Агент сыскной полиции

Ирина Мельникова

Провинциальный сибирский город взбудоражен цепью загадочных преступлений, в том числе убийством известного немецкого путешественника. Дело на контроле у губернатора. Им занимаются охранное отделение и жандармерия. Но успех все-таки на стороне уголовной полиции – ее начальника, бывалого сыщика Федора Тартищева, и совсем юного агента – Алексея Полякова. Работают они слаженно, азартно, лихо, часто рискуя жизнью. Они не оставляют преступникам ни малейшего шанса избежать наказания. Потому что преступление – всегда преступление, даже если оно совершается ради благих целей…

Глава 1

Федор Михайлович Тартищев возвращался домой по обычаю поздно. Солнце спустилось уже за острый клюв горы Кандат и окружило ее вершину светящимся ореолом. Пройдет несколько минут, и окрестная тайга погрузится в темноту, но высокое летнее небо долго еще останется светлым, и река в этом голубоватом полумраке будет похожа на расплавленное серебро, а теплый ветер непременно разгонит прилипчивую мошку — истинный бич горожан до той поры, пока жадная стрекоза не поднимется на крыло.

В полнолуние фонарей в городе не зажигали даже в ненастье, но сейчас стояла ясная погода, и Федор Михайлович вполне спокойно перешел через горбатый мостик, перекинутый через овраг, разделявший улицу Хлебную, на которой он прожил, почитай, четверть века, на две неравные части. Одна из них, большая, с особняками богатых купцов — торговцев лесом, солью и мехами, с булыжной мостовой и множеством лавочек и магазинов, осталась за спиной Тартищева, а перед ним лежала почти деревенская улица с маленькими, утопающими в зарослях черемухи и сирени домишками мелких чиновников и отставных военных.

Несмотря на тот достаточно высокий пост, который Тартищев занимал последние десять лет, он так и не съехал с этой улочки, находя здесь истинное отдохновение для души, истерзанной изнурительной и вовсе неблагодарной работой.

Сапоги мягко ступали по роскошной дорожной пыли. Из зарослей донника и полыни доносилось мерное стрекотание цикад, и, вздохнув умиротворенно, Тартищев погладил свою небольшую аккуратную бороду, представив на мгновение, как будет вскоре пить чай в беседке под цветущей сиренью, смотреть на огромную луну, встающую над дальними горами, а Дозор будет ластиться к ногам и проситься погулять на воле…

И нужно еще непременно поговорить с Лизой… Тартищев вытащил из кармана брегет, врученный ему генерал-губернатором, как отмечено было его превосходительством: «За особое усердие», и посмотрел на циферблат. Удрученно хмыкнул. Часы показывали одиннадцатый час, и Лиза наверняка уже в постели… Он опять хмыкнул, теперь достаточно сердито. Вот уже неделю служебные заботы не позволяют ему серьезно поговорить с Лизой. А ведь дело не терпит отлагательства. Дочь с ее буйной фантазией и непредсказуемыми поступками не раз ставила его в щекотливое положение. До некоторого времени ему удавалось успокаивать себя, что озорство вполне объяснимо и допустимо в ее возрасте. Пусть потешит душу, пока не замужем. Пусть повеселится, подурачится, наконец, но два месяца назад дочери исполнилось семнадцать. Пора уже браться за ум. Но она, как и прежде, не следит за своим языком, гоняет на лошади по островам и на все намеки отца о том, что пора бы уже и остепениться, иначе всех женихов распугает, Лиза отшучивается, посмеивается над отцовскими страхами, а то и откровенно дерзит, когда он начинает проявлять, как ей кажется, излишнюю настойчивость…

Сапоги Федора Михайловича ступили на мягкий спорыш обочины. Он усмехнулся. Великое дело привычка. Сегодня он, чтобы продлить удовольствие от ночной прогулки, решил сделать крюк и обогнуть старинное купеческое кладбище, задами выходящее на Хлебную, но ноги сами собой вынесли его к высоким чугунным воротам, запертым на огромный, похожий на свернувшуюся клубком собаку замок.

Но Тартищев знал об этом и прошел чуть правее ворот. Издавна здесь была устроена лазейка для обитателей Хлебной улицы, не желавших ходить в обход кладбища. Правда, только в дневное время. Ночью здесь можно встретить лишь порскающих в разные стороны бродячих кошек да спугнуть ночную птицу, которая, сердито ухнув, поднимется на крыло и скроется в темных недрах колокольни полуразрушенной церквушки, в которой отпевали когда-то нынешних обитателей кладбища.

