Мои ночные рефлексии

Ирина Гербертовна Безотосова-Курбатова, 2023

В книге «Мои ночные рефлексии» автор погружает читателя в разные периоды своей жизни, дает свою интерпретацию событий, ищет ответы на бесчисленные вопросы науки и жизни, предлагает свои авторские концепции: прекрасного Дома, счастливой жизни, состояний психологической совместимости, моделей рефлексии и умного текста.Автор излагает события в психологической (не в политической, не в исторической) плоскости со множеством ссылок на известных людей. А для простоты восприятия – с многими примерами из жизни и литературы. Эту простоту автор видит и в процессе общения людей, которое должно быть без скучного формализма, без интеллектуальной пустоты, без кричащей вульгарности, без плоской пошлости, без психопатического манипулирования и – главное – без понтов.Автор будет очень рад, если доставит читателю удовольствие от текста.

3. МОИ ПОСТУПЛЕНИЯ В ВУЗ

Мы с сестрой Эвелиной закончили школу в июне 1969 года и уже в июле мама нас повезла (с постельным бельем, подушками!!!) на поезде в Ленинград (я поступала на английское отделение в ЛГУ, а сестра Эвелина в педагогический институт на дошкольное отделение, которое ей выбрала мама — сама она поняла, кем она хотела бы стать (а именно — топографом) только после 60 лет (!). В Ленинград мы приехали в 5 утра, было холодно, неуютно и мне почему-то — очень одиноко. Документы в оба вуза сдали в тот же день, нас направили, естественно, в разные общежития, но первую ночь в этом городе мы (со своими подушками) переночевали все вместе в какой-то новостройке на улице Бассейной у совершенно незнакомых людей по рекомендации от знакомых. Мама уехала на следующий день домой, а мы поехали в свои общежития. Моя следующая ночь в общежитии ЛГУ на Васильевском острове была зловещей: мрачная комната с обшарпанными стенами на 15 коек, 5-6 абитуриенток отстраненно мрачных, никто ни с кем не разговаривает, а одна из них — до 12 ночи прыгала по пустым незанятым кроватям и орала «Быть или не быть — вот в чем вопрос» (дальше монолог Гамлета не продвигался), я всю ночь не сомкнула глаз и на следующий день попросилась в общежитие к сестре (паника аутиста). Экзамены я все сдала на 4, но с конкурсом 35 человек на место о поступлении и речи не было (психологически я к этому была готова).

Я была уверена, что после года неустанных штудий я этот барьер возьму, но вторая попытка поступления в тот же ЛГУ оказалась чрезвычайно любопытной: по сочинению я получила «отлично» (сделала обзор современной зарубежной художественной литературы по свободной теме), а вот на устном экзамене по русскому языку мне изощренно с наслаждением поставили «двойку», при этом издевательски приговаривая: «Как это вам поставили за сочинение отличную оценку? Этого не должно было быть!». Все мои ответы по билету экзаменаторы оценивали как неправильные, а на мои справедливо-недоуменные вопросы, а как же правильно, в той же издевательской манере отвечали, что они не обязаны мне говорить, как будет правильно. Уже вернувшись домой в Камышин, я по памяти проверила все свои ответы и все они оказались абсолютно верными. В третий раз я подала документы в Ленинградский педагогический институт и сдала два экзамена на 5, и два — на 4, плюс у меня было полбалла за грамоту по английскому языку и литературе, но по проходному баллу не набрала всего 0,5 балла (!). Но, когда я стояла у стенда и искала себя в списках, то услышала, как одна девица с удивлением произнесла: «Ой, я в списках, а у меня не хватает до проходного 2 балла!». И в этот момент я поняла, что есть какие-то (мне неведомые) непреодолимые препятствия, зловещие силы, которые вмешиваются в мою судьбу (что это за силы я осознала только спустя 4 года в том же Ленинграде в 1975 году).

Итак, полное понимание проблемы обозначилось только в 1975 году (к этому времени я «успешно» поступала еще два раза, но в 1973 году сдалась и — в отчаянии поступила в Ленинградский книготорговый техникум (заочно), чтобы закончить его с красным дипломом и иметь возможность сдавать только один экзамен по английскому в ЛГУ). В техникуме я училась с упоением, многое в моем сознании было структурировано, книжный мир мне открылся как огромный космос, преподаватели были на очень высоком уровне (я им очень благодарна!) и свой красный диплом я получила.

