Воронья дорога

Иэн Бэнкс, 1992

Роман «Воронья дорога» – самое шотландское из всех произведений Бэнкса – очень многогранен: это и семейная сага, и традиционный «роман взросления», и детектив. Перед читателем разворачивается история вступления во взрослую жизнь юноши Прентиса – история, в которой ему предстоит пережить счастье и муку первой любви, познать настоящее большое горе и даже провести смертельно опасное расследование таинственного преступления. Однако Бэнкс не был бы самим собой, не преврати он «Воронью дорогу» в крепкий и пряный литературный коктейль, в котором психологический реализм самым естественным образом сочетается с изощренным модернизмом. В формате a4.pdf сохранен издательский макет книги.

Глава 4

Он окинул солар взглядом. По-прежнему большое новое окно с фронтонной стороны было затянуто листом прозрачного полиэтилена, который хрустел и шуршал на ветру под дождем. А еще был исполосован колеблющейся решеткой темных линий — снаружи бросали тень строительные леса. В зале с высоким потолком пахло краской, лаком, свежеструганым деревом и сохнущей штукатуркой. Он подошел к одному из витражных окон, постоял, глядя, как низкие облака плывут над Галланахом и окутывают тусклый город извилистыми вуалями дождя, которые они притащили за собой, точно шлейф огромного серого платья.

— Папа, папа! Дядя Фергюс сказал, нам можно на крышу с мамой, только осторожно! Можно? Ну пожалуйста! Честное слово, не упадем!

В зал прискакал Льюис, он тянул за собой малыша Прентиса. На Льюисе была непромокаемая курточка, а Прентис свою тащил по блестящему паркету.

— Ладно, сынок.

Кеннет опустился на колени, надел курточку на младшего сына, застегнул. Тем временем Льюис вприпрыжку носился по залу и улюлюкал.

— Льюис, не надо так громко, — сказал Кеннет, но не слишком строго.

Прентис улыбнулся отцу.

— Па-апа-а, — произнес он ломким голосом, растягивая гласные, — я хочу в туалет.

Кеннет вздохнул, натянул капюшон на голову сына, но тут же снял.

— Хорошо, мама отведет. Льюис! — крикнул он. Льюис виновато отпрянул от банок с краской, которые уже было принялся изучать, и подбежал к отцу.

— Пап, как здорово! А у нас тоже будет замок?

— Нет, сынок, нам это не по карману. Отведи-ка брата к маме, ему надо в туалет.

— У-у-у… — завыл Льюис, негодующе уставившись на младшего, а тот только ухмылялся да утирал нос рукавом курточки.

Льюис пихнул Прентиса в спину:

— Вечно ты все портишь!

— Льюис, делай, что сказано, — встал Макхоун-старший. Колени откликнулись болью. — Ступайте. И поосторожнее на крыше. — Он махнул рукой на двустворчатую дверь, через которую вошли сыновья.

Льюис изобразил целую пантомиму: раскачивался, как пьяный, на ходу, нога цеплялась за ногу. Прентиса он тянул за собой за шнурок капюшона.

— Льюис! За руку! — потребовал Кеннет.

— Ну, парень, ты и цаца! — сказал у двери Льюис младшему брату. — Сколько ж возни с тобой!

Прентис повернулся и помахал свободной рукой отцу.

— До свида-ания, па-апочка, — прозвучал слабый голосок. После чего Прентис был выдернут из комнаты.

— До свидания, сынок, — улыбнулся Макхоун-старший. И снова повернулся к окну и дождю.

* * *

— У-у-у… тут мокро.

— Не сахарный, не растаешь. Че разнылся? Ты же не девчонка?

— Нет, я не девчонка. Но если испачкаюсь…

— У тебя папаша богатенький. Можешь хоть каждый день в новых шмотках приходить.

