ненастоящие.

Дин заплакал, закрыв глаза и скривив рожицу.

— О господи! — вздохнул Макхоун, не переставший изумляться тому, с какой быстротой детское личико из персика превращается в свеклу; его младшенький, Джеймс, только-только прошел этот этап. — Дин, успокойся! А ну-ка, орлы, вперед, посмотрим, удастся ли нам покорить эту вершину! — Он поднял ревущего малыша — сначала пришлось уговорить, чтобы отпустил руку брата, — и посадил на свои плечи. И посмотрел в запрокинутые мордашки остальных. — Мы ведь уже почти на месте, ребята. Поглядим на пирамиду?

Большинство разными звуками выразили согласие.

— Ну так вперед! Кто последний, тот будет тори!

И зашагал по тропе. Дин плакал уже потише. Остальные дети держались кто по бокам, кто позади, смеялись, вопили, карабкались напролом через бурьян к пирамиде. Кеннет сошел с тропы и двинулся за ними, а затем, придерживая Дина за ноги, обернулся к Дайане и Хелен; те безмолвно, рука об руку, стояли на тропинке.

— А вы почему не с нами?

Хелен, точно в таких же, как у сестренки, новых зеленых брючках, нахмурилась и покачала головкой:

— Дядя Кеннет, мы лучше сзади пойдем.

— Сзади? Почему сзади?

— А мы, кажется, и так — тори.

— Очень даже может быть, — рассмеялся он. — Но пока имеет силу презумпция невиновности. Пошли.

Близняшки переглянулись, а затем, все так же рука об руку, двинулись по травянистому склону за другими детьми, осторожно, сосредоточенно ступая по высокой жесткой траве.

Дин снова заплакал в голос, наверное, решил, что братик и сестренка его бросили. Макхоун вздохнул и затрусил по склону вслед за детьми, ободряя их возгласами, подгоняя отстающих. Когда все добрались до пирамиды, он притворился, будто выбился из сил: шатаясь, уселся, картинно повалился на траву. Разумеется, перед этим поставил на ноги Дина.

— Ох-хо-хо! Вы слишком здоровые — куда мне до вас!

— Ха-ха-ха! Мистер Макхоун! — рассмеялся Даррен, показывая на него. — Тюря, вот вы кто!

Кеннет растерялся, но уже через несколько секунд сказал:

— А ведь правильно. Тюря, тетеря, тори. — И состроил смешную рожу. — Тори-тори-тараторит!

Он расхохотался, дети тоже засмеялись. Кеннет лежал на траве, дул теплый ветер.

— Мистер Макхоун, а зачем эти камни? — спросила Эшли Уотт. Она взобралась на середину пирамидки, которая была около пяти футов в высоту, выковыряла камешек и принялась разглядывать.

Кеннет перевернулся на живот, позволяя Прентису и Льюису усесться верхом и лупить его пятками, как лошадку. Малютка Уотт, сидя на пирамиде, постучала камешком о камешек, потом всмотрелась в белесую выщербленную поверхность того, что держала в руке. Кеннет ухмыльнулся. Он считал, что малютке не повезло. Ведь Эшли — мужское имя, так звали одного из героев «Унесенных ветром». Впрочем, если Уоттам охота давать детям такие имена, как Дин, Даррен и Эшли, то это их дело. Ведь могли быть и Элвис, Тарквиний и Мерилин.

— Помните про гуся, который бриллиант проглотил?

— Ага!

Он сочинял рассказы и один из них, про гуся и бриллиант, испробовал на детях. Жена это назвала маркетинговым исследованием.

— А почему гусь слопал бриллиант?

— Я знаю, дядя Кеннет! — Дайана Эрвилл подняла ручонку, пытаясь щелкнуть пальцами.

— Да, Дайана.

— Проголодался.

— Не-а! — пренебрежительно заявила Эшли с пирамиды, вовсю моргая. — Это для зубов!

— Есть захотел, вот и проглотил, ты, умница-разумница! — Дайана замотала головой, наклоняясь к Эшли.

— Стоп! — сказал Макхоун. — Вы обе отчасти правы. Гусь проглотил бриллиант, потому что гуси вообще так делают: глотают камушки, чтобы те попадали в… Кто-нибудь знает? — Он оглядел детей, стараясь не побеспокоить сидящих на нем Льюиса и Прентиса.

— Муксульный желудок! — выкрикнула Эшли, замахиваясь камнем.

Дайана пискнула и прижала ладонь ко рту.

— Да, у птицы есть мускульный желудок, это верно, — сказал Кеннет. — Но на самом деле алмаз попал в гусиный зоб, потому что гусям, как и большинству птиц, нужно держать в зобу, вот здесь, — показал он на себе, — мелкие камни. С помощью этих камешков пища перетирается и лучше усваивается, когда попадает в желудок.

— Мистер Макхоун, а я помню! — воскликнула Эшли и прижала камень к груди, отчего ее поношенный серый джемперок не стал чище.