С трудом протиснувшись сквозь лазейку, Тартищев привычно удивился недюжинной силе того, кто умудрился выломать целых три чугунные пики из ограды, и столь же привычно посетовал, что избыток сидячей работы существенно повлиял на габариты его и так нехрупкой фигуры.

Мрачные надгробия купеческих могил с застывшими в скорбных позах херувимами, массивные кресты и купола семейных склепов четко выделялись на фоне еще более посветлевшего неба. Тартищев уже знал: стоит ему миновать могилу известного в городе владельца аптек Дедюлина-старшего, как тут же из-за склепа семьи Курашкиных вынырнет луна и высветит даже самые плохо различимые, самые пострадавшие от времени и непогоды надписи на могильных памятниках…

Курашкина?! Тартищев остановился как вкопанный. События последних дней ни в коей мере не желали оставлять его в покое. Вот уже неделю город будоражили слухи и домыслы один ужаснее другого по поводу убийства нескольких вдов когда-то первых богатеев Североеланска. Последняя из убитых старух принадлежала к семье Курашкиных. Кажется, была старшей сестрой известного в Сибири спиртозаводчика…

Михаил Федорович присвистнул и почесал за ухом. Непременно надо будет встретиться с Пантелеймоном Васильевичем. Может, и прольет какой-никакой свет на убийство своей сестрицы. Ведь были же основания у неизвестного убийцы укокошить подряд пятерых богатых и одиноких старух и ничего не взять при этом. Похоже, он только затем и забирался в дом, чтобы придушить свою жертву, а затем скрыться по крышам домов, потому что на земле никаких следов обнаружить не удавалось. Почему преступнику надо было уходить по крышам, никто, даже сам Тартищев, толком объяснить не мог. Убийства совершались между тремя и четырьмя часами ночи, когда ни одной живой души на улице не сыщешь, а окна обывательских домишек надежно защищены ставнями…

По правде, поначалу все сводилось к тому, что убийца удалялся с места преступления чуть ли не на крыльях, но после убийства третьей жертвы, вдовы владельца алебастровой фабрики Бальцера, у которой при удушении пошла кровь носом, на свежевыбеленной печной трубе соседнего с погибшей вдовой дома агенты обнаружили отпечаток окровавленной ладони. Вероятно, нога убийцы соскользнула по мокрой кровле, и он непроизвольно схватился за трубу. При дневном свете удалось обнаружить и сам, правда совсем слабый, след скольжения. И более ничего…

Тартищев крякнул от досады и вытащил из кармана табакерку, но так и застыл с щепоткой табака в правой руке. Прямо напротив него висела распятая на чугунных пиках ограды фигура человека. Всходившая из-за гор луна четко высветила раскинутые вдоль решетки руки, склоненную набок лохматую голову, согнутые в коленях ноги. Одет человек был то ли в длинный плащ, то ли в шинель, потому что одна пола зацепилась за острие пики и полностью закрывала правую руку.

«Господи! — Федор Михайлович едва сдержался, чтобы не перекреститься, и тут же деловито подумал: — Никак удавленник или, того хуже, пьяный лез через ограду и напоролся на острие…»

Человек не подавал признаков жизни, но Тартищев тем не менее осторожно приблизился к нему, вгляделся внимательно и поначалу ничего не понял, обнаружив вместо лица нечто бесформенное, притиснутое к ограде. Потом сообразил. Похоже, это всего лишь старая фетровая шляпа, которая сползла с головы человека и прикрыла его физиономию.

Тартищев прислушался. Ничего. Абсолютная тишина. Никаких тебе шорохов и звуков. Человек не шевелился, но следов крови на его одежде Тартищев не заметил, так же как не почувствовал запаха спиртного. Висел человек достаточно высоко, поэтому Федор Михайлович, опять же с трудом, пролез теперь уже в другую щель в ограде, как раз напротив первой, и оказался на родной Хлебной улице. До дома оставалось саженей сто, он даже видел отблески света на листьях сирени, росшей в палисаднике. Его верный денщик Никита никогда не ложился, не дождавшись барина. Но по долгу службы и прежде всего по совести Федор Михайлович не мог позволить себе пройти мимо человека, который наверняка нуждался в помощи, если был жив, конечно. Хуже, если уже мертв, но тогда тем более нельзя уйти, не выяснив, по какой такой причине он вдруг повис на кладбищенской ограде.