— Не мели чепухи. Я просто хотел сказать…

Кеннет понимал обе точки зрения. Лахи в грязной рубашке, застегнутой на разномастные пуговицы и булавку, в потрепанных, залатанных коротких штанишках, что пузырились на коленях и, наверное, раньше принадлежали двум старшим братьям, вдобавок щеголял свежим синяком под глазом — скорее всего, синяк поставила отцовская рука. На Фергюсе была добротная, тщательно подобранная по размерам одежда: короткие брючки из серой саржи, новая синяя фуфайка и твидовый пиджачок с кожаными нашивками на локтях. Даже Кеннет рядом с ним чувствовал себя плоховато одетым. Его шорты были заштопаны сзади, хотя новую одежду он получал всегда в свой черед. Все девочки носили юбки, блузки и фуфайки; носочки у них были не серые, а белые. Эмма Эрвилл носила пальто с капюшончиком, отчего была похожа на маленькую фею.

— Так мы играем или не играем? — спросила она.

— Спокойствие! — повернулся Лахи к девочке, державшей велосипед. — Терпение, крошка.

Эмма посмотрела в небо и фыркнула. Рядом с ней сестра Кеннета Ильза, тоже приехавшая на велосипеде, покачала головой.

Замок стоял на склоне холма. Вокруг него с высоких деревьев еще капало, и неровные, грубо отесанные камни были темны от недавно прошедшего дождя. Через листья плюща, цеплявшегося к одному из боков старинного сооружения, просвечивало водянистое солнце, а в глубине леса ворковал дикий голубь.

— Так какого черта ждем? — Фергюс Эрвилл прислонил к дереву велосипед.

Лахи Уотт своему велосипеду дал упасть на землю. Кеннет аккуратно положил свой на мокрую траву. Девочки прислонили велики к деревянным перилам в начале моста. Короткий деревянный мост, чуть шире телеги, пересекал овраг футов тридцати длиной, с крутыми склонами и густым кустарником на дне. В самом низу, среди кустов, плескался и пенился ручеек; он выбегал из леса, с трех сторон огибал задернованную скалу, на которой стоял замок без крыши, срывался водопадцем и уже неторопливо путешествовал дальше, возле автотрассы впадая в реку Эдд, так что его воды далее протекали через город Галланах и вливались в бухту возле железнодорожной пристани.

Вдруг вышло солнце, сделало траву яркой, листья плюща — блестящими. С приглушенным ревом пролетел по лесу ветер, всюду просыпав водяные капли. Примерно в миле, на виадуке у Бриджента, Кеннет увидел поезд; западный ветер уносил его шум прочь от детей, но зато Кеннет мог разглядеть пар, которым часто выстреливала труба из темного локомотива и который вытягивался назад, расстилался по крышам полудюжины купейных вагонов и тут же разрывался на белые тающие клочья.

— Короче, — сказал Лахи, — кто первым вводит?

— Не вводит, а водит, — поправил Фергюс.

— Ты меня еще поучи, сопляк. Так кто вводит?

— Может, «Вышел месяц из тумана»? — предложила Эмма.

— О господи! — затряс головой Лахи. — Ну, давай, что ли.

— Не надо поминать имя Господа всуе, — сказала Эмма.

— И высуе! — хихикнул Лахи. — Ах ты, боже мой, ну до чего ж мы нежные!

— Я христианка, — гордо сказала Эмма. — Я думала, ты тоже христианин, Лахлан Уотт.

— Я протестант, — возразил Лахи, — вот кто я.

— Ну, так мы будем играть или не будем? — спросила Ильза.

Дети встали в кружок, Эмма проговорила считалку. К великому раздражению Лахи, искать выпало ему.

Кеннет еще ни разу не бывал в старом замке. Раньше удавалось лишь увидеть его из дома, и то если специально высматривать. Правда, в отцовский бинокль его можно было неплохо разглядеть. Замок принадлежал Эрвиллам, и хотя Эрвиллы и Макхоуны дружили годами (поколениями, сказал отец, а это куда дольше, чем годами), мистер Робб, на чьей ферме стоял памятник старины, детей не жаловал, гонял их со своих полей и из рощ, даже пугал дробовиком. Только Фергюс и Эмма Эрвиллы не боялись — их прогонять мистер Робб не смел. Кеннет подозревал, что мистер Робб — затаившийся враг из пятой колонны, может, он даже натуральный нацист, прячет немцев с потопленной подлодки или готовит место для высадки парашютистов. Но хотя и сам Кеннет, и еще кое-кто из детей несколько раз тайком проникали в лес и следили за мистером Роббом, он ничем не выдал своих преступных намерений.