— И я, пап! — вскричал Прентис.

— И я!

— И я тоже!

— Вот и отлично. — Кеннет медленно перевернулся на бок, заставив Льюиса и Прентиса съехать с его спины. Затем сел; сыновья тоже сели. — Когда-то давным-давно у нас в Шотландии жили-были огромные звери, и они…

— А как они выглядели, пап? — спросил Прентис.

— Как? — Макхоун запустил руку в каштановые кудри, почесал затылок. — Как… большие волосатые слоны… с длинными шеями. И эти огромные животные…

— Дядя Кеннет, а как они назывались?

— Они назывались… Хелен, они назывались мифозаврами и глотали камни… большие камни, которые опускались в зоб и там перетирали пищу. Это были очень большие животные и очень сильные, но они таскали в себе много камней и потому на горы не поднимались, а жили всегда в долинах и в море или озеро тоже не заходили, потому что плавать не могли, и от болота в сторонке держались, чтобы не утонуть. Но…

— Мистер Макхоун, а по деревьям они лазали?

— Нет, Эшли.

— Ага, я так и думала, мистер Макхоун!

— Умница. В общем, когда мифозавры становились старенькими и приходило время помирать, они все-таки поднимались на вершины холмов, невысоких, вроде этого, и ложились и спокойно умирали, а после смерти у них исчезали мех и кожа, а потом и внутренности рассыпались…

— Мистер Макхоун, а куда они девались, ихние мех и кожа?

— Куда девались… Эшли, они превращались в землю, растения, насекомых и другую мелкую живность.

— Ух ты!

— И в конце концов оставался только скелет.

Дайана ойкнула и снова прижала руку ко рту.

— А потом и он рассыпался в пыль, и…

— Мистер Макхоун, а бивни?

— Что, Эшли?

— Бивни. Они тоже — в пыль?

— Гм… Да. Да, в пыль. Все превращалось в пыль, кроме камней, которые звери носили в зобу. Камни оставались лежать большой грудой там, где умирал мифозавр. — Кеннет повернулся и хлопнул по большому камню, торчавшему из основания пирамиды. — Вот как они здесь оказались, — ухмыльнулся он (самому понравилось только что сочиненное).

— Ага! Эшли! Ты стоишь на том, что было у зверя в пузе! — закричал Даррен, показывая.

Эшли рассмеялась и спрыгнула, отбросила камень и принялась кувыркаться на траве.

Несколько минут стояли шум и гам, наконец Кеннет Макхоун глянул на часы и сообщил:

— Все, дети. Пора обедать. Кто-нибудь проголодался?

— Я!

— Я, пап!

— И мы, дядя Кеннет!

— Мистер Макхоун, а я могу целого миффасора слопать, чес-слово, могу!

Он рассмеялся.

— Хм… я не думаю, Эшли, что он окажется в нашем меню. Но ты не волнуйся.

Он встал и вынул трубку, наполнил чашечку табаком, утрамбовал.

— А ну, за мной, буйная орда! Тетя Мэри уже небось на стол накрыла.

— Дядь Кеннет, а дядя Рори фокусы покажет?

— Да, Хелен, покажет, но только если будете вести себя хорошо и съедите овощи.

— Во класс!

Дети пустились бегом вниз по склону. Дина пришлось нести — утомился.

— Пап! — Прентис отстал от вопящей стайки, чтобы поговорить с отцом. — А миффасоры настоящие?

— Да, малыш. Не менее настоящие, чем вумблы.

— Как Дугал из «Волшебной карусели»?

— От и до. Вернее, почти. — Кеннет затянулся табачным дымом. — Впрочем, да, такие же настоящие. Видишь ли, Прентис, настоящее всегда остается настоящим только у тебя в голове, а мифозавры теперь существуют в твоей головке.

— Правда существуют?

— Да. Раньше они были в моей голове, а теперь есть и в твоей, и в головах остальных.

— Как Бог в голове у миссис Макбет?

— Ага, правильно. Бог — это идея, которая сидит у нее в голове. Это как Дед Мороз и Зубная Фея. — Он посмотрел на мальчика. — Ну как, понравился тебе мой рассказ про мифозавра и каменные пирамиды?

— Так это просто рассказ, пап?

— Ну конечно, Прентис. — Отец нахмурился. — А ты что подумал?

— Не знаю, пап.

— Histoire, seulement^[1].

— Чего, пап?

— Ничего, Прентис. Это просто рассказ.

— Пап, а рассказ про то, как ты с мамой встретился, более хороший.

— Просто лучше. Более хороший — не годится.

— Так он лучше, пап.

— Ну что ж, сынок, я рад, что ты так считаешь.

Дети входили в лес; тропа воронкой сужалась меж соснами. Он поглядел вдаль, сквозь заслон из сучьев и листьев, туда, где еле проглядывали деревня и станция.

