Алмаз заговоренный. Подарок старой повитухи – 2

Ирина Елисеева, 2022

В первой книге романа «Подарок старой повитухи» Виктор Бегичев-Валков (по школьной кличке Беглый) получил всё, к чему стремился. Теперь у него есть дом, о котором он мечтал с детства, есть талисман, в который он верит. Думая о безрадостной жизни своего деда, вспоминая рассказы своей бабушки про таинственную историю вмешательства тёмных сил в момент рождения деда, Виктор мечтал о том, чтобы получить власть над этими силами. И он решил, что её даст камень повитухи. Не зря ведь она носила алмаз с собой. Виктор охотился за ним много лет, не жалея времени и средств, манипулируя своими близкими и знакомыми. Он всё получил, что хотел. Ему казалось, что вместе с алмазом он получит власть над жизнью, над людьми, над обстоятельствами. Так ли это? Ответ в книге «Алмаз заговорённый» – продолжении романа «Подарок старой повитухи».

Политбюро и куры

Он гнал так, будто знал местность, как свои пять пальцев. Пока ехали по городу, я молчала. Было опасение, что за нами всё ещё следят. За городом, на полупустой дороге, стало понятно, что до нас никому нет дела. Но Грифанов сосредоточенно смотрел на дорогу, и скорость держал под восемьдесят.

— Куда мы едем сейчас? — спросила я, когда мы отъехали на приличное расстояние. — Ты едешь так, будто в гости к родной бабушке, к которой ездил каждое лето.

— Угадала. Правда, бабушка не родная, а… Не знаю даже какая. Ты помнишь Митриных? Ну, тебе же рассказывала твоя бабка Екатерина Дмитриевна, что в тот год, когда всё случилось, Анна Нодбек, тогда девочка двенадцати лет, приехала в Асафьев к родственникам её матери — Митриным? И с бабкой Федосьей поехала на заимку на всё лето. Помнишь?.. В архиве Нодбек — Смелевских был адрес этих Митриных. Я написал письмо. Объяснил, кто я и почему пишу им. Мне ответила дочь Артемия, сына Митриных. У него было двое детей: сын Артемий и дочь Олимпиада.

— Странное имя.

— В те времена в купеческих семьях довольно распространенное. Кстати, она в 1919 году эмигрировала с мужем и двумя детьми в Англию, потом в Америку. Там сменила имя и фамилию. И затерялась. А сын Артемий то ли не успел, то ли не захотел. Но как-то устроился в новой жизни. При большевиках даже какую-то должность получил, благодаря своей грамотности. Он ведь городскую гимназию окончил. Был достаточно уважаемым чиновником в местной администрации. Тогда это райисполком называлось. Женился на девушке, которая работала там же секретарем-машинисткой. Появились дети. Сын Михаил и дочь Марьяна.

Вот та самая Марьяна Артемьевна мне и ответила. Ей сейчас около восьмидесяти или чуть больше. Живет в Листвице. Самая стойкая деревня. Вокруг одна за другой почти все повымирали, а эта жива осталась. И многие из соседних деревень в неё съехались. Не знаю, чем это объяснить. Приедем на место, поймём. Может быть. Она нас ждёт.

Сначала ехали по хорошей ровной асфальтовой дороге, потом свернули на просёлочную. И сразу почувствовали разницу. Пришлось сбавить скорость. По ней тряслись до грунтовой, где трясло меньше, зато хруст грунта под колёсами раздражал неимоверно. Если бы не качество дороги, можно было бы любоваться окрестностями и радоваться природе. Но когда тебя трясёт так, что ты подскакиваешь на полметра вверх и приземляешься на полметра в сторону, уже не до пейзажа за окном.

— Ты так уверенно едешь! Это тебе Марьяна Артемьевна так подробно расписала дорогу?

— Нет, конечно. Это мне навигатор так подробно расписал. Удобная штука.

— Неужели там все дороги расписаны? Даже вот эти — заросшие травой и затерянные в лесу?

— Расписаны не все! Но этого и не надо. Когда знаешь направление и видишь хотя бы пару путей, этого достаточно, чтобы не заблудиться. Дальше смотришь по обстоятельствам. А здесь пока всё просто.

Слава Богу, любая дорога рано или поздно заканчивается.

— Вот и Листвица, — объявил Грифанов, въезжая в деревню.

