Под крылом доктора Фрейда

Ирина Степановская, 2011

Дмитрий Сурин был талантливым хирургом. Про таких говорят – хирург от бога. Ему и в страшном сне не могло привидеться, что с карьерой хирурга придется расстаться и стать врачом психиатрической больницы. Но, попав в это заведение, которого боится любой человек, Дмитрий узнал о жизни то, о чем никогда не догадывался и вряд ли задумался бы, не сделай его судьба столь крутой поворот. А главное, он смог разобраться в себе, пережить и острое, ни с чем не сравнимое счастье, и безысходное отчаяние.

Дима

А Сурин в это время не мог найти себе места от беспокойства.

От природы он был плохой дипломат, но, к его чести, и не лез в дипломатию. Достаточно уравновешенный и порядочный, Дима дожил до двадцати шести лет без особых страстей и тревог. Он не курил, не увлекался спиртным, не гонялся за девочками. В школе Дима был почти незаметен. Начиная с восьмого класса родители оставляли его одного на много месяцев, уезжая работать в разные, преимущественно жаркие страны, и одноклассники, если бы об этом узнали, попытались бы воспользоваться ситуацией, но Дима не делился с друзьями своими хозяйственными проблемами. Собственно, и друзей-то как таковых у него в школе не было. Он твердо верил, что настоящая жизнь и настоящие друзья ждут его где-то там, впереди. Он наблюдал за ребятами как бы свысока, не испытывая одиночества.

Он знал, что должен учиться. Был уверен, что станет врачом. Это знание пришло к нему как-то само собой, в процессе обычных полных сомнений подростковых размышлений о выборе профессии. Никто в его семье не был серьезно болен, наблюдать было особенно не за кем, но Дима естественным образом пришел к выводу, что именно в профессии врача соединяется возможность проявить разумную власть, ум, смелость и человеколюбие. Слово «милосердие» он даже в мыслях не употреблял — оно вышло из обихода у современных молодых людей. И аполитичный Дима решил, что вся его жизненная политика должна заключаться в том, что он должен стать специалистом самого высокого класса. Он подчеркивал: специалистом, не чиновником. Что чиновник? Лишат его кресла — и он никто. Хороший врач — он и в Африке врач, и в Москве врач.

Первый удар постиг его в виде аллергии. Вторым (Дима пока это не осознавал) стало то, что он внезапно влюбился.

Недаром Булгаков, описывая чувства любовников в «Мастере и Маргарите», употребил выражение «любовь настигла…». Сегодня Дима вдруг ощутил некое странное тяготение к незнакомой девушке. Говорят же, «притягивает как магнитом». Он даже не отдавал себе отчета, как разом, вдруг, изменилось его поведение, изменилось восприятие мира и окружающих. Разве когда-нибудь он мог бы вообразить, что, явившись первый день на работу, тут же подвергнет сомнению высказывания своего прежнего профессора? Этого быть ни за что не могло. И это при том, что хирургией он занимался со второго курса, а в отделение к Альфие явился вообще первый раз. Это был нонсенс! И странность заключалась еще и в том, что в глубине души он осознавал нелепость своего поведения, но все равно продолжал думать по-своему и настаивать на своем.

Еще Диме казалось, что в его необычном поведении виновата Альфия. От нее исходило какое-то напряжение, как в воздухе после грозы. Если по отношению к Насте, кроме искреннего желания помочь и разобраться в ее состоянии, он испытывал сильную потребность произвести впечатление умного и красивого мужчины, то при виде Альфии чувствовал постоянное желание противоречить. Так умные и самолюбивые ученики на уроках хамят молодым учительницам, стремящимся навести в классе порядок.

Сейчас, когда он остался в отделении один, этот дух противоречия утих, разум возобладал — и Дима, снедаемый плохо осознанными чувствами, поплелся читать раздел «Симуляция и аггравация» в учебнике, который ему дала Альфия.

Читал Дима тоже со странным ощущением. Раньше он думал, что хирургия — самая интересная и трудная наука на свете. Сейчас он поразился, как, оказывается, мало он знает и помнит из институтского курса и как на самом деле трудна диагностика состояния больных в психиатрии, даже по-новому зауважал психиатрию и психиатров. Но вместе с тем его не покидала уверенность, что он не ошибся — ни в осмотре, ни в оценке состояния девушки. «Анастасия Полежаева» — когда он произносил про себя это имя, оно казалось ему очень гармоничным. Как нужно действовать дальше? В конце концов, Альфия — его начальница, вся ответственность на ней. Но если он прав… Ах, как бы он хотел, чтобы сюда каким-то чудом переместился бы его прежний завотделением! Он бы показал ему Настю…

Дима оборвал себя. Альфия должна скоро вернуться. Выглядеть дураком перед ней тоже не хотелось. Некоторое время он еще подумал, потом все-таки круто развернулся и пошел к очкастой Сове.

— Пригласите, пожалуйста, в кабинет Полежаеву.

Сова не ответила. Он не понял, выполнит она его просьбу-приказ или нет, но решил подождать.

