Записки штрафника. Млечный Путь

Исмаил Акаев

«Записки штрафника» – это своего рода исторический экскурс в жизнь Советской армии. Автор рассказывает о всех жестоких реалиях советской армейской «дедовщины» и о том, как система ставила цель уничтожать в новобранцах чувство чести и собственного достоинства. Кроме того, в этом произведении глубоко раскрыт смысл любви к Родине и цена истинной дружбы.

Глава 4. Горючие слезы

I

Салман вышел из столовой, так и не дотронувшись до еды. Он зашел за здание двухэтажной казармы к спортивной площадке и, плюхнувшись лицом вниз, прямо в холодный сугроб, завыл, как волк.

Тасаев долго лежал, уткнувшись в холодный снег чужбины. Сердце и лицо горели так сильно, что в прямом смысле топили этот мерзлый колючий снег. В этот момент Тасаев понял, что перенесенное в Дисбате оказывается наносило боль только телу, и эта боль не была такой сильной, как та, которую он испытывал сейчас, узнав этот горький момент правды о предательстве земляка. Все нутро отказывалось принимать этот факт, но куда денешься от истины. Сердце горело одновременно от боли и стыда перед майором Русовым. Интересно, каково ему было восхищаться нравом чеченского народа и при этом знать, что среди него есть такие подлецы, которые без стыда и совести могут накатать доносы на своих земляков. Спутанные мысли горели в голове вместе со слезами. Не мог он поверить и принять то, что Леча Сааев (имя и фамилия не изменены. Прим. автора) мог так легко предать его.

Они встретились буквально перед отправкой поезда с призывниками в армию до Минеральных Вод. Их братья, которые пришли их проводить, оказывается были ранее знакомы, и настояли, чтобы там вдали от Родины, они до конца держались вместе, и во чтобы то ни стало защищали друг друга. Потом, самолёт до Хабаровска, и поездом с Хабаровска до порта ВАНИНО. Даже в Хабаровске на пересыльном пункте разные «покупатели» призывников, отбирающие их для своих частей, не смогли их разлучить. Тасаев проявил здесь смекалку, уговорив «покупателей» не разлучать их. Он смог этого добиться. А получается для чего? Для того, чтобы потом через череду испытаний, узнать, что его земляк, которому он верил и доверял, так подло предал его?!

Теперь у Тасаева появилась новая цель — он должен во что бы то ни стало добыть эти показания с архива секретной части штаба. Теперь, его глодало только три чувства, которые не смогут сойти с его сердца и головы — это чувство справедливости — узнать истину, добыв свидетельские показания Сааева. Второе — это чувство мести — наказать трёх дисбатовских офицеров, которые с пристрастием шовинистской ненависти, измывались над ним в карцере кичи. И третье чувство — это чувство долга перед родителями — вернуться домой, пока они живы, если его судьба не примет неожиданный поворот… Родители, дом… родное село. Салман даже не чувствовал под собой холодный снег чужбины, потому что сладкая боль от нахлынувших воспоминаний о Родине согревала его изнутри…

II

После возвращения из казахстанской ссылки отец Салмана построил на родине дом. Это было прекрасное село Алхазурово, которое лежало в подножье чеченских гор, окруженное густыми лесами и плодовыми садами. Отец Салмана Наурдин был кровником и по чеченским адатам не мог жить в своем доме. Чтобы соблюсти уважение по отношению к кровникам, он уехал далеко от родового села, туда, где соприкасались границы Ставропольского края, Дагестана и Чечено-Ингушетии. Наурдин забрал с собой жену и детей, а, чтобы не погас очаг в родовом доме, поселил там свою мать, которую Салман и его братья и сестры с удовольствием часто навещали.

Он поселился в небольшом хуторе Притеречья, где в основном труженики были заняты животноводством, виноградарством, выращиванием злаков и другими работами. Это были годы, когда чеченцы только начинали становиться на ноги на родной земле. Было тяжело начинать все сначала, но Родина грела и помогала. Как-то в одну весну отец Салмана вместе с другими хуторянами получили во временное пользование небольшие наделы земли под бахчевые культуры, которые находились в двух-трех километрах от хутора.

Наступило лето. Бахча созревала и по просьбе хуторян Наурдин взялся охранять участки от заблудшего скота, грызунов, диких птиц или, что еще хуже, двуногих вредителей, которых в округе хватало. За это Наурдину выделили в личное пользование еще один участок. Отец Салмана подошел к этому вопросу охотно и со всей серьезностью. Он соорудил прекрасный двухъярусный летний шалаш на деревянных сваях для жилья и укрытия от непогоды, где можно было отдохнуть и жить во время созревания бахчевых. Салману тогда было лет 13.

