Отморозок Чан 2

Исаак Вайнберг, 2022

Окончание истории отмороженного китайца, который на самом деле даже и не китаец, но ему это, кажется всё равно. Ещё больше убийств с сомнительной мотивацией и однообразной ругани. Вирус РПГ продолжает сводить людей с ума коллективными галлюцинациями, вынуждая творить совершенно безумные вещи, в то время как Чан творит совершенно безумные вещи и без помощи вируса. Содержит нецензурную брань.

Глава Б4. Язык мой враг

— Слушай, дедуль, ты в картах соображаешь?

Старикан, который что-то эмоционально объяснял толстожопой бабе у самого выхода из храма поклонения ебучей козе, обернулся ко мне.

— В картах? В каких картах, сынок?

— В игральный, блять… Не тупи, дед, вот в таких: — я протянул ему ламинированную бумагу. — Сможешь пальцем тыкнуть, где мы сейчас находимся?

— Да-да, конечно, — охотно принял карту дед. — Я карты хорошо читать умею, в молодости лет двадцать проработал в…

— Похуй всем. Давай побыстрее, а то у меня ещё дел дохуя.

— Понял-понял… Такс… Ох ты ж, как всё расчирикано-то… Кажется, кто-то очень хотел, чтобы вы в этот лес шли…

— Давай к делу, дед, блять. Я тебе карту дал, не чтобы ты в подъёбочках поупражнялся…

— Ну что ж… Ладно… Хм… Вот тут мы, — он ткнул пальцем. — По дороге вот этой если идти, то через пару километров тупик будет с деревней заброшенной, лесом окружённой. От неё как раз короче всего до точки этой дойти. Как же всё зачирикано-то…

— Давай, блять, сюда, — с раздражением вырвал карту из рук старика. — Один кружочек увидел нарисованный, будет теперь, сука, два часа охать, заебал…

— Вы только не сердитесь, сынок, но Александру я к тому лесу не пущу: чудовища оттуда и идут, как мне думается. Плохой это лес, про него много страшного ещё до всего этого безумия рассказывали. Люди там пропадали, много людей. Нечего вам там делать, как бы вас туда ни заманивали. Александра вас к автобусу отвезёт, и езжайте с богом. На восток вам надо уезжать, туда, говорят, чудища не добрались пока, ближе всего будет по….

— Да ухожу я уже, заебал. Не знаешь уже как выпроводить… Где твоя Александра ебучая?

— Так вот же она, — дед удивлённо указал на толстожопую блондинку с дебильными косичками, которая всё это время молча стояла рядом и смотрела сквозь нас: мысли её явно были не тут, а кружились вокруг оставленного в холодильнике бутерброда с тушкой небольшого хряка.

— Вот эта жироёбина? — с презрением окинул её взглядом. — Я с ней к автобусу не поеду: у нас там жратвы дохуя — как-то боязно мне. Это ещё если повезёт, и она по пути меня не сожрёт.

— Ну зачем вы так? — пристыдил меня старикан, приободряющие погладив Александру по руке. Хотя она, впрочем, не особо-то и среагировала на мою подъёбку: продолжала думать о бутерброде.

— Не доверяю тем, кто в тяжёлые времена весит больше центнера. Не задавались вопросом, почему у всех порцайки одинаковые, а она набирает по пять килограммов в неделю? Наверняка у вас и дети пропадают регулярно… Подумай над этим, дедуля.

— Вы всё шутите, сынок… Ну и правильно — надо сохранять позитивный настрой, времена действительно непростые сейчас, и раскисать нам нельзя. Так что уж лучше грубым юмором спасаться, чем нос вешать. И Сестра Александра, думаю, на вас не в обиде, так ведь, Саш?

— Да, отец Евгений… — безжизненно ответила она.

— Слышь, свинота, те может шоколадку какую сожрать? Выглядишь нихуя нездорово — сахар, видать, в крови упал, — распереживался я.

Не, ну а чё? Я так-то не бессердечная скотина какая, просто прячу за грубостью доброе сердце от надругательств злобного мира, чтобы не ранил никто.

— Всё хорошо, — так же монотонно ответила толстомордая. — Жду вас в машине…

Она кивнула Дедуле и вышла на улицу.

— Чёт мне как-то ссыкотно с ней один на один оставаться… Вы её покормили?

