Птицы

Ирина Ясенева, 2023

Перед каждым человеком рано или поздно встает выбор. Герои решают: предать себя или остаться ни с чем, выбрать личное счастье или послужить на благо человечества, забыть обиды или мстить, быть свободным и жить так, как хочется, или остаться в зоне комфорта. Притча о границах воли человека и месте судьбы в его жизни.

Глава II. Лагерь

Девушка затопталась на месте, пытаясь взять себя в руки и сделать вид, что ничего не видела. Однако Палеос, прищурившись, посмотрел на её растерявшееся лицо и сказал:

— Снеси список Австрите, — он протягивал бумагу, — хотя нет. Позови её ко мне.

Вигония спустилась на первый этаж. Она не знала, что делать: рассказать Латрию, ведь они были знакомы с детства и ей было по-дружески жаль соседа, попросить его уйти или позвать Австриту. Она постояла в нерешимости пару минут у двери кабинета хозяйки, затем дверь внезапно распахнулась, из неё вышла женщина.

— Что?

— Вас господин зовёт, — оробев, промямлила девушка. Выбора у неё не осталось. Женщина заперла на ключ кабинет и пошла наверх.

Вигония стремительно выбежала на улицу, решившись найти соседа и попросить его срочно уходить. Она не знала, сколько у неё было времени — пару часов или пару минут. Девушка завидела его у дерева шагах в двадцати, но её резко дернули за руку — так, что она чуть не упала от порыва бежать, и притянули к стене.

— Не надо, — сказал Астир. Вигония в испуге посмотрела ему в глаза снизу вверх. — Он получил по заслугам.

— Что?

— Он бился на мечах с братом, мать недавно выяснила. Кто знает, сколько раз это происходило, — с раздражением произнёс он, всё так же в тисках держа её за предплечье.

Вигония ничего не отвечала, оробев и не пытаясь высвободиться. «Они не знают о том, что я их видела», — быстро подумалось ей.

— У Палеоса умер сын, играя с мальчишкой из села. Мы не можем допустить, чтобы из-за дерзости какого-то жалкого садовника ещё один господин погиб.

Он расцепил пальцы, выпустив её руку, которая болела из-за мёртвой хватки. В этот момент девушка увидела, как дворецкий подошёл к Латрию, наклонившись, что-то негромко ему сказал, и увёл с собой в дом через главный вход. Всё было потеряно.

Латрия попросили в кабинет Австриты. Он побаивался этой женщины, потому что строгий взгляд умных и холодных глаз её заставлял литься по его спине холодный пот. Он не подозревал, зачем его вызвали, разве что где-то в глубине души.

— Началась война, — строго сказала женщина, — и ты пойдёшь в наши войска на границе. Мы наслышаны о твоём умении владеть мечом, — в этот момент он пугливо посмотрел на неё, пытаясь понять, откуда. — Тебе на сборы один день: завтра утром ты уходишь домой, послезавтра к шести утра являешься сюда, к воротам. Вместе с другими ты будешь препровождён в отряд командира Долофоноса. Всё ясно?

Он кивнул, сглотнув.

— Если попробуешь сбежать — будешь убит. Иди работай.

Молодой человек вышел из комнаты, ошеломлённый. Не помня себя, дошёл до чёрного входа и шагнул в сад. Он любил эти деревья — вид их, запах, любил ухаживать за ними. Латрий привык уже к этой мирной деятельности, которая даёт простор для того, что подумать, помечтать. Он поднял голову и посмотрел на небо: ярко-синее с длинными перьевыми облаками — оно завораживало. «Только боги могли сотворить такую красоту. Спокойное, неподвижное… Оно будет существовать вечно», — подумалось ему.

На следующий день утром молодой человек собрал свои вещи в небольшой мешок, загрузил его на спину, распрощался со всей прислугой и вышел через чёрный вход. Лицо его было спокойно, немного печально, однако внутри ревела буря.

— Я провожу тебя, — сказала Вигония, опирающаяся на дерево, чуть улыбающаяся и старающаяся не смотреть ему в глаза. Они пошли рядом, первое время ни о чём не говоря.

— Несправедливо, — выдавила она негромко. — И мы ничего не можем сделать…

— Никогда не могли. Кто мы по сравнению с ними? Жалкие букашки. Наша жизнь в их руках, — ответил тот просто, глядя вдаль и вникуда.

— Но почему… так не должно быть. Мы тоже люди.

— У нас нет больших домов, богатых родственников, денег. Мы даже не умеем читать и писать, — он коротко взглянул на неё, — почти все.