В один из вечеров мама отправила его с ужином к отцу. После вечернего обхода участков они расседлали коня и, отпустив его пастись, удобно расположились на природе и приступили к еде. Это был прекрасный летний вечер, освещенный мириадами звезд. Салман решил остаться у отца, тем более под рукой был «Идиот» Достоевского, чтобы скоротать время. Было уже глубоко за полночь, когда отец, прикрыв потеплее спящего Салмана, решил сделать еще один обход по участкам, чтобы проследить, не травят ли арбузы и дыни заблудший скот или зайцы. Он только было взял ружье, когда заметил недалеко из лощины свет фар. Свет этот двигался кругами, не удаляясь и не приближаясь. Судя по всему, это были две грузовые машины. У Наурдина возник вопрос зачем они крутятся в одном месте? А следом мысль — может кровники меня ищут? Вполне возможно!

Он, крадучись пошёл в сторону света фар с возвышенной стороны бугра, чтобы его не заметили при случайном попадании в его сторону света. Наурдин подкрался с теневой стороны бугра и увидел две бортовые машины ЗИЛ-130, и людей, которые пытались согнать овец под освещение фар вглубь лощинки, наверняка для погрузки! Овец было много — более ста голов.

— Видимо воры с ближайшей кошары угнали государственный скот, — подумал Наурдин.

А вокруг по всей степной дали этих кошар было много — ставропольских, дагестанских и нашего совхоза.

— Как быть? Что делать? — тысячи вопросов в эту же секунду свили паутину в голове Наурдина.

Сделать попытку остановить это деяние? А если они захотят от него избавиться? И ещё сын в шалаше… ребенок совсем… Если дать о себе знать выстрелом в воздух, то у него с собой всего несколько патронов, а остальные в шалаше и если погоня с их стороны, то успеет ли он добежать до шалаша??? Может оставить их, не давая о себе знать? Никто не узнает, что он это видел. Он ведь и так ходит под тяжестью кровной мести, а тут еще может снова пролиться кровь… Никто не узнает… Но знает Аллах и этого достаточно, чтобы выбрать верное решение, и я знаю, что я не трус! — пришла последняя мысль Наурдину, которая оказалась убедительнее всех остальных.

Он выстрелил поверх кабин машин и крикнул на чеченском и русском языках:

— Оставьте овец и убирайтесь с моей территории! Сегодня я здесь хозяин!

Испуганные люди засуетились вокруг овец, прячась за машинами. Их было около пяти шести человек. Один бросился к кабине, достал ружьё и отбежал за машину.

Наурдин ещё раз выстрелил поверх машин и побежал в сторону шалаша. Через несколько минут машины начали движение, освещая фарами всю округу. Наурдин добежал до шалаша, разбудил Салмана, и они начали вдвоем готовиться к обороне, и принимать дальнейшие решения. Ворам недолго пришлось кататься — они наткнулись на бахчи, а значит, соответственно, и шалаш рядом! Воры подъехали к шалашу на небольшое расстояние, ослепляя его фарами, а один начал кричать из кабины:

— Дядя, не глупи, давай поговорим по-хорошему! Договоримся!

— Русские так плохо не говорят на своем языке — смекнул Наурдин и сразу же блеснул в ответ своим «знанием» русского:

— Эсли хуочиш по хороший, уходи пока дживой! Эсли, хороши ни понимаэш, полхой риядом стоит!

Кто-то из кузова одной машины выстрелил в сторону шалаша. Отец лежал за арбой, а Салман за шалашом, укрывшись за дровами. Отец его с раннего детства научил обращаться с оружием.

Салман тут же выстрелил в сторону той машины, откуда стреляли. Отец, крикнул ему

— По людям не стреляй! Водители стали перегазовывать, моторы ревели. Они делали устрашающие движения в их сторону, а потом отъезжали назад, пытаясь заехать с другого бока. Но их останавливали предупредительные выстрелы обороняющихся.

— Дада, у меня мало патронов, кинь мне патронташ! Мы продержимся до рассвета…

Отец понимал, что до рассвета еще далеко, и им не продержаться, если эти люди решили пойти до конца, то тогда дело, как говорится, «дрянь».

Наурдин подбежал к Салману и стал его уговаривать:

— Ты должен бежать в хутор за подмогой. Мы долго не продержимся. В темноте ты не найдешь коня, поэтому придется тебе идти пешком через лесополосу, а после леса по пути овцеводческая точка — кошара, там чабан Боки, он тебя отвезёт в хутор на мотоцикле своём, а там поднимешь людей на подмогу и вернётесь на тракторах и машинах… На кошаре у Боки злые собаки волкодавы, а чтобы их отпугнуть, и выстрелами разбудить чабана и его семейство, тебе нужно взять с собой одно ружьё, — объяснял он сыну.

— Я тебя не брошу! — твердо ответил Салман, — что я скажу братьям, что струсил?! Тем временем машины начали новый штурм, разъехавшись друг от друга и освещая шалаш. А из кузовов машин в сторону шалаша раздались выстрелы, следом за которыми голос:

— Дядя! Мы слышим детский голос у тебя там пищит, пожалей ребенка, давай договоримся, пожалей ребёнка!..

