Небесный Путь в Россию. Дневник Военкора

Ирина Скарятина, 2023

Эта книга основана на большей частью никогда не издававшихся англоязычных рукописях Ирины Скарятиной (главной героини цикла романов "Миры Эры"), найденных переводчиком в архиве библиотеки Принстонского университета (США), где они пылились в течение 60-ти лет со смерти автора в 1962-ом году. Рукописи повествуют о труднейшей длительной командировке Ирины в качестве военкора американского журнала "Кольез" ("Collier's"; там было напечатано 5 её статей) в Советский Союз в 1942-ом году, воспевая героизм и патриотизм советских людей в их великой битве со злом нацизма. Общее расстояние многодневной цепочки Ирининых перелётов из США в СССР и обратно составило около 50 000 километров. Маршрут пролегал через Южную Америку, Африку и Ближний Восток, и его описание содержит множество интереснейшей исторической информации, а также сведений о британских и американских военных базах, где Ирине выдалось побывать по пути, что и стало причиной запрета публикации книги в США американской военной цензурой.

Часть Первая. Перелёт

Фотография самолёта Боинг-314"Клипер", хранящаяся в фонде библиотеки Конгресса США и подпадающая под разряд"Общественное достояние"

Нью-Йорк — Майами

4 августа 1942-го года

Мой вылет может состояться в любой момент. Мне приказано быть наготове и ждать инструкций. Отныне я больше не частное лицо, распоряжающееся своей жизнью так, как ему заблагорассудится, а военный корреспондент, соблюдающий армейские порядки. Моя аккредитация выдана Военным департаментом, и куда бы я ни направилась, я обязана отчитываться перед армейским начальством, что заставляет почувствовать себя солдатом. Я ещё не облачилась в полученную форму военкора цвета хаки, хотя при малейшем же ободрении сделала бы это со всем рвением новичка, ведь это моё первое назначение на негражданскую службу. Однако мой муж недавно заметил, что находит моё короткое чёрное вечернее платье весьма привлекательным, и, памятуя о столь редком комплименте, я пока не решаюсь на переодевание.

Прибыв из Вашингтона в Нью-Йорк, мы теперь ждём моего вызова на посадку, нежась в отеле"Амбассадор". После дикой спешки с проставлением в последний миг в моём паспорте всех нужных виз этот период ожидания стал желанной передышкой. Наконец-то мы можем облегчённо вздохнуть, и поразмышлять, и поговорить.

Но время летит незаметно, а меня никак не отпускает ощущение, что я тону. Сложившаяся ситуация неумолимо порождает во мне двоякие чувства. Я в огромном восторге от мысли, что буду военным корреспондентом Кольез в Москве и совсем скоро мне предстоит один из самых продолжительных перелётов в мире, до моей родной России, и в то же время тоскливое осознание предстоящей разлуки с мужем не покидает меня ни на секунду. Когда мы увидимся снова? Что нам уготовано судьбой? Как у нас получится так долго существовать порознь впервые за семнадцать лет после женитьбы?

Мы идём купить последние мелочи (мне нужно быть с этим очень осторожной, поскольку мой багаж не должен превышать 55 фунтов²); мы ужинаем в клубе"Звёздная крыша"отеля"Уолдорф-Астория"; мы немного танцуем, а затем рука об руку возвращаемся к себе, продолжая трещать без умолку и стараясь припомнить всё, что просто обязаны успеть поведать друг другу. Кажется, нам не дано остановиться — так много ещё осталось недосказанным.

Уже дважды мне звонили из аэропорта, прося прибыть незамедлительно (куда бы мы ни отлучились, мы оставляем номер телефона для связи,"на всякий случай"), но оба раза тревога была ложной. Мне нравится думать, что это делается специально, дабы сбить со следа любого подозрительного типа или шпиона, так или иначе пронюхавшего о назначенном часе вылета Клипера. Однако третий вызов оказывается настоящим, и мы срываемся в дорогу, забежав всего на пять минут в универмаг"Арнольд Констебль"забрать там отложенные мной для этой поездки суконное пальто на меховой подкладке и шерстяной костюм с подходящей к нему шляпкой.

5 августа

В аэропорту мы сидим уже молча, лишь держась за руки и глядя на неумолимо бегущие стрелки часов. Всё уже сказано, или, вернее, ничего по-настоящему не сказано, так зачем вообще пытаться что-то ещё говорить, когда осталось так мало времени?

Теперь, когда я вот-вот улечу, я вдруг абсолютно ясно и отчётливо понимаю, что будет значить для меня эта разлука. Муж сжимает мою ладонь крепче, чем когда-либо прежде, а мои ногти впиваются в его плоть подобно тому, как это делает наш кот Пукик, будучи крайне взволнованным.

Фотография Ирины и Виктора из газетной статьи

Что это, лихорадочно думаю я, — конец нашей совместной жизни либо просто интерлюдия, когда нашим путям суждено разойтись на какое-то время? Что я делаю, почему бы мне не отменить всё прямо сейчас, в последний момент, и не вернуться с ним домой? Если бы только я могла дождаться, пока он тоже куда-то уедет!… Но у меня нет выбора в этом вопросе — мне повелели отбыть немедленно, и я обязана подчиниться. Всё казалось таким простым в тот день, когда я подписалась на это, совершив под влиянием порыва верный, патриотичный поступок. Но сейчас не даёт покоя мысль, что гораздо важнее заботиться о нём, чем вот так улетать в неизвестность и, может быть, навсегда. Другие корреспонденты могли бы справиться гораздо лучше меня.

Мне хочется высказать эти мысли вслух:"Я всё отменяю… Я остаюсь… Поехали домой…"Однако затем меня осеняет:"Ты не в праве дать задний ход; ты должна пройти через это… У тебя аккредитация военкора… Америка устроила тебе командировку в Россию, а Россия разрешила въезд в твоё прежнее отечество… Вот твой шанс внести свою лепту в их общее дело — тебе никак нельзя подвести…"

Это озарение мгновенно отрезвляет меня, вновь заставляя увидеть всё в правильном свете. Конечно же, я не могу повернуть назад, конечно же, я должна лететь. В конце концов, я дочь солдата, и внучка, и правнучка — через всю историю России, уходящую корнями вглубь веков, к моему воинственному прародителю Рюрику, первому князю Руси, правившему в девятом веке. Насколько мне известно, в моём роду не было гражданских, и теперь, когда все мои русские воины-предки ушли, настала моя очередь.

Несмотря на столь доблестные помыслы, волна тошноты накрывает меня, и я встревоженно шепчу:"О Боже, меня сейчас вырвет прямо здесь, в самом центре этой комнаты ожидания — скажи быстрее, что мне делать?"

На что он смеётся, уверяя, что всему виной моё воображение и я ничуть не выгляжу больной. Это помогает, и, дабы отвлечься, мы, направившись к книжному киоску, покупаем "Песню Бернадетт"³ и "Только звёзды нейтральны"⁴. В этот момент звенит колокол и появляется командир со своим экипажем. Пилот крайне серьёзен, его голова склонена, будто в глубокой задумчивости.

"Посмотри на него, он волнуется, что-то не так с Клипером", — шепчу я тревожно, но муж лишь легкомысленно бросает:"Ничего страшного — похоже, его просто не радует перспектива очередного долгого перелёта".

Тем не менее с тех пор я стала замечать, что все пилоты неизменно выглядят серьёзными и поглощёнными собственными мыслями, возглавляя процессию своего экипажа к Клиперу или любому другому летающему судну. С того дня меня постоянно восхищает такое сосредоточенное выражение лица, и я думаю, насколько оно более достойно, представительно и обнадёживающе, чем если бы авиаторы выходили с криками и смехом. Ибо мой последующий опыт полётов на более чем 30 000 миль⁵ научил меня, что безопасно пилотировать Клипер или военный транспортник над океаном, джунглями и пустыней — это не шутки, и всякий раз, отправляясь в рейс, командир корабля слишком хорошо знает, какие опасности подстерегают его на пути.

Теперь же в моей голове непрерывно крутится мотив песни "Дай мне что-нибудь на память о тебе"⁶. Ох, и что прикажете дать ему в момент прощания? Я смотрю вниз и вижу своё кольцо. Поспешно стягиваю его и кладу мужу в ладонь."Кое-что на память обо мне", — произношу я безнадёжно. Поначалу он изумлён:"Что, чёрт возьми, мне с ним делать?" — но потом быстро вешает его на цепочку своих часов.

Опять звенит колокол, и теперь это сигнал для нас, пассажиров. Я единственная женщина среди сорока с лишним армейских мужчин: полковника, майора, четырёх капитанов, группы военврачей, нескольких лётчиков и солдат, а вдобавок к ним пары гражданских. Я обнимаю мужа, и на несколько секунд он крепко прижимает меня к себе. Затем, сорвавшись с места, я бегу к Клиперу. У двери оборачиваюсь и машу ему рукой. На мгновение на меня снова накатывает желание бросить всё и помчаться назад. Он тоже машет и отдаёт мне честь. И хотя он уже далеко, я всё ещё могу разглядеть его усмешку, кривую и неестественную.

"Кое-что на память обо мне", — кричу я, показывая на палец, где раньше находилось кольцо. Он кивает. В следующий миг я, отвернувшись, ступаю на спонсон, а затем резво спускаюсь по лесенке в центральную кабину Клипера, залитую странным зеленоватым светом, вызываемым плотно задёрнутыми на иллюминаторах салатовыми байковыми занавесками, не позволяющими выглянуть наружу и узреть какие-либо военные объекты. Здесь внизу жарко и душно, а зелёное освещение создаёт впечатление нереальности, как в "Фантазии"⁷ Уолта Диснея, — будто мы все вдруг оказались на дне морском. Мне объясняют, что основная часть роскошного убранства Клипера, о котором я так много слышала, была на время снята, чтобы иметь возможность перевозить как можно больше военнослужащих и военных грузов. И теперь лишь в двух кабинах оставлены посадочные места. Мне отводят узкое двухместное сиденье у левого иллюминатора в меньшей передней кабине, и, пристегнув ремень, я готовлюсь к взлёту. Всё происходит очень быстро. Слышен гул моторов и шлепки бьющейся о воду плоской поверхности."Словно кит, прыгающий вверх-вниз на брюхе", — думаю я немного печально, пока идёт разгон. Затем рёв становится оглушительнее, буквально разрывая мои барабанные перепонки… Стюард даёт нам жевательную резинку и рекомендует, не переставая, жевать её, периодически сглатывая слюну и открывая рты, что мы и делаем, походя на кучку задыхающихся зелёных рыб. Тут я ощущаю некое новое покачивающееся движение, и мы внезапно взлетаем, начиная плыть уже по воздуху. Вид Нью-Йорка внизу, наверняка, прекрасен, но из-за плотно задёрнутых занавесок нет никакой возможности даже бросить взгляд. Один из солдат пытается приподнять краешек своей, но тут же звучит приказ"немедленно отставить". Вскоре на электронном табло вспыхивают ободряющие слова, что можно расстегнуть ремни, следом за этим стюард открывает занавески, и ярко-голубой свет раннего утра, резкий и ослепительный, заливает салон. Я нетерпеливо выглядываю в иллюминатор, но, увы, там не на что смотреть, кроме облаков и изредка мимолётных проблесков океана. Оглушительный рёв моторов снова переходит в ровный гул, никогда не меняющий своей тональности. Мягкое и успокаивающее движение вызывает сонливость. И скоро мы все засыпаем.

Время обеда… Стюард будит нас, спрашивая, не желаем ли мы поесть. Все соглашаются, за исключением одного гражданского, который при упоминании о еде зеленеет и быстро исчезает в хвостовой части Клипера. Обед подаётся индивидуально в разноцветной небьющейся пластиковой посуде на маленьких подносах. Нас потчуют чашечкой бульона, кусочком курицы, салатом, свежими фруктами, хлебом с маслом и кофе. После трапезы я пытаюсь читать "Песню Бернадетт", однако сон опять одолевает меня, и я отключаюсь на несколько часов, пока меня не будят звучащие со всех сторон восклицания. Все смотрят в иллюминаторы на коралловые рифы, усеивающие сине-голубой океан, делая его похожим на огромный восточный ковёр диковинной неправильной формы. Некоторые из рифов находятся под водой, хотя, видимо, совсем неглубоко, а потому походят на радужные пятна, плавающие на поверхности.

Около четырёх часов дня мы прибываем в Майами на Диннер Ки, крупную базу гидросамолётов авиакомпании"Пан Американ", и нас отвозят на автобусе в отель"Коламбус". Я совершенно оглохла, поэтому всем приходится либо кричать мне в ухо, либо использовать язык жестов для глухонемых, что они и делают с дьявольским наслаждением. Кроме того, у меня дрожат колени, однако я решительно отправляюсь в длительную пешую и экскурсионную экспедицию. Город полон моряков, некоторые из которых расквартированы здесь же, а другие отпущены в увольнительную со своих кораблей.

Затем я в одиночестве ужинаю в"Чайлдс", а позже, когда моя глухота внезапно исчезает, звоню по междугородной связи своему мужу, уже, несомненно, вернувшемуся к этому времени в Вашингтон. Приятно слышать его голос, знакомый и сонный, и, когда я представляю его стоящим у телефона, всё сразу опять кажется естественным и правильным. Это что-то из повседневной жизни, как, например, приготовление кофе по утрам, или ожидание звука его ключа, открывающего замок, когда он приходит домой ужинать, или наше совместное прослушивание любимой радиопередачи. Просто обычные мелочи, которые действительно так много значат и так важны. Меня подмывает выкрикнуть:"Я сейчас же еду домой", — а потом рвануть так, что уже никто не остановит. Чтобы, как говорят в России,"только пятки сверкали", неся меня в нужном направлении. Но я ничего подобного не делаю, а он продолжает желать мне"всего наилучшего и мягких посадок"и говорить, как он мной гордится. Итак, мой последний шанс высказать наболевшее исчезает (хотя в глубине души я точно знаю, что никогда бы не повернула назад), и, вешая трубку, я осознаю, что, возможно, покидаю наш дом навсегда. Подавленная, я сажусь на краешек кровати, и огромный электрический вентилятор начинает развевать и ерошить мои волосы.

