Агент сыскной полиции

Ирина Мельникова

Провинциальный сибирский город взбудоражен цепью загадочных преступлений, в том числе убийством известного немецкого путешественника. Дело на контроле у губернатора. Им занимаются охранное отделение и жандармерия. Но успех все-таки на стороне уголовной полиции – ее начальника, бывалого сыщика Федора Тартищева, и совсем юного агента – Алексея Полякова. Работают они слаженно, азартно, лихо, часто рискуя жизнью. Они не оставляют преступникам ни малейшего шанса избежать наказания. Потому что преступление – всегда преступление, даже если оно совершается ради благих целей…

Глава 7

— Ты давай потише, не грохочи сапогами! — предупредил Тартищев, когда они на цыпочках преодолели гостиную и стали подниматься по лестнице на второй этаж, где находился кабинет хозяина. — Не дай бог, Лизку разбудим…

— А я и не спала вовсе! — раздался сверху девичий голос, и из темноты навстречу им выдвинулось некое воздушное создание в накинутой поверх розового пеньюара персидской шали и с горящей свечой в руках. За ней следовала крупная легавая, которая, казалось, с тем же негодованием, что и ее юная хозяйка, смерила взглядом двух мужчин, застывших как изваяния посреди лестницы.

Девушка подняла свечу вверх и язвительно справилась:

— Неужто мой дорогой папенька решил почтить сей дом своим присутствием? По какому ж такому важному событию вы соизволили здесь появиться?

— Лизонька, — сконфуженно произнес Тартищев, — служба такая, не всегда и предупредить можно…

— Можно, — строго сказала дочь, — вы просто не считаетесь с моими нервами, Федор Михайлович! — Лиза дернула плечиком и опустила свечу чуть ниже и осветила Алексея. — А это кто?

— Познакомься, Лизонька, это Алеша, Алексей Поляков. Он и вчера, да и сегодня славно мне помог…

— Ну и оставайтесь со своим Алешей! — выкрикнула Лиза и, резко развернувшись, так что пламя свечи едва не погасло, скрылась за дверями комнаты, очевидно, своей спальни. Легавая с недоумением посмотрела на Федора Михайловича, Алексею показалось, что даже удрученно качнула головой, и последовала за хозяйкой. Остановилась на мгновение, в слабом свете заглядывающей в окно луны тускло блеснули собачьи глаза, и исчезла за дверью спальни.

— Вот и Дозор туда же! — вздохнул тяжело Тартищев. — Не нравится им моя служба, но ведь кому-то и подобным образом надо на хлеб зарабатывать.

Он открыл дверь в кабинет и пропустил вперед Алексея:

— Проходи, не стесняйся! Здесь моя вотчина, и Лизке вход по особому пропуску!

Алексей вошел и застыл в удивлении, заметив несколько чемоданов и сундук со своими вещами.

— Откуда это?

— Да я еще с вечера распорядился их доставить, — ответил небрежно Тартищев и прошел к широкому, затянутому зеленым сукном столу. Опустившись в просторное кожаное кресло, жестом показал на соседнее: — Присаживайтесь, сударь, в ногах правды нет.

— Зачем вы это сделали? — удивился Алексей.

— А затем, мил человек, что нечего тебе по квартирам мотаться. У меня надежнее будет.

Алексей несколько растерялся. Его мнением опять даже не поинтересовались. Но если Тартищев приказал перевезти его вещи, то, стало быть, не хочет выпускать его из поля зрения, следовательно…

Однако Федор Михайлович уже перехватил его мысль.

— Может, я и поспешил немного, что, не спросясь, решил тебя к себе на жительство определить? Может, после сегодняшней маеты ты уже раздумал со мной общаться?

— Не раздумал, — быстро ответил Алексей.

— Ну и славненько! — потер ладони Тартищев. — Сейчас Никита ужин нам с тобой сообразит, да водочки с устатку. Ты как ее, мерзавку, потребляешь?

— Когда как, — пожал плечами Алексей, — но только под хорошую закуску.

Тартищев усмехнулся.

— Под хорошую закуску ее и дурак осилит, а вот когда через «не хочу» приходится… — Он махнул рукой, но не пояснил, когда ж ему случается пить водку против своего желания, просто перевел разговор в другое русло: — Ты вот сегодня на меня зверем посмотрел, когда я кошелек от Василисы принял. Скажи, подумал ведь, что взятками промышляю?

