Сватовство Миче. Роман ВОЗВРАЩЕНИЕ СОЛНЦА. Часть II

Ирина Фургал

Мой вечный страх оказался предчувствием потери. Гадая каждому, напророчил беду для всех. Защищая семью, вызвал осуждение, стал жертвой клеветы. Говорят, будто я не в себе и болен душевно… Как же мне, неопытному волшебнику Миче Аги, спасти свой город и младшего брата? Что сильнее: магия или доброе сердце, превращающее врагов в друзей? Не за него ли полюбила меня красавица Ната? Кто-то с корабля на бал, а мы с ней с бала на корабль, опасаясь мести врагов короля.

ГЛАВА 4. НОЧНЫЕ ВИЗИТЫ

— Миче, это я!

— Петрик, я попал в беду!

— Я знаю, знаю!

— Они и у тебя были?

— Разумеется, были. Идём ко мне.

— Да, Петрик, идём.

— Сказали, если я хочу, чтобы с тобой и с твоими ничего не случилось, я должен что-нибудь предпринять. Им нужен этот старый чёрт!

— Пойдём, спросим у Коркиных крошек, собираются ли они мстить. Это реально: не отправься я за амулетом — Кохи был бы здоров.

— Опомнись, Миче. Кохи был бы в тюрьме, как самый главный заговорщик. Он же собирался взять вину на себя. Миче, дети Корков мстить не будут.

— Но…

— Хочешь — побежим спросим. Хочешь?

— Да.

И, сменив курс, мы галопом помчались к госпиталю.

— Петрик, — сказал я у ворот, в которые не стоило и соваться по причине ночи, — можно, конечно, перелезть через ограду, но ты уж как-нибудь сам. Не могу я видеть Кохи таким.

— Миче, — призвал Чудила, — не чуди.

И мы полезли через ограду со стороны кустов и речки Дики. По — моему, до нас тут кто-то лазил. Понаставили досок, чтобы легче было карабкаться, помяли кусты, протоптали тропинку… Чудила быстро и уверенно привёл меня к этому лазу. А потом, также здорово, нашёл нужный корпус.

Ах да! Я вспомнил: Мадина! Чудила лазает к ней. Но я ничего не сказал, даже когда прокричав из-за скамейки ночной птицей, Петрик спрятался и стал ждать, затаив дыхание.

Из двери выскочила тонкая фигурка, закутанная в шаль. У Чудилы по лицу разлилось блаженство и глупая, счастливая улыбка. Он поднялся из-за скамьи, я тоже… И Мадина сналёту, мимо Петрика, бросилась мне на шею и даже расцеловала, хоть я и уворачивался. Я сразу понял: она мстить точно не будет.

— О, Миче! — тихонько, с радостным подвыванием, голосила Мадина. — О, спасибо, спасибо!

— Да тебе-то что я сделал? — в отчаянии пропищал я, пытаясь удержать её на расстоянии: меня очень огорчил разочарованный вид Чудилы.

— За выхухоль! Спасибо! — не могла остановиться Мадина. — Ты оставил нам выхухоль…

— Чикикуку, — поправил я.

— Да, Чикикуку! Она спасла Кохи!

— В смысле? Совсем спасла?

— Совсем-совсем, — Мадина пыталась рыдать и смеяться одновременно. Теперь она повисла на Петрике, чему он был очень рад. Правда, повисела она на нём недолго, вспомнила о тайне, окружающей их любовь. Девушка говорила:

— Кохи совсем чуть не умер. И вдруг просто ни с того ни с сего пошёл на поправку. Все доктора удивлялись, все приходили смотреть. Чикикука всё вокруг увивалась — и Кохи стал выздоравливать! Честное слово! Очень быстро! Никто такого не ждал и не думал. О, Миче! Будь счастлив, Миче, да благословит Эя твою семью!

— Это понадобится, — пробормотал я. — Только я тут ни при чём. Это всё Чикикука.

Петрик и Мадина бросали друг на друга такие взгляды, что я сказал:

— Ну, я пойду, подожду там. Догоняй.

Я ждал не очень долго, но меня всего трясло от переживаний. Наконец явился мой дорогой дружок.

— Ты понял? — проговорил он. — О мести даже речи не идёт. Все они готовы на тебя молиться. А Кохи сейчас тем более не до ерунды.

Мы побрели по улицам вверх. Уже была полночь, наверное.