Зато дети изучили запретный парк. И теперь решили, что стоит осмотреться и в замке.

Там неплохо сохранились подземные помещения и каменная лестничная шахта; лестница поднималась вверх и проглядывала посреди руин, в окружении камней, земли и сорной травы. Отсюда она уходила дальше, ввинчивалась в круглую угловую башню, обрываясь на давно исчезнувшем этаже — там остался только дверной проем, за которым проглядывала центральная стена. Другая лестница пронизывала сами стены по ту сторону внутреннего двора, поднималась через их толщу, минуя еще три дверных проема, с примыкающими балюстрадами; ступеньки вели к двум комнатушкам у верхних оконечностей темных дымоходов — пристроенные к стене снаружи, они спускались до цоколя.

В замке была уйма темных закутков и тенистых уголков, где можно спрятаться, а еще было много оконных и печных проемов высоко в толстых стенах, и вот бы туда залезть, кабы силенки да смелость, и отчего бы с винтовой лестницы не перебраться на самый верх развалины, и там прогуляться по самым кромкам обросших плющом стен в шестидесяти с гаком футах над землей, и увидеть оттуда море за Галланахом, или горы на севере, или лесистые холмы на юге. Ближе, позади замка, за мостом находился парк, обнесенный оградой, запущенный — плотные заросли рододендронов под араукариями и буйство экзотических цветов, что в летнюю жару приманивали гудящие рои насекомых.

Договорились так: прятаться можно в любом месте замка, Лахи остается за мостом на дороге и медленно считает.

Дети хихикали, шикали друг на дружку, суетились, но вскоре все разбежались по укрытиям. Кеннет забрался в оконный проем на верхотуре и засел там на корточках.

Наконец Лахи пошел в открытый холл замка, огляделся. Несколько секунд Кеннет следил за ним, затем подался вперед, прижался как можно плотней к каменному подоконнику.

Он был в восторге оттого, что его никто не мог найти, хотя Лахи уже отыскал всех остальных, и все они кричали, чтобы Кеннет выходил, пора играть по новой. Но он лежал на подоконнике и ловил всей кожей сырой бриз, который, залетая в окно, щекотал волоски на голых щиколотках Кеннета. Он слушал крики детей, разносившиеся эхом в пустой раковине замка, голоса ворон и диких голубей с ближних деревьев и чувствовал запах темных влажных мхов и сорной травы, нашедших приют среди выветренных серых камней. Глаза были все время зажмурены, и он, слушая, как дети ищут его и зовут, испытывал непривычную тугую дрожь в животе, отчего хотелось стиснуть зубы и крепко сцепить ноги, и он боялся, что намочит штаны. Мне тут нравится, подумал он. И мне нет дела до того, что идет война, что дядя Фергюса погиб в Северной Африке, а Вулли Уотта убило в Северной Атлантике, а Лахи достается на орехи от папаши, а нам, наверное, придется переехать, потому что мистер Эрвилл просит освободить его дом, и мне совсем не дается тригонометрия, и немцы готовят вторжение. Мне тут очень нравится. Если бы я прямо сейчас умер — плевать. С высокой колокольни плевать.

Лахи наконец забрался на самый верх стены и лишь оттуда углядел Кеннета. Кеннет спустился, зевая во весь рот и протирая глаза, — уснул, понимаете ли. Что, я победил, оказывается? Ой, до чего здорово!

Они еще поиграли и посмеялись над выигравшим Фергюсом — он прятался в комнатушках наверху второй лестницы, и Кеннет сообразил, что это за комнатушки. Туалеты, вот что! И никакие не дымоходы к ним примыкают — туда, в эти отверстия, делали по-большому и по-маленькому. Фергюс прятался в сортире! А еще боялся замараться!

Фергюс не соглашался с тем, что это туалеты. Там совершенно чисто и не пахнет — дымоходы наверняка.

— Дымоходы — задние проходы! — ржал Лахи. — Очки-толчки!