Тартищев удрученно вздохнул, подумав, что и Никита, и Дозор, и чай в беседке, и даже его обожаемая дочь вряд ли дождутся его домой сегодняшней ночью. Хотя впервые, что ли? Им не привыкать…

Федор Михайлович попытался подхватить человека под колени, но не тут-то было! На заборе висела настоящая туша, никак не меньше трехсот фунтов весом, да и ростом малого бог тоже не обидел. Тартищев прикинул на глаз — детина был около трех аршин ростом, и это при полусогнутых коленях…

На всякий случай Тартищев огляделся по сторонам. Из своей многолетней практики он знал, на какие ухищрения способны пойти местные жулики, чтобы ограбить припозднившегося прохожего. Даже в чучело на время превратиться, в чучело, повисшее на заборе…

Но вокруг было спокойно, огромная туша продолжала висеть, не подавая признаков жизни. И тогда Федор Михайлович решил дойти до дома и взять в подмогу Никиту, дворника и кухонного мужика Семена, чтобы совместными усилиями снять тело с ограды. Теперь он не сомневался, что это было все-таки «тело», которое, правда, еще не успело окоченеть.

В это время суток на Хлебной улице всегда бывало безлюдно, даже собаки не брехали, приученные к непременной ночной тишине и благонравию местных обывателей. Поэтому едва различимый топот лошадиных копыт и стук ободьев по редким, выглядывающим из пыли камням заставил Тартищева насторожиться. Он оглянулся. Со стороны оврага по Хлебной двигалась пролетка, и Тартищев остался у ограды. Появилась надежда позвать на помощь припозднившегося пассажира, а то и двух, вместе с кучером. Федор Михайлович не сомневался, что это кто-то из задержавшихся в городе соседей. Другого просто не могло быть.

Он вгляделся в остановившуюся напротив пролетку. Место кучера занимал неопрятно одетый парень лет двадцати с прыщавым лицом. Лоб и глаза скрывались за волосами. Он спрыгнул на землю и спросил:

— Что происходит, папаша? Хочешь стрюка ломануть?

— Подойди, нужно снять мужика с ограды! — приказал Тартищев, делая вид, что не обратил никакого внимания на «стрюка». Парень, похоже, желал произвести впечатление, правда, не знал, с кем свела его ночная дорога.

Не выпуская из рук кнутовище, вихляющей походкой он приблизился к Тартищеву. Был он достаточно высок, но слишком худ и выглядел так, будто его подвесили на дыбу и хорошенько растянули.

— Чего ж не помочь, — улыбнулся парень, показав щербатые зубы, — особливо хорошему человеку. — Он повернулся к пролетке. — Эй, Данила, канай сюды, тут какой-то стрюк шатанный^[2] на заборе завис.

Данила вылез наружу и оказался приземистым крепышом в драной поддевке и в опорках. Тартищев насторожился. Этот тип тоже был ему совершенно незнаком.

— Спасибо, господа, я сам управлюсь, — сказал Тартищев и на всякий случай стал спиной к ограде, настороженно следя за действиями парней.

Данила, не обращая на его слова никакого внимания, нагнулся и пошарил под сиденьем кучера, а долговязый приблизился к ограде и хихикнул:

— Да мы поглядеть только! — Он деловито потрогал висевшего на ограде за ногу и с любопытством посмотрел на Тартищева. — Удавился, что ли? Или пришил кто?

Он подошел к Тартищеву еще ближе. Тот опустил руку в карман и только теперь вспомнил, что оставил свой «смит-вессон» в сейфе. Всегда носил его с собой, но сегодня почистил и, как назло, оставил… Он был полностью безоружен и слишком хорошо понимал, что должна быть веская причина, чтобы подобная братия болталась в столь поздний час на окраине города в шикарном экипаже, который им явно не по карману. Он достаточно долго занимался своей работой, чтобы сообразить, что, кажется, попал в ловушку. Поэтому, когда прыщавый, резко развернувшись, выбросил вперед кулак с кастетом, Тартищев схватил его левой рукой за запястье, а правой нанес удар в солнечное сплетение. Парень, взвизгнув, повалился в пыль и засучил ногами, хватая воздух открытым ртом.

Данила кошкой бросился на Тартищева, а из пролетки уже выскакивал третий, грузный, похожий на татарина мужик с изрытым оспинами лицом. Он размахивал чем-то похожим на городошную биту.