* * *

Вечером пропыхтел, уезжая, поезд, за поворотом искусственной прогалины исчез последний вагон. Пар и дым ушли вверх, в закатные небеса. Он позволил чувству возвращения волной нахлынуть на него; он окидывал взором безлюдную платформу по ту сторону путей и смотрел дальше, за многочисленные огни деревни Лохгайр, на длинное зеркало озера цвета электрик, на эти блистающие акры, заключенные между темными массивами суши.

Медленно растаял голос поезда, и словно взамен появился шорох дождя. Оставив чемоданы, он пошел в дальний конец платформы. Самый ее край резко уходил под уклон, сворачивал к виадуку над бурным потоком. Стена высотой по грудь служила продолжением платформы.

Он положил руки на верх стены и стал глядеть вниз, где футах в пятидесяти обрушивалась белая вода. Чуть выше по течению реки Лоран низвергался из леса тугой бешеный водопад; даже здесь ощущался вкус водяной пыли. Ниже река кипела у быков виадука, по которому рельсы железно-дорожного пути тянулись к Лохгилпхеду и Галланаху.

Через поле зрения пронесся серый силуэт, от водопада к мосту; резко увеличился, развернулся в воздухе и спикировал в проем на том берегу реки, как будто клок паровозного пара заблудился и теперь спешил вдогонку за поездом. Он подождал несколько секунд и услышал совиный крик из темной чащи.

Улыбнувшись, наполнил легкие воздухом — с паровозным дымком, с резковатой сладостью сосновой смолы, — отвернулся и пошел обратно за чемоданами.

— Мистер Кеннет, — сказал начальник станции, беря у ворот его билет, — это вы! Отучились, стало быть, в университете?

— Да, мистер Колдер, отучился.

— И что, насовсем сюда?

— Может быть. Посмотрим.

— Верно, посмотрим. Вот что я вам скажу: сестра ваша сюда приезжала, но поезд опаздывал, и она…

— Ничего, тут идти недалеко.

— Недалеко, но я скоро закрываюсь, могу подбросить на мотоцикле.

— Да ничего, прогуляться не вредно.

— Как пожелаете, мистер Кеннет. Рад, что вернулись.

— Спасибо.

— Ага… Может, это она.

Мистер Колдер смотрел на изгиб ведущей к станции дороги. Кеннет услышал гул автомобильного двигателя, а потом белый свет фар мазнул по чугунным перилам, не пускающим рододендроны на асфальтовую дорогу.

И вот большой «хамбер» заревел на парковочной площадке, накренился при развороте и остановился пассажирской дверцей напротив Кеннета.

— Снова здорово, мистер Колдер! — раздался голос с водительского сиденья.

— Добрый вечер, мисс Фиона.

Кеннет закинул чемоданы в багажник, уселся на пассажирское сиденье и получил от сестры поцелуй. «Хамбер» выскочил на дорогу и стремительно разогнался; ускорение вдавило Кеннета в спинку кресла.

— Ну что, Большой Брат, как дела-делишки?

— Отлично, сестренка.

Машину слегка занесло при выезде на большак. Он вцепился в ручку на двери, посмотрел на сестру, что сидела, сутулясь, за большой баранкой, одетая в блузку и слаксы; ее светлые волосы были стянуты на затылке.

— Что, Фи, сдала экзамены?

— А то! — Идущая навстречу машина бибикнула и мигнула фарами. — Гм… — нахмурилась сестра.

— Попробуй вольтаж отрегулировать. Движковым переключателем.

— Угу.

Они съехали с шоссе на подъездную дорожку, с ревом промчались между темными стенами дубов. Фиона заставила машину скрежетнуть на гравии, миновала старую конюшню и объехала дом сбоку. Он оглянулся через плечо:

— Это что, стена?

Фиона кивнула, останавливая машину у входа в дом.

— Папе понадобился внутренний двор, вот он и кладет стену от конюшни. — Она заглушила двигатель. — У нас будет оранжерея с видом на сад, если мама на своем настоит — а ведь настоит. Твоя комната в порядке, а вот у Хеймиша — ремонт.

— Что о нем слышно?

— Братается с негритосиками, судя по всему.

— Фи! Просто — фи! С родезийцами.

— С маленькими черными родезийцами, то есть — с негритосиками. А я что, я ничего, это все Энид Блайтон виновата. Идем, дядя Джо. Ты как раз к ужину.

Они вышли из машины. В доме некоторые окна были освещены, а на крыльце передней двери, на нижних полукруглых ступеньках, лежали два велосипеда.

— Это чьи? — спросил он, забирая сумки из багажника.

— Две девчонки у нас остановились, — показала Фиона, и он различил под елками на западном краю газона смутный силуэт палатки, оранжево подсвеченной изнутри.

— Твои подружки?

Фиона отрицательно покачала головой:

— Да нет, просто заехали, попросились. Думали, у нас ферма. Кажется, из Глазго они.