И вот 1975 год. Экзамен по английскому языку в ЛГУ длится 45 минут: средних лет дама забрасывает меня всякими вопросами, почему-то нервничает и… ставит все-таки «четверку» — в этот момент для меня все рухнуло (шестая попытка — катастрофа!!!). Не помню, как вышла из аудитории, но хорошо помню, как целый час рыдала, держась за ворота у здания филологического корпуса. Документы я сразу забрала. Но через три дня моя сестра сообщает, что преподаватель университета меня разыскивает (эта преподавательница совершила подвиг: она начала разыскивать меня, вспомнив, как я в разговоре с ней обмолвилась о родной сестре в Ленинграде (та же фамилия, то же отчество) — она приложила немало усилий, чтобы найти место, где у сестры была временная прописка (в какой-то деревне у какого-то художника — друга ее подруги) — она поехала туда в жуткую непогоду, нашла этого художника и взяла адрес подруги (тоже в глухой деревне) и снова поехала в ту другую деревню, нашла подругу и рассказала ей всю правду, которая не дает ей спать по ночам — она «завалила» очень талантливую девочку и справедливость должна победить. Она оставила свой телефон, по которому я ей и позвонила, мы договорились встретиться в фойе филологического корпуса университета в 11 часов следующего дня после того, как она сходит на прием к ректору. Почему-то у меня не было радости, а было смутное грустное предчувствие, что счастье мне сегодня не улыбнется. Оно и не улыбнулось. В назначенный час она подошла ко мне вся в слезах, сказала, что ректор снял ее со вступительных экзаменов и дал чётко понять, что преподаватели у них не ошибаются. И еще и — самое главное — она сказала, что я у нее была в двух «запретных» списках (красном — ни в коем случае не ставить «5» и черном списке КГБ).

Потом умный художник, у которого моя сестра была временно прописана, услышав историю нашей мамы (белая эмиграция в Китае, работа переводчицей в Токио, возвращение в СССР в 1937 году, арест, ГУЛАГ), только и воскликнул: «Девочка, куда ты лезешь?». О масштабах такого тотального контроля со стороны КГБ невозможно было даже догадаться!

Но счастье мне все-таки улыбнулось!!! Через три недели позвонила мама и сказала, что мы поменяли свою 3-х-комнатную квартиру в Камышине на 4-х-комнатную квартиру в Волгограде. Я помню, что свое решение не оставаться в Ленинграде, а уехать жить в Волгоград я приняла мгновенно (не хотела быть «лимитой» и очень хорошо понимала, что с моим здоровьем мыкаться по общежитиям равносильно самоубийству!). Вообще я считаю, что ни для кого ни один город не стоит таких жертв!!!

В Волгоград я приехала уже через две недели и этот город стал моей судьбой, моей радостью, моим счастьем. Уже на следующий год, сдав один экзамен по английскому языку на «отлично» (КГБ «проворонило» меня или там оказались интеллигентные порядочные люди?), я поступила в педагогический институт на очное отделение факультета иностранных языков (английское отделение) и — начался новый отсчет времени в моей судьбе. Училась я с упоением, наслаждалась одним из красивейших городов в мире (центр города поразительно красив!) — но об этом отдельное эссе «Мои прогулки по любимому городу».

С КГБ в своей жизни напрямую я никогда не сталкивалась. Думаю, это происходило, потому что я, по своей сущности, не диссидент, не бунтарь, не революционер, не инакомыслящий человек, но не по причине трусости, а по причине абсолютной аполитичности (любые партии мне чужды!). В какой-то степени в свое время я понимала Джонатана Свифта, когда читала о том, как он бегал из одной партии в другую (не состоять ни в какой, наверное, было ему нельзя). Но еще и потому, что я очень рано поняла, что переделать других абсолютно невозможно (изменения могут происходить только внутри каждого человека). Любые попытки как подчинить всех, так и защитить всех обречены на неудачу. В свое время я очень увлекалась темой декабристов (покупала много книг, ездила на специальные экскурсии в Ленинграде) — их трагедию остро переживала как свою личную (много лет искала ответы на многие вопросы и, наконец, глубоко осознала, что, несмотря на всем известный стих Пушкина «Не пропадет ваш скорбный труд и дум высокое стремленье», на самом деле — их давно все забыли и никто даже не вспоминает!!!). Сколько жизней было разрушено и уничтожено — ради чего? и — ради кого???

Однако при своей аполитичности и не стремлении звать на баррикады, у меня были сформированы с юности свои принципы и принадлежности к определенным философским течениям и концепциям, которые я никогда не скрывала (это моя идентификация, от которой я никогда не откажусь). Так, я в свое время очень интересовалась экзистенциализмом. Мы на студенческом научном кружке (СНО) по литературоведению проблемы экзистенциализма горячо обсуждали в связи с литературным творчеством Айрис Мёрдок, но потом после этих споров никто никого никуда не вызывал и ничего не запрещал, и я думала, что такие обсуждения достаточно невинны и не могут быть опасны. Но не тут-то было! Спустя почти десять лет (несмотря на перестройку!!!) уже работая в сельхозинституте, на занятиях по философии при УМЛ (университете марксизма-ленинизма), на одном из семинаров я стала говорить о значении сущности и существования отдельного человека, о его индивидуальности, о его неповторимой судьбе. На занятии присутствовал один «старичок» с кафедры марксизма-ленинизма, ему мое выступление не понравилось (зато оно очень понравилось всем остальным слушателям) и он решил доложить тем, от кого он, видимо, и был «командирован»). Я об этом узнала на следующий день от нашей очаровательной преподавательницы, она прибежала ко мне в мою аудиторию, где я вела занятия, вызвала меня в коридор и попросила быть осторожнее, правда, якобы она сумела убедить его в моей благонадежности. Я, конечно, всю ночь не спала, маму травмировать не стала, но — меня, к счастью, никто никуда не вызвал. А я мысленно поблагодарила свой милый пед за данную мне возможность в течение пяти лет учебы в институте быть самой собой в своем интеллектуальном поле и не дрожать, как пескарь. Больше подобных ситуаций в моей жизни не было, за исключением неожиданно объявленного ГК ЧП в 1991 году, которая не на шутку напугала маму и, думаю, этот стресс и спровоцировал у нее рак и ее уход из жизни через полтора года.

