Зоя, или На перекрестках судьбы

Ирина Июльская

Этот роман, являясь самостоятельным законченным произведением, корнями развития сюжета переплетается с романом «Леночка, или Анна Каренина наших дней». В книге «Зоя. На перекрестках судьбы» подробно прописаны судьбы Зои, Виктора, Олега, Марины и др. персонажей, чьи имена упоминаются в первой книге «Леночка, или Анна Каренина наших дней». Захватывающий сюжет красавицы Зои Бурминой и неожиданных поворотов судьбы ее и близких ей людей.

Глава 6 Девушка с портрета

В один из солнечных весенних дней в мастерской Виктора раздался телефонный звонок. На другом конце провода на ломаном русском с заметным акцентом, выдающем в нем англичанина, говорил мужчина, представившийся Джоном Уинстоном, сыном друга Виктора, коллекционера и мецената, большого знатока живописи Сэмуэля Уинстона. С Сэмуэлем Уинстоном Виктор познакомился во время своей персональной выставки в Лондоне несколько лет назад. Сэр Уинстон купил у Виктора несколько картин для своей галереи и представил его известным лондонским галеристам. Они даже время от времени переписывались. Богатый аристократ Сэмуэль Уинстон, закончивший Кембридж и имевший степень в области архитектуры и искусств, живо интересовался современными полотнами соцреализма, ярким мастером которого являлся Виктор Раковский. Единственный сын и наследник сэра Сэмуэля Джон пошел по стопам отца и тоже закончил Кембридж по той же специальности — архитектура и искусствоведение. Но по настоянию отца Джон выбрал дипломатическую стезю и был принят на дипслужбу в Посольство Великобритании в Москве.

Договорились встретиться в мастерской Виктора на Масловке. В один из дней в студии художника раздался звонок в дверь. Виктор поспешил открыть, на пороге стоял молодой человек, это и был английский дипломат Джон Уинстон.

Ему на вид было лет двадцать пять-двадцать шесть, высокий худощавый блондин со светлыми серо-голубыми глазами. Одет был просто, но со вкусом. На нем был вельветовый пиджак песочного цвета, белоснежная рубашка с шейным платком, голубые джинсы, на ногах замшевые темно-коричневые туфли. Стиль, манеры, все в нем выдавало человека светского и высокообразованного. У Джона было письмо к Виктору от его отца, которое он передал в руки художника. Говорили на смешанном англо-русском языке. Виктор мог, конечно, объясняться по-английски, но знание языка оставляло желать лучшего, а Джон только начал изучать русский. Они посидели, выпили понемногу виски, которые принес Джон, затем Виктор стал показывать свои работы, среди которых Джон увидел портрет Зои и образ девушки глубоко запал ему в душу.

— Кто это? — спросил Джон, подойдя к портрету Зои.

— Она студентка, будущая актриса, учится в театральном институте. — ответил Виктор.

— Я хотел бы купить этот портрет. — обратился Джон к художнику.

— Он еще не закончен, — ответил Виктор, стараясь переключить внимание англичанина на другие свои работы.

— Мне бы очень хотелось увидеть оригинал, — не отрывая от портрета глаз, произнес Джон.

— Дело в том, что эта девушка, ее зовут Зоя, очень занята. Она сама назначает время для позирования. — слукавил Виктор.

Еще немного посидев, Джон ушел, но стал частенько заглядывать в мастерскую к Виктору, в надежде встретить там Зою.

С тех пор Джон потерял покой, образ незнакомки с портрета постоянно стоял перед глазами, лишил сна. Поборов свою английскую сдержанность и даже чопорность, он напрямую спросил у Виктора телефон или адрес Зои, а тот на ломанном английском попытался объяснить, что Зоя живет в общежитии, где нет телефона, а к институту ему, Джону лучше не подъезжать, общение с иностранцами может повредить репутации девушки. В душе Джон прекрасно понимал, что у него, как у иностранного подданного и дипломата много ограничений в СССР, но подвести девушку, а тем более быть неучтивым к ней, было не в его правилах. Он еще пока не знал как, но был уверен, что они обязательно встретятся и познакомятся.