— Тяжело ей сейчас: Тамара ей кровной сестрой была… Я её с вами отправляю, чтобы проветрилась и… Ещё вот что… Хотел попросить вас…

Старик замялся…

— Хули ты замялся-то? Говори как есть, дед. Хочешь попросить примокрушить её и на трассе где-нибудь сбросить — типа олень насмерть подрал? Что, не тянет община по хавчкику содержание этой жирофермы? Всё понял. Давай две банки сгущёнки — всё сделаю. Мне это неприятно, конечно, но лучше так, чем у вас тут дети будут пропадать.

— Да нет, что вы?! Я не об этом! Как вы подумать могли?! Ой, понял — вы шутите опять, да, сынок? Я вас хотел попросить Александру с собой забрать, а машину обратно Семён привезёт. У неё в том году мать померла, за год до этого дочь, а вот сегодня и сестру смерть прибрала. Не осталось тут у неё никого, понимаете? Ей и без того тут тяжело приходилось, а теперь и вовсе невыносимо станет. Возьмите её с собой, пожалуйста, — она девушка работящая: и с огородом управится, и со скотиной…

— Управится в смысле сожрёт?

— Рукастая она. Всё умеет. Лишним ртом точно не будет…

— Ну одним лишним ртом она точно не будет, потому что за десять ртов жрёт… Эх, ладно, хуй с ним: нравишься ты мне, дед, так что за Александрой твоей следить буду денно и нощно, чтобы всё у неё заебись было. Но с тебя пара банок сгущёнки.

— Так нет у нас сгущёнки, — стушевался дед. — Есть варенье брусничное.

— Понятно… Зажмотил, значит, сгущёнку… Я это запомню…

— Сынок, я правду говорю: нет у нас сгущёнки, да и не был давно…

— Да понял я, понял… Позабочусь о твоей Александре за просто так.

От души хлопнул его по плечу и потрепал волосы на голове, словно шерсть любимой собаке.

— Бывай, дедуля, хули. Спасибо за приём, охуительный, всей нашей большой компании с автобуса, и за сгущёнку отдельно…

Недобро прищурившись на него на дорожку, вышел за дверь.

Я оказался на балконе. Этаже на пятнадцатом, не ниже. Передо мной стелился город. Вдалеке, там, где заканчивались дома и начинались поля, на сотни метров от земли вздымалась к небу огромная хуёвина. Человекоподобная машина высотой метров в семьсот — не меньше. Она была такой здоровенной, что даже с этого расстояния её можно было хорошо рассмотреть. Голова словно обтянута человеческой кожей; жуткое, с мёртвым выражением, лицо; чёрные, тяжёлые длинные тросы волос, качающиеся при каждом движении машины; тело закрыто рваной грязной серой мантией. Обшитые стальными листами руки прямоугольной формы висят по бокам, словно гигантские поезда подземки. Ног у этой уродливой машины не было, вместо них массивная гусеничная платформа, вдаль от которой тянулись глубокие борозды, вспахавшие всё поле и теряющиеся в переломанном лесу.

В следующий миг раздался оглушающий низкий рёв. Самый жуткий звук, который я когда-либо слышал. Он пробирал до самых кишок, оставляя после себя, словно какое-то ядовитое послевкусие, гнетущее ощущение безысходности и неотвратимости смерти. От этого стального чудовища не скрыться…

Ещё через мгновение машина с поразительной скоростью отклонилась вбок и взмахнула рукой. Из кулака руки, а точнее из открывшегося в нём при взмахе огромного люка, широким веером вытягивалось густое чёрное облако, быстро разделяясь на сотни чёрных точек.

Я не сразу понял, что гул, с которым появилось облако — это человеческие вопли. Чёрное облако состояло из людей. Вопящих от ужаса, выброшенных высоко в небо над городом, живых людей.

Люди стали сыпаться на дома, разбиваясь о стены и крыши, выбивая окна. Трупы сползали по стенам, оставляя густые кровавые разводы, падали на дороги, сминая машины.

— Это Сын Божий… — услышал я голос справа от себя.

Резко развернулся к говорившему. Передо мной стояла толстожопая Александра.

— Вы готовы отправляться? — привычно пресным голосом спросила она.

Сука, блять… Опять приглючило.

Осмотрелся. Дорога, дома, никаких балконов и здоровенных поебот, разбрасывающихся людьми. Нихуя себе у меня воображение…

— Вы готовы отправляться?