Эмма фыркала, но не улыбаться не могла.

— Дымоходы! — отчаянно стоял на своем Фергюс, глаза на мокром месте.

Он посмотрел на Кеннета, словно ожидал поддержки. Кеннет опустил взгляд на утоптанную землю под ногами.

— Сральники, сральники! — хохотал Лахи. — Фергюс прячется в клозете, не играйте с Фергом, дети!

— Дымоходы! — протестовал побагровевший Фергюс, угрожая сорваться на визг.

— Фергюс — это жопа с ручкой! Не хотим дружить с вонючкой!

Кеннет смотрел, как Фергюс дрожит от бешенства, а Лахи скачет по кругу и скандирует:

— Вы знакомы с этой штучкой?! Познакомьтесь: жопа с ручкой! Не хочу играть с вонючкой!

Фергюс в бессильной ярости таращился на сестру и на Кеннета, как будто считал их предателями. А потом просто стоял и ждал, когда Лахи надоест дразниться. И Кеннета удивило, что гнев постепенно сошел с лица Фергюса, оно сделалось пустым, ничего не выражающим.

У Кеннета возникло странное ощущение: как будто у него на глазах что-то было погребено заживо, и он даже содрогнулся, такой озноб пробрал его вдруг.

–…Фергюс в школу носит ранец! Потому что он…

Когда попрятались в последний раз, Кеннет вместе с Эммой Эрвилл забрался в какую-то подвальную клетушку. Он подсказал Эмме, что надо повернуться спиной к свету и поднять воротник пальто, чтобы скрыть лицо; и действительно, когда к дверям подошла Ильза и он снова испытал эту жутковато-балдежную дрожь в животе, она их не увидела; и после того, как ушла, Кеннет и Эмма обнялись, и это были теплые и крепкие объятия, и ему понравилось, а она не отстранялась, а через некоторое время они соприкоснулись губами — поцеловались. И в сердце проник странный отголосок жутковато-чудесного ощущения в животе, и они с Эммой Эрвилл обнимались долго-долго, пока все остальные не нашлись.

Потом они играли в запущенных кустах огороженного сада и отыскали заросший травой фонтан с голой, если не считать мха, каменной тетей посередке и ветхий сарай в углу сада, и там были древние банки и склянки и пузырьки с этикетками, похоже еще Викторианской эпохи. Ненадолго зарядил дождь, и его переждали в сарае. Фергюс ныл, что ржавеет велик, его сестра и Кеннет время от времени многозначительно переглядывались, Ильза смотрела на дождь из двери и говорила, что в Южной Америке кое-где льет по сто лет без перерыва, а Лахи смешивал все подряд, твердое и жидкое, вязкое и порошкообразное, из пузырьков и банок — авось какая-нибудь смесь взорвется или на худой конец зашипит. А дождь сначала барабанил, потом шуршал, потом редко постукивал по рубероидной крыше, и сквозь дыры на пружинящие половицы шлепались капли.

* * *

— Ну конечно, мы же еще не все бутылки перевезли, — указал Фергюс трубкой на стеллажи, которыми была заставлена целая стена погреба.

Погреб был выкрашен белым и освещен голыми лампочками; там и сям свисали провода и виднелись незамазанные отверстия в стенах и потолке — для этих проводов и для водопроводных труб. Поблескивал винный стеллаж из дерева и металла, посверкивали уже разложенные на нем две сотни бутылок.

— Тебе тут еще вкалывать и вкалывать, — ухмыльнулся Кеннет, — пока все полки не набьешь.

— Гм… Мы вообще-то хотим на следующее лето прокатиться по виноградникам. — Эрвилл почесал черенком трубки толстый подбородок. — Бордо, Луара и так далее. Может, и вы с Мэри захотите нам компанию составить, гм…

Фергюс моргал. Кеннет кивнул:

— А что, почему бы и нет? Это, правда, будет зависеть от отпусков и всякого такого. Ну, и от детей, конечно…

Фергюс нахмурился, снимая табачную крошку с джемпера фирмы «Прингл».

— Мы вообще-то не собирались брать детей.

— А? Ну да, разумеется, — сказал Кеннет, и они пошли к двери.

