История одной любви

Ирина Критская, 2023

Есть такая любовь, которую можно нести, как знамя – через жизнь, преодолевая все трудности. Алешка познакомился с Варей еще совсем мальчишкой – бесстыдная молодуха играла с парнишкой, как кошка с мышкой, загнав его в угол, вонзила когти, изранив его сердце навсегда. Роман рассказывает о непростой огненной всепобеждающей любви двух совершенно разных людей, которые до старости были рядом – но не вместе. И о том, что настоящая любовь побеждает всегда.

ГЛАВА 7. ОБРУЧЕНИЕ

— Заходи, родненький, заходи, хороший. Без мужика и жизнь несподручная, ни гвоздь забить, ни дров порубить. Я старая, Галинка слабенькая у меня. А старый, вишь, больше за юбками бегает, лунь седой. Чтоб ему глаза повыпучило. Идол.

Бабка Катарина, нарядная, как на пасху, стояла у ворот, ждала. Юбка до пола, таких уж и не носят, переливалась на солнышке, как перламутр, ткань, видно, старинная, редкая, дорогая. Да и кофта, белая, чуть пожелтевшая от времени, с расшитыми дивными узорами рукавами, тоже была непростой — уж больно тоненькая, нежная, благородная, из старых резных сундуков. Безрукавка с баской вообще казалась произведением искусства, так вещи расшивали цветным шелком только в старину, сейчас и рук золотых нет таких, вывелись. Алешка залюбовался бабкиной красотой, даже рот раскрыл. Катарина заметила, улыбнулась довольно, погладила парня крошечной сухой ладошкой по плечу.

— Видишь, понимаешь. А Галинка, свистушка, все новомодные больше наряды подбирает, вырядится, как клоун в штаны и довольна. Не понимают ни бабы, ни мужики нынешние истинной красоты женской, бродят уродцы среднего полу. Тьху. Пошли, миленький, ручку покажу.

Алешка и не помнил, как в доме у них первый раз было, зато сейчас, как вошёл, так и обалдел. Снаружи домик старенький, бедный, да и внутри обстановка не богатая, но зато вылизано все, начищено, намыто, аж сияет. Даже половники, висящие на стенке маленькой кухоньки, медные, блестящие отражали вечернее солнышко, как рыжие зеркала. Стол, накрытый вязаной скатертью, ломился от пирогов, вазочек с разными вкусностями, стояли крошечные хрустальные рюмочки, и две тяжёлые бутылки тёмного стекла тоже картину не портили.

— Ты, Лешенька, пока поработай, а мы с Галинкой стол до конца соберём, я её в погреб за огурчиками послала, уж больно хороши вышли, малосольные. Сейчас придёт. А у меня именины сегодня. Вот и покушаем вкусного, а наливка моя — просто огонь. Разок попробуешь, никогда не забудешь.

Алешка и опомниться не успел, как угодил за стол. Пирожки таяли во рту, особенно его любимый — с зелёным лучком и яйцами, нежные, поджаристые, душистые. А наливка, это вообще волшебство какое-то, ароматный газ, в который она превращалась во рту, обволакивал душу, делал её мягкой и податливой. Алешка совсем поплыл, сидел, откинувшись на спинку стула, млел, глядя, как странный, тёплый туман клубится по комнате, и в этом тумане круглое, как у матрёшки, лицо Галины, казалось нежным и очень красивым. Как она умудрилась остаться такой круглолицей при нынешней худобе, загадка, или это в затуманенном сознании Алешки она была такой, не важно, но загадочный блеск глаз, влажный рот, тёплая мягкая грудь, которой она слегка прижималась к Лешкиной руке, и запах молока, смешанного с земляникой, дурманили его голову, отнимали разум, околдовывали.

…

Душное утро заглядывало в Галинину крошечную спаленку сквозь нависшие над селом чёрные, тяжёлые тучи. Нынешнее грозовое лето никак не могло успокоиться, сыпало дождём, душило туманами, грохотало и безумствовало, как будто слетело с катушек.. Алешке было трудно дышать, он скинул с себя тяжелое одеяло, сел на кровати, с трудом соображая, где он и что. Тихое сопение сзади сменилось похрапыванием, он обернулся, стараясь не производить лишних движений — румяный колобок Галининого лица с короткими черточками на месте глаз, носа и рта, уютно утопал в пуховой подушке и сладко сопел. Алешка встал, хотел было тихонько натянуть штаны и ретироваться, но задел стул и тот с грохотом завалился, попутно задев вазу на низенькой тумбочке у кровати. Колобок раскрыл сонные глаза, с потягом зевнул и потянулся.

— Куда ты, миленький, родненький? Сейчас встанем, чай будем пить. У нас торт с малиной, я сама пекла, а ты даже не попробовал. Не торопись.

…

Отец жёстко и твёрдо стоял на своём — все должно быть по человечески, сваты, обрученье, свадьба. Галина с Алешкой устали убеждать его, что это прошлый век, что стыдно, что людей смешить не нужно, но мужик упёрся, хоть трактором его тяни. Поэтому в сватов поиграли, с юмором, шутками, да прибаутками, но поиграли, обрученье тоже устроили — с самогоночкой, сальцем, свежезасоленными октябрьскими помидорами, а свадьбу назначили на середину ноября. Хотели попозже, перед рождественским постом, но тянуть было нельзя, животик у Галины, хоть и крошечный, но уже угадывался, особенно, когда она его выпячивала специально. Станет боком к собеседнику, ноги чуть расставит, живот выкатит, руки на него сложит, ну просто вот-вот рожать. Счастливая бегала, об лицо-сковородку хоть блины масли, так и блестит, аж сияет. Алешка и сам не понимал, что творится у него в душе — и горя вроде нет, но и радости с грошик. Так и бродил растерянный, смотрел под ноги, как будто искал этот самый грошик. Но не находил…

В то утро он пошёл к реке, нарубить кольев для нового скотного двора, они с отцом готовились к новой Лешкиной жизни серьёзно, по настоящему. Уже и дошёл почти, но чуть в сторонке, под огромным дубом, на спиленном ребятами толстом бревне сидела женщина. Лёшка сразу понял — Варя. Он приостановился, рванул было к любимой, но Варя встала, тяжело, вроде как ей на плечи тяжесть навесили, протестующе покачала головой и пошла в сторону, чуть покачиваясь, как уточка. И Лёшка понял — там, под её туго натянутом на живот пальтишке, спит Степаново дитя.