— Всё равно это несправедливо — посылать человека на войну из-за собственных страхов.

— А других послали просто так, — обречённо проговорил он, глядя ей в глаза. Ему было приятно, что она впервые в жизни что-то испытывает к нему, пусть это даже и жалость. Он готов был отдать все, чтобы пережить этот момент снова — лишь бы чувствовать её заботу, ощущать её рядом, слышать, как она семенит в этом прямом сиреневом платье.

— Я бы всё, всё устроила по-другому! — выпалила девушка. — Если бы я была хозяйкой, я бы помогала народу, жителям, тратила бы деньги с умом! Я бы так устроила хозяйство, чтобы все процветали!

— Ты очень добрая, — мягко улыбнулся он, желая взять её за руку, но не решаясь. Девушка вздохнула, а парень, поняв, что она внутренне сопротивляется этой фразе, продолжил: — Я же вижу, как ты заботишься о матери, как всё делаешь для неё. У тебя очень доброе сердце, хотя ты этого не показываешь.

— Ты лучше меня. Вы с братом всегда нам помогали с матерью. Спасибо, — она обняла его за плечи. Латрий думал, что это ему снится. Через пару мгновений она отпустила его и произнесла: — Ты очень сильный. Ты прекрасно дерёшься. Я знаю: ты вернёшься!

Тот покраснел, всё ещё не смея глядеть ей в глаза.

— Когда я вернусь… когда я вернусь, — он прокашлялся, — обещай, что… что сошьёшь мне костюм. Хороший.

— Обещаю, — произнесла она, сочувствующе улыбаясь.

— И, пожалуйста, не говори ничего Таросу. Он как раз хотел сегодня уезжать.

Девушка задумалась на пару секунд, потом пробормотала «хорошо». Они дошли до дома Латрия и его брата. Улыбнувшись друг другу, каждый пошёл в свою сторону, не оглядываясь: парень — домой, девушка — к господам.

Хозяйство Латрия Ксан и его брата, Тароса, было чуть больше, чем у соседей: домик выглядел чуть лучше, хотя был не больше, во дворе были курятник, пару коз, посажено пару грядок с овощами. Крыша уделана, дверь не покосилась — сразу видно было, что в хозяйстве живут мужчины. Однако внутри было довольно пусто: две кровати, печь, стол, сундук — всё убранство. Пахло сгоревшим маслом, пол не был мыт, казалось, несколько лет. Фонарь стоял на столе посередине комнаты, там же находился мужчина, склонившись к свету и что-то мастеря. Он был несколько крупнее и выше Латрия, руки его были измазанные, мозолистые, крупные и грубые. Он поднял голову в задумчивости, когда молодой человек вошёл.

— Латрий? — он встряхнулся. — У тебя же сегодня не выходной.

— Хозяин дал за хорошие заслуги, — уклончиво ответил парень. — Что ты делаешь?

— Чиню узды, чтобы под Буравку подходили.

— Сегодня уезжаешь?

— Да, пусть неблизкий, много остановок будет. И до праздника надо бы немного обустроиться. Не верится в королевскую щедрость, но зато подработаю, привезу денег.

— Может, будут зерно дарить? — Латрий запихнул мешок под кровать, доселе спрятанный за спиной.

— Оно всё на продажу. Представь, сколько людей понаедет, сколько зевак придёт. Сколько в давке умрут…

— Зато столицу увидишь, — мечтательно произнёс молодой человек, ложась на кровать. — Как там люди живут… Мне представляется, что там бедных нет. Что все там кушают хорошо.

— Ты, брат, больно наивен, — усмехнулся Тарос низким голосом. — Бедных везде полно. Там бедные, поди, беднее нас. Это мы — на природе, на просторе. А они крепостными стенами окружены.

— Мне всё равно кажется, что там людям живётся лучше. Я… я бы тоже туда съездил когда-нибудь.

Тарос закончил чинить узды, подошёл к печке и заглянул на готовящуюся еду. Запахло жареным картофелем.

— Когда я приеду — ты сможешь съездить. Лошадь отдохнёт — потом едь тоже на заработки. Но смотри: меня долго не будет, месяца четыре точно. Животных продаю соседям. Хозяйствуй тут как-нибудь.

— С невестой приедешь? — улыбаясь, дружески подколол брата Латрий.

Тот хитро улыбнулся, сощурился и произнёс, играя голосом:

— А кто знает? Может, и за твоей невестой приударю.

— Она мне не невеста, — вздохнул лежащий на кровати парень.

— Вы даже работаете в одном месте. Сделай ты уже шаг. Ты — её единственный вариант, вы друг друга с детства знаете.