Фергюс включал и выключал свет в различных погребах, и они поднимались по каменным ступеням к подсобке и кухне.

Это же тот самый погреб, думал Кеннет, следуя за обутым в шлепанцы Фергюсом по лестнице. Здесь я прятался с Эммой Эрвилл, целовался с ней. В этом самом погребе. Никаких сомнений, это он. И в это окно я смотрел когда-то. Там я тоже прятался, и было это уже почти тридцать лет назад. Точно!

И тут на него легла жуткая тяжесть времени и потери, и в сердце проснулась слабая обида — на Эрвиллов вообще и на Фергюса в частности, потому что они, о том даже не подозревая, украли у Кеннета частицу его памяти.

Что ж, по крайней мере, обида позволяет ему узнать цену ностальгии.

— Ферг, это не посудомойка, это, зараза, настоящая китайская головоломка. — Фиона, сидевшая возле упомянутой машины, поднялась на ноги.

И увидела брата, и широко улыбнулась, и подошла, и обняла:

— Приветик, Кен. Ты к нам на экскурсию?

— Да, впечатляет. — Кеннет поцеловал сестру в щеку.

Сколько ей было, когда он приходил сюда с Фергюсом и остальными? Года два, прикинул он. Слишком мала, чтобы ехать в такую даль на велосипеде. А ему, наверное, было лет восемь или девять. А где тогда был Хеймиш? Дома, наверное. Болел. Он вечно простужался.

Фиона Эрвилл, урожденная Макхоун, носила старенькие расклешенные джинсы «левис» и широкую зеленую блузку. Полы блузки были завязаны узлом поверх белой футболки. Волосы цвета меди Фиона собрала в пучок на затылке.

— Как дела?

— Все отлично, — кивнул Кеннет, обнимая ее за талию.

Так они подошли к посудомойке, подле которой сидел на корточках, уткнувшись в инструкцию, Фергюс. Дверка посудомойки была опущена на петлях, как подъемный мост замка.

— И правда, сплошь китайская грамота.

Фергюс почесал черенком трубки висок.

Кеннет, глядя сверху вниз на Фергюса, почувствовал, как его губы расползаются в улыбке. Фергюс выглядел преждевременно состарившимся: «прингловский» джемпер, войлочные шлепки, трубка. Разумеется, Кеннет не забыл, что и сам курил трубку, но это было совсем другое дело. И он в отличие от Фергюса не лысел.

— Как школа? — спросила Фиона.

— Да ничего, — ответил брат, — помаленьку.

Этой осенью его сделали принципалом по английскому языку. Сестру всегда интересовало, что происходит в средней школе, но у Кеннета при ней и Фергюсе пропадала охота об этом говорить. Почему — он и сам не понимал, но подозревал, что если и откроет когда-нибудь причину, то признавать ее не захочет. Еще меньше ему хотелось сообщать, что он записал отдельные рассказы из тех, которых за много лет напридумывал уйму, и надеется их опубликовать. Боялся, что подумают, будто он решил переплюнуть Рори или, что еще хуже, облегчить себе жизнь и напечататься с его помощью.

— Нет, вру, — приподнял голову Фергюс. — Тут и по-английски чуть-чуть есть. Вернее, по-американски. — Он вздохнул и оглянулся. — Макхоун, что касается англоязычных иностранцев: «Международный» в субботу, не забыл?

— Буду как штык, — кивнул Кеннет. Они собрались через неделю пойти на регби. Шотландцы будут тягаться с англичанами. — Кто машину поведет?

— Гм… думаю, возьмем «моргана».

— Фергюс! Стоит ли? Не уверен, что разыщу свою шерстяную шапочку с помпоном.

— Да ладно тебе, — хихикнул Фергюс. — Давай попробуем новый маршрут: через Арран и Лохранзу до Бродика, далее в Ардроссан и затем через «А семьдесят один» до «СА». — («СА» означало Северные Афины.) — Понятное дело, с поправкой на забастовки и отключение электроэнергии.

— Фергюс, — потер лоб Кеннет, не клюнувший на приманку из забастовок и отключения электричества, — по мне, так это чудовищно сложно. И ты уверен, что в это время года из Лохранзы ходит паром?