— Да готов, блять! Заебала…

Выбесила-таки, тварь. Сука, как же ненавижу жирных… Никакого такта. А всё потому, что мысли только о жратве у них: нет в башке места для уважения к окружающим. Короче, ща отъедем метров на триста, задушу жируху голыми руками, бля буду.

— Слышь, свинота. Где машина твоя?

— Вон там… — вяло показала она на какой-то сарай, на отъебись сколоченный из кривых необработанных досок, и неспешно побрела в его сторону.

— Шевели булками — плетёшься, блять, как на эшафот.

Эшафот… Ещё вчера я удивился бы тому, что знаю слово"аэропорт", а сегодня базарю, как король Англии.

— Короче, надо торопиться — чую, скоро в туалет захочу, а мне пиздец как не хотелось бы на трассе останавливаться. Хотя похуй, притормозишь, если что, где-нибудь, выйдем, ты посторожишь меня от волков там или медведей, я отолью по-быстрому, а потом дальше поеду.

Жирота не ответила. Неспешно дотащила сраку до сарая, поковырялась с полминуты в замке и, наконец, со скрипом растащила створки в стороны. Внутри стоял какой-то уёбищный проржавевший к хуям микроавтобус, безуспешно пытавшийся скрыть своё уродство и неприглядное состояние под сантиметровым слоем засохшей грязи и дорожной пыли.

Толстуха подошла к микрухе и стала открывать капот.

— Слышь, если жратва где-то и сныкана, то в бардачке наверняка, — предположил я.

Она меня не слушала. И это вторая проблема толстых людей: они никогда не слушают окружающих. Сколько бы им не говорили, что они жирные, что на них противно смотреть; сколько бы ни умоляли сесть на диету или хотя бы перестать воспринимать целый батон как индивидуальную, блять, булочку к чаю — всё тщетно. Жиробасы не умеют слушать.

Короче, она со скрипом подняла капот, достала откуда-то из-под жироскладок нож и принялась что-то химичить.

Сначала я решил, что она там клемы на аккумулятор накидывает или типа-того, но потом она стала совершать какие-то резкие движения, словно дралась с забравшейся под капот погреться кошкой, или не знала, как выглядит ёбаный аккумулятор и клемы, которые на него нужно набрасывать, и из-за этого её накрыл припадок ярости.

— Слышь, стройняшка, тебе там кукуху переклинило? Сахар упал-таки? А я говорил: сожри, блять, шоколадку…

— О нет! О нет! — завопила жирка, оборачиваясь. Глаза её были наполнены ужасом. — Чудовища уничтожили мотор! Они просто выпотрошили его!

Ну всё, блять, понятно. Понеслась…

— Да ты сама его выпотрошила, пизда ты тупая! — я хотел было обложить её хуями поплотнее, но потом передумал. — Понятно, короче, всё: хуй мне, а не поездка с комфортом… Что дальше по плану? Станешь монстром и нападёшь на меня? Тут должен сразу предупредить: разобью ебало с вертушки, а потом снесу, что осталось, из обреза.

— Господи Боже что это?!? — она выпучила глаза смотря куда-то мне за спину.

— Предполагаю, что ничего… — вздохнул я, оборачиваясь скорее по приколу… — Ёб твою мать!

Буквально в паре метров от меня на дороге стояла какая-то… Тварь.

Огромная ебанина, похожая на жирного, толщиной метра в два и высотой минимум в пять червя, из которого самым хаотичным образом торчали несколько десятков покрытых густой слизью рук. На самой высокой точке тела червя разместилась женская голова со сползающей вниз мертвецки-бледной кожей, переходящей в тело червя, и умоляющим взглядом широко раскрытых глаз. Рот женщины разорван, губы цвета сырого мяса растянуты в полной страданий улыбке. Внезапно губы начинают расползаться, словно изо рта пытается вылезти что-то огромное. Кажется, что щёки вот-вот начнут рваться дальше, но в следующий миг наружу выпадает тело самого уродского младенца, какого я когда-либо видел. Хотя, в целом это был, наверное, самый обычный младенец — тут я с перепугу приукрасил. Единственное, что отличало его от нормального грудничка: тошнотворный язык размером с немецкую овчарку вместо головы и длинные, полутораметровые руки с четырьмя локтями и костяными лезвиями вместо кистей. Короче похож на младенца он был телом и пуповиной, теряющимися во рту головы матери, что наводит на мысль: я не сильно-то и был неправ, решив, что это самый уродский младенец, которого мне доводилось видеть…