Виктор все чаще ловил себя на мысли, что он ревнует и отчаянно не хочет, чтобы эти двое встретились. Единственное, что хоть как-то грело его душу был языковой барьер, ведь Джон почти не говорит по-русски, но для чувств язык не нужен, когда есть глаза, взгляды, прикосновения, наконец… Джон молод, хорош собой, настоящий английский джентльмен. А Зоя, его Муза и поздняя любовь его… она — настоящая леди. От Виктора не ускользнули и прекрасные манеры девушки, ее начитанность, умение вести себя в обществе, все это он заметил не только при личном общении, но и на их выходах в «свет», в театр, музеи и даже как-то раз в гостях у знакомых Виктора. И все же он не мог понять откуда у девушки из далекой Сибири такое воспитание, уж не из детдома, это точно. И вряд ли она успела набраться хороших манер так быстро в институте, очевидно, что это взращено с младых ногтей. Он покорен, пленен этой девушкой, ничего подобного не испытывал ни к одной женщине. Он всегда считал, что любил жену Марию и что ему несказанно повезло жениться на ней, но только теперь понял, что такое страсть, которую он испытывает к Зое. Что это? Кризис среднего возраста? Виктор не мог ответить на этот вопрос. Ясно только одно, он боготворит ее и желает так неистово, что сердце наполняется болью…

У Виктора возник новый замысел изобразить Зою на полотне в образе греческой нимфы. Он сам поехал в один из лучших магазинов Москвы, чтобы самолично выбрать шелк для хитона. Он купил большой отрез полупрозрачного белого крепдешина, которым намеревался окутать Зоино тело. Еще обучаясь в Суриковском художественном институте, они изучали одежду древних цивилизаций и Виктор прекрасно помнил, что для греческого хитона нужен всего лишь большой кусок ткани. Вернувшись в мастерскую, он развернул ткань и посмотрев на нее при дневном свете, провел рукой по мягкому, теплому шелку, которому предстояло прикоснуться к телу любимой и остро позавидовал этому куску материи, а он так и ни разу не коснулся ее…

Перед приходом Зои Виктор купил, вернее, заказал в оранжерее белые лилии, ему привезли их рано утром. Он видел Зою в белом хитоне с лилией в руке и этот образ не давал ему покоя. Сегодня он начнет писать ее новый портрет. Какое счастье, что у него есть этот дар — увековечить ее образ. Сколько бы времени не прошло, даже после их смерти, Зоя будет жить на его полотнах, поражая своей молодостью и красотой.

Она пришла с весенней улицы, принеся с собой солнечные блики на своих роскошных каштановых волосах. Виктор знал, что сегодня он осуществит свою мечту, он коснется ее волос, это желание не давало ему спокойно спать по ночам.

Он посвятил Зою заранее в свой замысел изобразить ее в образе нимфы или юной гречанки, они вдвоем рассматривали иллюстрации, обсуждали прически, которые носили молодые женщины Эллады. Зоя уже имела навык гримироваться и правильно носить одежду прошедших эпох, этому ее учили в институте, да и у самой Зои было от природы врожденное чувство стиля, ее познания и начитанность помогали ей в этом. Еще с бабушкой в раннем детстве они читали «Илиаду» Гомера, которая навсегда осталась у Зои в памяти, поэтому она не только поддержала идею Виктора, но и сама горячо захотела позировать ему в этом образе. Зоя знала, что хитоны гречанки надевали на голое тело, но густые складки ткани скрывали наготу, защищая от палящего солнца в летнюю жару и от ветра и холода в неласковую пору.