Внезапно звонит телефон."Он снова вызывает меня. Он прикажет мне ехать домой", — радостно думаю я, спеша снять трубку, пока он не передумал и не повесил свою. Но нет — это всего лишь звонок от портье, желающего передать приказ пилота немедленно собираться. Я смотрю на свои часы — уже почти два ночи. Схватив свою тёмно-синюю дорожную сумочку от"Пан Американ", я стремглав мчусь вниз. Большинство наших пассажиров, потягиваясь и зевая, уже собралось у стойки регистрации, так что вскоре нас ведут к автобусу, направляющемуся обратно на базу гидросамолётов.

Майами — Порт-оф-Спейн

⁸

6 августа

Сонные, мы облепляем большой вращающийся шар, размещённый посреди зала ожидания, — все, за исключением штатских, которые явно выпили пару чашек чего-то бодрящего и снуют туда-сюда в весёлом и болтливом настроении, рассказывая нам, что им не терпится увидеть стада африканских слонов и жирафов, не говоря уж о тиграх и львах. Когда один из лётчиков спрашивает их, где они ожидают увидеть всех этих животных, те беззаботно машут руками, провозглашая:"Ой, да везде. Так нам обещали в нашей Компании, уговаривая отправиться в эту поездку, что окончательно определило наше решение". Они напоминают мне русских комических персонажей — "Бобчинского и Добчинского"⁹, и я мысленно так их и называю. Лётчик выглядит не вполне согласным с их утверждением и, покачав головой, серьёзно произносит:"Что ж, надеюсь, вы не будете разочарованы". В этот миг звенит колокол, и командир с экипажем проходят мимо нас на борт Клипера. Через пару минут второй звонок велит нам следовать за ними. Оказавшись в душном жарком салоне, я пытаюсь свернуться калачиком на своём сиденье и уснуть. Однако, хотя мне удалось это сделать днём, нынче я отчего-то не могу найти удобную позу и верчусь из стороны в сторону, как собака. Наконец я сдаюсь и решаю выглянуть в иллюминатор. Ночь безумно красива, и звёзды сверкают и выглядят намного больше, чем обычно. Под нами не видно ни воды, ни суши — там только лёгкий серебристый туман — а потому кажется, что мы несёмся сквозь безграничное пространство в мире звёзд. С самого детства я всегда представляла себе смерть именно так — внезапный отрыв от земли и стремительный полёт сквозь звёздную ночь."Если это действительно так — это прекрасно", — радостно думаю я, и мой подсознательный страх авиакатастрофы окончательно исчезает. Зачем волноваться, если конец так же восхитителен, как этот полёт.

Моторы работают идеально; движение едва ощущается — гораздо меньше, чем в поезде; и по какой-то причине у меня больше не так закладывает уши, как днём. В салоне вокруг меня, свернувшись калачиком на узких сиденьях или вытянувшись во весь рост на полу, лежат спящие мужчины. И лишь один молодой солдат поблизости, проснувшись, сел, обняв колени, и пристально вглядывается в звёздное небо. Он совсем юн, и его глаза, похожие на глубокие тёмные омуты, выражают тревогу и печаль.

"Что не так, солдатик? — шепчу я. — Не спится тебе?"

"Да, мэм, — тихо отвечает он. — Типа как-то чудно́ во всём теле. Вы не против, если я подсяду поболтать?"Он встаёт с пола, и я освобождаю для него краешек своего сиденья.

"Что с тобой? — спрашиваю я снова. — Укачивает?"

"Ну, может, чуточку", — слегка смущённо признаётся он и объясняет, что это его самый первый полёт. Я предлагаю ему пару капсул"Мазерсиллс"¹⁰, коих у меня несчётное количество, так как все друзья принесли мне перед отъездом по крайней мере по упаковке в качестве подарка в дорогу. Пока что средство мне не понадобилось, однако оно, очевидно, действует, поскольку юноша вскоре сообщает со вздохом облегчения, что уже не так крутит живот и он вообще чувствует себя намного лучше. Мы общаемся шёпотом, и он рассказывает мне всё о своём родном городке, своей семье, своей возлюбленной. Он извлекает из бумажника снимки, и мы изучаем их в тусклом свете салона. Пока он говорит, тревога мало-помалу уходит из его глаз, и вскоре он начинает зевать.

"Думаю, теперь я смогу заснуть. Спасибо, мэм, за лекарство и за возможность поболтать с вами. Похоже, меня чуток укачивало и я тосковал по дому". Он возвращается на своё место на полу и вскоре уже крепко спит, слава"Мазерсиллс".

Чуть позже другой бодрствующий пассажир, на этот раз один из армейских лётчиков, заметив, что я тоже не сплю, подходит и садится рядом. Сначала мы говорим о всяких пустяках, и он не спешит отвечать на конкретные вопросы, пока я не показываю ему удостоверение военкора, и тут он расслабляется, начиная общаться более свободно. По его словам, он много раз летал этим маршрутом, и для подобных рейсов характерно соблюдение секретности, особенно в смысле времени вылета и прилёта в различных пунктах. Я рассказываю ему о двух фальстартах в Нью-Йорке, и он подтверждает, что это, разумеется, было сделано с указанной целью, как я и думала.

"Это очень опасный маршрут, — продолжает он, — и экипажи всех гидросамолётов должны быть начеку, высматривая вражеские подводные лодки и подозрительные суда. Собственно говоря, вообще нельзя летать над неизвестными кораблями в море, так как неправильная интерпретация опознавательных сигналов может привести к зенитному обстрелу.

Немецкие истребители используют два диапазона радиочастот при передаче кодовых сообщений и, дабы запутать радиоперехват, часто переключаются с одного диапазона на другой.

Наши самолёты не только могут подвергнуться атаке, но и информация о них будет передаваться противнику по цепочке, если не избегать Дакара и всей территории Вишистской Франции¹¹".

Эта информация меня сильно воодушевляет, заставляя почувствовать себя настоящим военкором, ведь теперь мы определённо вошли в зону возможных боевых столкновений. Я хочу спать всё меньше и меньше. Мы говорим о наблюдении за звёздами и небесной навигации и находим сверкающие Арктур и Альдебаран, а также многие другие, что так важны для штурманов. Хотя мы и живем в ультрасовременном мире, они, тем не менее, используют усовершенствованную версию тех же методов навигации, которые существовали в эпоху великих плаваний Христофора Колумба.

Штурманы носят с собой книгу, известную как "Воздушный альманах" которая является разновидностью "Морского альманаха". Она указывает им точное местоположение любого небесного тела в заданный момент времени, когда они измеряют угол между ним и пузырьковым горизонтом с помощью инструмента, названного октантом и разработанного на основе секстанта, который, в свою очередь, произошёл от астролябии. Так как я увлекалась изучением астрономии, оборот, который принимает наша беседа, приводит меня в восторг, и мы продолжаем её в течение долгого времени.

"Ох, взгляните на ту падающую звезду", — внезапно прерываю я, указывая на шикарный световой след, прочеркнувший небо.

"Да, это действительно падающая звезда, — говорит он, — но с тем же успехом это мог бы быть и сигнал бедствия, поданный из ракетницы со спасательной шлюпки. Если бы это был он, то пилот доложил бы о нём, но не подлетая близко, ведь есть вероятность уловки противника, дабы привлечь Клипер на расстояние досягаемости их зенитного огня, поскольку теперь немецкие подводные лодки оснащены очень мощными, скорострельными зенитными орудиями".

На рассвете я всё-таки засыпаю и пробуждаюсь лишь перед посадкой, чтобы услышать, что мы пролетаем над знаменитой"Пастью дракона", где Христофору Колумбу было столь трудно провести свои суда из-за стремительных течений.

Около четырёх дня мы приводняемся в Порт-оф-Спейн с его изумительно голубой бухтой, красноватыми горами, покрытыми тропической зеленью, и пеликанами-рыбаками, бросающимися в воду, словно пикирующие бомбардировщики. Перед посадкой зелёные занавески вновь задёргиваются, чтобы не дать нам посмотреть сверху на большой конвой кораблей союзников, стоящих на рейде за пределами бухты. Но стоит нам выйти из Клипера, и можно без особого труда разглядеть всё максимально чётко — лишь слепой бы их не заметил.

"Притворитесь, что не обращаете внимания, а сами посмотрите краем глаза и сосчитайте корабли, — бормочет один из наших пассажиров. — Потом мы сравним цифры и узнаем, сколько их там".

Я послушно отворачиваю голову и считаю краем глаза. У меня получается семьдесят против его семидесяти одного. Разумеется, это детская шалость, но ведь с нами и обращаются, будто с детьми. В конце концов, каждый из нас проходил многомесячную проверку, чтобы получить разрешение на службу за границей от Государственного, Военного и Военно-морского департаментов, не говоря уж о ФБР, РУ ВМС¹² и даже"Дан энд Брэдстрит"¹³, где тоже тщательно исследовали нашу личную жизнь. Каждый из нас выполняет какую-то конкретную военную миссию, так к чему же такая секретность и плотные байковые занавески, коль за ними следуют несколько часов наблюдения за конвоем со столь близкого расстояния, будто он вот-вот должен взять нас на борт?

Озадаченные, мы ломаем головы над данной проблемой, но в конце концов соглашаемся, что должна быть какая-то веская причина. Кроме того, мы все подчиняемся военным приказам, а потому вопросы задавать не положено.

На пристани в стоящей на высоких сваях у воды лачуге из бамбука и сухой травы нам подают простенький обед типа"шведский стол". Высоченный бронзовый солдат-туземец с ружьём и примкнутым к нему штыком марширует перед ней взад-вперёд, до смешного напоминая мне блестящего гвардейца, делающего в точности то же самое перед Букингемским дворцом в Лондоне.

Снаружи ко мне привязывается несчастная мелкая белая собачонка, и мне удаётся стащить горсть сухих печенек, которые она с жадностью проглатывает. Мы все хотим выйти и посмотреть город, но наш пилот и местные власти решительно заявляют:"Нет". Уже поздно, и мы должны покинуть бухту до наступления сумерек, поэтому всё, что мы видим в Порт-оф-Спейн, — это сам порт, лачугу, таможню и узкую дорогу за ней, ведущую в город. Однако, дабы утешить нас и чем-то занять, нам выдают бумагу и марки для авиапочты, и все принимаются писать свои первые письма домой.

Незадолго до шести раздаётся звон колокола, и мы гуськом отправляемся к Клиперу. Мелкая белая собачонка провожает меня до самого конца пирса. Занавески из салатового байка вновь задёрнуты и остаются таковыми до тех пор, пока мы не отлетаем на довольно приличное расстояние.

Порт-оф-Спейн — Белен, Натал

¹⁴

Дальнейший полёт в Белен проходит вдоль побережья — то над сушей, то над морем — и я гляжу в иллюминатор, постоянно сверяясь с картой, чтобы ничего не пропустить, но вскоре спускается ночь, и тогда лишь карта подсказывает мне, что теперь мы, вероятно, летим над дельтой реки Ориноко, а после — над береговой линией Британской, Голландской и Французской Гвиан, с Джорджтауном и Парамарибо, где расстался с жизнью Эрик Найт¹⁵, а также ужасным Островом Дьявола¹⁶, представляющим из себя, как мне сказали, всего лишь пятнышко посреди водной глади (а вернее, три пятнышка), видимое незадолго до того, как очутишься близ Кайенны.

Впервые с тех пор, как мы покинули Нью-Йорк, я, с наслаждением растянувшись на полу, даю отдых своему ноющему телу. Мы все подбросили монетку, дабы определить, кому достанутся привилегированные места на полу, где можно лечь во весь рост и, следовательно, чувствовать себя гораздо комфортнее, чем свернувшись калачиком в неестественной позе на одном из сидений. Я счастлива, что монетка предоставила-таки мне эту возможность. Справа от меня мирно спит военврач, слева — беспокойный лётчик, и, вертясь с боку на бок, мы постоянно с ним сталкиваемся, чтобы, очнувшись на миг, уставиться друг на друга ошеломлённым взглядом из разряда:"Кто ты, чёрт возьми, и как вообще оказался в моей постели?"Затем вспоминаем, где мы, и, вежливо извинившись, вновь засыпаем.

7 августа

Незадолго до рассвета мы прибываем в Белен. Увы, я проспала пересечение экватора, но, тем не менее, автоматически"стала подданной небесных владений царя Юпитера и отныне и во веки веков нарекаюсь Кондором Ириной Скарятиной". Всех нас, полусонных кондоров, загоняют на катер, тянущий наш Клипер по реке Парар, являющейся частью дельты Амазонки. Пока буксир, пыхтя, продвигается вперёд, мы впервые обнаруживаем, что все вокруг говорят по-португальски. Бразильские таможенники приветствуют новую стаю кондоров, и прямо на плаву подают ей обильный завтрак с яйцами, беконом, тостами и кофе. Но у еды странный, непривычный вкус, который с тех пор преследует нас в различных вариациях по всей Южной Америке, Африке и Азии. Где-то тому виной козье молоко, где-то — бараний жир и прочее подобное. Кроме того, я вообще не способна есть в такую несусветную рань, а потому довольствуюсь лишь ломтиком ананаса, который тут же тает во рту, словно сахар. Он просто восхитителен, и ни один ананас, который я когда-либо ела, не смог бы с ним тягаться.

Между тем наши паспорта тщательно изучаются бразильцами, смотрящими на меня если не с подозрением, то уж точно с любопытством, словно вопрошая:"Что здесь делает эта женщина в военной форме?"Я пытаюсь улыбаться им, но обнаруживаю, что это ошибка. Улыбка, очевидно, ассоциируется у них с сомнительными, заискивающими персонажами, и в ответ я получаю множество хмурых, неодобрительных взглядов.

Когда все формальности улажены и завтрак унесён, так что на столе не остаётся ни крошки, нас на том же катере отвозят обратно на Клипер. Шпили Белена лишь начинают проступать в свете встающего солнца.