Алексей молча кивнул.

— И по правде, так она и называется. Взятка, она и есть взятка! — Он тяжело вздохнул и развел руками. — Только как посмотреть на это, Алеша! Деньги эти поганые, конечно, на людской беде замешанные, но только Тартищев никогда их для собственной выгоды не брал и пользы от этого не имел. И эти, Василискины, тоже не от хорошей жизни в карман положил. — Он пододвинул себе графин с водкой и наполнил две рюмки. Одну подал Алексею. — Был у меня, Алеша, хороший друг, сыщик от бога и смелости необыкновенной человек. Но в январе во время облавы на Хлудовке пырнул его ножом один беглый с каторги, и не стало Павлуши Рыдванова, с которым мы двадцать лет как один день… — Он на мгновение прикрыл глаза ладонью, потом резко отнял ее и со злостью в голосе продолжил: — Остались у него, Алеша, жена да пятеро детишек. Мал мала меньше. Пенсия с гулькин нос, попробуй проживи, прокормись хотя бы… Вот и доим помаленьку всю эту погань отвратную, с которыми Павлуша воевал, чтобы хоть как-то помочь его детишкам. А ведь есть еще Антон Бесчастный, и Захар Гусенок, и Гриша Олейников… В богадельню их отправить за то, что они здоровья на службе лишились, мне совесть не позволяет, вот и кручусь, ловчу, как могу. Порой и прикрою какую паскуду, чтобы потом с нее взять побольше! — Тартищев выругался и прикрикнул на Алексея: — Давай пей! — И поднял стопку. — Выпьем, Алеша, за нашу службу, сволочней которой на свете не бывает, но поверь мне, старому сусло Тартищеву, если заболеешь сыском, то до конца дней своих не излечишься! — Он залпом выпил водку и закусил ломтиком осетрины, желтой от пропитавшего ее жира. — Пей, коли решил к нам податься…

— Вы что ж, берете меня к себе?

— Или я непонятно объясняю? — удивился в свою очередь Тартищев. Он вытер рот салфеткой и откинулся спиной на кресло. — Только вот в чем закавыка, Алеша. Беру пока тебя на испытание. Свободных мест сейчас в отделении нет, поэтому казенного жалованья платить не смогу, только если из своего кармана. А у меня он, сам понимаешь, не слишком велик.

— У меня есть собственные средства, — быстро ответил Алексей, — от отца небольшое наследство осталось и доходы кое-какие от имения…

— Имения? — поднял в удивлении густые, словно сажей намазанные брови Тартищев. — Ты, выходит, землевладелец? Что ж тебя в наши края занесло?

— Имение так себе, в Смоленской губернии, — ответил Алексей уклончиво. — Одно название что имение, но я не привык сорить деньгами, поэтому на жизнь хватает.

— Весьма разумно рассуждаешь, — одобрительно посмотрел на него Тартищев и усмехнулся, — что ж, вопрос о твоем жалованье тоже можно считать решенным. Честно сказать, я испытал некоторое облегчение. — Он подмигнул Алексею. — Дочка на выданье требует определенных затрат, хотя она особа у меня тоже вполне независимая. Деньги у нее свои, от маменьки достались по наследству.

— Федор Михайлович, — Алексей поднялся на ноги, — вы должны выслушать меня прежде, чем принять окончательное решение. Дело в том, что я не случайно оказался в Североеланске…

— Раз нужно, выслушаю. — Тартищев окинул его внимательным взглядом. — Рассказывай…