Сестра забрала у него чемоданчик-дипломат и запрыгала по ступенькам к растворенной двустворчатой двери. Поколебавшись, он сунулся в машину и выдернул ключ из замка зажигания. И еще раз глянул на палатку.

— Кен? — позвала Фиона из двери.

Он хмыкнул и вернул ключ в замок, но тут же отрицательно покачал головой и снова вынул. Не потому, что в усадьбе чужие, и тем более не потому, что они из Глазго. Просто оставлять ключи в машине безответственно, и не мешало бы Фионе зарубить это на носу. Он сунул ключи в карман и забрал свои вещи. И в третий раз посмотрел на палатку — как раз в тот момент, когда она вспыхнула.

— Ой! — услышал он возглас Фионы.

Тогда-то он и увидел впервые Мэри Льюис — она выскочила из палатки в одной пижаме, и ее волосы были в огне.

— Господи боже! — Кеннет выронил чемоданы и помчался по гравиевой дорожке за девушкой, которая с дикими воплями неслась вскачь по газону и лупила себя обеими руками по голове, пытаясь сбить синевато-оранжевое трескучее пламя. Он перебежал на траву, стаскивая с себя куртку. Девушка с перепугу шарахнулась от него; он схватил ее, остановил неуклюжим рывком; не дожидаясь, когда начнет сопротивляться, набросил куртку ей на голову. Она визжала; от запаха горелого волоса щипало в ноздрях. Через несколько секунд он сдернул куртку. Тут же подскочила Фиона, и вторая девушка, в чересчур широкой пижаме и желтовато-коричневых трениках, с плоским чайничком в руке, прибежала из дома.

— Мэри! О Мэри! — причитала она.

— Отличная работа, Кен. — Фиона опустилась на колени перед девушкой со сгоревшими волосами — та сидела на траве и дрожала. Он обнял ее за плечи одной рукой. Вторая девушка тоже упала на колени и заключила в объятия подружку, которую она звала Мэри.

— Ой-ой-ой! Ты цела, девочка?

— Кажется, да, — ответила Мэри, нащупывая остатки шевелюры, и залилась слезами.

Он высвободил руку, зажатую между двумя девушками. Стряхнул траву и волосяной пепел с куртки и накинул ее на плечи Мэри.

Фиона раздвигала уцелевшие пряди волос и рассматривала в сумраке кожу.

— Крошка, да тебе просто повезло! Но все равно врача вызовем.

— О нет! — зарыдала девушка, как будто ей предложили нечто чудовищное.

— Ну-ну, Мэри, успокойся, — дрожащим голосом уговаривала подружка.

— Все, идем в дом, — встал на ноги Кеннет, — надо тебя осмотреть. — Он помог подняться двум девушкам. — А заодно и чайку попьем.

— О-о… Из-за этого-то все и случилось!

Мэри была бледна и тряслась, в глазах блестели слезы; у нее вырвался истерический смешок.

Вторая девушка, по-прежнему обнимавшая ее, тоже хихикнула. Кеннет улыбнулся и покачал головой. Ему наконец удалось рассмотреть как следует лицо пострадавшей, и он поразился: какая необычная красота! Пусть даже половина волос сгорела, остальные превратились в бесформенные патлы, а глаза красные от слез.

И тут он понял, что видит ее все лучше и лучше в свете костра, который трещит на западном краю парка, под елями. Мэри уже смотрела мимо него, глаза округлились от страха.

— Палатка! — вскричала она. — О-о-о!

* * *

— А я не видел! Черт! Блин! Зараза! Ненавижу ложиться так рано!

— Цыц! Сказано — спать!

— Нет! А что было потом? Ты стащил с нее все шмотки и в койку завалил?

— Рори! Не говори ерунды. Конечно нет.

— Так было в той книжке. Только девушка была мокрая — прямо из моря. Пострадавшая упала в воду.

Вторую фразу Рори произнес, подражая киношному полицейскому.

Кеннету хотелось рассмеяться, но он не позволил себе.

— Рори, замолчи, пожалуйста.

— Да ладно! Расскажи, что было дальше.

— То и было. Мы все пошли в дом, мама с папой ничего и не услышали. Я растянул поливальный шланг, но к тому времени тушить уже было нечего. Оказалось, примус взорвался и…

— Что? Так прямо и взорвался?

— А примусы так прямо и взрываются, ты что, не знал?

— Царица небесная! В смысле, мать твою так! Я не видел!

— Рори, следи за языком!

— Ла-а-адно. — Рори перевернулся на кровати, пихнул Кеннета в спину.

— И за ногами следи.

— Извини. А врач приехал или нет?

— Нет, Мэри не захотела, хотя мы предлагали вызвать. Да она не сильно пострадала. Только волосы обгорели, и все.

— Оба-на! — восхищенно взвизгнул Рори. — Так что, она лысая теперь?

— Нет, она не лысая. Но шарф или что-нибудь вроде придется поносить.

— Так они в доме сейчас? Эти девчонки из Глазго? Они у нас?