— Ты слишком плохого мнения о ней, — нахмурился Латрий, — с такой красотою и умом ей надо быть госпожой. Эх…

— Зато ты больно хорошего о ней мнения.

Помолчали. Тарос наложил в жестяные тары жареной картошки с мясом (видимо, ягнёнка), закинул ложки и поставил на стол. Он ел жадно и быстро, причём стоя, потому что стульев не было, как будто до этого не ел очень долго. От запаха свежеприготовленной еды Латрий почувствовал проснувшегося зверя внутри и тоже начал кушать. Простой, сытной еды он не видал средь бедной овощной похлёбки в хозяйском доме. Тарос издал довольно звук, со стуком поставил пустую миску на стол — брат в это время ещё и половины не съел.

— Жуй быстрее, хиляк! Я, кстати, кое-что хотел тебе дать, — мужчина открыл сундук, согнулся в половину, копаясь в нём, и достал деревянную коробку. Латрий в это время, сидя на кровати, отложил тару. Он внимательно смотрел на брата.

— Этот кинжал, — он раскрыл коробку, в которой на подложке лежал кинжал, чуть изогнутый, с красной, расписанной узорами рукояткой, — фамильный. Отец передал его мне, когда умирал, как старшему сыну. Я даю тебе за ним следить, потому что, как я слышал из толков соседей, началась война, — в этот момент Латрий замер, с испугом смотря на брата, но тот даже не заметил, так как всё его внимание было сосредоточено на кинжале. — Возможно, он тебе понадобится.

— А ты поедешь ни с чем?

— Я возьму обычный нож. Кинжал пускай останется там, где кровь его многопоколенных владельцев. Сила его — тут, в этом доме, в этом селении, в Ории, — он преподнёс раскрытую коробку брату.

— С–спасибо. Постараюсь сохранить его!

— Да уж постарайся, брат. Я отбываю через час. К закату успею доскакать в соседнее село.

— Понял, — кивнул Латрий, смотря в пол.

В назначенное время они попрощались, крепко обнявшись. На душе младшего брата было скверно: он так и не сказал Таросу, что его призвали на войну, хотя это могла быть их последняя встреча, последний разговор. Он провёл день, шатаясь по дому, повесив голову, в мрачных мыслях.

На следующий день, поникнувший, Латрий стоял неподалеку от ворот хозяйского дома. Потихоньку собирались люди — мужчины (совсем молодые, шестнадцати лет, так и постарше, лет сорока) с провожающими — женщинами, воющими в плечо мужу, брату, сыну; маленькие дети, разглядывающие всё вокруг и жмущиеся к мамкиным юбкам. Мужчины несли мешки — кто побольше, кто поменьше. Нежданно Латрию положили руку на плечо — задумавшись, он даже не слышал, как кто-то подошёл.

Это был Ясмос. Он был чернее тучи: брови сведены, лицо опущены, он смотрел из-под лба, скрестив руки.

— Прости меня, — твердо, но негромко выговорил он. — Надо было догадаться, что так когда-нибудь будет. Но я… ожидал, что в них хоть немного милосердия.

— Судьбы не избежишь, — пожал плечами Латрий, пытаясь загладить чувство вины у старого друга.

— Ты очень хороший товарищ, хороший боец. Ты должен выбраться оттуда живым. Мы не раз с тобой боролись — ты не погибнешь в бою!

— Спасибо. Спасибо за веру, — робко улыбаясь, произнёс Латрий. Он покраснел: ему были приятны комплименты от друга.

— Вам не раздадут там нормальной амуниции, поэтому я принёс тебе это, — он ногой пододвинул мешок, он был тяжелый, — и это, — из-за спины он достал меч в ножнах. — Говоря по правде: украл. Но это твоё, бери. Хоть как-то заглажу вину… Неизвестно, кто и как выяснил о том, что мы боремся. Может, Палеос из окна подслушал…

Латрий посмотрел в землю. Ему было больше жаль хозяина, потому что тот чувствовал вину, чем себя.

— Мне пора, а то увидят. Удачи тебе! — они обменялись рукопожатием, схватив друг друга за плечо. Ясмос ушёл, оглядываясь.

Вскоре на площади скопилось шестнадцать мужчин — столько насчитал Латрий. Возможно, кто-то сбежал, затаился, а возможно — того, кого призывали, уже не было в живых. Примерно через полчаса из ворот вышел Астир в платье наездника и дворецкий в достаточно дорогом чёрном костюме. Из недалеко отсюда стоящей конюшни хозяйского дома вывели две лошади.