Фергюс встал, снова озадаченно почесал висок черенком трубки.

— Так ведь должен, наверное… Думаю, ходит.

— Может, стоит проверить?

— Ладно, проверим.

— И вообще, почему не на «ровере»?

Кеннет не жаловал «моргана»: слишком жестко едет, спина устает, голова болит, и вообще Фергюс зря лихачит на этом закосе под старину с открытым верхом. И чего лихачит? Может, потому что краска «бритиш рэйсинг Грин», кожа на капоте? А вот «ровер», похоже, немного Фергюса успокаивает.

— Да ладно тебе, надо же понимать, — убеждал Фергюс. — Гостиничная администрация увидит «ровер» — не пропустит нас на стоянку.

— Господи, — вздохнул Кеннет и сжал талию сестры. — Ладно, пусть будет «морган». — Он посмотрел на Фиону: у нее поблескивали зеленые глаза. — Старею, сестренка. Как по-твоему, старею?

— Да из тебя прямо-таки песок сыплется, Кен.

— Спасибо на добром слове. Как близняшки?

— О, великолепно.

— Ты их все так же на каникулы в Уиндскейл возишь?

— Ха! Кеннет, а ты все так же смышлен.

— Ты ее включать не пробовала?

Фергюс опустился на корточки, сунул голову в посудомоечную машину, и ее нутро откликнулось эхом.

— Ферг, не будь язвой. — Фиона улыбнулась брату. — Что-то давно мы с Рори не виделись, он и не звонит. Как у него дела?

— Да сидит в Кэмдене в своей конуре, тратит халявные субконтинентальные бабки.

— В конуре? — донесся из недр посудомойки невнятный голос Фергюса. — А я думал, он не слабо приподнялся на этих… путевых заметках.

— Так ведь приподнялся, — кивнул Кен.

— Это, кажется, про Индию?

— Ага.

— Ферг, — рассердилась Фиона, — ты что, забыл? Сам же покупал эту книгу.

— Да помню, конечно. — Фергюс вынул голову из посудомойки и сунул туда руку, что-то подрегулировал. — Только не прочел. Да и зачем книжку читать, если хочешь узнать про Индию? Достаточно съездить в Брэдфорд… Почему он живет в конуре?

Кен на секунду стиснул зубы, мечтая о крепком пинке по пухлому заду Фергюса. Затем пожал плечами:

— Просто ему нравится жить среди людей. Он у нас животное стадное.

— И то верно, надо быть животным, чтобы ютиться в конуре, — пробубнила, рождая эхо, голова в посудомойке.

— Э, не смей так о моем брате.

Фиона легонько стукнула Фергюса ногой по заду.

Фергюс стремительно обернулся и уставился на нее. Его мясистое красноватое лицо мгновенно помрачнело. Кеннет почувствовал, как напряглась его сестра. Но тут же рот Фергюса расплылся в фальшивой улыбочке, и, проворчав что-то неразборчивое, он снова повернулся к открытой машине и к руководству по ее эксплуатации. Фиона расслабилась.

«Все ли у них в порядке?» — подумал Кеннет.

Иногда он как будто замечал напряжение между ними, а года два назад, вскоре после того, как родились близнецы, ему показалось, будто Фергюс и Фиона серьезно охладели друг к другу. Он за них беспокоился и не раз обсуждал это с Мэри, гадая, в чем причина неладов и можно ли что-нибудь сделать (они решили ничего не предпринимать, если только их не попросят). Все же он однажды попытался обсудить это с Фергюсом, на вечеринке, когда они накачивались виски в оранжерее старого дома Эрвиллов и любовались огнями навигационных бакенов и маяков, мигающих по всей Саунд-оф-Джура.

Фергюс обсуждать тему не пожелал. Мэри добилась не большего успеха с Фионой. Но, по-видимому, все как-то само собой постепенно наладилось.

Может, я просто ревную, подумал Кеннет.

Фиона отстранилась и подошла к массивной и приземистой плите марки «Ага», стоявшей возле беленой каменной стены. Подержала руку над новой плитой: хорош ли накал? В кухне затягивалась пауза.