— Ну что ж, — произнес он через некоторое время, — исповедаться ты исповедовался, грехи твои, смею судить, не по злой воле, а от глупости, от молодого куража произошли, но отпустить их, как батюшка, пока не могу. Придется самому искупать их верной службой во благо Отечеству и государю императору. И учти, на наше жалованье палат каменных себе не выстроишь, благодарностей и наград особых не дождешься, они нам в последнюю очередь положены, зато на пулю или нож первыми идем, тут уж без всяких скидок. Смотри, — он кивнул на большие настенные часы, — почитай уже три часа, а мы с тобой еще и не ложились. Не зря Лизка сердится. Я ведь дома скорее гостем бываю, чем хозяином… Э-хе-хе! — Он сокрушенно вздохнул. — Ладно, с твоим начальством я уже договорился. С утра можешь заступать на службу. Будешь пока при мне и при Вавилове. Он из того «сусла», что все ходы и выходы знает. Иван тебе хорошую науку преподаст, конечно, если покажешься ему. Он у нас с норовом, если невзлюбит кого, то будь хоть семи пядей во лбу, ничего ему не докажешь… — Тартищев со вкусом потянулся и кивнул Алексею на дверь: — Ступай уж отдыхать. С непривычки небось все кости ломит? Никита твои вещи во флигель отнесет. Там тебе хорошо будет, спокойно. И от Лизки подальше. Девка она у меня хоть и смирная, — он подмигнул Алексею, — иногда… Но предупреждаю, не смей перед ней заискивать, тогда вообще сладу не будет! Она из тебя веревки станет вить, если на поводу у нее пойдешь!

Алексей усмехнулся.

— Постараюсь не докучать вашей дочери вниманием.

— То-то же! — улыбнулся Тартищев и замахал на него рукой. — Иди спать, а я посижу, обмозгую, что к чему. Все равно теперь не засну. Может, от Вавилова какие новости придут…

— Федор Михайлович, позвольте остаться и высказать свои соображения, — произнес решительно Алексей. Он уже понял, что Тартищеву нравится, когда не мямлят. Да он и сам не слишком любил тянуть нищего за суму…

— Соображения? — с интересом посмотрел на него Тартищев. — Оставайся, коли неймется! Вместе веселей будет про дела сии печальные вспоминать!

— Давай с самого начала, — Тартищев пристально посмотрел на Алексея, — с рассказа камердинера.

— Из рассказа камердинера князя, Ильи Лефтова, следует, что накануне, в десятом часу вечера, в воскресенье, князь вышел из квартиры и приказал камердинеру разбудить себя в восемь утра, то есть в понедельник. Потом велел заложить экипаж и отправился на музыкальный вечер в губернское собрание. Камердинер запер на ключ парадную дверь, прошел в квартиру князя и положил ключ на столик в передней. По его словам, у князя был второй ключ. Видно, он не слишком хотел, чтобы кто-то знал, в какое время он возвращается. Даже швейцара уволил, предпочитал открывать дверь своим ключом.

— Вполне вероятно, — согласился Тартищев, — тем более он посещал не только музыкальные вечера…

— Камердинер навел порядок в спальне, приготовил князю постель, ночную рубашку, колпак, опустил шторы и вышел из комнаты, запер ее на ключ и через коридор прошел в людскую, где его дожидался повар. Затем они взяли извозчика и отправились в меблированные комнаты на Нижне-Мещанской улице, где оба снимают квартиры для своих семей. Соседи и владелец комнат купец второй гильдии Макаров подтверждают, что около одиннадцати вечера они уже были дома и до утра не отлучались.

— Понятно, — Тартищев окинул Алексея внимательным взглядом. — Судя по всему, князь вернулся домой за полночь, открыл дверь своим ключом и прошел в комнаты. Вряд ли убийца дожидался его в спальне, иначе он бы напал на него сразу, а так князь успел переодеться, потушить лампу и лечь в постель, возможно, даже заснуть. Значит, убийца появился позже и, вернее всего, проник в спальню через окно в туалетной комнате…

— Но камердинер утверждает, что закрывает его на ночь, а, судя по следам, в него проникли все-таки снаружи.

— Вполне возможно, что Лефтов и врет. Забыл про открытое окно, с кем не бывает.

— Но убийца знал об этом раньше, поэтому приготовился к проникновению в дом весьма основательно. Веревку принес с собой, место удобное выбрал для наблюдения за окнами спальни. Шторы на них были задернуты, по словам камердинера, но они узковаты и не сходятся, я проверил… Поэтому убийца мог заметить, что свет в комнате погас, и принять это за сигнал к действию.

— Но убийц было двое, — уточнил Тартищев, — и Казначеев вряд ли в новой одежде и сапогах лазил по крыше, выходит, это был Мозалевский. По приметам он подходит, но зачем тогда ему надо было сверху прыгать на своего сообщника? Что, они на земле счеты не могли свести? И что они вообще могли не поделить? — Тартищев недоуменно хмыкнул и посмотрел на Алексея. — Прямо шарада какая-то получается. Пришли вдвоем, один полез через крышу в окно, как проник в дом другой, пока мы не знаем, возможно, Мозалевский впустил Казначеева через парадный подъезд.