— Мне препоручено доставить вас до места назначения, — говорил хозяйский сын достаточно громко и сухо высоковатым голосом. — Пойдёте за мной колонной, Гирос — замыкающий, — он указал на слугу Австриты, потом обвёл глазами толпу и тыкнул в мужчину лет сорока бандитского вида, — Ты будешь главным. Следи, чтобы никто не отставал, а отстающих или уклоняющихся бей. — Он умело запрыгнул на лошадь. — Выстроились в колонну!

Плач женщин стал ещё громче, присоединились дети. Мужчина выстроились друг за другом. Латрий смотрел в землю, стараясь отвлечься, потому что всё происходящее ощущалось тяжело.

Шли не очень долго — около двух часов, причём пришлось идти к тому месту, где река сужалась, чтобы пройти по мелководью. За это время были избиты маленький мужичок лет сорока пяти, по-видимому, пьяный, и лет тридцати человек, возмущающийся и подговаривающий всех пойти обратно. Они прибыли в лагерь, располагающийся на небольшом возвышении. Вид был красивый, но однообразный — зеленеющие поля и пышные леса вдалеке. В лагере энергично протекала жизнь: что-то варили (пахло мясом), кто-то начищал меч, кто-то ради тренировки дрался с товарищем, а кто-то бился взаправду, кто-то ухаживал за скотиной, а кто-то стрелял из лука. Глаза разбегались оттого, как много было людей и как разнообразны были их занятия. Палаток на вид было штук до пятидесяти.

Толпу в шестнадцать человек заставили ждать, пока Астир разбирается с главными. Дворецкий в то время угощал лошадь яблочком. Мужчины, насупившись, не разговаривали между собой; они выглядели как обособленный островок на фоне суши. Вскоре хозяин вернулся с важным человеком — крупным, с грудном клеткой, как у медведя, коротко стриженными волосами. Он был в кольчуге, от этого грудь его казалась ещё больше. Все бывшие мужчины здесь были раза в два меньше него. Он оглядел взглядом всех, заглядывая в глаза каждому, челюсть его была сжата, а руки за спиной. Всем стало жутко от одного вида стоявшего перед ними человека. Латрий смотрел в землю, и когда в глаза взглянули ему, то почувствовал неподдельный ужас от сурового взгляда из-под густых чёрных бровей. Суровый человек подошёл к мужичку, чуть шатавшемуся; в воздухе что-то блеснуло — и человек повалился на землю, брызжа кровью из горла. Он захлёбывался, царапая шею, будто пытался что-то оттащить от нее. Он дрыгал ногой, а потом заскрёб землю; смотреть на человека было жалко. Латрий пошатнулся.

— Этому пьяному сброду тут не место, — громким басом сказал начальник, встряхнув кинжалом, с которого капельки крови полетели на лица и одежду стоящих. Одна из них попала на Астира; он с отвращением стёр каплю с подбородка, дал знак дворецкому, и они поскакали, крича «Но!». Начальник, прищурившись, проводил их следом.

— Моё имя Долофонас. Я — ваш командующий. И здесь у нас есть несколько правил. Забудьте о матери, отце — они в прошлом. Жён вы увидите нескоро. Если увидите, — он говорил рвано, застыв на одном месте, всё так же оглядывая всех. Огромная грудь его вздымалась. — Правило первое: вы тренируетесь каждый день два раза по четыре часа. Едите три раза в день: в семь, в двенадцать и в шесть. Не пить. Беспрекословно выполнять команды. Быть чёрствым и холодным — это война. Тут смерти. Стараться сделать всё, чтобы убить врага, любой ценой. И да: при нападении — драться, как будто в последний раз. Либо вы — либо враг. Кто-то умрёт, другого не дано. Никого не оплакивать — это отнимает силы. Убить все чувства в себе. Всё, что у вас есть, — это меч, и он ваша жена, ребёнок, отец, мать. Звон его — колыбель вашей матери. Всё ясно?

Толпа несмело крикнула «Да» разными голосами. Командующий добавил:

— При нарушении — смерть. Вы будете убиты теми, кто окружает вас, если они заметят нарушение. А теперь найдите себе свободное место в палатках! В каждой по четыре.

Долофонас круто развернулся и, чуть сгорбившись, пошёл вдоль лагеря. Латрий смотрел ему вслед, внутри у него, казалось, всё упало. Кроме того, очень хотелось есть и пить; запах мясной похлёбки, приносимый легким ветерком, разжигал аппетит. Он сжал зубы и побрёл вперед. Толпа постепенно разошлась по лагерю. Парень шёл, волоча мешок, устав, и как раз в это время крикнули:

— Обед, обед, все на обед!