По всей вероятности злоумышленники подумали, что Наурдин увидел номера машин, хотя они были замазанные, или что он кого-то узнал среди них. Значит, кто-то был среди них, кого мог знать Наурдин.

Отец боялся за Салмана и просил его, чтобы он бежал за подмогой. Этим самым он хотел спасти его, если вдруг ситуация и дальше будет накаляться.

Салман, на удивление отца, стал противиться его воле. Он плакал и просил отца не уговаривать его. Но Наурдин не отступал:

— Если ты сын своего отца, ты должен, обязан его послушать!

За шалашом с их стороны стояла темная тень от света фар! Салману нужно было пробежать по этой тёмной тени вниз, потом повернуть в сторону лесополосы, пройти ее, и добежать до точки чабана Боки…

— Бери ружьё и уходи, — твердо сказал отец, перебегая за арбу. Ружья были разнокалиберными — шестнадцатого калибра и двенадцатого, и в случае если закончатся патроны у отца в двенадцатом калибре — отец останется безоружным! Салман, выстрелив в сторону машин, крикнул отцу так, чтобы те не услышали:

— Ружьё и патроны я оставляю здесь! Стреляй, перебегая с места на место, как будто нас ещё двое! — и побежал в сторону, как и советовал отец. Когда Салман убежал, отец перепугался за него — а вдруг его заметят и настигнут.

В этот момент они сожалели оба — отец тем, что так необдуманно подверг опасности сына, а сын, что оставил отца. Салман бежал изо всех сил и плакал горючими слезами… Слезы, растекаясь по лицу от встречного ветра, больно жгли его лицо. Они жгли его, пристыжая и напоминая, что он «предатель»… Салман остановился, прислушался, услышал выстрелы, хотел бежать назад на помощь отцу… а голос внутри говорил:

— Скажут испугался собак — волкодавов, скажут бросил, скажут… А дада сказал:

— Если ты сын своего отца…

Он вбежал в лес. Ветки деревьев стали хлестать его по лицу во тьме, будто давая ему пощёчины за «предательство», больно царапая лицо и обдирая кожу… Он возненавидел лес… Остановился, прислушался — ещё слышны выстрелы… Дада жив. Мой дада жив… Он завыл и рванулся вперед, в самую глубь леса… За лесополосой в небе появились яркие отблески света фар, направленные в сторону шалаша, и их было очень много…

— Он дошёл, — мелькнула мысль в голове Наурдина.

Когда подъехали сельчане, злоумышленники уже удалялись далеко вглубь степной дали, а отец делал предрассветный утренний намаз, сидя на овечьей шкуре… Рядом лежало два ружья, с тремя целыми патронами, кинжал, пистолет ТТ с двумя обоймами, который видел в первый раз подбежавший к отцу Салман. Он успел накрыть его, пока не подошли остальные, так как сам владелец не мог его спрятать, нарушив намаз лишним движением.

Когда Наурдин закончил молитву, он обратился к приехавшим к нему на помощь сельчанам, которых кстати было не мало. Наурдин с улыбкой, поглядывая на пылающее от ссадин и царапин лицо своего сына сказал прибывшим:

— Вы приехали посмотреть, не созрели ли наши арбузы? Да благословит вас Всевышний! Не знаю, как арбузы, но чьи-то бараны чуть было не «созрели»… Марша догIийла шу! (Да будет свободным ваш приход!)

Такие же горючие, как и в ту ночь, когда он убегал в лес, слезы снова жгли лицо Салмана. Тогда он подросток думал, что предает отца, но сегодня он узнал каким бывает настоящее предательство. А еще перед глазами стоял образ отца — мужественного, настоящего, сильного…

Со вчерашнего вечера заступивший дежурным по роте, сержант Молчанов, зашёл покурить в туалет, находившийся на втором этаже с тыльной стороны от парадного входа казармы, окна которого выходили на задний план здания в сторону спортивной площадки. Приоткрыв окно в туалете, сержант курил и выпускал дым на улицу. Вдруг вдали, в конце футбольного поля он увидел темный силуэт человека, лежащего на сугробе, которого немного запорошило снегом. Он внимательно ещё раз присмотрелся, прищурив глаза, и точно убедился — человек! Сержант пулей вылетел с туалетной комнаты, подбежал к каптерке и стал стучаться до старшины. Прапорщик открыл дверь:

— Ты чего ломишься, по шарам или в лоб хочешь?

— Там, там на поле, в снегу человек! Человек в снегу, там на поле, — взволновано пытался докричаться сержант до прапорщика…

— Мать твою Карабас, бегом за мной! Они выбежали на улицу, не надевая шинели. Выскочив за задворки казармы, они вприпрыжку, проваливаясь в сугробы, неслись к силуэту. Услышав возбужденные охи-ахи, несущиеся в его сторону, Тасаев вскочил и увидел двух бегущих к нему людей, а вглядевшись узнал в них прапорщика Крылова, и сержанта Молчанова…