Минут через десять Сова появилась в дверях кабинета со словами:

— Да не волнуйтесь вы особенно, Дмитрий Ильич! Чего у нас здесь только не бывает! Вон в прошлом году одна больная иголку себе под ноготь загнала. Специально, чтобы ее в хирургию перевели. Отдохнуть от нас, видите ли, захотела. Представляете?

Дима промолчал. Сова обернулась, и за ее спиной Дима увидел Настю. Она стояла бледная, как гипсовая модель для студентов художественных вузов, под глазами у нее четко выделялись темные круги. Разница с летящей девушкой, которую он видел в холле перед обедом, была ошеломительной. Сурин ужаснулся.

Настя прошла и уселась перед ним на стул. Дима выразительно посмотрел на Сову. Та поджала губы и ушла.

— Ведь ты врешь, что у тебя живот не болит! — начал он прямо, когда они остались одни. — Я же вижу, ты сюда еле дошла!

Настя смотрела как бы на него, но в то же время мимо.

— Отвечай, пожалуйста, — мягко сказал он.

— Я не хочу говорить. — Настя отвернулась.

— Почему?

Она искоса на него посмотрела.

— Потому что все, что я здесь скажу, обязательно передадут маме. А она сделает так, чтобы меня здесь продержали как можно дольше. По принципу: «Болит голова — надо лечить голову. Болит живот — надо лечить живот». Все равно что лечить, лишь бы в больнице.

Сурин оторопел. Такого ответа он не ожидал.

— Зачем же твоей маме держать тебя в больнице?

— Она меня ненавидит. Мечтает избавиться от меня, чтобы я не путалась у нее под ногами. Не мешала ее личной жизни. У мамы теперь новый муж и новый ребенок.

Они помолчали, не глядя друг на друга. Дима испытывал неловкость. «Это, наверное, бред». И тут же спросил себя: «Ну, допустим, бред. И что, при этом не может случиться, к примеру, аппендицита?» А чувствительность у этих больных (он только что это прочитал) может быть не такая, как у обычных людей. Кроме того, вдруг то, что говорит эта девушка, вовсе не бред?

Он осторожно переспросил:

— Но ведь живот все-таки болит?

Настя посмотрела на него с вызовом и даже улыбнулась:

— Ни капельки!

И тут же, вдруг согнувшись пополам, замотала головой, закусила губу и боком повалилась на пол со стула. Дима оторопело вскочил. Настя ерзала на животе по вытертому ковру, постеленному возле стола Альфией, чтобы зимой и осенью не мерзли ноги, и бледными длинными ногтями судорожно скребла по пыльному голубоватому ворсу.

«Это истерика», — подумал Дима. Настя затихла, пальцы ее разжались. Он наклонился к девушке и тронул за плечо. Она не двинулась. Тогда он перевернул ее на спину и с ужасом увидел, как глазные яблоки медленно покатились под бледные открытые веки.

— Дождались! — заорал Дима в сторону Совы. — Срочно сюда «острую» аптечку! Шприцы! И Альфию Ахадовну! Срочно!

Он стал нащупывать Настин пульс, сначала на руке, словно не решаясь еще прикоснуться к ее тонкой, нежной шее.

Альфия, от двери отделения услышав его крик, уже сама бежала к кабинету. «Что он там, рожает, что ли?» С другой стороны спешила Сова со склянкой с нашатырем.

— Я же сказал, шприцы!

— Да будет вам, Дмитрий Ильич! — Сова поводила ваткой перед Настиным носом. — Сейчас придет в себя.

Альфия на секунду задержалась на пороге, потом решительно подошла ближе. Черт чем не шутит, может, правда, нужен хирург? Совсем этот молодой сбил ее с толку. С другой стороны, Полежаеву она все-таки уже хорошо изучила. Голову, конечно, на отсечение бы не дала, но все-таки то, что она сейчас демонстрирует, не похоже на болевой приступ.

Дима поднялся с колен, посмотрел на Альфию так, что ей показалось, что он схватит ее за горло.

— А как насчет разорвавшейся маточной трубы? Или лопнувшей кисты?

Альфия подошла еще ближе, заглянула Насте в лицо. В некотором смысле он прав. Все может быть. Гинеколог, конечно, осматривает больных при поступлении, но они могут и соврать, и срок может быть маленький… Лопают тоже черт знает что. Хоть Нинка, конечно, и проверяет передачи, но разве за всеми углядишь? Конечно, проносят неразрешенное, в том числе и из магазина… Только вчера она, Альфия, сама велела отобрать у одной больной целый мешок грязных не жареных семечек. И это, как говорится, еще «семечки»…

Запах нашатыря разлился в воздухе. Девушка застонала. Сурин встал пред ней на колени, осторожно поправил голову.

«Как это трогательно! Ну прямо Ромео и Джульетта! Только Джульетта малость подкачала, больная на всю голову!»

Альфия подошла к своему столу и стала набирать номер секретаря больницы.

— У меня экстренная ситуация. Где Александр Борисович?

Ей что-то ответили, она повторила:

— Уехал на «Шапочке». Отлично. Нашего хирурга тоже нет. Что же мне делать?

— Звоните в местную «Скорую». Договаривайтесь с ними.

Конец ознакомительного фрагмента.