Отовсюду, как тараканы, начали стекать люди к трём котлам шагах в двадцати от того места, где стояли новоприбывшие. Латрий пошёл быстрее, чтобы успеть. Он встал в очередь, ждать ему пришлось минут пять, дошло и до него. Обрюзгшего вида мужчина с щетиной и грубоватым видом накладывал суп в железные миски (парень заметил, что они были не мыты с прошлого раза или вообще), он протянул тарелку с ложкой Латрию, чуть расплескав. «С-спасибо», — негромко произнёс парень. Он проверил дно ложкой, поняв, что из мяса был только запах; сам суп состоял из воды, капусты и картофеля. Но ему и это было за радость — он жадно, стоя, съел полученную еду, причём мельком вспомнив брата, который ест точно так же. Он задумался, смотря в опустевшую тарелку, чувствуя ещё более разгорающийся голод. Отнёс её обратно, смотря на кушающих людей (молодой человек подметил, что те ели медленно, черпая по чуть-чуть, смакуя каждый кусочек, при этом недовольно смотрели на него, замечая чужой взгляд). Парень опять побрёл с мешком. В палатки разбредались люди, видимо, отдыхать, и он пошёл искать ту, что была не заполнена. Те, что ближе к месту кормления, все были полны, — так подумал он и пошёл дальше, к последнему ряду. Заглянул в одну из них — в ней сидел парень примерно того же возраста, склонившись над мечом, который тот тщательно начищал. Он сидел, замерев, весь во внимании — казалось, вся его жизнь сейчас заключалась в том, чтобы до блеска начистить меч. На вход постороннего тот никак не среагировал; тёмные, слегка вьющиеся волосы закрывали его глаза.

— Здесь занято? — негромко поинтересовался Латрий.

— Нет.

Латрий зашёл в палатку, затащил мешок и сел на землю, полуразлёгшись на вещах — они были жесткие, потому что внутри была кольчуга, к тому же звенели при каждом движении парня; меч он снял и положил рядом с собой. Сидящий рядом не отвлекался; Латрий заметил, что одежда на нём была несколько большевата, сам тот был довольно худой, пальцы длинные. Новоприбывшему хотелось как-то начать разговор, чтобы избавиться от неудобной паузы, а другому, казалось, было всё равно — он был занят.

— Давно ты здесь? — негромко поинтересовался Латрий.

— Пару дней.

— Понятно. А откуда?

— Из селения недалеко отсюда, — он всё так же не отрывался от меча.

— Я тоже. Вот сегодня доставили.

Парень, продолжая работу, взглянул на соседа долгим, изучающим взглядом. Латрию стало неловко из-за этого.

— Выглядишь опечаленно, — выдал тот, проанализировав вид сидящего человека, и продолжил чистить меч.

— Э–э–э, да… Невоенный я человек, сказать по правде. А ты — совсем не грустишь? У тебя есть семья?

Другой парень помолчал некоторое время.

— Я привык.

— За несколько дней? — усмехнулся Латрий и смутился: знакомство явно не удалось.

— На боевые тренировки, на боевые тренировки! — крикнули в этот момент на улице.

Незнакомый парень встал, заправив меч в ножны, и произнёс:

— Сейчас будет обход: следят за тем, чтобы все тренировались.

— Я, кстати, неплохо владею мечом: мы с товарищем тренировались несколько лет. Не хочешь со мной?

Человек подумал, смотря в глаза собеседнику, потом ответил:

— Идём. Но дальше отсюда. Идти минут двадцать.

Незнакомый молодой человек был в плаще, из-за которого его маленькая худая фигура казалась объёмной. Он накинул капюшон на голову — так, что едва можно было видеть глаза. Латрий надел кольчугу, взял меч, и они пошли на юго-запад — примерно туда, откуда недавно прибыл парень. Вскоре они дошли до небольшого поля, граничащего с лесом и кустарниками: оно было усеяно маленькими полевыми цветами — небольшими сухими стебельками с фиолетовым, желтым или синим цветком. Незнакомец снял плащ и медленно, с каким-то странным наслаждением, вынул из ножен меч, смотря на противника. Он был несколько выше Латрий; тот встал напротив, неловко улыбнувшись. Незнакомый человек смотрел холодно, даже несколько высокомерно. Латрию в то время вспомнились дружеские бои с Ясмосом, наполненные смехом, улыбками, и внезапно взгрустнулось.

— Дерись всерьёз, — попросил незнакомец.