Наш стюард, приятный, весёлый и добродушный малый, кажется, особенно доволен прекрасным завтраком, который был всеми поглощён только что, — вероятно, потому, что ему не придётся готовить для нас что-то ещё вплоть до самого обеда. По этой же причине он, слегка беспокоясь за меня, с тревогой интересуется, не проголодаюсь ли я в скором времени.

"Не мог и представить, что кто-то способен отказаться от такого завтрака", — укоризненно говорит он и успокаивается лишь тогда, когда я уверяю его, что мне нравится еда, которую он готовит, намного, намного больше. Памятуя об этом комплименте, в десять утра добрая душа будит меня (я снова сплю, как опоссум, — этот полёт определённо вызывает у меня сонливость сильнее, чем любой другой способ передвижения) и вручает поднос.

Один из моих попутчиков, капитан (ныне майор) Джерри Маллиган, тоже военный лётчик, направляющийся в Африку, огненноволосый голубоглазый ирландец с великолепным чувством юмора и золотым (как оказалось позже) сердцем, заявляет, что я слишком много сплю и должна хотя бы попытаться бодрствовать как можно дольше.

"Это всё из-за 'Мазерсиллс', которые вы уплетаете", — уверяет он, поскольку я случайно проговорилась ему ранее, что меня одарили их огромным запасом перед отъездом. И он не верит, когда я клянусь, что ещё не проглотила ни единой капсулы, ни розовой, ни коричневой.

"Нет, сэр, она явно под кайфом от 'Мазерсиллс'", — настаивает он, драматически обращаясь к кому-либо из своей преданной публики, и ничто из того, чем я пытаюсь возразить, не меняет его мнения. Он душа компании, и в большой кабине, находящейся рядом с той маленькой, в которой я обитаю, он поёт, шутит, рассказывает байки и часами играет в карты. Ему удаётся подбодрить нескольких парней, заскучавших по дому и впавших в уныние, и все они уже поют и смеются. Все, кроме одного, врача, пожилого мужчины, который отказывается, чтобы его подбадривали, и целыми днями сидит в углу, уставившись в пространство. Он скорбно рассказывает мне, что никогда раньше не покидал свою семью, по крайней мере в течение последних двадцати лет, и беспокоится о своей жене, которая очень больна. Где бы мы ни останавливались, он морщит нос и с отвращением бормочет:"Чёртова дыра! Держу пари, что дальше будет ещё хуже". Он самый унылый член нашей команды. (И, глядя на его печальное, осунувшееся лицо, я тогда даже не могла представить, что четыре месяца спустя встречу его"где-то в Африке", загорелого, румяного, превозносимого всеми до небес, как одного из самых способных хирургов и организаторов в этой конкретной части зоны боевых действий. Там он говорит мне, что его работа оказалась вполне приемлемой и что жена опять здорова. Но в те особые дни нашего первого полёта в Африку он неизменно был тревожен и мрачен).

Другой же доктор, молодой и жизнерадостный, затевает круговой обряд посвящения всех присутствующих в"сорюмашники"¹⁷, и вскоре моя первая долларовая купюра покрыта подписями товарищей по путешествию.

Мне объясняют, что первые"сорюмашники"появились во время прошлой войны в среде авиаторов ВВС. Однако их было очень мало. Позже, в 1938-ом году, лётчики из"Пан Американ"вновь возродили данную традицию на Аляске. Потом членство стало распространяться не только среди лётчиков, пересёкших океан, но и среди пассажиров таких рейсов. Новичок должен заплатить по доллару всем присутствующим"сорюмашникам", те же, в свою очередь, подписывают его долларовую банкноту, которую он должен затем хранить в качестве членского билета. Он обязан предъявлять этот билет всякий раз, когда другой"сорюмашник"просит об этом, в противном случае, то есть будучи пойманным без него, должен вновь заплатить по доллару либо же проставить по рюмашке каждому присутствующему члену клуба.

В сообществе"сорюмашников"состоят и президент Рузвельт, и Уэнделл Уилки¹⁸, и генерал Арнолд¹⁹, и большое число людей в армии и на флоте, которые пересекли океан, — от генерала до рядового и от матроса до адмирала.

Мы летим над бескрайними бразильскими джунглями, и в иллюминаторы льётся резкий и жёсткий тропический солнечный свет, — столь же тревожный и ослепляющий, как в ясный ветреный день на море. Время от времени кажется, будто крупные облачные образования, висящие над землёй, плывут, подобно огромным океанским айсбергам, поперёк пути Клипера, хотя на самом деле это впечатление создаётся лишь нашим движением. Вновь и вновь нас на пару минут начинает швырять из стороны в сторону, когда мы прорезаем эти гороподобные громады, несомненно, таящие в себе опасности, о коих мы, пассажиры, даже не догадываемся. Иногда под нами расстилаются лёгкие и пушистые кучевые облака, и тогда я представляю, что мы скользим на их гребне, направляясь к возвышающимся вдали кучево-дождевым гигантам.

Мы летим всё дальше и дальше, теперь уже над густыми зарослями, окружающими огромную реку. Я размышляю над тем, что случилось бы с нашим гидросамолётом, доведись нам совершить вынужденную посадку в таких дебрях. Наконец тоненьким голосом задаю свой вопрос, и опытный в этих краях ветеран услужливо объясняет, что может произойти. Оказывается, не так давно он находился в обычном транспортнике, следовавшем вдоль побережья Южной Америки, когда разразилась одна из ужаснейших тропических бурь. (В этот момент я бросаю быстрый взгляд в иллюминатор, дабы оценить ситуацию с приближением к какой-либо опасной туче, но, слава Богу, в поле зрения их нет и наш небесный путь спокоен и чист).

"Итак, — продолжает он, — наш самолёт сбился с курса, радио и компас вышли из строя, и вот мы уже над джунглями, 'мато', как они их тут называют, с минимальным количеством горючки в баках. Темнота сгущалась быстро, и вскоре командир приказал всем готовиться к прыжку. Но никто не спешил, а он вдруг заметил прогалину и резко дал вниз. Пару мгновений спустя мы услышали свистящий звук веток, бьющихся о фюзеляж, за которым последовал сильный удар. Так мы очутились на дне высохшего озера в джунглях, и, к счастью, никто не пострадал. Это можно смело назвать удачной, хотя и не очень мягкой посадкой". (Позже история была записана газетчиком Эдом Каннингемом, сопровождавшим спасательную команду в качестве штатного корреспондента армейского издания "Янки", и несколько месяцев спустя я наткнулась на неё в газете "Новые горизонты"). Посланные вверх сигнальные ракеты результата не дали. Цивилизация была в 150 милях²⁰ оттуда. Девять мучительных дней они продирались сквозь спутанные заросли и сплавлялись на своих резиновых спасательных плотах по узким, забитым буреломом речушкам. Питались рыбой, курицей и купленными у туземцев апельсинами. Наконец, добравшись до большой реки, проплыли по ней много миль. Идея состояла в том, что, спустившись вниз по течению, они должны оказаться на берегу моря. Но то было опасное путешествие из-за крокодилов и пираний, которые особенно любят человеческое мясо. Продолжая непрерывно грести, они однажды ночью увидели пароход и стали отчаянно сигналить единственным остававшимся у них источником света — зажигалкой. И таким оригинальным способом они добились своего спасения, а позже был найден и их разбитый транспортник.

"Вот что может случиться с теми, кто уцелеет при крушении самолёта в 'мато', — заключил счастливчик, доживший до возможности поведать миру свою историю. — Но с какой стороны ни глянь, это был не самый приятный опыт, поскольку, помимо крокодилов и пираний, ходят слухи, что по джунглям до сих пор бродят охотники за головами, и их совершенно не интересуют головы, добытые с уже мёртвых тел. Разумеется, летя на этом гидросамолёте, мы в гораздо большей безопасности, так как сможем легко приводниться на любую из здешних глубоководных рек."

Наша следующая остановка — Натал на реке Потенги, и мы прибываем туда в середине дня. На небольшом пирсе с плетёными стульями, выставленными полукругом на площадке перед компактным залом ожидания, меня, к моему удивлению, встречает морской офицер, однокурсник моего мужа по Аннаполису²¹. Он представляется и объясняет, что знал о моём прилёте, так как всегда просматривает списки пассажиров прибывающих Клиперов.

"Меня уже ничто здесь не удивляет, — говорит он. — Это всё равно что сидеть в парижском кафе на Рю-де-ля-Пэ²², наблюдая, как мимо тебя прогуливаются друзья и знакомые. Нынче все приезжают в Натал — он стал весьма модным местом. Впору назвать его 'Наталом на водах'".

Неподалёку от морской базы Клиперов деловито строят аэродром. Но когда я иду к нему, караульный прогоняет меня прочь.

В отличие от Порт-оф-Спейн, тут нам разрешают съездить в город, и я меняю немного денег и покупаю скромные подарки, чтобы отвезти их в Россию. Я нахожу американскую зубную пасту и мыло, шёлковые блузки, чулки и несколько серебряных и золотых безделушек. Один торговец предлагает мне прекрасный бразильский алмаз по очень разумной цене, и позже я сожалею, что не взяла его.

Мы совершаем променад взад-вперёд по главной улице, и я приобретаю несколько французских и английских книг в уютной книжной лавке с хорошим ассортиментом. Прежде чем мы уезжаем назад, я на несколько минут захожу в собор на площади рядом с отелем. Тихо играет орган, лампады горят в разноцветных стаканчиках перед святынями, и я на несколько секунд преклоняю колени. Внезапно через открытые двери входит козёл, ковыляя по проходу, и мне жаль, что я не могу остаться и посмотреть, что с ним будет дальше.

Натал — Рыбацкое озеро

²³

Взойдя незадолго до заката на борт Клипера, мы держим путь на Рыбацкое озеро в Африке. И всю ночь, пока мы летим над Атлантикой, я не в силах уснуть. Вид в иллюминаторе слишком прекрасен — редкий опыт, который можно получить лишь раз в жизни. Звёзды снова огромны, и впервые я ясно вижу Южный Крест. Нигде ни облачка, ни даже лёгкого тумана, ночь тиха и совершенна, и мне хочется, вытянув руку, действительно, а не образно говоря,"достать до звёзд". Океан внизу слегка фосфоресцирует — огромный, сверкающий, волшебный мир, божественный и нереальный. Всё это похоже на декорации сказки, на прекрасный сон в летнюю ночь, на полёт в рай.

Мой новый друг, лётчик, опять подходит, чтобы составить мне компанию во время этого ночного дежурства, и мы часами напролёт болтаем шёпотом, стараясь не потревожить остальных.

"Осознаёте ли вы, что пересекаете почти 2 000 миль²⁴ водного пространства безостановочно с одного континента на другой, — спрашивает он, — да к тому же всего за несколько часов? Только подумайте обо всём, что сделало это возможным: создании самолётов, науке, изобретениях, тщательных испытаниях, мастерстве пилотов, которые должны знать своё дело, и наконец, что не менее важно, пилотировании по приборам.

Мне кажется, что пассажиры всегда принимают всё как должное, даже не задумываясь о великих достижениях, что сделали реальным быстрое перемещение их, спящих, из Южной Америки в Африку, как если бы они просто ехали поездом из Нью-Йорка в Бостон. Представьте себе необходимые приготовления перед каждым рейсом, когда приходится проверять очень много вещей; и я говорю не только о Клиперах, а, конечно же, обо всех самолётах. Во-первых, судно должно быть в идеальном состоянии, а вдобавок есть прогнозы погоды, касающиеся туманов, видимости, скорости ветра и т. д. Обычно мы имеем дело со встречным ветром, но иногда сталкиваемся и с переменным, и с зонами дождей и гроз.

В Натале постоянно работает проблесковый маяк и мощная радиостанция. Мы поддерживаем связь с ней в течение нескольких часов после вылета, пока находимся ближе к южноамериканскому берегу, на тот случай, если придётся вернуться. Зачем возвращаться? Ну, предположим, заглох мотор либо возникли проблемы с топливными баками. Естественно, гораздо безопаснее лететь назад, чем пытаться продолжить путь в Африку. Станция в Натале должна отслеживать наши частоты, пока мы, поймав африканскую, не отключимся. Наши радисты на всём пути поддерживают связь с какой-то из станций на случай чрезвычайной ситуации.

Кроме того, мы должны внимательно высматривать вражеские подводные лодки и корабли, тут же сообщая о них секретным кодом. На острове Фернанду-де-Норонья, примерно в 235 милях²⁵ к северо-востоку от Наталя, есть полоса для экстренной посадки, которая может пригодиться обычным самолётам. А ещё дальше находится остров Асенсьон — крошечная точка в океане и чертовски трудное место для приземления. Но сегодня всё это нас не касается — мы летим прямиком на Рыбацкое озеро в Либерии. То ещё место, скажу я вам, хотя сейчас это просто рай цивилизации по сравнению с тем, что мы узрели там вначале. Но вы сами поймёте".

"Полагаю, отныне нас могут обстрелять в любой момент?" — с тревогой интересуюсь я. Он смеётся и задорно кивает.

"О, да, но пилоты очень осторожны и не рискуют понапрасну. Скоро мы, по-видимому, уже сможем разглядеть береговую линию Либерии, хотя там частенько бывает пасмурно. К тому же, над африканским побережьем может наблюдаться пыльная дымка, вызванная пассатом харматан, но это в основном в декабре. Обычно тот начинает дуть из области к северо-востоку от озера Чад, двигаясь на юго-запад и затрагивая всю Западную Африку, хотя и в разной степени. Днём он преимущественно горячий и сухой, ночью же прохладный. Дымка иногда распространяется в море на 15 или 20 миль²⁶ от берега, а бывает, что песчаную пыль уносит высоко вверх, а нижние слои атмосферы остаются совершенно чистыми. А ещё там могут появляться низкие, тяжёлые, кучевые и кучево-дождевые облака. В течение дня они формируются внутри суши, двигаясь затем к побережью. Однако ночью часто рассеиваются и исчезают".