Поначалу она показалась совсем маленькой. Дома, утопленные в густые заросли черемухи, сирени и акации, создавали впечатление заброшенности и безлюдности. Но это оказалось обманчивым впечатлением. За этими зелёными, цветущими ширмами кипела налаженная жизнь. Бродили гуси и козы, протарахтел трактор, женщина в платке, повязанном назад, в платье и старом мужском пиджаке с засученными рукавами несла на коромысле вёдра с водой. У домика с надписью"Супермаркет", выкрашенного бордовой краской, на ящиках сидели и о чем-то спорили мужики.

Грифанов внимательно рассматривал названия улиц, не выпуская руль. По каким-то признакам решил, что пора свернуть направо. Проехали несколько кварталов и остановились у высокого дома, кричащего из зарослей сирени своей оранжевой опалубкой.

— Кажется, здесь…

Во двор вошли беспрепятственно — ворота были не заперты. Двор оказался несколько сумрачным. Высокая крыша прятала его от солнечного света. Мы немного постояли, ожидая, что кто-то выйдет навстречу, хозяйка или собака. Никто не вышел, и мы двинулись дальше. Справа невысокое крылечко вело в дом. Дверь была открыта и видны были бревенчатые сени всё того же сигнального оранжевого цвета.

Грифанов уже было занес ногу над первой ступенькой крылечка, но что-то заметил в конце двора. Я выглянула из-за его широкой спины. В противоположной стороне от входных ворот, в конце двора, другие ворота, чуть поменьше, приоткрывали дорогу к свету. Ну, в том смысле, что за воротами светило солнце. Ансар направился туда. Я за ним.

За воротами раскинулся большой участок с грядками, парниками и теплицей, возле которой копошился кто-то живой в обычной для такого места позе — наклон, вид сзади. Грифанов громко поздоровался. Я прыснула. А холмик синего казённого цвета зашевелился, начал расти, разворачиваться и, наконец, мы увидели невысокую, крепкую старушку в синем рабочем халате и садовых перчатках. На голове у неё была синяя трикотажная шапочка с надписью"I love Russia". В руках — садовый рыхлитель с коротким черенком.

— Комнаты не сдаю. Дом не продаю. Антиквариат не имею. Старинных песен не знаю. Чё ишшо?.. Милостыню не подаю… Но вы вроде не по этой части.

Хозяйка пошла на нас с разрыхлителем наперевес. Мы попятились, хотя страшно не было. Было смешно.

— Марьяна Артемьевна?!. — не переставая пятиться, спросил Грифанов.

— Она. А вы кто будете?

— Я писал вам. Грифанов из Москвы. Помните?

— Не помню.

Она продолжала двигаться вперёд, наступая на нас. Мы нехотя отступали. Жаль, конечно. Но что поделать? По всем приметам, у бабули маразм с большим стажем.

У самых ворот Грифанов обернулся:

— Я вам про Анну Витольдовну писал, вы же ей родня, кажется?

Марьяна Артемьевна остановилась возле крылечка и смотрела нам вслед. Услышав имя тётки Ансара, она подошла ближе.

— Так ты племянник Нодбеков, что ли?.. Гос-с-с-поди, я ж подумала — цыгане. Ты прям аккурат в их породу. Чисто барон ихний.

Ансар укоризненно посмотрел на меня. Во взгляде читалось:"Всё из-за твоей конспирации!".

— Ну, айдате в избу. Чё тут толчись?

В избе было чисто, уютно, светло. Оранжевые полы (хозяйка просто фанатка этого цвета!) блестели, отражая солнце, щедро льющееся в окна. На подоконниках пестрели глоксинии самых экзотических расцветок и форм. В углу стоял огромный горшок с высоченным столетником.

Бабка нырнула за занавеску слева от входа. Зажурчала вода. Похоже, там был водопровод. Вышла оттуда Марьяна Артемьевна умытой, без халата и шапки, в коричневом ситцевом платье в мелкий белый цветок. Милая деревенская старушка.

— Садитеся, где стоите… Сейчас чаем вас поить буду.

Она ушла на кухню, а мы нерешительно присели на старинный диван с высокой спинкой. Было странно. Собирались, маскировались, суетились, мчались… И вот теперь тишина… остановившееся время… яркий свет… Цветы на подоконниках… И мысли:"Чего суетились?… Куда мчались?… Зачем?..".