— Хорошо, — нахмурившись, растерянно произнёс Латрий.

Они стояли друг перед другом, выжидая, кто начнёт первый. Парень привык, что нападал обычно его друг, потом они менялись ролями в течение схватки. Незнакомец был серьёзен и сосредоточен — казалось, каждая частица его напряжённо следила за действиями противника. Латрий решился сделать выпад вперёд, другой резко увернулся, ногой ударил в живот нападавшего, из-за чего тот упал, свернувшись клубочком и выронив меч. Молодой человек приставил острие к шее лежавшего, который выдыхал «ой–ей–ей–ёй!».

— Враги так не дерутся, — подытожил победивший. — Ты играл в бой, но не бился. Дерись серьёзно.

— Ух, хор-рошо, сейчас мы посмотрим! — сказал парень, встал и с криком напал.

Результаты боя повторились дважды: Латрий проигрывал, а противник его выигрывал, казалось, не прикладывая никаких усилий. Первый попросил передышки; они сели на землю и стали перебирать цветочки. Лёгкий ветерок ласкал их разгоревшиеся щёки. Щебетали птицы в лесу неподалёку.

— Где ты так научился? — подивился Латрий.

— Отец учил меня. И на луке, и на мече, и на ножах.

— Должно быть, он тебя любит, — улыбнулся парень. — Где он сейчас?

— Неподалёку, — уклончиво сказал другой, оперевшись на меч и смотря на побежденного.

— А мать у тебя есть?

— Умерла, — лицо молодого человека было спокойно, даже странно-спокойно, но дернувшаяся щека на этом слове предательски выдала его чувства. Они помолчали.

— Меня, кстати, Латрий зовут. Это значит «преданный», — парень улыбнулся и протянул руку другому. — А тебя как?

— Эфра. Кому же ты предан? — уголки его рта чуть дрогнулись в улыбке.

Латрий покраснел и ответ глаза. Эфра хмыкнул, произнеся:

— Всё понятно, кому ты предан. Любовь, значит. Жена?

— Нет-нет, только знакомая. Мы с ней с детства жили рядом. Она очень добрая, умная, невероятно красивая, даже читать умеет! — начал перечислять Латрий, вдохновившись.

— Понятно, понятно, — прервал его Эфра, слегка улыбаясь, — значит, у тебя есть цель вернуться. Вернуться героем.

Латрий густо покраснел.

— Я даже не хотел идти сюда… Мне пришлось. Хозяин города отправил, когда узнал кое о чём, — вздохнул он.

— О чём?

— Мы с внуком хозяина в хороших отношениях, иногда, как я уже говорил, дрались на мечах. А у хозяина сын погиб, как говорят, потому что его мальчишка из поселения утопил. Вот меня и сослали. А ты как попал сюда?

— Сам захотел. У меня тут есть дела.

— Какие?..

— Не могу сказать, — Эфра вдруг стал серьёзным, даже нахмурился.

— Х-хорошо, понял. Ты очень хорошо владеешь оружием, так что ты точно выживешь!

— Не сомневаюсь, — твёрдо и негромко ответил парень. — Надеюсь, что и ты тоже. Надо же покорить сердце дамы! — и почти беззвучно засмеялся, причём лицо его даже стало добродушным. Латрий опять покраснел.

Прошло несколько недель. Враг не наступал, хотя в воздухе веяло его приближение: шли дожди, вороны каркали. Режим ожесточили, тренировок добавили ещё больше. Несколько человек за это время было убито за непослушание. Латрий от постоянной физической нагрузки и несытной пищи похудел, осунулся. Лицо его стало несчастнее и суровее. Он чувствовал, что что-то неотвратимое приближается, и ничего не мог с этим поделать. Тренировался через силу, а иногда, когда случалось, что в палатке никого нет, бессильно и беззвучно плакал, вспоминая прошлую жизнь: он думал то о родителях, которые покинули их слишком рано, то о брате, которому он ничего не сказал, то о Вигонии, к которой с детства пылал чувствами. Было и хорошее: он обрёл друга в лице Эфры: его молчаливость и отчуждённость не пугала его, а наоборот, молодые люди научились существовать вместе: пока тот думал о своём, Латрий вспоминал о прошлом. Порой они понимали друг друга с полуслова, часто тренировались вместе. Молодой человек даже показал нож, который передал на сохранение брат; Эфре он понравился — он разглядывал его долго, в конце похвалив работу мастера. В палате с ними жили ещё двое: мужичок-работяга лет тридцати и молодой парнишка лет семнадцати; оба они были из селения Латрия, он раньше видел их, но не знал имён. Бывало, что Эфра иногда куда-то уходил по ночам, причём делал это тихо — так, что никто не просыпался, но иногда Латрий не спал и невольно слышал. Он поражался новому другу, которому мастерство боя было знакомо, по-видимому, больше всего на свете.