— Миче, — начал Петрик, неправильно истолковавший моё молчание, — ты ведёшь себя так, как будто знал… знаешь… ну…

— Что ты целуешься с Мадинкой? — усмехнулся я. — Да, знал.

— Ох, Миче! — и он ухватил меня за локоть, остановив и развернув к себе. — Ты, наверное, обижен? Я не рассказывал тебе. Я не говорил раньше никому, но как я мог? Пожалуйста, не обижайся. Теперь, наверное, можно рассказать. Да? Можно?

— Можно, можно, — подбодрил я.

Мой родной дружок был несчастен, моё сердце плакало от жалости к нему. Он действительно молчал много лет, я был первым, кому он рассказал о своей любви. Его словно прорвало. Он говорил горячо, он так сильно сжал мою руку, что остались синяки.

— Я не хотел. Но так получилось. Мы ещё в детстве почувствовали друг к другу симпатию. И сначала даже не таились особо, просто не хотели, чтобы дошло до родителей. Плохо понимали эти проблемы. Разногласия. Родовые. Семейные. Всё так сложно! Потом стали понимать, что нам действительно нельзя любить друг друга. Договорились, что попытаемся разлюбить. Она после школы специально училась в другом городе. Ты знаешь, я встречался с девушками, только ничего не получается. Мадинку люблю. Все эти встречи — для отвода глаз. И вот она вернулась домой, и мне уже надо на что-то решиться, но на что? Понимаешь, беда какая: она — Корк, а я вот, стало быть, Тихо.

— Да уж. Беда.

— Если я откроюсь родителям, тут два варианта. Они или взбеленятся и отправят меня прочь из Някки, или затеют переговоры и сватовство. Тогда взбеленятся Корки и быстро выдадут Мадинку замуж за другого. И уж поверь: они так её любят, что постараются найти дочке самого старого, злобного, вонючего урода из всех возможных. Они и так могут это сделать в любую минуту. А я твержу ей, что вот-вот найду выход, что всё хорошо будет. Получается, что обманываю человека! Не может быть, чтобы всё хорошо было. Не для меня.

И это говорил Петрик, оголтелый оптимист!

Мне всегда казалось, что Петрик — хозяин любой ситуации, но видимо многолетнее молчание и необходимость что-то сделать как можно скорее прорвали плотину его долготерпения. Попросту говоря, нервы сдали, ведь он не видит выхода. Не может человек вечно держать себя в руках.

— Почему не может быть для тебя? — спросил я.

— О, Миче, разве Эя или Радо могут покровительствовать лгунам? Пусть я не по своей воле…

— Чудилка, мы придумаем что-нибудь.

— И ты туда же! Ты просто не знаешь. Просто не знаешь, что я обманываю не только Мадинку, но и другого… других дорогих мне людей. И тут уж точно придумать ничего нельзя. Я лгун.

— Не говоришь родителям о Мадинке? Может, всё же сказать, раз они нормальные люди? Пусть взбеленятся сначала, но потом помогут.

— Кажется мне, что они догадываются.

— Вот видишь!

— Почему тогда сами не поговорят со мной?

— Может думают, это у тебя пройдёт. Намекни им хотя бы, чтоб узнать их мнение.

— Нет. Не знаю. Не могу я, Миче. И, пожалуйста, запомни, что я лгун не по своей воле.

— Не путай меня. Никто не знает о твоей любви. Никто не заставляет тебя лгать родителям. Возьми и скажи — и Эя и Радо будут на твоей стороне. Или ты о чём? Молчать — это не значит лгать. Мы не обязаны отчитываться, даже перед самыми близкими, за каждое действие и за каждую мысль. Никто не обязан пускать их в свой внутренний мир до самых дальних закоулков. Иначе это не мир, а мощёная площадь, на которой ни единого укрытия для тебя. Как жить на пустом пространстве? Это написано в Книге Радо. Ты не лгун, Петрик, ты просто спрятался в укрытии. Всё будет хорошо. Знаешь что? Приходи, я погадаю. Цены умеренные.

Конечно, я не смеялся над ним. Я расписывался в своём бессилии. Чем тут поможешь? Наверное, только сочувствием. Кто знает, какие на самом деле у Чудилки отношения с его родными?

И, потом, как это ему столько лет удавалось скрывать свои чувства и отношения с дочерью Корков? Ото всех скрывать, от меня! Ну и самообладание! Вот так конспирация!