Мастерская Виктора представляла собой огромное помещение не менее семидесяти метров, с высокими потолками и антресолями, на которых хранились его работы. Окна были под самый потолок в высоту и во всю стену в ширину. Здесь Виктор не только работал, тут же стояла большая тахта, покрытая дагестанским ковром, на которой он спал и была лишь одна перегородка, отделяющая собой кухонный отсек, где на плитке Виктор мог что-то быстро приготовить для себя или для кого-то из навестивших его друзей и знакомых. Таким образом, пришедший попадал в студию прямо с порога.

Приемы, которые они устраивали при жизни Марии, проходили в их «официальной резиденции», огромной квартире на Арбате, в которой Виктор бывал нечасто, стараясь сохранить все как при покойной жене. Там все напоминало ему ту жизнь, что была у него до встречи с Зоей и следы которой он бережно хранил. После смерти жены его жизнь изменилась и встречи с друзьями он назначал, в основном, в своей мастерской на Масловке или в ресторанах. Виктор не был затворником, но тратить время на посиделки и пустой богемный треп не любил и всегда находил уловки, чтобы покинуть подобные компании, так как очень дорожил временем. А к себе он приглашал только проверенных людей. Не все понимали в этом Виктора, а его трезвый образ жизни многих представителей богемы настораживал. Были и такие, кто считал Виктора карьеристом, обласканным властью и лишь немногие, близкие к художнику знали и о его больном сердце, и о стремлении как можно больше работать.

В мастерской стояла большая старинная ширма из китайского зеленого шелка, за которой модель переодевалась, там же стоял маленький столик, большое напольное зеркало на деревянной подставке и кушетка, для позирования, но Виктор уже и не помнил, когда это было в последний раз, разве несколько лет назад, когда он писал портрет балерины из Большого театра.

Зоя облачилась в хитон таким образом, что одно плечо оставалось открытым, ткань крепилась на большой старинной пряжке, открывая прекрасную длинную шею, плечи и стройные руки. Волосы она подняла наверх, как и положено античной богине. Виктор быстро сделал первый набросок, на котором Зоя стояла в полный рост, спиной к окну и через ткань проступали очертания ее стройной, точеной фигуры, она как бы парила в воздухе в белом хитоне, перехваченном тонким поясом под высокой грудью.

На втором эскизе, Зоя сидела с лилией в руке, положив руку на изголовье кресла, так что угадывалась линия бедра и была видна стройная нога, едва прикрытая тканью. Затем Виктор предложил сделать третий эскиз, в излюбленной эллинской позе — полулежа на боку. Он быстро выдвинул из-за ширмы кушетку, накрыл ее куском золотистой парчи и предложил Зое возлечь на нее. Зоя прекрасно понимала, чего от нее хочет художник и приняла заданную им позу. Виктор осмотрел ее со всех сторон, потом взял лилии из вазы и подойдя близко к Зое осыпал ее цветами. Она была так прекрасна, что лилии меркли рядом с ней. Виктор наклонился над Зоей, чтобы поправить прядь ее волос, он был так близко, что видел всю ее сквозь эту тонкую ткань. Она так взволновала его, что не в силах больше сдерживаться он резко отпрянул от нее, успев лишь почти простонать, что на сегодня все. Это был именно стон, вырвавшийся из его души, который напугал девушку, она подумала, что мастеру стала плохо. Одним движением, подобно легкому перышку, Зоя через мгновение оказалась рядом с Виктором и с тревогой заглядывая ему в глаза, произнесла:

— Что с вами? Вам плохо? Может вызвать врача? —

На что огромным усилием воли, взявший себя в руки Виктор, не глядя на Зою произнес, что все в порядке, беспокоится нечего и она может быть свободна.

Виктор пошел курить на балкон, плотно закрыв за собой дверь, чтобы сигаретный дым не проникал в мастерскую.

В этот самый момент в студии раздался дверной звонок и Зоя, чтобы не беспокоить Виктора, курящего на балконе, пошла открыть дверь.