— Что ты думаешь о начальнике, Долофоносе? — спросил как-то Латрий Эфру после тренировки на том же поле.

— Жестокосердечный, не знающий милосердия, сострадания, доброты человек, — отчеканил Эфра, заматывая пораненную руку. Он говорил твёрдо, ударяя на каждое слово, что немного поразило собеседника.

— Сегодня он сказал мне, что ни разу не видел меня во время боя. Пригрозил, что если не увидит, то… — Латрий сглотнул.

Эфра помолчал, смотря в землю, потом резко поднял глаза на друга.

— Тогда стоит тренироваться, где и все.

— А ты?

— Я — нет.

— Почему? Он тебе… ничего не говорил?

— Ничего.

Они помолчали несколько минут. Потом пошли обратно в лагерь, потому что уже вечерело; солнце разливалось красно-оранжевым светом средь облаков, освещая двух путников со спины. Трава подгибалась под шествием их тяжёлых ног в амуниции.

— А что ты собираешься делать, когда всё это закончится? — поинтересовался вдруг Эфра.

— Я… — Латрий смутился и покраснел, — сделаю предложение одной девушке, я тебе говорил. Надеюсь, она примет. Я бы хотел завести семью с ней, обжиться, может, переехать в село побольше. Если нет… то отправлюсь в столицу на заработки, мой брат как раз едет туда сейчас. А ты?

— Не знаю, — честно пожал плечами парень, — пока надо закончить дела. Дальше будет дальше. Может, подамся в королевскую гвардию…

— Да, конечно, у тебя замечательные навыки!

— Убийцы, — усмехнулся Эфра.

— Но ведь их можно переложить и на хорошие дела.

Молодой человек ничего не ответил. Дальше они шли молча, каждый думая о своём. Такое случалось чаще всего.

Одной ночью Латрий не мог заснуть: он чувствовал голод из-за ненасыщающей еды, в животе дико бурлило. Есть было нечего. Он пытался отвлечься, начал вспоминать о доме. Но вскоре понял, что ничем хорошим это не кончится: ему захотелось взреветь из-за происходящего, он не желал, чтобы завтрашний день наступал; с горечью в сердце молодой человек думал о том, что завтра будут тренировки до изнеможения, тем более уже не с Эфрой, жидкая похлёбка, устрашающий командующий. Если б у него были силы — он бы думал о будущем; но их уже не было, поэтому мысли крутились вокруг знакомых, любимых образов.

Вдруг он услышал шорох рядом с собой, по которому понял: Эфра не спит. Латрий зажмурился, пытаясь уснуть, чтобы не выдать себя. Лёгкой, едва уловимой поступью молодой человек вышел из палаты. Лежащему из-за собственных проблем было всё равно, но где-то в глубине души он задавался вопросом — куда все-таки ходит иногда по ночам Эфра? «Не спится. Либо тренируется», — засыпая, думал Латрий.

Эфра тем временем шёл вдоль лагеря. Было темно, но месяц освещал дорогу. Он шёл тихо, медленно, стараясь никого не разбудить и не привлечь ничье внимание; глаза его вскоре привыкли к темноте. Он направлялся к той палатке, в которой жил только один человек — Долофонас.

Было около двух ночи — самое тёмное летнее время, когда до рассвета ещё несколько часов. Ветерок создавал небольшую прохладу, так как солнце не грело. Эфра был без амуниции, но в чёрном плаще, из-за которого он сливался с темнотой ночи; меча с собой у него не было, только кинжал. Он дошёл до той самой палатки, но остановился, потому что сердце бешено колотилось. Парень немного постоял, потом выдохнул и тихо зашёл внутрь. В левом углу спал человек, причём удивительно тихо. Эфра на цыпочках подобрался поближе, наклонился над спящим — и со всей силы замахнулся кинжалом в сердце. Но неожиданно рука за плечо оттолкнула его. Эфра отступил на пару шагов, а Долофонос с безумными глазами, полными ярости, вскочил.

— Ты? — выдохнул командующий.

— Давно не виделись, отец, — сказал парень и стремительно бросился к человеку, норовя ударить того в лицо; другой увернулся.

— Я думал, ты уже давно подох, слабак, — выплюнул Долофонас, усмехнувшись.