— Да, Мэри с Шиной в моей комнате, вот я и ночую у тебя.

— П-р-р-р-р…

— Рори, хватит дурачиться, ради бога. Давай спать.

— Ладно.

Рори вдруг подпрыгнул, перевернулся в кровати. Кеннет ощутил спиной напряженное тело брата. И вздохнул.

Он вспомнил время, когда эта комната была его комнатой. Прежде чем отец перебрал камин и поставил в него решетку, зимой единственным отопительным устройством в доме служил парафиновый калорифер, которым семья пользовалась еще в Галланахе, в старом доме. Какую он тогда испытывал ностальгию, и каким тогда казался Галланах далеким, недосягаемым, хотя и лежал в каких-то восьми милях за холмами, всего два железнодорожных перегона. Печка была тогда высотой с Кеннета, и ему строго-настрого запретили до нее дотрагиваться, и он первое время побаивался ее, но, когда подрос, полюбил старую эмалированную штуковину.

В холодные дни родители приносили в его комнату калорифер, и он работал, пока Кеннет не ложился в постель, и еще немного, когда родители, пожелав ему спокойной ночи, уходили; он лежал и слушал потрескивание и шипение и следил за кружением отбрасываемых печкой на высокий потолок пламенно-желтых и тенисто-черных разводов. Комната заполнялась теплом и восхитительным запахом, и каждый раз, когда он чуял этот запах, неизменно подступала знакомая дремота.

То было драгоценное тепло, по крайней мере в годы войны, когда отец жег запасы парафина, правдами и неправдами собранные еще до введения продуктовых и товарных карточек.

Рори снова пихнул Кеннета ногой. Тот не отреагировал; не откликнулся и на следующий толчок, чуть посильнее, и тихонько захрапел.

Опять тычок.

— Ну, чего?

— У тебя он когда-нибудь большим делается?

— Чего?

— Ну, писюн. Он у тебя большим делается?

— Господи… — вздохнул Кеннет.

— А у меня делается иногда. Вот как сейчас. Хочешь потрогать?

— Нет! — Кеннет сел на кровати, разглядел смутные очертания подушки и детской головы на ее фоне. — Нет, не хочу.

— Да ладно, я же просто спросил. А все-таки бывает у тебя писюн большим?

— Рори, я устал. День был хлопотный, и сейчас не время и не место…

— Боб Уотт свой запросто может твердым сделать. — Рори вдруг сел. — И Джеми Макуин. Я сам видел. Надо тереть хорошенько. Я пробовал, да не твердеет. А раза два само получилось. Классно было. Как будто в ванной лежишь, и тепло… У тебя так бывало?

Кеннет глубоко вздохнул, протер глаза, прислонился лопатками к низкой медной решетке у изголовья, подтянул пятки к туловищу, согнув ноги в коленях.

— Знаешь, Рори, кажется, не моя это тема. Ты лучше с папой поговори.

— А Боб Уотт говорит, от этого глаза портятся. — Рори помолчал и добавил: — Он очки носит.

Кеннет подавил в горле смех. Он поглядел на потолок, под которым висели на ниточках десятки авиамоделей: целые эскадрильи «спитфайров», «харрикейнов», «Ме-109» шли в атаку на «веллингтоны», «ланкастеры», «летающие крепости» и «хейнкели».

— Нет, зрение от этого не портится.

Рори откинулся на спинку кровати и тоже подтянул ноги. Кеннет не мог различить выражение лица брата. На столе у двери теплился ночничок, но давал слишком мало света.

— Ха! Я же ему говорил, что он не прав.

Кеннет снова лег. Рори некоторое время молчал, наконец сказал:

— А я сейчас пукну.

— Прекрати!

— Не могу. Придется под одеялом, а то от ночника может вспыхнуть, и тогда весь дом взорвется.

— Рори, заткнись. Я серьезно.

— Да ладно. — Рори перевернулся на бок. — Уже прошло.

Некоторое время стояла тишина. Кеннет, чувствуя спиной колени Рори, подумал с закрытыми глазами: лучше бы отец побольше комнат отремонтировал, чем стены во дворе класть. Вскоре Рори снова зашевелился и сонно произнес:

— Кен…

— Рори, давай спать, пожалуйста. А то запинаю.

— Кен, а Кен?

— Ну чего-о? — вздохнул Кеннет.

«Надо было раньше его лупить, когда мы были помладше. Сейчас он меня совсем не боится».

— А ты когда-нибудь бабу пялил?

— Не твое дело.

— Ну расскажи!

— И не подумаю.

— Ну пожалуйста! Я больше никому! Слово даю. Вот те крест, и чтоб мне не жить!

— Нет. Я уже сплю.

— Если расскажешь, я тебе тоже кое-что расскажу.

— Ну, в этом-то я не сомневаюсь.

— Нет, правда, это очень важно, и больше никто не знает.

— И я не знаю и знать не хочу. Рори, спи, не то ты — труп.