— Ладно, — сказал Петрик. — Может, ты прав. Ты всегда прав. Может, сказать родителям — это единственный выход. Я подумаю. Ещё поговорим об этом. Спасибо, что выслушал. А сейчас надо что-то предпринять по поводу злыдня Кар-Кара.

Он отпустил мой локоть, провёл рукой по лицу, и снова стал обычным Чудилушкой, словно надел другую маску.

— Куда ты направился? — спросил он, завершая разговор о своей любви.

— К тебе.

— Да нет же. Мы идём во дворец.

— Как это идём? — испугался я. — Как это, во дворец?

— Тебя же приглашали, — хитро прищурился Петрик. — Молчи и топай за мной.

И вотвопрос: правильно ли мы поступаем, собираясь просить помощи у короля? Но я согласился, ведь стоит раз проявить слабость — и Корки сядут мне на шею.

Я шёл вверх по притихшей, залитой светом Навины, Някке, полной журчанья и шелеста, свежести и запаха ночных цветов, и пения цикад, и думал о Корках, старых и молодых, о своих проблемах и о Чудилкиной любви. И вдруг мне стало ясно, что под обманутыми им «дорогими людьми» Петрик разумеет не родителей вовсе. Я сам поставил ему на вид, что он просто молчит, но не лжёт. Он сейчас дал мне понять, что обманывает МЕНЯ, и дело вовсе не в его отношениях с Мадинкой. И попросил запомнить, что не по своей воле. И так его это гнетёт, что он уверен в немилости Эи, в том, что она откажет ему в счастье за это. Странно.

— Петрик, — позвал я. — Если ты обманываешь в чём-то меня, не переживай. Я не стану обижаться. Значит, так нужно, я прав? Эя и Радо не оставят тебя. Я запомнил, что это не по твоей воле.

Мой друг приостановился на миг. И склонил голову, соглашаясь, что я всё правильно услышал и понял. И мы пошли дальше.

А цикады так пели среди ночи, что я сказал им мысленно:

«Всё-таки непременно должно быть всё хорошо. И у Петрика тоже, раз в мире такая красота!»

— Обязательно, — обернувшись ко мне, уверенно произнёс Петрик.

Эх, надо отвыкать от привычки высказываться вслух, когда задумаюсь.

*

— Петрик Тихо, — назвался мой друг, ещё только подходя к воротам дворца — и нас пропустили без звука. Теперь я не так робел, как в прошлый раз. Разглядывал красивую резьбу и ковку, картины и гобелены. Вот смотрите, предки нашего монарха были весёлыми людьми. Они улыбались от души, и я улыбнулся тоже. Я догнал Чудилу на площадке темноватой ночью лестницы.

— Слушай, Петрик, это что за сюжет?

— Где?

— Вот, на этой тряпочке.

Он засмеялся:

— Это очень, очень старый гобелен. Доисторических времён. Поэтому он в витрине за стеклом. Еон, предок нашего короля, тот, что первый из Охти правил Няккой, встречает свою будущую супругу. Она ожидала конца битвы в крепости неподалёку. Не уехала, спасаясь от врагов, а приехала к жениху в трудный час. Красивая женщина, да? Лапочка.

При свете Навины, глядящей в окно, мы рассматривали экспонат. Лицо будущей королевы было здорово подпорчено временем и даже чем-то фиолетовым, на голове — диадема и странная нашлёпка, наверное, вуаль, кисти рук походили на разводы или кляксы — поди тут пойми, хороша женщина или чуть красивей каракатицы. Королевский же предок почти не пострадал. Эти особенные брови вразлёт, тонкие черты лица… Но кисти его рук, особенно левая, были испорчены ещё хуже, чем у его невесты.

— Это дети порезвились, какие-то доисторические королевичи. Раскрасили чернилами руки. Чего ты замер, Миче?

— Подожди. Ведь гобелен — это ткачество. Это не рисунок. А это вот — просто чернила. Может, можно отстирать? С мылом?

— Нет. Испортится. Древние вещи нельзя стирать в корыте. А потом, зачем?

— Смотри. Король стоит в такой позе…

— Что удивительного? — не понимал Петрик. — Он хочет обнять свою королеву.

— А ты ведь помнишь, — не отцеплялся я, — в анчутских пещерах рельефы…

— В таком желтоватом зале с дырками для солнца? Да, я видел рельефы.