— Я тебя ненавижу, — трясясь, с искаженным злобой лицом, Эфра пытался напасть, орудуя кинжалом. Долофонас оттолкнул его так, что тот отлетел.

— Ты всегда был слаб. Ты недостоин жизни, потому что ты и не научился ничему.

— Ты, — крикнул Эфра, — заставлял ребенка по много часов в день тренироваться, драться с невинными людьми, — он встал и, тяжело дыша, опять сделал выпад — проигрышный: Долофонас вновь оттолкнул его, даже не пытаясь напасть. — Убивать! Ребенка…

— Ты не слушался меня, поэтому и вырос ничтожеством.

— Нет, я слушал тебя. Я делал всё, что ты скажешь. Пока ты не убил мать.

— Она была шлюхой.

— Что!? Не смей так говорить про мать! — Эфра, задохнувшись от ненависти, кинулся с кулаками, завязался бой, но Долофонас ударил его в живот так, что парень, скорчившись от боли, упал на землю. На него летел ещё один удар, но он живо откатился, потом с трудом встал.

— Ты убил её, когда она была беременна! Она любила меня!

— Она спала с другими, пока я был на войне, — процедил Долофонас, стараясь напасть, но ловко уклонялся уже Эфра.

— Она была верна тебе. Такому чудовищу, как ты.

— А ты, ничтожество, даже не смог защитить её.

— Мне было двенадцать! — кричал Эфра. — Но теперь я тебя убью.

Эфра ловко уклонился и ударил под дых отцу, тот пошатнулся, но затем попытался ударить с ноги, только парень увернулся. Они дрались пару минут — отец был резок, удары были тверды, Эфра из-за худощавого сложения хорошо уклонялся и пытался нанести точечные удары — хотя из-за порыва эмоций он промахивался. Победу начал одерживать командующий. Лицо его было безумно. Долофоносу получилось ударить сына, и тот вылетел на улицу. Ему было так больно, что встать казалось невозможным. Но отец вышел, тяжело дыша, начал надвигаться на сына. Эфра сделал усилие над собой и, зачерпнув землю в кулак, бросил в лицо Долофоносу. Тот вскрикнул, зажимая глаза руками, а потом, разлепив глаза, увидел, что никого нет на земле. Эфра сбежал.

Долофонас поднял весь лагерь, приказывая отыскать «худого мальчишку в тёмном плаще». Невыспавшиеся, недовольные и перепуганные, люди начали искать. Но ничего не было видно — и через полчаса решили отложить до утра. Тому, кто его найдет, была объявлена награда — двойные порции еды. А для голодных людей это — всё.

Латрий испугался, потому что понял, что речь идёт про Эфру. Он гадал, что такого мог тот натворить, хотя, смотря на рассеченную бровь командующего, понимал, что между ними произошла драка, но непонятно, из-за чего. Он буквально трясся от страха, боясь, что выяснят, что Эфра с ним был на короткой ноге. В лагере всё перевернулось вверх дном: люди не тренировались, а весь день искали пропавшего; около десятка человек было отправлено прочесывать ближайшие леса и поля. Палатки перерывали несколько раз. Сосед Латрия выдал, что Эфра жил с ними. Командующий собрал всех троих, чтобы расспросить. Латрий истекал холодным потом.

— Как его звали? — спросил Долофонас, обводя взглядом присутствующих.

— Эфра, — отвечал самый младший парнишка.

— Когда и откуда он появился?

Помолчали.

— Раньше всех, — ответил тридцатилетний мужчина.

— Откуда? — он пристально уставился на Латрия. Тот под давлением высоким голосом произнёс:

— Сказал, из ближайших поселений.

Долофонас со звуком выдохнул — это было похоже на рык.

— Кто-нибудь знает, куда он направился?

Мужчины молчали.

— Кто-нибудь знает!? — крикнул он так, что Латрий вздрогнул.

Никто ему не отвечал. Долофонас, круто развернувшись, сказал помощнику — услужливому мужичку лет сорока, который часто бегал за ним (похож тот был на гиену): «Перерыть их палату». Латрий выдохнул, потому что командующий ушёл. Мужичок начал взъерошивать постели находящихся тут. Очередь дошла до Латрия: он пересмотрел всё, в том числе мешок Ясмоса, амуницию, ножны, дошёл до сундука, в котором лежал кинжал. Парень не совсем понимал, что именно они хотят найти. Коробка оказалась пуста.

— Как, там… там же был кинжал, — невольно шагнул он вперёд, не понимая, куда тот делся. Он шевелил губами, как будто пытался что-то сказать.

— Кинжал? — спросил помощник и убрал коробку к себе за пазуху.