— Честное слово! Я больше никому не скажу. А если расскажу тебе, ты никому не должен рассказывать, иначе меня в тюрягу засадят.

Кеннет открыл глаза. Господи, о чем это дитя лепечет?!

Он перевернулся, глянул в изголовье кровати. Рори лежал неподвижно.

— Рори, только давай без мелодрамы. На меня это не действует.

— Правда. Меня посадят.

— Ерунда.

— Расскажу, что я наделал, если ты расскажешь, как телок дерут.

Кеннет полежал, обдумывая услышанное. Как ни крути, от страшной и горькой правды никуда не деться: ему уже практически двадцать два, это зрелый возраст, а он до сих пор не занимался любовью. Но Кеннет конечно же знал, как надо себя вести в таких случаях. Что же за секрет у Рори? На самом деле что-то случилось или просто сочинил? Сочинять они оба мастера.

— Ты первый расскажи, — решил Кеннет и снова почувствовал себя ребенком.

Рори, к его удивлению, согласился.

— Ладно. — Он сел на кровати, и так же поступил Кеннет. Ерзая, они подобрались друг к другу поближе, едва не соприкоснулись головами, и Рори зашептал: — Помнишь, как прошлым летом в усадьбе большой амбар сгорел?

Кеннет вспомнил. Это случилось на последней неделе его каникул: он увидел поднимавшийся над фермой дым, в миле по дороге на Лохгилпхед. Они с отцом слышали пожарный колокол, который звонил в бывшей часовне, запрыгнули в машину, поехали и помогли старому мистеру Ролстону и его сыновьям. У тех были только пара шлангов и ведра, и к тому времени, когда из Лохгилпхеда и Галланаха приехали пожарные машины, старый сенной амбар сгорел дотла. А так как он стоял близко от железной дороги, все решили, что пожар возник от искры из паровозной трубы.

— Уж не хочешь ли ты сказать?..

— Это я сделал.

— Шутишь!

— Обещай, что никому не скажешь. Пожалуйста. Пожалуйста-препожалуйста! Я еще никому не рассказывал, и в тюрьму я не хочу. Кен, умоляю!

Рори не лгал — слишком уж голос испуганный. Кеннет обнял младшего брата. Мальчик дрожал. От него пахло «Палмоливом».

— Кен, я не хотел! Честное слово, не хотел. Я просто с увеличительным стеклышком играл. Опыт ставил. Там в крыше была дырочка, а в нее входил солнечный луч, как будто фонарик на сено светил. А у меня был «бьюфайтер» — не «эрфиксовский», похуже, и я проплавлял дырочки в крыльях и фюзеляже, это очень похоже на дырки от пуль, можно прожечь длинный ряд, как будто от очереди двадцатимиллиметровой пушки, и я представил, что солнце — это прожектор, самолет рухнул, и что будет, если поджечь сено, совсем чуть-чуть, вокруг упавшего самолета, но я же не думал, что все сгорит, честное слово, не думал, а оно как полыхнет! Кен, ты ведь не расскажешь никому, а?

Рори отстранился, и Кеннет различил глаза мальчика. Они блестели во мраке.

Он снова обнял брата.

— Не расскажу. Никому и никогда. Клянусь.

— Фермеру ведь не пришлось машину продавать, чтобы купить новый амбар?

— Не пришлось, — рассмеялся Кеннет. — Это ведь ферма старика Эрвилла, а он у нас ушлый капиталист. Готов поспорить, амбар был надежно застрахован.

— Правда?.. Хорошо. Это был несчастный случай. Ты ведь мистеру Эрвиллу не скажешь?

— Не скажу, не волнуйся. Подумаешь, амбар. Никто же не пострадал. Да успокойся.

Он удерживал руку, качая мальчика.

— Кен, я потом так боялся… Сбежать хотел даже, честное слово.

— Ну все, все, успокойся.

Через некоторое время Рори сонно проговорил:

— Кен, теперь ты рассказывай, как девок трахают.

— Давай завтра, а? — прошептал Кеннет. — Не хочу, чтоб ты снова возбудился.

— Обещаешь?

— Обещаю. Ложись и спи.

— М-м-м… Ладно…

Кеннет укутал мальчика одеялом, посмотрел на темные кресты самолетиков.

«Ах ты, паршивец!»

Он полежал, быстро вызвал у себя эрекцию, но устыдился и прекратил. Закрыл глаза, попытался уснуть, но в голову все лезли мысли о девушке со сгоревшими волосами. Кеннет, когда ее обнимал за плечи, заглянул довольно глубоко в вырез пижамы.

Он заставил себя не думать о ней. Восстановил в памяти события минувшего дня. В детстве он так часто делал, чтобы заполнить время между щелчком выключателя и уходом в сон.