Кеннет не слишком верил в фрейдизм, в основном потому, что старался быть с собой честным. Понимал, что в жизни многое ему не по вкусу, кое от чего просто с души воротит, но ничто из его открытий никак не вязалось с учением Фрейда.

Все же он задумывался: а не злюсь ли я в душе на Фергюса потому, что он у меня сестру отнял, когда сделал ее своей женой? Наверное, никогда не узнаю правды, предполагал Кеннет. Может быть, верна теория, будто в мире все взаимосвязано, будто все люди, все вещи, все события прочно соединены сложнейшей паутиной из причин и следствий, из неявных мотивов и скрытых принципов… Но он вовсе не был уверен, что это имеет хоть какое-нибудь значение.

— Мэри и дети с тобой? — повернулась к нему Фиона.

— Пошли полюбоваться окрестностями с парапетов, — ответил Кеннет.

— Молодцы, — кивнула она и посмотрела на мужа. — У нас будет обсерватория. Ферг не сказал тебе?

— Нет. — Кеннет с удивлением посмотрел на Фергюса, но тот не обернулся. — Нет, я не знал. Что, с настоящим куполом и телескопом? Астрономию будете изучать?

— Счет уж точно астрономический, — раскатился внутри посудомойки голос Фергюса.

— Да, — ответила Фиона. — И теперь Ферг сможет ночи напролет любоваться звездами.

Миссис Эрвилл глянула на мужа, сидящего на корточках перед открытой посудомоечной машиной, и выражение лица Фионы показалось Кеннету презрительным.

— В чем дело, дорогая? — оглянулся на жену Фергюс — само простодушие и невинность.

— Ни в чем, — бодро ответила она необычно высоким голосом.

— Гм… — Фергюс что-то подкрутил в посудомоечной машине, снова почесал трубкой возле уха. — Все в порядке.

Кеннет повернулся к окнам, по которым хлестал дождь.

* * *

Зачатая в ревущую бурю, Верити (тоже ревущая) и родилась не в погожий денек. Она появилась на свет восьмимесячной августовским вечером 1970 года на продуваемом ветрами берегу Лох-О — более чем подходящее название для места ее рождения, считал Прентис.

Перед этим ее мать и отец провели в галланахском доме Фергюса и Фионы Эрвилл две недели — они приехали из Эдинбурга отдохнуть. В последний день молодая супружеская чета решила посетить гостиницу в Килхренане — это в часе езды к северо-востоку, на берегу озера. Для поездки одолжили «ровер» у Фергюса. Беременной Шарлотте в те дни вдруг захотелось осетринки, и в ресторане она получила: на закуску — осетрину копченую, на второе — осетровые стейки, а вместо десерта — мусс из копченого осетра. Понятное дело, вскоре она жаловалась на несварение желудка.

Как бы то ни было, отужинав, они поехали обратно.

Были пасмурные сумерки, хоть и без дождя; дул сильный теплый ветер, качая верхушки деревьев и гоня шеренги белых бурунов на берег узкого лоха. Пока супруги ехали на юго-запад по неширокой дороге на западном берегу, ветер обрел ураганную силу.

Узкая дорога была усыпана ломаными ветками — наверное, одна из них и проколола колесо. И пока муж воевал с наглухо закрученными гайками, у Шарлотты начались схватки. Примерно через полчаса над холмом полыхнула молния, желто-голубая, как луна, но ослепительная, как солнце.

И был чудовищный гром. Шарлотта закричала. Наверху, на склоне холма, скелетами доисторических чудовищ маячили две опоры высоковольтной линии. Выл черный ветер, и снова вспышка, и снова адский грохот, и полоса фиолетового сияния проколола тьму как раз посередке между двумя огромными пилонами — электричество пробило воздух, когда сблизились мотаемые ветром провода.

Шарлотта закричала опять, и на свет появился ребенок.