"А как насчёт неистовых тропических ураганов?" — спрашиваю я, взволнованная его лёгким и беспечным описанием всех этих неведомых мне доселе опасностей.

"О, их тут не бывает, но на побережье случаются западноафриканские торнадо, хотя это происходит в основном в октябре и ноябре", — следует успокаивающий ответ."Впрочем, — добавляет он, — их неправильно называть торнадо, поскольку в них нет вихревого движения. В реальности это тропические грозы, случающиеся в основном при смене сезонов с сухого на влажный. Верхушки туч поднимаются над землёй на более чем 20 000 футов²⁷, что уже в зоне обледенения и выше обычной высоты полёта. Поэтому в них начинается кристаллизация льда, запуская затем череду процессов, заканчивающихся дождём. Эти грозы иногда накатывают со скоростью 30 миль в час²⁸ и их фронт может достигать в ширину сотню миль²⁹. Вначале налетает шквал, затем молнии и гром, и наконец ливень, который длится от десяти минут до двух часов. Как правило, бури начинаются ближе к вечеру или рано утром, и перед тем, как им разразиться, воздух становится тяжёлым и совсем неподвижным. Порывы шквального ветра часто бывают столь сильными, что представляют опасность для любого самолёта. Лучший способ избежать бури — это улететь в море, но если судно уже попало в неё и поздно вылетать назад, то его нужно вести как можно ближе к земле, практически над верхушками деревьев, поскольку риск аварии там меньше. На Рыбацком озере часто бывает скверная погода, что вызвано так называемым межтропическим фронтом — полосой штормовой погоды, простирающейся от берегов Южной Америки до берегов Центральной Африки. Это как два соседствующих воздушных потока, вращающихся в противоположных направлениях, которые в конце концов сталкиваются, создавая эту полосу".

Так мы и бодрствуем, беседуя всю ночь.

8 августа

На рассвете я впервые вижу побережье Африки с его длинной изогнутой белой линией прибоя, просвечивающей сквозь утренний туман.

Появляется стюард со своим Флит-пистолетом³⁰, чтобы продезинфицировать нас и защитить Африку от любых насекомых, которых мы можем завезти из Южной Америки. Парни в Клипере издевательски вопят, что сложно представить, как вообще можно таким образом навредить именно Африке. Но стюард непреклонен и порхает, опрыскивая нас, пока мы все не начинаем кашлять, задыхаться и чувствовать позывы тошноты. Затем он милостиво даёт нам жевательную резинку и настоятельно велит жевать, чтобы отрегулировать давление воздуха в ушах и прочистить их перед посадкой. Некоторые ворчат из-за того, что их так рано разбудили, но он объясняет, как опасно спящим людям резко снижаться с такой большой высоты, поскольку это может весьма негативно повлиять на их барабанные перепонки и вызвать длительную глухоту.

И вот мы над Рыбацким озером, отделённым от океана лишь узкой полоской суши. Мы кружим всё ниже и ниже и затем с уже привычным шлёпающим звуком ударяемся о воду. Несколько секунд скольжения среди брызг, покрывающих иллюминаторы, и всё позади, не смолкают лишь восторженные крики — мы в Африке, в Либерии, знаменитой стране слонов, куда в огромных количествах отправились после своего освобождения от рабства американские негры, основав неподалеку столицу Монровия, названную в честь президента США Монро.

Наши гражданские с нетерпением оглядываются в поисках слонов, жирафов и львов, о которых они без устали говорили с самого начала путешествия, и, похоже, очень разочарованы тем, что поблизости не видно обитателей саванн, пришедших стадами поприветствовать их. Рыбацкое озеро, как его называют в народе, выглядит похожим на одно из озёр штата Мэн — столь же широким, глубоким, тихим и предположительно мирным, хотя доподлинно известно, что оно кишит акулами и барракудами. Ещё нас извещают о том, что намедни неподалеку была подстрелена 300-фунтовая³¹ горилла — эта новость тут же сильно приободряет наших помешанных на животных гражданских.

Посылая воздушные поцелуи Клиперу, благополучно пронёсшему нас через три континента и один большой океан и теперь отдыхающему на гладкой поверхности Рыбацкого озера, мы идём по песчаной дороге к маленькому американскому лагерю. В этом крошечном лагере, вырубленном в джунглях, я обнаруживаю, что всё,"относящееся к цивилизации", было доставлено кораблями из Соединённых Штатов. Моему изумлённому взору предстаёт мебель, сделанная в Гранд-Ра́пидс, кроватные матрасы Симмонс, даже заранее изготовленные сборные строения и бульдозер — огромная машина для прокладки дорог. Весь этот груз приходилось снимать с кораблей в открытом море, перегружая на небольшие туземные суда, доставлявшие его на берег озера.

Нас ведут в столовую и кормят очередным плотным завтраком, который подают местные официанты (носящие, по предписанию врачей, белые перчатки) с чёрными, как смоль, лицами, озарёнными широкими сияющими улыбками.

Но стоит мне сесть за стол, как вдруг начинает странно кружиться голова и предметы в поле моего зрения неприятнейшим образом пускаются в пляс. Очевидно, всё это сразу отражается на моём лице, так как восемь наших врачей, вскочив, обступают меня, в то время как Джерри Маллиган заявляет:"Она переусердствовала с ночными посиделками и болтовнёй — о, я прекрасно её слышал… трындела, и трындела, и трындела с тем говорливым парнем. Неудивительно, что она вымоталась. Вот что с ней. Ей требуется пара дней отдыха. Лучше отвезите её к больничке плантации Файерстоун, где ей сейчас самое место".

"К кому?" — ошалело спрашиваю я, а он, хохоча, орёт:"Следи за грамматикой. Твои болтовня и 'Мазерсиллс' вырубили тебя, Глупышка".

Я вяло протестую и пытаюсь сделать пару глотков кофе, тогда как все они, поедая свой огромный завтрак, в промежутках между наполнением ртов сдержанно похлопывают меня по спине, произнося слова поддержки и уверяя, что со мной в кратчайшие сроки всё будет в порядке. Все, кроме угрюмого доктора, который мрачно констатирует:"Разве я не говорил вам, что эти места — чёртовы дыры, и с каждым разом будет становиться всё хуже и хуже? Ну, разве не был я прав?"

И хотя я скверно себя чувствую, но не могу удержаться от хихиканья над своим горе-утешителем.

Наконец нас всех доставляют на аэродром примерно в двух милях³² по дороге, прорезанной сквозь джунгли, дабы посадить на самолёт, который в"Пан Американ"называют ДиСи-3 (а в армии — Си-54), военный транспортник, который отныне станет для нас средством перемещения в Каир. Но на данный момент для всех, кроме меня, поскольку планируется высадить меня на Робертс Филд³³, откуда, к моему стыду, я буду отправлена на пару дней подлечиться в госпиталь плантации Файерстоун.

Возле крошечной будки аэродрома, сидя на чём-то, смахивающем на крышу глинобитной хижины, я разговариваю с двумя держащими путь домой американками. Спешно царапаю записку своему мужу и отдаю её одной из них. Та же, добравшись до Вашингтона и позвонив ему по телефону, говорит, что видела, как его жена,"припарковавшись на крыше туземной лачуги, размышляла об ужасных вещах". Очевидно, я должна была выглядеть весьма потрёпанной.

Пока мы ждём, когда их судно, взлетев первым, освободит поле, я оглядываю аэродром. Похоже, тот окружён колючей проволокой и по песку укладывают взлётно-посадочную полосу из стальных щитов. Мне говорят, что когда она будет закончена, её длина составит около 4 000 футов, а ширина — 140³⁴.

В пяти милях³⁵ отсюда располагается маленький городок Робертспорт, где не так давно был пойман немецкий шпион. У него дома имелась рация, и он, отслеживая каждый взлёт и посадку самолётов ВВС или"Пан Американ", передавал информацию о них немцам. Хотя в тот период времени Либерия была ещё нейтральной страной, он был выслан специальным указом её президента Барклая.

Но вот наконец поле свободно, и мы грузимся в наш самолёт, который должен доставить меня на Робертс Филд примерно в получасе лёта отсюда. Рассаживаемся в дьявольских"сиденьях-ковшах", которые можно поднять и прижать к стенкам салона, если требуется больше места. Это самые неудобные седалища в мире, и каждый, чья несчастная задница соприкасалась с ними, злобно мечтает о том, чтобы их изобретателя усадили туда навечно.

Поскольку я по-прежнему испытываю идиотское головокружение и дрожь, Джерри Маллиган, обняв меня за плечо, поддерживает беседу, направленную в основном на наших восьмерых медиков, которые не в состоянии сделать хоть что-нибудь, дабы облегчить участь своего единственного пациента.

"Но как прикажешь нам это сделать? У нас с собой ничего нет, — хором протестуют те. — Ей нужен кофеин, бензедрин и прочие стимуляторы", — при этом Джерри улюлюкает и продолжает насмехаться. В таком шуме мы и прибываем на Робертс Филд. Там меня высаживают и загружают в фургон для 15-мильной³⁶ поездки на необъятную американскую каучуковую плантацию, откуда в Соединённые Штаты вывозят огромное количество каучука. Пока мы едем через лес высоких гевей, водитель непрестанно восхищается моей отвагой, в то время как я вновь и вновь повторяю, как мне стыдно за то, что я в таком состоянии.

"Не берите в голову. Многие из наших мужчин, проделав весь путь из Нью-Йорка практически без остановок, страдают намного сильнее, чем вы, — утешает он. — И, кроме того, именно дезинфекция срубает их напрочь", — и его слова заставляют почувствовать себя чуть менее посрамлённой.

Наконец он оставляет меня у дверей небольшого госпиталя, где меня тут же встречает доктор Уокер, который и сам чувствует себя не слишком хорошо, только недавно оправившись от приступа малярии. Тем не менее он помогает затащить меня наверх — как раз тот случай, когда хромой ведёт слепого, — и передаёт миниатюрной медсестре-туземке, которая быстро раздевает меня и укладывает в постель. После этого я практически ничего не помню, так как крепко сплю на протяжении почти 48 часов. Когда же в конце концов просыпаюсь, то совершенно здорова, бодра и горю желанием двигаться дальше.

Доктор Кэмпбелл, главврач, истинное воплощение доброты, говорит мне, что сейчас со мной всё в порядке и что это был случай полного истощения, вызванного множеством причин, как то: длительной подготовкой к отъезду; прививками от тифа, жёлтой лихорадки, холеры, столбняка и оспы; постоянным возбуждением; нескончаемыми часами полёта; нерегулярным сном; небрежным питанием и наконец, что не менее важно, тщательным опрыскиванием и дезинфекцией перед посадкой на Рыбацком озере. Всё это вместе взятое обычно атакует новичков на данном маршруте, вызывая различные осложнения, такие как глухота, головокружение и прочее подобное. Вот что случилось со мной, точно так же, как и с тремя мужчинами в соседней палате. Оказалось, что я выздоравливаю быстрее, чем они, и это меня почти полностью успокаивает.

Ещё два дня я жадно ем и сплю, пишу письма своему мужу и друзьям, и даже одному малоприятному пронырливому человеку, совавшему нос не в свои дела, а также знакомлюсь с другими врачами и местными медсёстрами. Получив образование в миссионерских школах, эти хрупкие чернокожие девочки в совершенстве говорят по-английски, очень точно и в забавной, изящной манере. Одна из девушек собирается замуж и выбирает мой пояс с позолоченной цепочкой в качестве свадебного подарка. В последний день я наношу визиты доктору и миссис Кэмпбелл в их уютном гнёздышке неподалёку от госпиталя и очаровательной молодой миссис Хендрикс, жене одного из чиновников Файерстоуна, живущей на гигантской плантации в нескольких милях оттуда. Их дом находится на вершине холма, и из него открывается великолепный вид на Либерию. Неподалеку находится Американский загородный клуб, где местный сторож с огромной гордостью показывает мне американский музыкальный автомат.

Робертс Филд — Аккра

³⁷

11 августа

Наконец мне объявляют, что я пришла в необходимую для продолжения путешествия форму, и, с выражением глубокой благодарности простившись с доктором Кэмпбеллом, доктором Уокером, доктором Данджесом и моими маленькими медсёстрами, пообещавшими молиться за меня, я отбываю на тот же аэродром Робертс Филд, где всего четыре дня назад чувствовала себя столь ужасно.

Здесь я вхожу на борт ДиСи-3, направляющегося в Аккру, и вылетаю туда с новой группой военных и врачей. Все они крайне дружелюбны, но я скучаю по первому контингенту, с которым стартовала из Нью-Йорка. Кто-то уверяет, что я догоню его по дороге, и я надеюсь, что так и будет.

Среди моих новых попутчиков — доктор Клауссон, руководитель зубоврачебной школы в Багдаде, совершающий нынче обзорную поездку по лагерям американской армии в Африке, чтобы организовать везде там надлежащую стоматологическую помощь. Одетый в белоснежную гражданскую одежду, очень полный, голубоглазый, весёлый и словоохотливый в чрезвычайно познавательной манере, он оказывается ценным спутником в путешествии, поскольку знает свою Африку от А до Я. Он охотно делится со мной способом, как комфортно путешествовать на этих ДиСи-3, избегая их маленьких металлических ковшеобразных сидений, где приходится мучиться часами, и сворачиваясь вместо этого калачиком на грузе, предпочтительно на шинах, являющихся, по его словам, самым удобным местом для отдыха. Я прислушиваюсь к этим советам и, следуя его примеру, вскоре выясняю, какие типы груза наиболее подходят для моих костей, давая возможность приятно вздремнуть. Я соглашаюсь, что шины хороши, как и свёрнутые в бухты канаты, однако следует избегать"ухабистых"предметов, таких как картофель и арбузы.