Тварь завопила. Тут важно пояснить, кто именно завопил: червяк, голова матери или языкоголовый младенец. Я ставлю на мать. Хотя, её легки наверняка находились в черве, а голова младенца при вопле вибрировала так, как вибрировал бы любой обычный язык на её месте. Короче, я передумал: вопила вся тварь целиком. Вопль был вымученный, страдальческий и гармонировал с несчастным, полным ужаса и отчаяния взглядом женщины, которая словно не понимала, что происходит, и мечтала лишь о том, чтобы скорее проснуться и оставить этот кошмар позади. Я её понимаю: обнаружить себя с телом червя, двумя десятками рук и младенцем, торчащим из порванного рта, — это, наверняка, пиздец как неприятно.

Продолжая жалобно вопить, чудовище медленно ползло вперёд, вытянув все руки перед собой. Это выглядело не столько опасно, сколько печально: тварь словно умоляла помочь ей, протягивая руки к обычным людям, так похожим на то, чем она была когда-то. Она надеялась, что мы сможем развеять своей нормальностью то пизданутое колдовство, которое сотворило с ней весь этот неподдающийся описанию пиздец.

Но, видимо, я показался твари недостаточно нормальным и жалостливым, потому что она проигнорировала меня и проползла мимо, явно направляясь к Александре. Женская солидарность, ебать её рот… Конечно, пошёл я в пизду со своей помощью.

— НЕТ!!! БОЖЕ, НЕТ!!! — вопила от ужаса Александра, впрочем не стремясь съебаться куда подальше, на что у неё было более чем предостаточно времени, потому что неведомая ебанина двигалась пиздец как неспешно.

Наконец, тварь достигла Александры и вцепилась в неё, казалось, всеми своими уёбищными слизкими руками. Я ожидал, что девчонки сейчас обнимутся и начнут плакать, но языкастый младенец неожиданно вздыбился всем телом и с высоты нескольких метров наотмашь полоснул жируху по лицу ладонью-лезвием.

— ААААА!! — завопила, склонная драматизировать, толстожопая истеричка.

Кожа на её лице принялась расползаться от верхушки лба и до самой верхней шубы.

Ну, возможно, я был слишком скор на выводы — признаю. Я не про склонность жирухи к драматизму, а про свои обвинения в том, что баба-червяк не уважает роскошных, бородатых мужиков с идеальным мускулистым азиатским телом и готова принять утешение только от другой бабы. Не такие уж эти чудовища и гендерные фашисты, получается, только вот…

Только вот чудовищ нихуя не существует.

Эта мысль полоснула моё сознание не хуже лезвия языкоголового младенца.

Всё происходящее не может быть правдой…

В глазах замортачило, изображение стало искажаться, пульсировать, изменяться, словно одно видео пыталось выместись другое: вот я вижу тварь, полосующую лицо жирухи, а вот я вижу жируху, полосующую себя ножом по лицу; вот тварь начинает рвать плоть жирухи десятками своих рук, а вот жируха рвёт на себе плоть сама, помогая себе ножом. Наконец реальность полностью вымещает глюки: остаётся одна лишь толстожопая Александра, истязающая себя сталью: она режет плоть; разрубает кости пальцев положив ладонь на машину и используя нож как топорик; она бьёт себя ножом сначала в один глаз, затем во второй. Всё это время она вопит, она продолжает вопить и когда отрезает себе язык, и когда с безумным остервенением пытается вырвать челюсть.

Всё это время я стою в ахуе. Иногда бывают такие моменты, когда лучшее, что ты можешь сделать: просто стоять охуевая. Именно так, наверное, поступает среднестатистическая мамуля, придя домой раньше времени и застав любимого сыночка, ебущим её любимого кота на её же с папкой кровати.

Пока я представлял себе студента-спермотоксикозника, ебущего кота, — надеюсь, в этом нет ничего гейского, хотя я уже ни в чём не уверен в этом, вконец ебанувшемся мире, — Александра мешком повалилась на землю, потеряв сознание то ли от потери крови, то ли от болевого шока, то ли, что скорее всего, у неё всё-таки упал сахар, — говорил же я, сожри ёбаную шоколадку…