— А видел Очень Злого Шамана?

— Анчутка, там на каждом рельефе по десять шаманов. Откуда мне знать, который злее. А что?

— Сам не знаю, — понурился я. — Очень Злой Шаман стоит также и ещё… Сам не знаю.

— Пошли, философ, — Чудила со смехом потащил меня дальше.

— Ты кто, Петрик? — спросил я.

— Самый злой шаман, — сознался приятель.

— Нет, я в том смысле, почему ты имеешь право вламываться ночью во дворец с проблемами своих друзей?

— Потому что я имею право, — пожал плечами Петрик и втолкнул меня в явно женскую комнату, забитую пяльцами, клубочками, корзиночками, беспорядочно валяющимися книжками и мягкими игрушками.

— Чегой-то? — фыркнул я.

— Сиди и жди.

Я сел и стал ждать. И вот, пропустив вперёд свою королеву, в комнату вошёл наш король. Оба они позёвывали, оба были в халатах и тапочках, а у королевы вместо замысловатой причёски была просто коса. Следом прокрался Петрик.

— Вот он, Миче, — указал на меня мой дружок. — Корки обещали что-нибудь сделать с его семьёй, если он не добьётся освобождения Кар-Кара.

— Но, Миче, мой мальчик, старший паршивец едва не убил собственного сына, — королева протянула руку и коснулась моих, коротких ещё, волос.

— Собственного сына едва не убил, — зевнув, подтвердил король.

— Но ваше величество, — возразил я, — если он не выйдет из тюрьмы в течение двух недель, они подожгут мой дом. — (Тьфу, опять я о том же). — Они не хотят суда над чёртовым сыноубийцей. Они хотят, чтобы я сказал, будто это я побил Кохи, если не придумаю, как по-другому вызволить его папочку. Они устроили так, что мой очень младший брат упал и сломал руку, и весь в синяках.

— Чушь какая, — сказал король, зевая. — Ничего глупее не придумаешь. Ладно бы всё наедине, шито-крыто, но так… Слуги, дети, прохожие, доктора, кто там ещё? Да полно свидетелей!

— Вот именно, свидетелей полно! — кивнула королева.

— И со всем этим разбираться мне! Я должен взять вину за избиение Кохи на себя. Меня пытались запугать, устроив падение Рики с дороги в нижний двор. Дескать, в другой раз что-то посерьёзней будет. Рики — это мой очень младший брат. Что мне делать? Я не смогу уговорить такую прорву народа давать ложные показания, позориться на весь город тоже не хочу, — вскричал я. — Ваши величества! Пусть не будет суда. Просто выпустите злыдня, пожалуйста!

— Мы бы засадили эту дрянь в тюрьму очень надолго или отправили бы на каторгу, — мечтательно произнесла королева. — Но да. Жаль, что ты не хочешь. Стольких людей ты не уговоришь. Но, Миче, слухи всё равно уже гуляют по городу.

— Ну да. Гуляют, — согласился король.

— Да! И правильно! И очень хорошо! И все говорят: Кар-Кар избил сына. Вот и пусть говорят. А если виноватым выставят меня, а Кохи когда-нибудь потом заговорит о том, как оно всё было, и кто по правде его избил, милые родичи и его откуда-нибудь сбросят. Если я возьму вину на себя, придётся судить меня — разве это справедливо?

— Решено, — хлопнул в ладоши король. — Сколько у нас времени? Две недели? Пусть Кырл хоть это время проведёт в тюрьме. Дней через двенадцать-тринадцать мы его выпустим. Придумаем причину какую-нибудь. Ты доволен, сынок?

— Сынок, ты доволен? — улыбнулась королева.

Я оглянулся. Кого это тут называют сынком? Не заметив в этой стороне никого, кроме себя, я ответил:

— Доволен, ваши величества. Можно мне идти домой?

— А заночевать? — всполошилась королева. — Хочешь, останься здесь, поздно уже.

— Останься, Миче, — предложил король.

— Ой, нет, нет! — затрепыхался я. — Нет, мне надо быть дома. Я боюсь, что кто-нибудь что-нибудь сделает с Рики, мамой или папой. Правда, я дал папе саблю и ружьё, а ещё — топор, лом, железку и жгучий перец, но, боюсь, он не проникся и заснёт.

Трое моих собеседников переглянулись. Чудила, хихикнув, спросил:

— Что ты дал папе? Лом и железку?