Мы летим весь день, приземлившись лишь однажды, дабы пополнить топливные баки в Такоради³⁸. Когда мы вновь поднимаемся в воздух, я обнаруживаю, что на этот раз сижу рядом с молодым американским курьером (таким же светловолосым и голубоглазым, как доктор Клауссон, однако отнюдь не разговорчивым), который никогда не выпускает из рук доверенную ему дипломатическую сумку. Он с ней спит, сидя, как кол, на своём ковшеобразном сиденье, берет её с собой в туалет, а на остановках — в столовую и, вне всяких сомнений, в постель… На всём пути от Робертс Филд до самого Каира он не расстаётся с драгоценной поклажей, похожей на белый спортивный мешок. Он очень осторожен во всём, что говорит, и в основном хранит молчание, никогда не отвечая на какие-либо вопросы и терпя массу добродушных поддразниваний, при этом ничуть не расстраиваясь и не раздражаясь. И только если кто-то прикасается к его заветному мешку, он краснеет до корней волос, бросая острый, как кинжал, взгляд на обидчика, — поистине прекрасный и надёжнейший молодой человек. Когда я спрашиваю его имя, он отказывается представляться, как впрочем, и не говорит ни откуда родом, ни куда следует. Более того, он смотрит на меня с подозрением и, вероятно, с той минуты, как впервые заметил меня тем утром, решает, что я опасный персонаж, летающий повсюду без ведома властей. Я пытаюсь показать ему своё удостоверение, но безрезультатно.

"Любой может это подделать", — опасливо произносит он, и тогда я сдаюсь и оставляю его в покое. Со временем все остальные делают то же самое, и к моменту нашего отлёта из Каира он если и не подвергается бойкоту, то, по крайней мере, является волком-одиночкой, — однако надёжным, верным и осторожным до конца.

Мы следуем вдоль Берега Слоновой Кости, где не только можем легко стать целью обстрела вражеских самолётов и подводных лодок, но и где о наших передвижениях постоянно сообщают в Дакар, а значит, и немцам. Береговая линия выглядит довольно прямой, и очень разителен контраст между голубой водой, окаймлённой белыми бурунами, и сушей с её золотистым песком и невысокой растительностью, похожей на кустарник, а также многочисленными деревушками, состоящими из низких глинобитных хижин.

Мы всё летим и летим, часами сидя на ужасных сиденьях и устало наклоняясь вперёд, чтобы подпереть голову руками. Поначалу мы болтаем, а вернее, докрикиваемся друг до друга, после пытаемся читать, затем сидя дремлем и наконец по очереди раскладываемся на грузе нашего самолёта.

Кажется, что этот полёт никогда не закончится. Мы покрыты пылью, наши мышцы налиты свинцом, и нескончаема процессия к кулеру с водой в конце салона. Этот ДиСи-3 определённо жёстче, чем Клипер, а кроме того, здесь безумно трясёт, но, похоже, никому нет до этого дела, кроме несчастного юного курьера, который, зеленея время от времени, исчезает в тесном гальюне, добросовестно таща за собой дипломатическую сумку. Я предлагаю ему 'Мазерсиллс', но он, подозрительно посмотрев на безобидные капсулы, стоически заявляет, что никогда не принимает лекарств, если те не прописаны его личным доктором."Кроме того, это может оказаться наркотиком", — добавляет он слабым шёпотом. Вот так и мечется бедный юноша взад-вперёд, дабы ненадолго уединиться в крохотном закутке, пока не начинает худеть прямо у нас на глазах. В минуту слабости он признаётся, что это его первая поездка, и тогда мы все полны сочувствия, но безрезультатно, — он точно не хочет иметь с нами ничего общего.

Ближе к вечеру мы-таки добираемся до Аккры, столицы колонии Золотой Берег, а так как я единственная женщина и, следовательно, не могу быть определена на постой в американском военном лагере, меня отправляют в городской отель"Морской вид", большое квадратное побелённое здание, служившее некогда рынком работорговли. Во внутреннем дворе до сих пор видны отметины в тех местах, где раньше были кольца, к которым белые торговцы приковывали перед продажей и отправкой бедняг аборигенов. Хозяин отеля — вежливый и учтивый грек с элегантными манерами — уверяет, что у него есть для меня прекрасный номер — как раз то, что нужно после долгого путешествия. Итак, со множественными расшаркиваниями и поклонами он ведёт меня вверх по открытой лестнице, поднимающейся из внутреннего дворика на веранду второго этажа, и, остановившись у последней двери по левую сторону, широко распахивает её с сияющим видом гордого владельца. Я ахаю! Это крошечная каморка рядом с чем-то вроде чулана, где, вероятно, хранится постельное бельё, подозрительно похожая на комнату местной прислуги. В смятении я смотрю на не слишком привлекательную кровать с жёлтой противомоскитной сеткой, усыпанной коричневыми пятнами в тех местах, где, видимо, ночь за ночью давили бесчисленных комаров. Выцветший таз для умывания в углу, шаткий стол и стул дополняют обстановку. По неведомой причине ставни на двух узких окошках закрыты, хотя дневная жара уже спала. Когда я желаю их открыть, обходительный владелец советует мне этого не делать, хотя и не объясняя почему, а затем поспешно меняет тему и, гордо размахивая руками, заявляет:"И это великолепие будет стоить вам всего один английский фунт за ночь".

После этого он исчезает, а я осторожно запираю дверь и начинаю раздеваться. Однако, ещё раз пристально взглянув на кровать, резко меняю своё мнение, решив, что ни за какие коврижки не сниму свой парусиновый костюм."Завтра я его постираю, вывешу сушиться на окно, посижу на нём, если потребуется хоть немного разгладить, но снимать его сейчас — увольте", — говорю я себе. В итоге я ложусь полностью одетая, включая туфли, чулки и гибкий солнцезащитный шлем.

Как только я вытягиваюсь, снизу начинают доноситься странные звуки, и, приоткрыв ставню, я, к своему ужасу, обнаруживаю, что из моей клетушки открывается вид на жилища аборигенов, где, как я быстро понимаю, многие детишки, увы, постоянно кашляют, видимо, страдая коклюшем. Кроме того, их матери ведут между собой непрекращающийся спор, в то время как бесчисленные собаки дерутся, лают и воют. По мере того, как я привыкаю к этому чудовищному шуму, я начинаю различать и другие тягостные звуки — испуганное мычание крупного рогатого скота где-то поблизости. Это продолжается до рассвета, и на следующее утро я обнаруживаю, что бойня находится практически за углом. И, вдобавок ко всей этой какофонии, целую ночь откуда-то издалека долетает бой африканского тамтама.

12 августа

Утром ко мне заходит доктор Клауссон с молодым местным дантистом, одним из его бывших учеников в зубоврачебной школе в Багдаде, предлагая прокатиться вместе с ними в машине этого парня. И я, с благодарностью приняв приглашение, провожу часть дня, посещая и осматривая достопримечательности. Но на самом деле смотреть особо не на что, кроме моего собственного отеля (несомненно, одного из лучших зданий в городе), базара, маяка и ржаво-алых останков немецкой субмарины, наполовину затонувшей недалеко от берега. А ещё имеется Кристиансборг — старая датская крепость прямо на воде, являющаяся сейчас дворцом губернатора, где живёт нынешний предводитель сэр Аллан Бернс.

В Аккре нет настоящей гавани, корабли бросают якорь на открытом незащищённом рейде. Для перегрузки и доставки к причалу тяжёлых грузов используют связанные вместе прибойные лодки. Лёгкие же товары перевозятся с помощью небольших прибойных лодок, причаливающих прямо к пляжу за пирсом.

Оказывается, городские аборигены бьют в тамтамы и танцуют как днём, так и ночью, что, по словам доктора Клауссона, является древним африканским обычаем, преобладающим над всеми другими в дни радости и печали, скуки и веселья. Если кто-то женится, то бьют в тамтамы, если кто-то опасно болен или умирает — тоже.

Меня очаровывают простые лавки золотых и серебряных дел мастеров, а также торговцев слоновой костью и резными деревянными фигурками. Я покупаю золотое кольцо, довольно широкую ленту с выдавленными на ней всеми знаками Зодиака, серебряного слона под пальмой (амулет для ношения на шее), вазочку из слоновьего бивня, и две резные фигурки жениха и невесты из чёрного дерева.

На главной улице есть хороший методистский книжный магазин, и я беру несколько небольших английских книжек, которые прочту по дороге или раздам завтра своим попутчикам, что, как я подозреваю, принесёт мне популярность.

Вечером после ужина я смотрю американский фильм, который показывают в моём отеле в бывшем дворе для рабов, и — надо же! — это "Волшебник из страны Оз"³⁹. Я, как во сне, сижу, затаив дыхание, и слушаю Джуди Гарленд, поющую мою обожаемую "Где-то над радугой…". Собственно говоря, я, вероятно, одна из немногих в Соединённых Штатах, кто никогда не видел "Волшебника из страны Оз" (хотя его сняли, должно быть, уже около четырёх лет назад), и расцениваю происходящее, как весьма любопытный опыт, — впервые смотреть фильм, столь популярный у себя дома, здесь, во внутреннем дворике отеля"Морской вид"в Аккре. (Позже мне говорят, что это одно из наиболее кишащих комарами мест, а потому удивительно, что я умудрилась просидеть два часа с голыми ногами и руками и ни разу не быть укушенной. Возможно, ветер тогда дул не в ту сторону и как-то отпугнул кровососов, или, может быть, моё мыло и тонкий аромат духов пришлись им не по вкусу. Как бы то ни было, я не была укушена и чудом избежала малярии или лихорадки песчаных мух).

13 августа

Я сплю ещё одну ночь в своей убогой каморке, но на этот раз под звуки громко горланящих в нашем дворе мужчин и звона бьющихся бутылок, которые те, похоже, расшвыривают во все стороны. Все они белые и штатские, очень пьяные, только что вернувшиеся в город после нескольких недель, проведённых в африканском буше, где они занимались всякими делами: разными подрядами, строительством дорог, охотой, сделками по приобретению слоновой кости и прочим подобным. Миссионер, тоже оказавшийся постояльцем отеля, пытается убедить их вести себя прилично, но тщетно… те орут, поют и крушат всё подряд целую ночь напролёт.

14 августа

Этим утром, позвонив ни свет ни заря, мне, слава Богу, приказывают немедленно явиться в аэропорт, поскольку наш самолёт вскоре вылетает в Кано и Хартум. Но в конечном итоге это происходит только спустя несколько часов, так что у меня появляется достаточно времени, чтобы посетить лагерь.

Меня информируют, что в настоящее время это место является крупнейшим и, вероятно, наиболее важным пунктом базирования ВВС США за пределами континентальных границ Америки. Это штаб-квартира и главная база африканско-ближневосточного крыла Командования воздушного транспорта. Деятельность этой организации распространяется через всю Северную и Центральную Африку непосредственно до Ирака и Ирана, а также вдоль Аравийского побережья до Индии, включая, по их уверениям, 21 локацию вдоль всей трассы в пустынях, джунглях и горах. Считается, что это самый протяжённый воздушный маршрут в мире, в несколько раз превышающий длину всех линий коммерческих авиакомпаний США, вместе взятых.

Хотя авиабаза занимает общую площадь в шесть квадратных миль⁴⁰, лётное поле и лагерь находятся примерно в трёх милях⁴¹ друг от друга. Сам аэродром столь же современный и хорошо оборудованный, как и любой другой в Соединённых Штатах, с двойной взлётно-посадочной полосой длиной 6 000 футов⁴² и просторной зоной рассредоточения. Говорят, по ночам на этом поле стоит до 200 самолётов. Три больших стальных ангара целиком заполнены оборудованием и запчастями для техобслуживания и ремонта, и создаётся впечатление, что они находятся здесь годами, а не чуть более двенадцати месяцев. Самое удивительное, что, как и на Рыбацком озере, все эти материалы были доставлены кораблями через Атлантику — в данном случае в Такоради, ближайший грузовой порт, — а затем перевезены для монтажа сюда через горы, за 185 миль⁴³, грузовиками или по железной дороге.

В качестве защиты от опасностей, связанных с возможной бомбардировкой противником лётного поля, лагерь предусмотрительно расположили на некотором расстоянии, примерно в миле⁴⁴ от океана. Здесь расквартировано около 5 000 офицеров и рядовых, включая транзитных авиапассажиров, следующих через этот пункт, как и моя маловажная персона, в зоны боевых действий на севере и востоке.

Оказывается, в полночь авиабаза предстаёт столь же оживлённой, как и в полдень, поскольку функционирует согласно 24-часовому графику, то есть её деятельность никогда не прекращается. Итак, в любое время суток одна треть здешних мужчин работает, одна треть спит и одна треть развлекается.

Я замечаю в разных концах четыре большие радиовышки, с которых постоянно передаются сообщения во все части света. Гарнизон размещается и питается в типично современных африканских казармах цементной конструкции с каркасными крышами и закрытыми ставнями окнами, так как стёкол здесь нет. Каждое здание на базе целиком забрано американской сеткой для защиты от малярии. Каждый дверной проём оборудован ловушкой для комаров в виде внешней и внутренней дверей, и правило номер один — нельзя позволять обеим дверям быть открытыми одновременно. Кроме того, вся 3-мильная зона вокруг базы продезинфицирована, и каждый день несколько сотен африканцев копают канавы, осушают их и опрыскивают. Медицинские работники говорят мне, что число заболевших малярией поначалу достигало 30%, но впоследствии было снижено до чуть более 1% — великая победа армейского медицинского корпуса.

Вся мебель, используемая в казармах, изготовлена на месте из массива дивного красного дерева, которое является самой распространённой местной древесиной. Солдатам тут выделены двухъярусные койки, каждая с противомоскитной сеткой, которую нужно бережно подтыкать на ночь. Вдобавок, все мужчины обязаны носить высокие, выше колен, сапоги от комаров из мягкой эластичной кожи, а после захода солнца застёгивать рукава и воротники. Таким образом, есть куча причин, по которым уровень заболеваемости малярией снизился столь существенно.

В полдень я обедаю в столовой, и еда там вкусная и питательная. Многие тонны припасов постоянно прибывают из Штатов на кораблях, и все скоропортящиеся продукты хранятся при температуре в 40 градусов⁴⁵ в ёмких холодильниках.

