Дневники склейщика чашек

Ирина Вячеславовна Корсакова, 2023

Так ли хорошо мы знаем окружающих и самих себя, как нам кажется? Две истории о чудесах, которые случаются с теми, кто сам однажды этого захотел.

Дневники склейщика чашек

М.С.

Девушке с необыкновенным именем.

«…видности:…»

— Наверно, «разновидности»!

Тонкая гелевая ручка, на мгновение зависнув над листом бумаги с полустертыми буквами, аккуратно нарисовала: «разно».

— Ага! Дальше — полегче.

Слова выплывали из масляного пятна, погубившего несколько предыдущих страниц, как рыбацкие плоскодонки из отступающего утреннего тумана.

«РАЗНОвидности: придворные и бездомные. Можно, конечно, выделять бесчисленные подвиды и психологические типы, но единственное существенное различие находится вовне, и уже оттуда влияет на личность и судьбу, искажает данное природой до неузнаваемости, приспосабливая, то лаской, то силой, к текущим жизненным обстоятельствам. Так, (простите банальное сравнение) одиноко стоящую сосну ветер гнет к земле и обнажает корни, заставляя крепче цепляться за остатки ненадежной почвы, но давая взамен возможность разрастаться вширь, принимая произвольные очертания на фоне прозрачного неба, тогда как её родная сестренка, выросшая в бору, держится с вынужденной аристократической прямотой, дабы не мешать себе подобным, за что имеет твердую почву и приятную компанию.

Наш Шут был из породы бездомных. Наслонявшись по свету, вернулся он в родной город, как в чужой — ни кола, ни двора, ни соседей. Но это давно перестало его смущать. В отличие от своих придворных коллег, привыкших быть добродушными сибаритами, прогрессивными мыслителями, воплощающими свои принципы в жизнь посредством благотворительности и, просто, приятными собеседниками, наш герой был, зол, тощ, хитер и пронырлив, как помойная кошка. Из той породы людей, что переживут даже крыс, вовремя чумной эпидемии. Днем он пел милые песенки и показывал карточные фокусы капризным детям, вечерами играл крапленой колодой с их осоловевшими от выпивки и жирной закуски папашами, а ночи проводил в спальнях добродетельных мамочек. Жизнь шла своим чередом, пока, в одно прекрасное утро он не познакомился с… Вы подумали, что с принцессой? Очаровательной пастушкой? Доброй феей? Нет, с девушкой-кассиршей, из дешевого ресторанчика, в котором он имел обыкновение пить кофе по утрам. Она вылезла из-за громоздкого аппарата, подошла к его столику и спросила:

— Скажите, пожалуйста, Вы сегодня вечером свободны?

— В принципе — да. А что Вы хотели?

— У меня сегодня именины.

— Понятно…, поздравляю! Ну, подробности уже оговорить не успеем, но в общих чертах… Тематика предполагается? Типа «Королевский маскарад» или ещё…

— Нет, нет, — замахала руками девушка, — Вы не так поняли! Я Вас приглашаю! То есть в гости, приглашаю. Понимаете?

Шут смотрел на жиденькие косички пухленькой жизнерадостной субреточки, и кривая ухмыл…»

Ванька отодвинула тетрадку, приподняла очки, потерла уголки уставших глаз, зелёных и пятнистых, как маленькие луняшки, никогда не показывающие свою обратную сторону. Вытащила из пачки длинную сигарету, с удовольствием затянулась и, не выдыхая, допила глоток остывшего чая, щедро разбавленного ароматным «Vana Tallinn».

— Хм…, кривая ухмыл…ка! А где же растопленный лед, преображение главного героя, любовь и прочие обязательные сантименты?! Жаль — дальше опять затерто.

Она легонечко поскребла указательным пальцем листок, как будто пытаясь отчистить его от налета времени, слежавшегося между страниц.

— А дедуля-то еще интереснее, чем я думала! А может, он и не дедуля, вовсе?