Я посмотрела на Грифанова. Он, кажется, тоже ожидал чего-то другого. Вспомнилась его решительность двухлетней давности, когда он собирался плыть за озеро в гости к уклеянам без приглашения. Да, примяла его жизнь. И, несмотря на то, что тогда мы сильно поругались, сейчас мне почему-то стало жаль его. На подлокотнике дивана лежала его рука. Я тронула её осторожно:

— Всё нормально?..

— Всё отлично! — ответил он и сжал мою ладонь… Не так-то просто помять Грифанова. И это радовало.

Баба Марьяна, как она себя называла, оказалась с большим чувством юмора, очень самокритичной, но и очень гостеприимной. То, что она назвала чаепитием, в реальности превратилось в большой, невероятно вкусный обед. Наваристые щи с мясом, пироги с луком и яйцами, сырники со сметаной, и наконец, чай с вареньем из жимолости. Вот за чаем мы и разговорились по-настоящему.

— Когда я на свет появилась, Нодбеков уже не было в России. Эмигрировали. Кажется, тетка Липа с ними уехала. Дед Степан Афанасьевич с бабушкой Пелагеей Семёновной к тому времени уж отошли в мир иной, Царство им небесное, — Марьяна Артемьевна развернулась лицом в красный угол, к иконам, и перекрестилась. — Мой отец тогда был молодой, лет двадцать с небольшим. По тем временам очень грамотный, городскую гимназию окончил. С робятами водился неблагонадежными. Царя ругали, всё им неладно было. Свободу им подавай. А она вон чё натворила, свобода-то эта. Никто работать не хочет. А богато жить все хотят. Освободились ото всего: от совести, от уважения к старшим, а кое-кто и от мозгов…

Ладно… Опять я за свою шарманку. Внуки меня ругают, зачем я всё старое вспоминаю… Само оно вспоминается.

У батиного однокашника отец был настоящий революционер. Красильников его фамилия. Где-то в Асафьеве про него в музее рассказывают. Что он даже в Москву ездил на съезды этих… рабочих и крестьян. Депутатом… Или нет, делегатом.

А когда власть сменилась, он у нас тут верховодить стал. Самый главный в Асафьевском уезде, секретарь райкома. В каждой деревне свой сельсовет организовал. И председателей назначил. Мой отец сначала у Красильникова в подручных ходил, бумаги какие-то переписывал, протоколы на собраниях вёл. Сын Красильникова тоже при нем должность получил…

Там, в райкоме, отец встретил маму. По работе он бумаги составлял, а она на машинке перепечатывала. У них любовь случилась. Решили пожениться. А когда сельсоветы появились, отец сам попросился в нашу деревню. Здесь мамины родители жили. Хорошо жили, работяшшие были. И если б не отец, их бы раскулачили да и сослали в Сибирь. А он как-то всё устроил. Объяснил им всё как есть и чего надо делать. Они послушались. Половину имущества в общий котел отдали. Себе тоже малость оставили на прожитьё. Но ото всех бед это всё равно не спасло. Потому что беды у всех одни и те же были: голод, разруха, война…

— Значит, вы ничего про Нодбеков не знаете? Ни про Анну, ни про Витольда? — Грифанов вздохнул и задумался. К его новому имиджу больше подошло бы слово"закручинился". Ещё бы на кулак положил свой бородатый подбородок, как Иван Васильевич — артист Юрий Яковлев в известной комедии.

— Как вам сказать? Я-то точно ничего не знала. А вот отец с мамой чё-то знали. Потому как после них бумаг осталось целый мешок. Точнее пододеяльник старый. Он у меня на чердаке стоит. Не разбирала. Всё руки не доходят, да и ноги тоже. Лезть ведь туда надо… Вот с вашей помощью и расхламлюсь. Только это потом всё. После. Теперь надо с ночёвкой решить. Вы вместе спите, али как?

Вопрос нас застал врасплох.

— Чего перемигиваетесь?.. Не советские времена. И у меня не гостиница. Я паспорт не спрашиваю. Как хотите: скажете вместе — постелю вместе. Скажете поврозь…

— Поврозь, — поспешила я с ответом. Грифанов промолчал, оглядывая комнату.

Стол, за которым мы обедали, торцом примыкал к тумбе огромного старинного зеркала. Оно нависало над столом, уставленным пирогами и чайными чашками, и продляло его глубоко в зазеркалье. Мне казалось, что там кто-то ещё сидит с нами рядом, слушает разговоры и загадочно молчит. Может быть, все те родственники бабы Марьяны и Ансара, о которых мы всё время вспоминали?

Конец ознакомительного фрагмента.