После окончания института в 1981 году меня единственную (из, так сказать, блестящих студентов) никто ни в какую аспирантуру не пригласил (думаю — по той же понятной причине), по распределению я попала в детский сад (!), заведующая которого при встрече садистски пообещала заставить меня отрабатывать у неё все три года! Поэтому все лето, как сумасшедшая, я носилась по разным школам города (вставала в 6 утра), чтобы найти место учителя английского языка, но — все было бесполезно и безрезультатно (в Советском Союзе была скрытая безработица и многие после институтов не могли устроиться на достойную работу по своей специальности, даже инженеры! НО! об этой серьезной проблеме я никогда нигде не читала!

Мне потом много лет спустя расскажет мой муж (Васюша) — как он после политехнического института был направлен на тракторный завод в Харьков (не инженером! не мастером! — а — помощником мастера!), но с женой и маленьким сыном их даже в одну комнату не поселили в общежитии: только в разных — пришлось уехать. А потом он два года искал место инженера, но работал шофёром (даже уехал в село своего детства Писарёвку Фроловского района), потом устроился лаборантом в сельхозинституте — пока… военкомат не призвал его офицером в Минобороны (в политехе он закончил военную кафедру) и — судьба ему улыбнулась!!!

Садистские мечты заведующей детским садом, к счастью, не сбылись! Заведующий Кировским РОНО (когда я осмелилась всё-таки попасть к нему на прием в августе) оказался умным и интеллигентным человеком, но к тому времени мест в школах уже не было (сказал, что, если бы пришла раньше — без колебаний направил бы меня в английскую спецшколу). В итоге я попала воспитателем в группу продленного дня в 112 школу нашего Кировского района (с детишками третьеклассниками мы очаровательно подружились — после выполнения ими домашней работы я их водила на прогулки, иногда даже в песчаные карьеры, где они с упоением прыгали и домой, счастливые, возвращались все в песке — много лет спустя я осознала, как это было опасно — но все обошлось!), через полгода, хотя директор школы очень не хотела меня отпускать, ушла преподавателем английского языка в судостроительное училище (ПТУ № 19). Это было счастье! А еще через три года (в 1985 году) устроилась старшим лаборантом на кафедру иностранных языков в сельскохозяйственный институт и через два года была избрана в штат преподавателем на этой кафедре.

К этому времени меня уже серьезно увлекла психология (я сама искала новые горизонты для своих знаний — в литературоведении мне было уже тесно — к тому же мой вклад в эту науку я расценивала как вторичные знания уже существующих текстов, как интерпретацию чужих знаний, которые хороши для обсуждения за вечерним чаем (так думала я тогда!) — да простят меня литературоведы, чей труд я считаю очень высокого интеллектуального уровня — не зря Ницше всегда подчеркивал: «Мы — филологи» — не историки, не философы и не психологи!

И в том же 1987 году меня неожиданно пригласили (впервые в моей жизни) преподавателем психологии на кафедру педагогики (См. мое эссе «Моя психология») и — снова для меня начался новый отсчет времени. Готовясь к лекциям, я спала по 4 часа, прочитывая к каждой лекции не менее 50 источников (лекции были раз в 2 недели) и уже за два года я проштудировала больше тысячи книг (сейчас в моей библиотеке по психологии их более двух тысяч) и к экзаменам по кандидатскому минимуму по общей и педагогической психологии (туда еще добавили и возрастную — чего делать было неправильно — прихоть комиссии!) я была очень хорошо подготовлена. Не имея базового психологического образования (даже годичных курсов по психологии! — чем шокировала как-то одну такую «годичницу», как их называют) мои знания по психологии были очень глубокие (которыми я и удивила комиссию — сказали — поразила).

И начался для меня долгий период погружения в другие знания по теме моей диссертации — рефлексии. Он длился целых 15 лет. Я помню этот период — как бесконечное сидение в библиотеках — но я получала от этого истинное удовольствие. И истинное наслаждение получала я от покупки книг по психологии (и не только) в книжных магазинах (См. мое эссе «Мои прогулки по любимому городу»), а потом, конечно, от чтения их долгими ночами (мои ночные рефлексии).

Таким образом, до защиты диссертации было еще очень далеко (См. об этом — в отдельном эссе — «Моя диссертация»).