Король и королева вздохнули и сокрушённо покачали головами:

— Кого ты боишься, Миче?

— Не знаю. Тех же Корков. Пиратов. Да мало ли кого. Вон, вчера я не дал убить волка, так мне пригрозили, что аукнется.

— Сегодня ты ночуешь здесь, — твёрдо сказал король. — Ступай в комнату Петрика и выспись. Нечего по улицам болтаться ночью. Если боишься, веди себя соответственно.

— Вот именно, соответственно, — поддержала королева.

— Но я не того боюсь, ваше величество! Мне бы домой…

— Спокойной ночи.

Король похлопал нас с Чудилой по плечам, королева поцеловала обоих. Они вышли, а Петрик поволок меня к себе.

— Они всегда так забавно говорят? — полюбопытствовал я шёпотом и оглянувшись.

— Ты тоже заметил? — обрадовался Чудилка. — Они как один человек. Очень любят друг друга.

— Твоя комната? Во дворце? Ты кто? Королевич?

— Ага. Точно, — со смехом подтвердил мой дружок.

— Нет, скажи правду, — потребовал я.

— Говорю. Растопырь уши. Я тот, кто, в числе прочего, собирает для наших монархов сплетни, поскольку сами они не могут носиться по рынку и трепаться на лавочке. Меня ценят, потому что я умный и обаятельный. И любят, потому что мои родители — друзья короля с королевой. Я в небольшом родстве с Далимом, а он в небольшом родстве с ними. Улавливаешь? Меня здесь знают с детства, вот и все дела.

— Отчего же ты вечно с нами, а не здесь? По долгу службы? Собирая сплетни?

Чудила поглядел на меня долгим укоризненным взглядом.

— Не обижай меня, Миче, ладно?

Я опустил глаза.

— Не буду. Прости.

*

Утром солнце ворвалось сквозь полузакрытые шторы.

— Петрик, вставай.

Никакого ответа. Мой дружок спал себе спокойно, и, наверное, ему снилась Мадина. Выражение его лица было точь-в-точь, как тогда, когда он её увидел. Как наш Чудила работает в тайной полиции? Вот честно, не понимаю.

— Чудик, подъём, мне домой надо.

— Ни свет, ни заря… — пробормотал он и отвернулся. И вдруг вскочил: — Проспали? Да? Уже на работу?

— Да-да.

— Встаю.

Его комната во дворце мало чем отличалась от той, которую он снимал в городе. Разве чуть больше интересных безделушек, книг и картин. А так — те же песочные тона и никаких особых вывертов в обстановке.

— Петрик, это кто?

— Где?

— Вот, на картине.

— Это — Красивая Горная Женщина.

— А! Сказочный сюжет. Красивых Горных Женщин не бывает.

— Повесь картину на место, она доисторическая, — рассердился Чудила. Я рассмеялся:

— Точно. Всё-то у тебя сказочное и доисторическое. Что делает эта колдунья?

— Читает то, что написано на камне. Такие, как она, умеют говорить с камнями особого сорта.

— Я тоже умею. С Чикикукой. С красной полусферой, в честь которой мы нашу зверушку назвали. Только у меня получалось по-другому.

Женщина на картине протянула руки к красноватой глыбе. От ладоней её к камню летело нечто вроде сероватого пламени, а на гладкой поверхности проявлялись фрагменты букв. Такие люди раньше жили среди анчу, но отличались от нас нормальным внешним видом, более высоким ростом и волосами необычного цвета. Считалось, что они и их мужчины не принадлежали нашему миру, а свободно приходили откуда-то и уходили, когда хотели. Вреда от них не было никакого. Они просто жили, где нравилось, часто даже на отшибе, заводили семьи, а некоторые занимались особым видом прорицания. Но когда анчу предпочли жить в городах среди прочих людей, Красивый Горный Народ в основном остался в горах и пещерах. Это вам не анчу — их почитали, к ним приходили за советом. Но почему-то их становилось всё меньше, и теперь считается, что всё, что я вам рассказал, просто легенда. Никто из моих современников не видел никого, кто причислял бы себя к этому народу. А я думаю вот что: если Красивые Горные Люди и вправду существовали, их потомки вслед за анчу, спустились всё-таки в долины и затерялись среди местного населения. Возможно, они утратили способность болтать с камнями, возможно, теперь уже не существует двери в их мир.