— Казначеев зашел в переулок уже после убийства, и наверняка, чтобы спрямить путь до «Лакомого кусочка». Я соскреб немного грязи с его сапог. — Алексей вытащил из кармана бумажный пакетик и высыпал его содержимое на чистый лист бумаги. — Вот смотрите, Федор Михайлович, — ни хвои, ни мха, только песок и стебелек гусиной травки, которой полно на обочинах, но, что самое интересное, тут хорошо заметны частички кирпича и желтого песка. Им усыпана дорожка, которая ведет к парадному подъезду. Кирпичная дорожка, в которой кирпичи изрядно выщерблены.

— Это ни о чем не говорит, — махнул рукой Тартищев, — он был у Дильмаца в субботу, получал расчет. И к дому подошел по этой самой дорожке…

Алексей насупился.

— Я, конечно, многое не понимаю, но только кто отправляется на убийство одетым как на праздник, Федор Михайлович? Я знаю, что Дильмац был очень сильным человеком. Мы с ним не раз встречались в яхт-клубе. Он рассказывал, что каждое утро занимался гимнастикой, обливался холодной водой. Я сам видел, как он ходил под парусом, хорошо плавал… Казначеев должен был знать, что он мог оказать очень приличное сопротивление. Притом у него был револьвер, но он не воспользовался им…

— Ты это хорошо подметил, — Тартищев одобрительно улыбнулся, — Казначеев не мог не знать об этом. И если он оделся, как ты говоришь, будто на праздник, это предполагает два момента: или он не собирался заходить в дом, или сопротивления вовсе не ожидал, то есть Дильмаца никто не собирался убивать. Возможно, они хотели управиться еще до его прихода, а князь вернулся раньше времени…

— И убийцы позволили ему лечь в постель, а потом принялись его убивать? Что-то здесь не вяжется, Федор Михайлович! — с сомнением в голосе произнес Алексей.

— По словам камердинера, из вещей Дильмаца пропала сущая чепуха: несколько монет, которыми Мозалевский, видимо, и расплачивался в трактире, серебряная мыльница, два ордена, золотые часы, перстень с двумя небольшими бриллиантами и тот самый пистолет, о котором ты вспомнил. Добыча не ахти какая! Да еще бумажник, но, по словам камердинера, князь накануне крупно проигрался и наличных денег у него оставалось очень мало. Конечно, если б им удалось открыть несгораемый ящик, где у князя хранились драгоценности и большая сумма денег, или хотя бы унести его с собой, их усилия бы оправдались. Но они не смогли даже отодрать его от пола…

— Это еще раз подтверждает, что убийцы все-таки появились после того, как князь заснул, — сказал Алексей, — иначе б он заметил, что в комнате кто-то побывал и пытался открыть ящик. Потом, ордена и перстень он, по словам камердинера, всегда надевал по важным случаям, а если не надевал, то перед уходом прятал в тот самый ящик…

— Ладно, ближе к делу, выкладывай все, что ты думаешь по этому поводу, — проворчал Тартищев и окинул Алексея насмешливым взглядом, — совсем заморочил голову старику.

— Я думаю, что положение трупа на кровати необычно, но не случайно. Он лежал ногами к изголовью. Это говорит о том, что убийца был из своих людей, который знал о наличии сонетки, висевшей слева. Князя перевернули, возможно, даже спящего, чтобы он не смог позвонить в колокольчик и позвать на помощь.

— Но кого он мог позвать, кухонного мужика? Нет, Алеша, это не доказательство. Сонетка вон и у меня висит. Любой слуга знает, где она находится. Убить князя мог любой человек, служивший в господских домах.

— Но вы не можете отрицать, что драка была! В комнате все перевернуто, лампа разбита и валяется на полу, постель и одеяло скомканы, везде следы крови. На теле самого князя множество порезов, похоже бритвой, которая лежала на столике… Но Дильмаца все-таки не зарезали, а удавили подушкой.

— Но опять же ерунда какая-то получается, Алеша, — Тартищев шлепнул здоровой ладонью по столешнице, — на одежде Казначеева крови, кроме как из его разбитой головы, не обнаружилось. Выходит, участия в убийстве он не принимал?