Лагерь выглядит, как полноценный компактный американский городок с тремя дизельными генераторами для производства света и электроэнергии, большим резервуаром для фильтрованной воды, доставляемой по трубопроводу длиной в девять миль⁴⁶ из реки Вольта, полной системой водоснабжения и канализации, обширными складами — фактически, всеми удобствами, кроме горячей воды, что, в конце концов, не так уж и востребовано в данном климате.

Здесь есть множество мест для досуга, таких как: бейсбольная площадка, теннисные корты, поля для игры в подковы, волейбольные сетки, два больших зала отдыха с пианино, играми и библиотеками, два клуба для офицеров и унтер-офицеров, два открытых кинотеатра, где каждый вечер крутят свежие ленты и новости, и наконец великолепный пляж для купания на берегу океана, ничем не уступающий самому шикарному курорту Флориды. Часовни различных конфессий заполнены во время богослужений, так что жизнь на авиабазе Аккры выглядит довольно насыщенной.

Это действительно великолепный лагерь, и, как говорит мне полковник Фрэнк Коллинз (начальник штаба американских войск в Британской Западной Африке):"Американская армия ожидает от своих солдат максимальной отдачи, но и предоставляет им во время службы в чужих краях такие условия для жизни и отдыха, каких не сыскать в любой армии мира, в чём вы и можете сами легко убедиться".

Всё это чудесно, но лично я навсегда запомню Аккру, как то место на планете Земля, где я разом ломаю три ребра, споткнувшись о низкую ступеньку в доме генерала Фитцджеральда и ударившись об острый угол тяжёлого стола из красного дерева. Все вокруг приходят от этого в ужас, и полковник Коллинз срочно везёт меня в госпиталь, где молодой доктор под наблюдением майора Кемпа вправляет мне рёбра и отправляет в дальнейший путь в изящном обтягивающем корсете из широкого бинта.

Аккра — Кано

⁴⁷

Итак,"воспарив", мы некоторое время летим над плоской и невзрачной местностью, а затем приземляемся в Лагосе⁴⁸ в Нигерии, британской колонии с 20-миллионным населением, экспортирующей какао и арахис, или земляные орехи, как их там называют. Мы задерживаемся всего на полчаса, дабы выбросить двух армейцев и какой-то военный груз, но поскольку мы подхватываем двух других мужчин и новую кладь, то общий вес остаётся неизменным. Пока идёт погрузка-выгрузка, мы выходим размять ноги и в зале ожидания аэропорта получаем ледяную кока-колу, добытую из недр американского холодильника, и огромные бутерброды с вездесущим"Спамом"⁴⁹ и сыром. Но на вторую порцию времени нет, и с бумажным стаканчиком в одной руке и кусочком бутерброда в другой нам приходится бежать обратно к самолёту.

Когда мы снова наверху, я мельком вижу город, маяк и большую лагуну Лагоса, а за ней — Атлантический океан. Теперь мы сворачиваем вглубь Африки и летим на северо-восток над густыми джунглями, которые не редеют до самого Кано. По дороге мы видим пробивающую свой путь сквозь заросли реку Нигер.

Где-то здесь знаменитый авиатор, капитан Ролли Инман, потерпел крушение, однако выжил, чтобы поведать о тех событиях. Именно так он описывает свой"самый свежий триллер", едва не положивший конец его карьере:

"Мы благополучно добрались до Натала, но в ту же ночь правый мотор стал плеваться и бурчать всю дорогу над Атлантикой. Я несколько раз решал повернуть назад, но при каждой попытке всё чудесным образом становилось хорошо, и я опять летел в Африку. Мы нормально дотянули до Золотого Берега, где они осмотрели судно, но не смогли найти никаких проблем, поэтому мы отбыли в Хартум и летели примерно три часа. Таким образом, мы продвинулись вглубь суши где-то миль на 600⁵⁰. И были на высоте порядка 11 000 футов⁵¹, когда правый двигатель окончательно сдох. Поскольку эти корабли с горючкой для трансатлантического перелёта весят 36 000 фунтов⁵², и по всем нормам 27 000 фунтов⁵³ — это предел общей загрузки, наша скорость снижения, что бы мы ни пытались предпринять, составляла около тысячи футов в минуту⁵⁴.

Меня чуть не хватила кондрашка, пока нас несло над сплошными джунглями, где единственным открытым местом был узкий берег реки Нигер, которого мы теперь держались. Несмотря ни на что, я, широко открыв левый двигатель, врубил его на полную мощность. Но всё равно не выходило удержать высоту. Тогда мы сбросили все баки бомбоотсека, и я велел штурману и радисту прыгать, так как понял, что мы разобьёмся. Поскольку это был лишь второй перелёт в их жизни и они не успели толком освоить парашют, то непростительно долго медлили, решив прыгать лишь тогда, когда мы уже спустились слишком низко. Прорезав сквозь пальмы просеку длиной в четверть мили⁵⁵, мы наконец коснулись земли на открытом месте, поросшем бамбуком высотой в семь футов⁵⁶, и чуток соскользнули с берега в реку, убив при этом крокодила.

Стоило нам остановиться, как корабль был целиком охвачен пламенем. Второй пилот, паренёк по имени Расс Ховард, и я немедленно вылезли через аварийный люк, получив лишь пару мелких порезов на лице. Штурман по фамилии Кристи и радист по фамилии Вандевер сами выбраться не смогли. Мы, рванув назад, вытащили их. С Кристи чуть не сняло скальп, а у Вандевера горела одежда, и он получил серьёзные внутренние повреждения. Мы оттащили Вана и вместе рухнули в грязь под береговым бугром, так как с каждым всполохом начали взрываться пулемётные боеприпасы, меча во все стороны пули.

Вандевер был очень плох, так как его обувь практически сгорела, обожгло кожу ниже колен, и были сломаны три ребра. Мы пролежали так около часа, прежде чем заметили туземцев, подсматривающих за нами из-за деревьев. Мы жестами показали им подойти, и вскоре их вождь и дюжина самых смелых решились на это. Приблизившись, они упали на колени и принялись, прикладывая руки ко рту, повторять снова и снова 'салю салю'. Позже мы узнали, что это был их способ приветствовать кого-либо, кто считался ими намного выше по статусу, означая, что они готовы ему служить. Они были насмерть напуганы, поскольку впервые в своей жизни узрели самолёт, а мы, покрытые грязью и кровью, выглядели как сущие черти.

Разумеется, они не понимали ни бельмеса по-английски, но мы знаками показали, будто несём кого-то на носилках, и те, живо притащив травяную циновку и уложив на неё Вана, понесли над головами к небольшому скоплению травяных хижин, где они обитали примерно в миле⁵⁷ от места падения. Начисто выметя одну из них и устелив её травяными циновками, чтобы мы могли лечь, они устроили нас с максимально возможным комфортом. Мы потеряли всё, кроме одежды, которая на нас была. Съестное, медикаменты, оружие, москитные сетки, надувные матрасы и всё остальное, включая и мой шикарный фотоаппарат, сгорело вместе с судном. Карты тоже сгорели, и мы имели лишь смутное представление о нашем местоположении, думая однако, что находимся не слишком далеко от города под названием Кадуна. Произнеся несколько раз 'Кадуна', мы указали в разные стороны. В итоге все туземцы, тоже повторяя 'Кадуна', ткнули пальцем в одном направлении, поэтому мы решили, что там она и должна находиться. Они не могли объяснить нам, насколько далеко, так как понятия не имели о милях. Ховард, взяв местную лошадь и одного из парней в качестве проводника, отправился в Кадуну. Оказалось, что до неё было 60 миль⁵⁸. Поэтому ему пришлось туда добираться весь тот день и всю ночь. Поездка чуть не сгубила лошадь, так как та никак не могла угнаться за бегущим впереди проводником.

Кадуна — это британский военный гарнизон, где имеется небольшой госпиталь. Там снарядили два Брен-транспортёра⁵⁹ со всем необходимым, включая пару врачей, и послали их за нами. Получилось доехать на транспортёрах только до точки, расположенной в двадцати милях⁶⁰ от нас, и остаток пути им пришлось пройти пешком. Они добрались около полуночи, и к тому времени мы уже были в отчаянии, покрытые тысячами комариных укусов, не решившиеся есть туземную пищу, а потому пьющие лишь кипячёную тёплую речную воду. А бедному старине Вану так и вообще пришлось хуже всех. Врачи, положив того на носилки, пронесли его всю дорогу до транспортёров. И к следующей ночи, уже затемно, наша жалкая компания добралась до гарнизона, где британцы отнеслись к нам по-королевски.

Нам с Ховардом зашили порезы на голове, и мы, прежде чем отправиться домой, пробыли там всего три дня. А два других парня до сих пор там, и трудно сказать, когда им наконец позволят уехать".

В Кано мы прибываем в сумерках. Быстро темнеет, и идёт мелкий дождь, что, оказывается, очень необычно для этого времени года. Меня снова отделяют от моих спутников и на этот раз отправляют в женский компаунд, как его тут называют. Я оказываюсь совсем одна, если не считать двух пожилых дам-миссионерок, которые, похоже, заразились какой-то ужасной африканской простудой.

Сидя на крытом крылечке крошечного домика, в котором они остановились, те яростно чихают, тяжело дышат и жалобно смотрят на меня слезящимися глазами. Их носы пылают, а щёки распухли. Один взгляд на них, и я исчезаю в противоположном направлении. Простуды подобного рода, в такое время и в таком забытом Богом месте определённо следует избегать. Однако, прежде чем удрать, я предлагаю им немного аспирина, хинина и таблеток от простуды, от которых они отказываются, печально заявляя, что перепробовали всё, что есть на белом свете, но пока ничто не помогает.

Комплекс состоит из рядов компактных домиков, окружающих длинное низкое главное здание в центре, содержащее просторную и унылую приёмную с печально разбросанной кучкой древних газет, столовую, что выглядит чуть более жизнерадостной, и кухню, которую я, не видя, определяю по запаху.

Мой собственный домишко стоит на самом краю лагеря или компаунда — как бы он там официально ни назывался — и выглядит по-особенному мрачно и тоскливо. Над входом кто-то написал карандашом следующее:"Это и есть тот самый 'Хат-Сат Роулсон на риллерах'⁶¹, да помогут ангелы тем, кто будет тут спать".

На коньке низкой крыши сидит немалых размеров стервятник, периодически издавая звук, похожий на крик бедствия, и зловеще взмахивая крыльями. Я хлопаю в ладоши, крича ему"кыш!", и даже бросаю маленькие камешки и палочки, которые попадают аккурат в него, но без каких-либо видимых результатов. Он продолжает сидеть там, как символ дурного предзнаменования, которым в сущности и является, заставляя меня содрогаться всякий раз, когда я бросаю взгляд на его нескладную фигуру. Я понимаю, что бесполезно кидать что-либо в его сторону, поскольку, хотя мои ботинок и калоша попали ему точно в грудь, он не сдвинулся с места и, вероятно, хохочет во всё горло, когда мне приходится шарить в их поисках в темноте.

Группа аборигенов, увязавшихся за мной, пытается продать мне свои товары — в основном бусы и маленькие предметы, сделанные из дерева и кожи. Однако им не удаётся соблазнить меня заняться покупками в таком месте и в такой час, и я становлюсь столь же невосприимчивой к их приставаниям, как стервятник к моим снарядам.

Внутри Хат-Сата я обнаруживаю тесную комнату с кроватью, комодом и плетёным креслом, а по соседству — крошечную ванную, где не течёт вода. Мрачно оглядевшись по сторонам, я торопливо выхожу наружу в своём плаще и найденных калошах и начинаю расхаживать взад-вперёд по мокрой дороге перед главным зданием, тогда как аборигены следуют за мной, как хор за солисткой в опере. Я чувствую, что в любой момент могу разразиться арией на манер примадонны, дабы музыкально сообщить миру, что я думаю о моём первом вечере в Кано.

Но вскоре аборигены исчезают, и теперь в поле моего зрения нет ни одной живой души. Единственные звуки, которые долетают до моих чутких ушей, — это чих и сипение несчастных миссионерок, редкие крики моего стервятника, всё так же сидящего на крыше Хат-Сата, да нудный стук дождевых капель.

"Ты идиотка, — гневно кляну я себя. — Наиполнейшая идиотка из всех идиотов на свете. Только взгляни, во что ты вляпалась! 'О, это будет так волнующе, о, это будет так увлекательно!'"(С горечью передразниваю я свой собственный голос, произносивший сию чушь ещё дома перед отъездом)."'Волнующе, увлекательно' — подумать только!… Всё, что тебе суждено, моя жалкая глупышка, — это подхватить какую-нибудь ужасную африканскую хворь, быть заклёванной до смерти стервятником или обворованной туземцами и никогда больше не увидеть ни Америки, ни России".

Вот так я и шагаю — туда-сюда, туда-сюда, — пытаясь скоротать мучительно тянущиеся минуты. Я не имею ни малейшего представления, сколько сейчас времени, так как мои часы остановились, но полагаю, что где-то около десяти вечера. Внезапно в главном здании загорается свет, и вскоре сквозь туман начинают долетать призывные запахи готовящейся пищи. Затем я слышу шаги, за которыми следует луч фонарика, и через секунду появляется пара белых мужчин. Они представляются. Один — американец, другой — англичанин, оба штатские, дислоцированные в Кано. Я так и не узнаю, почему они приходят поужинать именно в этот женский компаунд, но, поскольку я и они — единственные белые люди в столовой, мы садимся вместе за маленьким столиком в углу.

Я задаюсь вопросом, как питаются бедные чихающие миссионерки, и делаю вывод, что их, наверное, кормят, соблюдая условия карантина.