Итак, он собирался сразу по приезде сообщить родителям, что хочет путешествовать, что оставаться не намерен. Или устроится на фабрику, не обязательно на административную должность, или пойдет в учителя по примеру Хеймиша. Может, когда-то и дойдет до оседло-буржуазного образа жизни, но сейчас охота на мир посмотреть. Не сошелся же клином свет на этом уголке Шотландии, и даже на Глазго, и даже на всей Британии. Мир и жизнь раскрывают перед ним свои двери, и не грех хорошенько изведать и мира, и жизни. (Кроме всего прочего, нельзя забывать и про атомную бомбу, про этот дамоклов меч, что вечно грозит положить всему конец одной мерзкой вспышкой, за которой последует долгая тьма. Пока есть бомба, любые планы человеческие, любые виды на будущее — чепуха. Ешь, пей и гуляй сегодня, потому что завтра мы взорвем планету на хрен!)

Итак, обо всем этом он хотел сообщить родителям сразу по прибытии, но происшествие с девушками и палаткой, эта бедная перепуганная малютка с полусгоревшими волосами сорвали план. Ничего, можно подождать до утра. Завтра будет время. Время всегда есть.

Интересно, какова ее светло-медовая кожа на ощупь? Мэри, по ее словам, учится на географическом, но он бы скорее поверил, что она спортсменка. В темноте он улыбнулся, снова потрогал себя между ног. Ее-то географию он бы поизучал охотно: контуры тела, высокие холмы и глубокие долины, темные лески и таинственные влажные пещеры…

* * *

Девушки провели в Лохгайре еще шесть дней. Макхоуны обычно не запирали дом и потому не услышали, как гостьи собрали свои уцелевшие вещи и уехали на велосипедах, а может, поездом в Глазго.

— О нет! Вы должны остаться! — сказала утром первого дня за завтраком Марго Макхоун.

Все сидели за круглым столом: очаровательно смущенная Мэри с полотенцем на голове, ее подруга Шина — широкая в кости блондинка со щечками-яблочками, азартно уплетавшая яичницу с сосисками, Фиона с Кеннетом, доедавшие кашу, Рори, искавший пластмассовую игрушку в недрах коробки с хлопьями «Шугар смэкс». Только папы не было — он с утра уехал на стекольную фабрику.

— Мы не можем остаться, миссис Макхоун, — ответила Мэри, не поднимая глаз от стола. Она не ела, лишь надкусила гренок.

— Чепуха, детка. — Марго заново наполнила стакан Рори молоком и разгладила на столе перед Мэри «Геральд». — Мы все будем очень рады, если вы останетесь. Правда? — выразительно посмотрела она на своих троих детей.

— А то! — Фиона уже нашла в Шине родственную душу, когда разговор между ними зашел о рок-н-ролле, и желала заполучить ценного союзника, чтобы заменить прогрессив-роком отцовский фолк и Кеннетов джаз в репертуаре семейной радиолы.

— Конечно оставайтесь. — Кеннет улыбнулся Мэри, потом Шине. — Хотите, я вам достопримечательности покажу? Соглашайтесь: глупо отказываться от услуг местного гида, тем более что у него очень разумные расценки.

— Ма-ам! Эти козлы забыли в коробку лодочку положить! — пожаловался зарывшийся в кукурузные хлопья Рори. Лицо его перекосилось от гнева и огорчения.

— Ты ищи, дружок, ищи, — терпеливо посоветовала Марго и оглянулась на двух девушек. — Оставайтесь, оставайтесь. Дом большой, надо, чтобы в нем кто-то жил. А если просто так гостить стесняетесь, то можете пособить с отделкой. Конечно, если дни будут непогожие и у моего мужа руки дойдут. Так будет справедливо?

Кеннет посмотрел на мать. Несмотря на годы, Марго Макхоун выглядела сногсшибательно, разве что пышные каштановые волосы начали седеть надо лбом. Она первое время красила челку, но потом решила, что не стоит оно хлопот. Кеннет понял, что обожает ее, гордится ею, умеющей быть столь прагматично-щедрой, пусть даже ему из-за этого радушия приходится спать в одной кровати с младшим братом.

— Миссис Макхоун, вы ужасно добры. — Шина подчистила тарелку кусочком гренки. — Вы и правда не против, чтобы мы остались?

— Истинная правда, — ответила Марго. — Только родителям позвоните.

— Я позвоню, — подняла глаза Мэри.

— Вот и отлично, — ответила Марго. — Мы им скажем, что вы побудете у нас, хорошо?

— О, это ужасно мило с вашей стороны, миссис Макхоун, — робко улыбнулась ей Мэри.

Кеннет, не сводивший с девушки глаз, в награду получил улыбку, хоть и мимолетную. А потом Мэри опустила глаза и захрустела гренкой с повидлом.

Он возил девушек по окрестностям на «хамбере», когда им не пользовался отец; иногда Фиона составляла компанию. Летние дни были долгими и теплыми. Они бродили в лесах южнее Галланаха, на холмах, над Лохгайром. Капитан разрешил им на его пароходе проплыть по каналу Кринан, и однажды они отправились на пикник: на семейной плоскодонке доплыли до Оттер-Ферри по тихим водам Ловер-Лох-Файн. Был безветренный день, и дым костра уходил прямо вверх, и на обнаженных камнях стояли бакланы, распахнув крылья, как полы плащей, и подставив зоб теплому солнцу; и взмывали с воды чайки — черно-белые крикуньи, и мимо тарахтела ветхая моторка.