Однако Тартищеву было не до созерцания третьего противника, надо было разобраться со вторым. Крепыш оказался толковее прыщавого. Он ловко увернулся от удара кулаком и, упав на землю, обхватил Федора Михайловича за колени. Тот чуть было не потерял равновесие, но, зацепив парня за уши, резко дернул вверх, отчего тот заверещал от боли и вскочил на ноги. Недолго думая, Тартищев заехал носком сапога по его колену и тут же нанес страшный удар локтем в лицо. Он торопился покончить с крепышом, пока в драку не ввязался татарин. Парень охнул и беззвучно свалился в дорожную пыль, орошая ее кровью, обильно льющейся из разбитого носа. Тем временем прыщавый встал на колени и зашарил в пыли, видимо, в поисках кастета.

Более всего на свете Федор Михайлович не любил, когда в драке применяют кастет, поэтому сразу же опустил каблук на правое запястье парня, отчего тот вновь завопил как резаный.

Татарин бросился на Тартищева, замахнулся, целясь в колени, но в последний момент взмахнул битой вверх и чуть не раскроил ему череп. Тот успел уклониться и с силой отшвырнул нападавшего на Данилу, который копошился в пыли, пытаясь подняться на четвереньки. Но татарин устоял на ногах и вновь бросился на Тартищева. Тот поднырнул под его руку, уходя от страшного удара битой, но от второго увернуться не успел. Левая рука вмиг онемела.

Очухавшийся прыщавый парень вцепился в Тартищева сзади, и тот упал. Сверху навалился татарин. Тартищев барахтался под ним, пока Данила бегал кругами, стараясь улучить мгновение для решающего удара. Прыщавый тоже суетился рядом, не причиняя Федору Михайловичу особого вреда.

Данила, выхватив биту у татарина, замахнулся — видно, хотел оглушить Тартищева, чтобы потом добить наверняка. Федор Михайлович дернулся в сторону, и удар пришелся по голове татарина. Тот обмяк, а Тартищев вскочил на ноги и оттолкнул его к ограде кладбища. Татарин смачно приложился рябой физиономией к чугунным прутьям и, захрипев, свалился к подножию ограды.

«Ну, этот свое схлопотал», — успел подумать Тартищев и повернулся к Даниле, но чуть опоздал, потому что бита уже опустилась. Он резко вскинул голову, и удар пришелся сзади по шее. Ноги у него подкосились…

— Попал! — завопил прыщавый. — Ты его пришил! Вытряхни ему мозги!

— Лезь в телегу! — заорал на него Данила. — Уносим ноги, пока легавые не прискакали!

— Давай дубинку! — заверещал в ответ парень. — Я ему сейчас всю требуху выпущу! Смотри, что он сделал с моей рукой!

— Это же Тартищев! Старый легаш Тартищев! Бугай приказал только вправить ему мозги!

Федор Михайлович лежал неподвижно лицом вниз. Он слышал голоса, но не разбирал слов. Лошадь слегка похрапывала неподалеку от него, однако он не мог пошевелить ни руками, ни ногами и тщетно силился сдвинуться с места, чувствуя, как пот от мучительных усилий струйками стекает по спине и лицу. Заставив себя напрячь плечи, он с превеликим трудом встал на колени и только тогда сумел приподнять голову от земли.

Тем временем Данила успел затащить бесчувственного татарина в пролетку. Прыщавый, чья правая рука висела как тряпка, продолжал канючить:

— Всего один разочек, и я его урою! Ну, разочек!

— Оставь его, — рявкнул Данила, — лезь на свое место!

Тартищев поднял голову. Прыщавый, выругавшись, запрыгнул на место кучера, натянул вожжи одной рукой, прикрикнул на лошадь, и пролетка медленно покатила прямиком на Федора Михайловича. Данила бросился на своего подельника и стал вырывать у него вожжи. Пролетку швыряло из стороны в сторону, но она продолжала все быстрее и быстрее катиться на Тартищева. В какой-то миг ему показалось, что она промчится мимо, однако он ошибся. Он попытался отдернуть руку и откатиться в сторону. Но не успел. Дикая боль пронзила левое предплечье…

Он почувствовал, что теряет сознание, и яростно выругался, прекрасно понимая, что никто его не услышит. Погружаясь в темноту, вдруг заметил еще одного человека, вскакивающего в пролетку… Нечеловеческий вскрик, грохот и треск, затем дикое ржание лошади было последним, что донеслось до его сознания. И Федор Михайлович, успев прошептать что-то нечленораздельное, упал лицом в траву…

Примечания

2

Стрюк шатанный — загулявший барин.