— Я тоже поначалу подумал, что он мог дожидаться Мозалевского в переулке и не заходить в дом, но ведь кто-то должен был помочь убийце связать князя? Князь, видно, отчаянно сопротивлялся, вот они и скрутили ему руки и ноги шнурами от штор. Одному там не справиться было, князь, как я уже сказал, отнюдь не слабым был.

— Но тогда скажи на милость, зачем им надо было резать его сначала бритвой, а затем удавить подушкой? Слишком много лишних действий, ты не находишь? — Тартищев с тоской посмотрел на окно, за которым занимался рассвет. — Одно могу сказать, вопросов оказалось гораздо больше, чем ответов, и мы пока только на один шажок продвинулись, на совсем крошечный шажок, в разгадке этого преступления. Казначеев и Мозалевский, несомненно, принимали участие в ограблении, но убивали ли они князя, вот в чем вопрос! Из-за того барахла, что они взяли, обычно не убивают. А Дильмаца, похоже, прежде чем убить, изрядно пытали. Может, хотели узнать, где он прячет ключ от ящика с деньгами? Камердинер утром, когда пришел будить князя и обнаружил его труп, прежде чем вызвать полицию, проверил наличие ключа и сохранность ящика. Ключ, как ни в чем не бывало, висел в известном только ему и князю потаенном месте за картиной, замок не был нарушен, только одно кольцо и вырвано. Из ящика, по словам камердинера, ничего не исчезло: деньги и драгоценности на месте, разве из документов что-то пропало?

Тартищев отошел к окну и, опершись на подоконник, окинул Алексея взглядом чрезвычайно уставшего человека. Морщины вокруг его синих в дневное время, а сейчас потемневших до угольной черноты глаз превратились в глубокие складки. Густые темные усы и аккуратно подстриженная с заметной проседью борода, крупный нос и выбритая почти до зеркального блеска голова делали Тартищева похожим то ли на черкеса, то ли на ногайца. В свое время Алексей насмотрелся на этих джигитов в бараньих папахах, когда гостил у дедушки на конезаводе в Сальских степях. Дедушка называл их абреками, но доверял им свои табуны и безмерно уважал за гордый и непокорный нрав…

–…Но если князь все-таки выдал ключ своему убийце, — ворвался в сознание Алексея голос Тартищева, который словно не заметил, сколь пристально его рассматривают, только начал тереть ладонью большой крестообразный шрам на лбу, будто хотел от него избавиться. И правда, в некоторые моменты он придавал Тартищеву откровенно злодейский вид… — То у него должны быть очень крепкие нервы, чтобы сначала задушить князя, после произвести обыск в несгораемом ящике, а потом закрыть замок и вернуть ключ на место… А впоследствии столь же хладнокровно размозжить череп своему сообщнику… В общем, что сие означает, мне пока неведомо. — Федор Михайлович тяжело вздохнул. — И чует мое сердце, Алеша, что это дело чем-то смахивает на несколько последних убийств. Пятерых старух одну за другой удушили подушками и также ничего на первый взгляд не взяли. И убийца, кажется, тоже очень ловко карабкался по крышам. Неужто со старух он переключился на стариков?

— И он высокого роста, крепкого телосложения, при ходьбе чуть косолапит… — Алексей улыбнулся. — Помнится, вы сказали, что на ограде кладбища человек висел, которого вы приняли за мертвого… Если мне не изменяет память, он тоже в какой-то степени подходит под приметы убийцы. И не был ли еще кто-то третий в этом деле? Кому выгодно было расправиться с вами? Тот, кто вас по какой-то причине очень сильно боится, но убить не осмелился. Парни признались, что им велено было вас только проучить…

— Ишь ты, проучить! — Тартищев с интересом посмотрел на Алексея и погрозил ему желтым от табака пальцем. — Ох, сдается мне, Алеша, не так ты прост, как кажешься. Вон как умело разные события в одну кучу свалил! Но давай не будем забивать себе голову. Завтра, то есть уже сегодня, — посмотрел он в окно, за которым отчетливо проступила розовая полоска зари, зависшая над лесистыми сопками и высокой колокольней Знаменского собора, — уже сегодня, — повторил он и сжал руку в кулак, — я вытрясу душу из тех молодчиков, что встретили меня у кладбища. Надеюсь, за сутки в арестантской они успели вспомнить, кто их нанимал начистить рожу Тартищеву.