— Петрик, — позвал я, — раз мне удалось поговорить с камнем Чикикукой, может, я немного в родстве с теми людьми?

— Знаешь, — улыбнулся он, оторвавшись от созерцания себя в зеркале, — а может, так и есть. Но только что ты сказал, что того народа не существовало, и будто бы это сказка.

— Ну, а ты, Чудилка, видел при входе красную полусферу? Ты трогал её рукой?

— По-моему, это очевидно. Как иначе я смог бы так быстро отыскать Лалу Паг? Камень дал чёткие указания, выдал схему, и я понёсся. Зверушки Чикикуки не заметил, но какие-то животные явно бегали и шуршали то тут, то там.

Я обиделся:

— Вот как? А нам не сказал об этом.

— Хотел сказать. Но ты в этот момент решил испытать на мне новое заклятие Немоты. Кто тебя просил? Я говорил: не испытывай на мне ничего без предупреждения. Но ты опять за своё. И я забыл рассказать про камень от возмущения.

Я захихикал:

— Да, ты здорово ругался. Пришлось снова применить чары. Но я же тебе объяснил, что не смог удержаться. Нашёл новую формулу, а тут как раз ты. Искушения не сумел побороть.

— Вот про камень и не узнал, — подвёл итог Чудила. И вздохнул: — Очень неудобно жить на два дома. Думал надеть сегодня один костюм, приходится идти в другом.

— И накладно, Петрик. Что ты чудишь? Жил бы здесь.

— А вы будете приходить в гости?

— Если вся эта стража нас пропустит…

Чудила засмеялся:

— Не сомневайся, пропустит. Я лично распоряжусь.

— Ну, раз так, то придём.

— Ну, раз так, то я обдумаю этот вариант. Давай-ка, Миче, перекусим — и бегом по делам.

Я был не прочь перекусить. А бежать мне надо было не меньше, чем Чудиле, и так я вчера пробездельничал целый день.

Мы по-быстрому позавтракали в компании короля и королевы. Нам с Петриком не сиделось на месте, мы спешили, а они нас не задерживали. Что-то у них было не то. У королевы были красные глаза, будто она плакала. Грустной она была. Король, наверное, тоже, хотя и старался казаться весёлым и поддерживать непринуждённую беседу. Иногда, взглянув на свою королеву, он потом бросал сердитый взгляд на Чудилу, а тот опускал глаза и делал вид, что ни при чём. Хотя, если подумать, чем он успел их так расстроить за те часы, пока спал? Разговор сводился к одному: ко мне. Как я живу, что мне интересно, приду ли я на ежегодный бал в честь купеческого сословия?

— Видишь, Миче, из-за этой пиратской истории мы не поехали за город, поэтому бал будет прямо здесь, во дворце.

— Приду. Ещё ни одного бала не пропустил с тех пор, как подрос, — смеясь, ответил я. — Жалко, конечно, что в городе. Ваша загородная резиденция гораздо красивее, — ляпнул глупый Миче и прикусил язык. Но король с королевой пропустили мою бестактность мимо ушей.

— Это оттого, мой мальчик, что она гораздо современней, а этот дворец, как говорит Петрик, доисторический, — ухмыльнулся король.

— Точно, доисторический, — невесело улыбнулась его жена. — Ты на бал только Рики не приводи, а в другое время пускай приходит с тобой.

Потому она так сказала, что помнила, что я таскаю очень младшего брата за собой повсюду, и даже в пещеры анчу.

— С кем же он будет танцевать? С собственной мамой? — развеселились мы с Чудилой. Бал — это бал, а не детский праздник. На нём все взрослые. Ната, например…

Я набрался окаянства и решил, что имею право тоже задать вопрос. Я спросил:

— Ваше величество, говорят, в юности вы дружили с моим папой. Вы поссорились и больше не дружите?

Наш монарх, потрясённый моей наглостью, подавился и закашлялся и чуть не проглотил ложку. Королева постучала его по спине.

— Кто сказал? — выдавил из себя король и, сдвинув брови, взглянул на Чудилу.

Королева тоже взглянула, сдвинув брови.

— Это не он, — быстро вставил я.

— Я спрашиваю, кто сказал, что мы в ссоре? Миче, плюнь тому человеку на плешь.

Слыхали? А ваши короли выражаются также? Он продолжал:

Конец ознакомительного фрагмента.