На пороге стоял Джон Уинстон, а напротив него стояло неземное создание — Зоя Бурмина в образе нимфы, в белом полупрозрачном хитоне с белой лилией в волосах. Он ждал этой встречи, он знал, что обязательно дождется, но увидев ее воочию был настолько потрясен, что забыл все приветствия на русском языке, поэтому поздоровался по-английски, а она ответила ему на прекрасном английском. Их глаза встретились, его серо-голубые и ее изумрудно-зеленые. У обоих возникло щемящее чувство, которое никто из них не испытывал ранее ни к одному живому существу человеческого рода, чувство, заполнившее их сердца и души с первого же взгляда, с первого мгновения.

Они стояли так некоторое время, не отрывая глаз друг от друга, пока к ним не подошел, вернувшийся с балкона Виктор. Цепкий взгляд художника и влюбленного мужчины уловил сразу все и не нужны были слова, чтобы описать то, что отражалось на лицах Джона и Зои.

Когда Зоя вышла из-за ширмы, уже одетая в платье и готовая попрощаться, чтобы уйти, Джон обратился к ней по-английски: — May I accompany you? — (могу ли я проводить Вас?) и получив согласие, они ушли вдвоем, распрощавшись с Виктором, который остался один в своей огромной мастерской где лишь картины и эскизы будут напоминать ему, что она здесь когда-то была, его Муза, поздняя несостоявшаяся любовь и мечта.

— И зачем сюда приехал этот англичанин, который увел ее. — Виктор осознал, что навсегда потерял свою надежду быть с Зоей. Она еще несколько раз приходила к нему, чтобы он закончил свои работы, но после сеанса позирования старалась побыстрее уйти, чувствовалось, что ее кто-то ждет. И это чувство не подвело Виктора, из другого окна студии, с видом на двор, он увидел машину Джона. Иномарки были редкостью в 70-е годы в СССР и всегда производили фурор на улицах города. Голубой Форд Джона был экзотикой даже во дворе их дома, где проживали знаменитости. У самого Виктора была новая светло-бежевая Волга, что считалось в СССР роскошью.

Да, в машине Джон и он ждет ее. Резкая боль отозвалась в сердце художника, он поспешил принять лекарство, но боль не проходила. Ночью скорая увезла его в больницу, где он пролежал около месяца с инфарктом.

Джон узнал о случившемся и сразу приехал в больницу, как только позволили врачи. Лежал Виктор в Кремлевке, под наблюдением своего друга академика Берсенева. Врачи предупредили Джона, что Виктору нельзя волноваться, нужны только положительные эмоции, поэтому Джон, посетивший его, поспешил поделиться радостью, он влюблен в Зою и очень надеется на взаимность. А пока он усиленно учит русский язык. Они много гуляют вместе и каждую свободную минуту стремятся увидеться. Он счастлив безмерно и хочет поделиться с ним своей радостью. В следующий раз они придут к нему вдвоем, а пока Зоя передает ему привет и пожелание скорейшего выздоровления.

Лежа на больничной кровати в отдельной комфортабельной палате, Виктор чувствовал себя одиноким, как никогда ранее. Если бы Джон знал, какой болью отзывалось каждое его слово в сердце Виктора.

Он поблагодарил Джона за визит и просил передать Зое, что с ним все в порядке и чтобы она не беспокоилась. А Джону в ответ на его счастливую улыбку ответил:

— Рад за вас. — затем закрыл глаза, после чего Джон встал, тихо вышел из больничной палаты и поехал на встречу с Зоей. У них выдалось немного свободного времени, они договорились встретиться и погулять по Москве.

Был конец светлого месяца мая, цвела сирень, недавно прошли официальные торжества года по поводу 25-летия Победы. Англия была одной из главных стран-победительниц. Джон ехал в машине по солнечной весенней Москве и думал:

— Как жаль, что после победного завершения 2-ой мировой войны международная обстановка сложилась таким образом, что почти сразу наступила эпоха «Железного занавеса» и «Холодной войны». Ему не хотелось думать о том, что ему не удастся жениться на Зое, что у их отношений нет будущего. Главное, они встретились, о другом думать сейчас не хотелось совсем.