В субботу вечером в галланахской ратуше были танцы. Утром девушкам предстояло уезжать в Глазго. Кеннет пригласил на танцы Мэри. Она одолжила у Фионы платье, туфли взяла у его матери. И они танцевали, и потом целовались над тихой гаванью, где на черной, как нефть, воде лежали лодки, и рука об руку бродили по набережной под безлунным небом, полным ярких звезд. Делились мечтами друг с другом, рассказывали, как будут путешествовать по далеким странам. Он спросил, не приходила ли ей мысль еще когда-нибудь сюда приехать, например на следующие выходные.

В холмах над Лохгайром лежало озеро Лох-Глашан — резервуар для двух маленьких гидроэлектростанций, которые снабжали электричеством деревню. На этом острове у Гектора Карди, начальника Комиссии лесного хозяйства и друга Мэтью Макхоуна, была гребная лодка, и Макхоунам разрешалось брать ее, чтобы порыбачить.

* * *

Рори маялся. До того было скучно, что он даже мечтал: поскорей бы закончилась неделя и начались занятия в школе. Весной он надеялся, что вернется Кеннет и каникулы пройдут весело, но получалось иначе: то Кеннет уезжал в Глазго к своей подружке Мэри, то она приезжала сюда и они не разлучались ни на миг, а Рори видеть подле себя не желали.

Вот он и коротал время в саду: метал комочки сухой земли в старые модели танков. Когда комочек ударял в спекшуюся на солнце землю, взлетало облачко пыли — как разрыв снаряда. За это его ругала мама: въевшаяся в одежду земляная пыль плохо отстирывалась. В деревне ему играть было не с кем, потому и сидел он здесь, смотрел, как мимо идут поезда. Тоже скукотища. Хотя, когда проходил дизель, Рори понравилось.

Он спустился по дорожке к реке, берегом дошел до плотины. Было очень тихо, безветренно. Водная гладь лоха — точно зеркало.

Мальчик двинулся по тропке между полем и берегом озера, оглядываясь по сторонам, не попадется ли на глаза что-нибудь интересное. Но интересное можно увидеть лишь дальше, на большом лохе. А здесь, на маленьком, недалеко от берега застыла весельная лодка, но в ней, похоже, никого. Рори было строжайше запрещено мастерить плоты или плавать на лодках. Несколько раз он приходил домой мокрым до нитки, вот и запретили. Ну что за глупость!

Он уселся на траву, достал из-за пазухи пластмассовый «глостер джавелин». Поиграл, возя самолетик по траве и камешкам на берегу озера. Лег на спину, поглазел в синее небо, ненадолго смежил веки, впитывая ими розовое тепло и воображая себя сытым желтым львом, который балдеет под африканским солнцем, или тигром, улегшимся подремать на утесе над широкой индийской равниной. Рори открыл глаза и огляделся, и мир сделался серым, но ненадолго. Мальчик посмотрел на берег: там крошечные волны лизали землю.

Какое-то время Рори следил за ними. Волны набегали очень ритмично. Взгляд мальчика пронесся по берегу: волны, почти неразличимые на воде, были заметны на всей полоске суши. И расходились они, похоже, с середины озерца, от лодки. Как странно: ведь в ней никого нет. Странно и то, что она привязана к белому буйку. Куда делся тот, кто привязывал?

Рори всмотрелся, уже не сомневаясь, что именно эта весельная лодка поднимает волны. Помнится, Кеннет с Мэри нынче собирались на рыбалку. Он-то думал, что они отправились на Лох-Файн, — может, просто не так понял? Что, если они ловили с этой лодки, да попадали за борт, да утонули оба? Взгляд мальчика пробежался по всей поверхности озера. Нигде не видать ни тел, ни одежды. Ко дну пошли, что ли?

И все-таки почему идут волны от лодки?

И еще она как будто покачивается. Чуть-чуть. Может, на днище бьется рыба?

И что это за звуки от лодки доносятся? Похоже на смешки.

Рори пожал плечами и сунул самолетик в карман шорт, решив вернуться в деревню, — может, найдется там кто-нибудь из приятелей, все веселее будет.

* * *

В тот день Кеннет и Мэри, держась за руки, вернулись к чаю и заявили, что хотят пожениться. Мама с папой, похоже, обрадовались и нисколько не удивились. Рори же пришел в замешательство.

Лишь несколько лет спустя он нашел связь между крошечными волнами, ритмично набегавшими на берег, и возбужденными, смущенными лицами Кеннета и Мэри, сообщавших о своем решении.

Примечания

1

Рассказ, и ничто иное (фр.).