После ужина я иду в свой Хат-Сат в сопровождении двух джентльменов, каждый из которых вышагивает с фонариком в одной руке и моим локтем в другой. Увы, стервятник всё ещё сидит на крыше, но моим спутникам удаётся изгнать его странными криками и длинным шестом, подобранным в траве. Совершив столь галантный подвиг, они пожимают мне руку и желают спокойной ночи, добавляя:"Конечно, если вы сможете это вынести, что довольно непросто сделать, пока не приспособишься", — а затем исчезают в темноте. Но не успевают они уйти, как стервятник объявляется вновь и в довершение ко всему где-то поблизости начинает выть собака, а меж деревьев опять возникают тёмные тени туземцев, шмыгающих тут и там рядом с моим пристанищем.

15 августа

После бессонной ночи — из-за расхаживающего по крыше, бьющего крыльями и орущего стервятника, воющей собаки и слоняющихся вокруг, тихо перешёптывающихся туземцев — мне звонят перед самым рассветом, веля срочно явиться к завтраку в главное здание в центре компаунда. Поскольку нет воды, чтобы наполнить выглядящую в остальном суперсовременно ванну, я поспешно одеваюсь и, захватив свою маленькую дорожную сумку, бегу по дороге. Темень — хоть глаз выколи, и электрический свет горит лишь на кухне и в столовой, где тот стол, за коим я сидела намедни, нынче накрыт для меня одной. К моему ужасу завтрак вновь обилен: яичница и кофе, хлеб с маслом и фрукты. Я никогда в жизни не видала столь грандиозных завтраков, как во время своего перелёта через Южную Америку и Африку.

Сияющий и заботливый официант-туземец советует мне плотно поесть, так как, вполне возможно, мне больше ничего не светит до позднего вечера в Хартуме. Но, как и всегда, я не в состоянии есть эти блюда, имеющие столь своеобразный вкус, да ещё и в такую безбожную рань, поэтому, вызвав в нём шок непонимания, просто выпиваю обжигающий кофе и крошу несколько тостов. Но, когда я даю ему чаевые, он снова начинает сиять, говоря, что сам съест мой завтрак, молясь о моём здоровье.

Вскоре за мной заскакивает фургон, и мы мчимся как сумасшедшие в аэропорт. Всю ночь шёл весьма сильный дождь, и поле выглядит мокрым. Поэтому совершенно не вызывает удивления весть, что вылет всё-таки задерживается и мы можем вернуться в свои постели и спать до тех пор, пока нас снова не вызовут. Единственное, что нас изумляет, — это почему нужно было в первую очередь слать за нами, а не проверять поле. Военные смеются и шутят, будучи в полной уверенности, что мы застряли в Кано ещё минимум на сутки. Они возвращаются в свой лагерь, надеясь, что им выдадут второй завтрак, тогда как меня снова везут по едва различимым улицам Кано к моему женскому компаунду и Хат-Сату, который я была так счастлива покинуть, думая, что навсегда. У меня возникает странное чувство, когда я вижу кровать, всё ещё хранящую отпечаток моего тела, — беспокойное ложе, с которым я надеялась проститься навеки. Но за время моего краткого отсутствия произошло и несколько приятных изменений: исчез стервятник, замолкла собака и больше не слышен шёпот местных за стенами этой халупы.

Ложась в постель, я вспоминаю о старом русском суеверии, заключающемся в том, что"возвращаться в начале пути — плохая примета", и мне интересно, означает ли это, что с нами случится что-то ужасное в тот день, когда мы наконец полетим дальше. Я вытягиваюсь на кровати полностью одетой и едва проваливаюсь в сон, как раздаётся стук в дверь и за ней обнаруживается тот же водитель фургона, в волнении умоляющий поторопиться, поскольку пришёл приказ вылетать немедленно. И мы снова мчимся по быстро оживающим улицам.

Кано — это восхитительный старый город-крепость, настолько древний, что он, как мне говорят, даже упоминается в Библии (хотя я подозреваю, что они путают его с Каной Галилейской). Перед хижинами из красноватой глины резвятся в грязевых лужах чёрные как смоль совершенно голые детишки, и их тела блестят, как отполированные. Некоторые из них — просто образцы совершенного телосложения, в то время как у других — огромные животы и ненормально тонкие ручки и ножки. Их матери, закутанные в разноцветные домотканые саронги (или как их там ещё называют), похожие на библейские погребальные саваны, уже склонились над деревянными бадьями для стирки и колотят дубинками по находящемуся там белью. А мужчины, некоторые из которых наги, если не считать скудной набедренной повязки, иные же в ниспадающих одеждах (которые кажутся на расстоянии белоснежными, но при ближайшем рассмотрении таковыми не являются), неторопливо слоняются взад-вперёд по улицам. Кое-где можно увидеть лежащих без движения людей очень жалкого вида, и водитель говорит мне, что у них либо сонная болезнь — паралич, либо проказа. Но никто, кажется, не обращает на них никакого внимания, и те продолжают лежать там без помощи и присмотра. Кроме того, есть те, кто был проклят колдунами Джу-Джу и оставлен умирать в одиночестве в тех самых местах, где их поразила магия. Поскольку им запрещено двигаться и никто не осмеливается их покормить, они выглядят как скелеты, скрюченные и изогнутые до невероятности. На их страшных лицах живы только огромные, жалобные глаза. Один бедняга с широко расставленными руками и ногами выглядит точь-в-точь как паук; у другого остались лишь туловище и голова, да и то покрытые гноящимися язвами. Как же должен быть слеп тот, кто идеализирует Африку!

Тяжело нагруженные маленькие ослики прокладывают свой путь среди американских военных грузовиков, джипов и фургонов, заполнивших главную улицу. Я наспех покупаю миниатюрную резную деревянную фигурку туземки с младенцем на спине, склонившейся над стиральной лоханью, и крохотную подушечку из красной и зелёной кожи — фирменный сувенир Кано. Эти вещи суют мне через открытое окно нашего фургона, пока мы стоим на перекрёстке, однако покупать что-либо ещё нет времени. Через несколько минут я снова сажусь в наш самолёт, тот самый, что доставил нас в Кано предыдущим вечером, — "Щебетунью".

Все мы разделяем мнение, что просто ужасно не иметь возможности хотя бы ненадолго задержаться для знакомства с очаровательными африканскими городами, но после недолгого обсуждения соглашаемся, что всё-таки это совсем не обзорная поездка и основная идея состоит в том, чтобы добраться как можно быстрее до наших пунктов назначения в зоне боевых действий. Тем не менее мучительно осознавать невозможность более глубокого познания Африки, особенно когда думаешь, что, вероятно, никогда больше не полетишь этим же маршрутом. Все ребята накупили в Кано подарков для своих семей и рассчитывают отослать их домой при первой же возможности. Поскольку Кано славится своими изделиями из кожи, наш самолет становится похож на восточный базар, когда каждый из военных начинает показывать, что он приобрёл. Они хвалят армейский лагерь, в котором ночевали, и с большим сочувствием слушают скорбный рассказ о моих ночных приключениях.

Кано — Хартум

⁶²

Мы отбываем с восходом солнца, взлетая, по всей видимости, без особых проблем, хотя взлётно-посадочная полоса всё ещё влажная и плюющаяся брызгами из-под шасси при разгоне. Несколько боевых пилотов летят с нами в качестве пассажиров, держа путь в Северную Африку, и во время взлёта выглядят непривычно тихими и напряжёнными. Сев вместе в одном ряду, они, кажется, следят за каждым движением самолёта. Но стоит тому оторваться от земли, они как один расслабляются и, с радостными возгласами широким взмахом расстегнув ремни и сблизив головы, начинают говорить все разом.

"О чём речь?" — вопрошаю я, выказывая свойственную мне любознательность, и те отвечают:"О, да просто кучка технических тонкостей — досужий трёп, ну, вы знаете, о том, как прошёл взлёт".

С тех пор как я покинула Нью-Йорк, я стала реагировать на всё более настороженно, подобно тому, как ведут себя лётчики, путешествующие в качестве пассажиров, ведь те знают о происходящем гораздо больше, чем большинство из нас. Во время взлётов и посадок есть определённые моменты, неизменно превращающие их в молчаливых бдительных мужчин. Они знают, о чём идёт речь. Им известны все детали.

Через некоторое время мы примерно на полчаса садимся в Майдугури⁶³. Местную взлётно-посадочную полосу обрамляют травянистые обочины, и мне говорят, что после сильного дождя ею нельзя пользоваться по крайней мере час. Поскольку прошлой ночью непрерывно лил дождь, я предполагаю, что именно поэтому мы не вылетели из Кано в первый раз, когда нас вызвали до рассвета, а должны были ждать, пока этот следующий пункт нашей остановки не подсохнет.

Тут ужасно жарко (кто-то сообщает нам о 140°⁶⁴), и, задыхаясь и сбившись в кучу, как стадо овец под деревом, мы стоим в тени огромного крыла нашего самолёта.

Снова набрав высоту, мы принимаемся рассматривать озеро Чад, лежащее к северо-западу от Эль-Генейны⁶⁵ — очередной остановки, но уже в англо-египетском Судане. А также видим Форт Лами⁶⁶ на некотором отдалении от нашего маршрута, находящийся во Французской Экваториальной Африке — безусловно, ещё одной опасной зоне. Неожиданно из аэропорта Лами взмывает несколько самолётов, которые некоторое время следуют за нами. Сначала мы думаем, что это преследующие нас вражеские истребители, но вскоре те уходят в другом направлении, и снова становится спокойно. Как бы то ни было, они подарили нам несколько захватывающих дух минут, поскольку мы, услышав, что Форт Лами недавно подвергся нацистской бомбардировке, решили, что, возможно, немцы вернулись опять, дабы на этот раз поохотиться за нами.

Поднимается пыльная дымка, а когда мы летим над саванной, то тут, то там видны клубы дыма от многочисленных травяных пожаров. Местность на всём пути от Кано довольно ровная, но при подлёте к Эль-Генейне меняется, становясь более пересечённой, а также появляются высокие и лысые горы. Мы спускаемся в Эль-Генейну во второй половине дня и проходим под палящим солнцем небольшое расстояние до закрытой веранды, где нам по традиции дают кока-колу и бутерброды. Сейчас с нами много молодых солдат, и при виде колы те радостно улюлюкают.

Один из мужчин в аэропорту спешит выступить для меня (по-прежнему единственной женщины в группе) гостеприимным хозяином и даже приносит мокрую тряпку, которую заботливо повязывает мне на лоб, говоря:"Вы должны быть осторожны. Вы теперь в Судане".

Мы разговариваем, и выясняется, что он родом из Филадельфии, тоже являющейся на протяжении многих лет моим домом. Он спешит поведать мне всё о своём тамошнем жилье, своей семье и вообще о любимом городе, продолжая повторять:"на Каштановой улице… на Ореховой улице… на стадионе Франклина… у Ванамейкера⁶⁷", — очевидно, вне себя от радости пообщаться с кем-то, кто знает эти места так же хорошо, как он сам. Он определённо очень сильно тоскует по дому и радостно хихикает каждый раз, когда я упоминаю очередное название чего-либо в Филадельфии. И ему явно очень жаль, что мне нужно уходить, когда приходит время возвращаться с остальными на"Щебетунью".

Одни солдатики принимаются читать карманные издания детективных рассказов, другие, растянувшись на полу, мгновенно засыпают. Менее удачливые, для которых на полу не нашлось места, маются на невыносимых сиденьях, уперев локти в колени и уткнувшись лицом в ладони — пытаясь таким образом уснуть. Я тоже сижу в одном из этих"ковшей"меж двух бойцов и время от времени ловлю себя на том, что клюю носом и кренюсь то вправо, то влево, когда на несколько мгновений мной овладевает дремота. В конце концов я погружаюсь в глубокий сон и, проснувшись через какое-то время, обнаруживаю себя лежащей на коленях того мо́лодца, что справа. Должно быть, он совсем не шевелился, боясь меня потревожить, а когда я, смутившись, благодарю его за доброту, он отвечает:"Всё окей, сестрёнка. Хоть вы и одна из нас, но всё же вы женщина, о которой не грех и позаботиться". Я прихожу в абсолютный восторг от этой фразы — "одна из нас", тут же разместив её в ряду наилучших комплиментов в моей жизни.

Теперь мы движемся по так называемому"лётному коридору"(недалеко от Эль-Фашира в англо-египетском Судане) — самому безопасному здесь маршруту шириной около десяти миль⁶⁸. Вдали виднеется гряда гор с двумя высокими вершинами, затем река и кусочек зелени, похожий на оазис в пустыне. Как же тяжело лететь сегодня из-за висящей в воздухе песчаной пыли и безжалостно палящего солнца.

Джонни-Пончики⁶⁹ начинают петь, сначала тихо, потом всё громче и громче, пока уже не орут во весь голос. Постепенно я дружусь со всеми ними, потихоньку передвигаясь по салону и пересаживаясь с одного сиденья на другое. Вскоре я обнаруживаю, что больше всего их волнуют разговоры о доме, и благодарю свою судьбу за многочисленные поездки по всей Америке в рамках своих лекционных туров в течение последних двенадцати лет. Ведь проводя те лекции, я познала Соединённые Штаты намного лучше, чем большинство американцев, которые там родились и выросли. В девяти случаях из десяти я, к своему большому удовольствию, обнаруживаю, что знаю города, о которых говорят ребята, — их собственные родные города. Их радует, когда я говорю, что бывала там, и они тут же начинают рассказывать мне о своих семьях и отчем доме.

"Вы помните нашу главную улицу? — в волнении спрашивают они. — Так вот,"(здесь описания, конечно же, разнятся)"наш дом третий справа, коль вы свернули у кинотеатра, — ну, вы знаете, тот белый каркасный, что позади лужайки".

И с нетерпением ждут моего ответа, что, разумеется, я его помню, эдакую типичную американскую постройку, что похожи, как две капли воды, куда ни приедешь. А после вопят, и хохочут, и хлопают себя по коленям и меня по плечам, крича своим товарищам:"Представляешь? Она знает, где я живу! Она видела мой дом… а может, и моих родных!"Затем переходят к делу, доставая свои бумажники, чтобы показать мне фотографии семей, оставшихся на родине.