Они любили гулять по весенней Москве и вдвоем открывать ее для себя. Отношения были возвышенно-платонические, он — истинно английский джентльмен из аристократической семьи, она из древнего дворянского рода, выращенная бабушкой-дворянкой, выпускницей Смольного. Сошлись их пути, пересеклись судьбы.

В один из ближайших дней они вдвоем посетили Виктора в больнице. Вошли в палату к нему — молодые, красивые, счастливые. Зоя редко улыбалась, а эта улыбка озаряла ее прекрасное лицо светом счастья. Виктор впервые увидел на лице Зои такую улыбку. А как они с Джоном смотрели друг на друга, как сидели рядом не разнимая рук… Уходя, Зоя оставила букетик ландышей на его прикроватной тумбочке, их тонкий аромат напоминал о ней, о том, что она была здесь и держала в своих руках этот маленький букетик. Виктор поднес цветы к своим губам, вдыхая их аромат.

Академик Берсенев, наблюдавший его, как-то сказал:

— Друг мой, я — кардиолог и как кардиолог сделал что мог для твоего сердца и честно тебе скажу, что ты еще поживешь на этом свете, но и ты не подводи меня, ты должен хотеть жить. —

А Виктор грустил. Его, прострелянное инфарктом сердце, болело не столько от раны, нанесенной тяжелой болезнью, сколько о несостоявшемся счастье, о разбитой мечте. В свои тридцать восемь лет он чувствовал себя на краю жизни.

— Зачем мне жизнь, я одинок и буду одиноким, я это твердо знаю. — подобная мысль крепко засела в его голове.

Выписавшись из больницы, Виктор засобирался к родителям в город своего детства и юности Вологжанск.

Стоял июнь, лето было в зените, одаривая своим теплом. Поехал он ночным поездом и уже утром прибыл в Вологжанск. На перроне старинного вокзала его встречали родители, о своей болезни Виктор ничего не сообщил, чтобы не беспокоить их, им самим под семьдесят, но они вдвоем и поэтому держатся. Виктор обнял мать Елизавету Владимировну и отца Василия Петровича, которые пришли встретить сына, затем подошел водитель такси и помог отнести багаж, все сели в машину и поехали в квартиру Виктора и его родителей в доме, построенном для высокопоставленных и заслуженных людей города. Квартира была огромная, аж четыре комнаты с большими окнами, дающими много света. Виктор намеревался прожить все оставшееся лето в Вологжанске. Сам академик Берсенев позвонил главврачу центральной вологжанской больницы и договорился, что Виктор будет под его неусыпным наблюдением и если что, то пусть ему звонят в любое время дня и ночи. С такой договоренностью Берсенев отпустил Виктора домой к родителям.

Не зря говорят, что дома стены лечат, словно вернувшись в свое детство и юность, пообщавшись с родителями и давними друзьями, Виктор постепенно начал приходить в себя и снова захотел работать. Он выезжал на природу, бродил по лесу, делал наброски пейзажей и рисовал, рисовал…

В художественной школе, где его отец по-прежнему директорствовал, были летние каникулы и в городе Виктор встречал ребят с мольбертами на этюдах, здоровался, интересовался, давал советы. Виктор с удовольствием бы остался здесь жить, но его общественные обязанности не позволяли ему надолго отлучаться из Москвы, а в сентябре у него персональная выставка заграницей и он пробудет там не меньше месяца. Затем осенью-зимой в Москве планируется много мероприятий, на которых он просто обязан присутствовать.

— Может быть, когда-то я снова вернусь сюда и буду жить до конца своих дней. — думал Виктор, — Здесь я чувствую себя прежним и мне хочется работать. —