* * *

Хвост урагана Верити прошелся в ту ночь по Британским островам. Родился он в штилевой экваториальной полосе, для разминки залил тропическим ливнем несколько Багамских островов, порезвился на побережье Северной Каролины, потом махнул через Северную Атлантику, в пути подрастеряв энергию. Но ненадолго попал между холодным и теплым фронтами возле Ирландии, и это для него стало нежданным подарком; обретя новые силы, он разметал уйму прогулочных яхт, перетряс несколько акров оконного стекла, поиграл во фрисби с мириадами черепиц и, проносясь над Шотландией, поломал немало сучьев. На участке Национальной электрической сети между западным берегом Лох-О и Галланахом имела место чуть ли не самая эффектная из учиненных ураганом катастроф, и Шарлотта часто заявляла, что именно в миг пробоя мощнейшей дуги между хлещущими проводами сработали предохранители на севере и погрузили весь Галланах во тьму, — в тот самый миг, когда ее ребенок (сморщенный, в пятнах крови, розовый от осетрины) наконец скользнул в отцовские руки. Девочку назвали Верити, в честь урагана.

Когда Верити исполнилось восемнадцать, ее дядя Фергюс Эрвилл преподнес ей весьма своеобразный подарок, взятый из музея при стекольной фабрике. Поскольку ребенок родился в блеске и треске техногенной молнии и его появление на свет было ознаменовано мощным коротким замыканием, ввергшим Галланах в потемки, дядя Эрвилл подарил ей ожерелье из фульгурита.

Фульгурит — это природное стекло, как и другое музейное сокровище — обсидиан. Но обсидиан рождает только земля, он образуется под воздействием чудовищных температур и давлений в изверженной магме, а фульгурит появляется на свет от союза земли и воздуха: молния ударяет в рыхлый песок и плавит его, остекловывает, превращает в длинные зигзагообразные трубки. Хеймиш Макхоун называл фульгурит «божьим стеклом». Музей при фабрике «Галланахское стекло» располагал коллекцией образцов трубчатого фульгурита, изысканных в песках Сирии Уолтером Эрвиллом, дедом Фергюса, в 1890 году и благодаря великой осторожности и столь же великому везению доставленных в Шотландию невредимыми. Одна из этих кривых шишковатых трубок была свыше метра длиной, другая лишь на йоту короче. Меньшую Фергюс отправил в Эдинбург ювелиру, дабы тот расколол ее, куски обточил и отшлифовал, а затем нанизал на нитку, точно жемчужинки.

Получившееся ожерелье он преподнес светозарной племяннице на вечеринке в день ее рождения, в ее родительском доме, что в Мерчистоне под Эдинбургом, в августе 1988 года (вечер выдался неподобающе сухим и теплым). Фергюс, существо всегда унылое, преждевременно состарившееся, с подбородками до воротника, очень вырос в глазах Кеннета и Прентиса Макхоунов, совершив этот элегантный и совершенно неожиданный для всех романтический жест.

У Верити хватило такта принять ожерелье из рук дяди Фергюса, хватило ума понять, какой смысл вложен в этот подарок, и хватило вкуса, чтобы сделать его регулярно надеваемой, даже привычной частью гардероба.

Салон дядиного «ровера» был очищен от грязи, сопутствовавшей рождению Верити, и машина продолжала служить семейству Эрвиллов еще пять лет, до 1975 года, когда ее продали (как выяснил впоследствии Прентис, за скандально мизерную сумму; нет бы переделать в своего рода храм красоты, прославленный на весь мир) и ее место занял «астон-мартин DB6».

Вскоре после того, как Прентис получил водительские права, у него появилась мечта найти старый «ровер», валяющийся, небось, где-нибудь в чистом поле, и выкупить. И тогда у него будет машина, в которой родилась его любимая, и можно будет эту машину водить, и холить ее, и лелеять. Разумеется, он понимал: велика вероятность, что «ровер» давным-давно отправился под пресс, но это не мешало ему тешиться диковатой фантазией, что хоть одна капля переплавленного металла добралась хоть до одного из последовательно принадлежавших ему трех драндулетов.

А на неприлично громком и быстром, как молния, «астон-мартине DB6» Фергюс и Фиона Эрвилл однажды ночью угодили в аварию. Это было возле Ахнабы, южнее Лохгайра, в 1980 году.