Благодаря этому, а также некоторой заботе о тех немногих, кого укачивает, часы проходят быстрее, и впервые с тех пор, как я уехала, я занята делом и оттого счастлива. Я даже забываю смотреть в иллюминатор на африканские пейзажи, настолько я поглощена этим парящим высоко в небе маленьким кусочком Америки, несомненной частью которого я являюсь в новообретённой роли"матери"для всех этих мальчиков. Кроме тех путешествий по стране, мне пригождаются и полученные когда-то медицинские знания, к тому же я запоминаю имена и адреса, честно обещая парням связаться с их родными, когда вернусь назад.

У всех у них один и тот же встревоженный взгляд — взгляд пареньков из мирной жизни, впервые покинувших свой дом. Несмотря на их весёлость и желание казаться опытными, бывалыми вояками, в их глазах тем не менее безошибочно угадываются вопросы, присущие любому"маленькому мальчику":"Куда меня несёт? Что со мной будет? Вернусь ли я домой?"И моё сердце болит за них, словно это мои собственные дети.

Но, честно говоря, как только они прибывают в американский лагерь и их"берут в оборот"американские командиры и установленный там привычный образ жизни (пусть даже посреди африканской пустыни), этот встревоженный взгляд исчезает, и они почти сразу опять становятся самими собой — типично американскими парнями, шумными, весёлыми и болтливыми. Они вновь обретают себя, их оставляет страх перед неизвестностью, и в этом, видимо, есть свои плюсы, ведь приходит понимание, что этой новой школы жизни бояться незачем — по крайней мере, не сейчас. Вдобавок, они в полном восторге от того, что находятся в Африке, той самой"чёрной-пречёрной Африке", о которой они знали лишь из школьных учебников, но никогда в своих самых смелых мечтах не ожидали увидеть. И такой восторг испытывают все без исключения — и рядовые, и офицеры, и я.

Мы оставляем позади себя унылый край саванн и летим над песком, ничем, кроме песка, время от времени скапливающегося в дюны. Зной неуклонно усиливается, и мы все начинаем кашлять, задыхаясь от песчаной пыли, забивающей горло, глаза, волосы и одежду. Вскоре мы покрыты ею с ног до головы. Никто больше не хочет разговаривать, или читать, или играть в карты, или даже спать. Мы сидим час за часом, согнувшись и уставившись в пространство — жаркое, пыльное и убогое. Боже, помоги всем самолётам, потерявшимся в этой пустынной стране!

Но наконец нам говорят взбодриться — долгий, нудный перелёт этого дня почти завершён. Мы вот-вот прибудем в аэропорт Вади-Сейдна в пятнадцати милях⁷⁰ к северу от Хартума, который мы уже видим вдали, снижаясь к его лётному полю.

Вади-Сейдна раньше был английским сельскохозяйственным институтом, а нынче используется как один из крупнейших американских лагерей в Африке. Как только мы приземляемся, нас везут туда на автобусе (на этот раз я тоже еду со всеми) и кормят отменной едой в огромной столовой.

Затем меня отводят в один из многочисленных домиков, из которых состоит лагерь, — в моём случае это №12, окружённый низенькой глинобитной стеной.

Двое скудно одетых туземцев встречают меня у входа и ведут в предназначенную для меня комнату. В ней четыре армейские койки, стол в центре, четыре стула, комод и маленькое зеркало. За соседней дверью находится санузел. Там я радостно начинаю отмывать своё пыльное лицо и руки, однако с ужасом вижу, что, хотя я и вставила пробку в слив раковины, вода хлещет откуда-то прямо на пол, создавая страшный потоп, будто пробки нет и в помине.

При звуке льющейся воды один из бдительных туземцев (который, очевидно, был начеку, ожидая, что произойдёт именно такая катастрофа) вбегает с тряпкой и начинает вытирать пол. И эта процедура происходит всякий раз, когда я пытаюсь помыться. Сначала я с надеждой вставляю пробку, затем вода со свистом исторгается через какую-то таинственную щель, которую я не могу обнаружить, и сразу же врывается служитель, начинающий собирать её в таз. Это обескураживающее занятие, и после третьей попытки я переношу своё внимание на ванну, но, увы, с ещё более худшим итогом, поскольку там вода из кранов не льётся вообще, ни единой капли. Итак, я возвращаюсь к умывальнику, но больше не затыкаю его пробкой и позволяю воде хлестать оттуда, ловя её обеими руками и брызгая на себя. Такой вот оригинальный способ принять душ, и главная трудность заключается в том, что я стараюсь не впускать своих помощников, пока не закончу. Как только я опять приступаю к омовению, а те слышат всплески воды, они вбегают, громко что-то восклицая и размахивая швабрами, и выглядят очень изумлёнными и обиженными, пока я их выталкиваю. Так как их женщины ходят почти без одежды, мой вид с небольшим полотенцем, кое-как обёрнутым вокруг диафрагмы, вероятно, нисколько их не смущает. В конце концов с большим количеством жестов и ненужных слов с обеих сторон, которые всё равно никто не понимает, мы приходим к системе со стульями, которыми я подпираю дверь изнутри. В первый раз стулья падают, и беднягам удаётся протиснуться внутрь, но потом, уловив общую идею, они решают-таки остаться снаружи.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

2

От переводчика: Около 25 килограммов.

3

От переводчика: Роман чешского писателя Франца Верфеля, основанный на реальной истории крестьянской девушки из Лурда во Франции, которой являлась Дева Мария.

4

От переводчика: Книга одного из величайших американских репортёров, Квентина Рейнольдса, в которой он рассказывает о пребывании в Москве и Куйбышеве зимой 1941-42-го годов, о полёте в Каир с послом СССР в США Литвиновым и послом США в СССР Штейнгардтом и о захватывающем дух сражении с танками Роммеля в североафриканской пустыне.

5

От переводчика: Порядка 50 000 километров — общее расстояние цепочки Ирининых перелётов из США в СССР и обратно.

6

От переводчика: Песня американского популярного певца эпохи Биг-бэндов Бадди Кларка.

7

От переводчика: Классический полнометражный музыкальный мультипликационный фильм 1940-го года, состоящий из восьми отдельных эпизодов, музыка для семи из которых исполнена Филадельфийским оркестром под руководством Леопольда Стоковского.

8

От переводчика: Столица островного государства Тринидад и Тобаго, находящегося в южной части Карибского моря недалеко от побережья Венесуэлы и до 1962-го года являвшегося колонией Великобритании.

9

От переводчика: Персонажи комедии Николая Васильевича Гоголя "Ревизор", городские помещики.

10

От переводчика: По-английски"Mothersill's" — популярное в 1930-60-х годах канадское средство, как облегчавшее, так и предотвращавшее морскую болезнь, укачивание в самолётах и поездах, тошноту и головные боли во время движения в транспорте, скалолазания и т.п.

11

От переводчика: Вишистская Франция — французское государство во время Второй мировой войны, возглавлявшееся маршалом Филиппом Петеном. Официально независимое, но с половиной территории Франции (включая Париж), оккупированной немцами на жёстких условиях перемирия, оно имело временную столицу в курортном городе Виши в так называемой"свободной зоне"и проводило политику сотрудничества с нацистской Германией. Большинство французских колоний в северо-западной Африке, а также Сирия и Ливан на Ближнем Востоке и Французская Гвиана в Южной Америке летом 1942-го года контролировались режимом Виши. Лишь Французская Экваториальная Африка поддерживала силы"Свободной Франции", политического образования, претендовавшего на роль законного французского правительства в изгнании во главе с Шарлем де Голлем и воевавшего на стороне Великобритании и США.

12

От переводчика: Разведывательное управление ВМС США.

13

От переводчика: Американская компания, предлагающая самый широкий спектр продуктов и услуг для анализа рисков и финансового состояния, операционной деятельности и снабжения, продаж и маркетинга, а также исследования и понимания глобальных проблем бизнеса.

14

От переводчика: Города на северо-востоке Бразилии, на побережье Атлантического океана.

15

От переводчика: Английский писатель и сценарист, который в основном известен своим романом 1940-го года "Лэсси возвращается домой", где рассказывается о вымышленной колли по кличке Лэсси. В 1942-ом, незадолго до своей смерти, получил американское гражданство. В 1943-ем, будучи в звании майора армии США, погиб при падении самолёта Си-54, сбитого над джунглями Голландской Гвианы (ныне Суринам).

16

От переводчика: Один из трёх островов архипелага Иль-дю-Салю, в 13 километрах от побережья. В 1852-1952 годах остров служил тюрьмой для особо опасных преступников — одной из самых печально известных каторжных тюрем в истории.

17

От переводчика: По-английски Short Snorters, то есть люди, связанные членством в описанном далее негласном клубе и обязанные в будущем, в случае непредъявления по требованию соклубников своего"членского билета"выплатить штраф каждому присутствующему, который может выражаться в виде"short snort" — на сленге,"рюмашки крепкого спиртного".

18

От переводчика: Американский политик, кандидат от Республиканской партии на президентских выборах в США в 1940-ом году, проигравший Франклину Рузвельту.

19

От переводчика: Генри Харли Арнолд, американский военачальник, возглавлявший ВВС США в течение всей Второй мировой войны.

20

От переводчика: Около 240 километров.

21

От переводчика: В 1920-ом году Виктор окончил Военно-морскую академию США, находящуюся в городе Аннаполис.

22

От переводчика: Фешенебельная торговая улица в центре Парижа.

23

От переводчика: Также известное как озеро Писо; продолговатая приливная лагуна на северо-западе Либерии, независимой африканской страны на побережье Атлантического океана, поддержавшей военные действия США против Германии во время Второй мировой войны.

24

От переводчика: Около 3 000 километров.

25

От переводчика: Около 380 километров.

26

От переводчика: Порядка 25-30 километров.

27

От переводчика: Свыше 6 000 метров.

28

От переводчика: Около 50 км/ч или 14 м/с.

29

От переводчика: Порядка 160 километров.

30

От переводчика: Ручной пульверизатор для распыления инсектицида торговой марки"Флит", широко применявшегося против насекомых с 1928-го по середину 1950-х годов.

31

От переводчика: Порядка 136 килограммов.

32

От переводчика: Чуть больше 3 километров.

33

От переводчика: Основной аэропорт Либерии, находящийся в 56 километрах от её столицы Монровии. Аэропорт был построен правительством США в 1942-ом году, получив своё название в честь Джозефа Дженкинса Робертса, первого президента Либерии, и изначально использовался как база ВВС.

34

От переводчика: Около 1 200 и 43 метров соответственно.

35

От переводчика: Около 8 километров.

36

От переводчика: Около 24 километров.

37

От переводчика: Столица Ганы, страны в Западной Африке, до 1957-го года являвшейся колонией Великобритании под названием Золотой Берег.

38

От переводчика: Самый западный из крупных городов на побережье Ганы.

39

От переводчика: Американский музыкальный фильм-сказка 1939-го года производства компании Метро-Голдвин-Майер, экранизация детского сказочного романа 1900-го года Лаймена Фрэнка Баума "Удивительный волшебник из страны Оз". В роли Дороти Гейл там снялась знаменитая американская актриса и певица Джуди Гарленд. Исполненная ею баллада "Над радугой", написанная специально для этого фильма, получила премию"Оскар"за лучшую песню, став знаковой в её творчестве.

40

От переводчика: Чуть больше 15 с половиной квадратных километров.

41

От переводчика: Около 5 километров.

42

От переводчика: Чуть больше 1 800 метров.

43

От переводчика: Около 300 километров.

44

От переводчика: Чуть более полутора километров.

45

От переводчика: Это температура по Фаренгейту. По Цельсию выходит чуть меньше 4 с половиной градусов.

46

От переводчика: Около 15 километров.

47

От переводчика: Второй по величине город Нигерии, страны в Западной Африке, до 1960-го года являвшейся колонией Великобритании. Кано расположен в северной её части.

48

От переводчика: Самый западный из крупных городов на побережье Нигерии.

49

От переводчика: Консервированный мясной продукт производства корпорации"Хормел Фудс", сделанный из свинины и ветчины. Он являлся одним из основных продуктов питания солдат американской армии во время Второй мировой войны.

50

От переводчика: Около 960 километров.

51

От переводчика: Около 3 350 метров.

52

От переводчика: Около 16 с третью тонн.

53

От переводчика: Около 12 с четвертью тонн.

54

От переводчика: Чуть более 300 м/мин.

55

От переводчика: Порядка 400 метров.

56

От переводчика: Чуть более 2 метров.

57

От переводчика: Чуть более полутора километров.

58

От переводчика: Порядка 100 километров.

59

От переводчика: Британский лёгкий многоцелевой бронетранспортёр, оснащённый ручным пулемётом марки"Брен".

60

От переводчика: Чуть более 30 километров.

61

От переводчика: "Песня Хат-Сат (шведская серенада)" — это шутливая песня 1940-х годов с преимущественно бессмысленным текстом. Предположительно, её припев представляет собой искажённый вариант слов из шведской народной песни: "Хат-Сат Роулсон на риллерах и браула, браула сууит", — где "Роулсон" означает шведский город, "риллерах" — речной поток, "браула" — мальчика и девочку, "Хат-Сат" — их мечту, а "сууит" — школьного учителя.

62

От переводчика: Столица Судана, страны в Северо-Восточной Африке, до 1956-го года являвшейся англо-египетским кондоминиумом (а фактически, колонией Великобритании).

63

От переводчика: Самый крупный город на северо-востоке Нигерии.

64

От переводчика: Это температура по Фаренгейту. По Цельсию равняется 60 градусам.

65

От переводчика: Самый крупный город на юго-западе Судана.

66

От переводчика: Ныне Нджамена (новое название с 1973-го года), столица Чада, страны в Центральной Африке, являвшейся до 1960-го года колонией Франции (частью Французской Экваториальной Африки).

67

От переводчика: Один из первых универмагов в США, открытый в Филадельфии Джоном Ванамейкером.

68

От переводчика: Порядка 16 километров.

69

От переводчика: Имя нарицательное для всех американских солдат-пехотинцев, взятое из одноимённого названия чёрно-белого американского комедийного фильма 1942-го года.

70

От переводчика: Около 25 километров.