1.

Кажется, или переднее колесо, действительно дает легкую восьмерку? Ванька свернула с набережной в переулок и затормозила перед аркой. Дальше — лучше пешком. Привычные куски развороченного асфальта, островки песка и гравия, исторические развалины детской площадки — обыкновенный городской двор, с двумя приветливо скрипящими, распахнутыми настежь дверями и одной новенькой с кодовым замком.

— Еще не легче! Чтоб их…

Неоконченное пожелание относилось к девчонкам из бухгалтерии и отдела главного технолога, которые уболтали её на эту авантюру.

Кошмар начался пару недель назад, когда перед обедом ей позвонила бывшая одногруппница Катька и попросила быть свидетельницей на её свадьбе. Ванька была рада за Катьку, и, вообще, свадьба — это шикарно! Цветы, конфеты, алкоголь, куча новых лиц, танцы, тамада и караоке. Трудовые будни в родном офисе отодвигаются, даже, не на второй-третий план, они вытесняются на самые отдаленные окраины подсознания, складываясь в отдельную папку «Забыть до понедельника». Это немного похоже на раздвоение личности. Одна — романтичная, творческая, счастливая разгильдяйка, которой редко удается заполучить контроль над телом из-за второй — скучной реалистки, убогой, но могущественной, как Крошка Цахес. Шумные праздники тем и хороши, что высвобождали первую. Но быть свидетельницей — совсем другое дело! Это же бесплатный министр-администратор, девочка на побегушках! А танец со свидетелем?! А девичник?! Пресвятая Богородица! Девичник! Она понятия не имела, где и как заказывать торт, из которого должен вылезти голый мужик! Но, в конце концов, до октября было ещё полно времени — четыре с половиной месяца. Вполне достаточно, чтобы отложить беспокойные мысли на неопределенное «потом» и отправиться, в кафе напротив офиса, куда все сотрудники традиционно сбегались на дешевый бизнес-ланч. Однако, как выяснилось через четверть часа — от судьбы не скроешься, даже в местечке с загадочным названием «Аль-Саиф».

— Ванькааааа! Урррааа! Катька замуж выходит!

Верещала Юлька, учившаяся с ними на одном курсе и тоже, как оказалось, получившая приглашение. Сам факт, что Юлька вопила на всю кофейню, никого не удивил. У неё было (по её же собственным словам) два состояния: «тупняк» и «нервяк». Сейчас, очевидно, настало время второго, вызванного неудержимой дружеской эмпатией. В другой ситуации привычные посетители даже носов бы из борщей не вытащили, но слово «ЗАМУЖ», действует на большинство женщин, как могущественное заклинание. Через минуту все женское население офиса кучковалось вокруг их с Юлей столика.

— Ванечка! Свидетельница — это тебе не просто так! Мы из тебя принцессу сделаем! Ты же у нас красавица, ты, просто, обязана всех поразить! По-королевски тебя оденем! По-ко-ро-лев-ски!

Ванька затравленно озиралась. Дружно кивающие в полумраке обеденного зала коллеги почему-то напомнили одуванчики на вечернем ветерке. Колышутся, колышутся, а дунь посильнее, и развеются невесомым пухом, оставив ссохшиеся, бесполезные черенки.

— И не морщи, пожалуйста, лоб, тебе не идет! Мы все возьмем на себя! Можешь не беспокоиться — я лично позабочусь о твоем гардеробе!

— Именно это меня и беспокоит, — пробурчала новоиспеченная свидетельница, слизывая с вилки расплавленный сыр, — и я хочу об этом поговорить!

Мерные кивки прекратились.

— В общем, так, девочки! Со своими шмотками я разберусь сама!

— Вот, именно! — торжествовала Юлька, — шмотками! У тебя всё — шмотки!

— А кому неймется поработать стилистом, я подарю Барби на восьмое марта! Тема закрыта!

Вытерев губы, Ванька направилась к выходу, сопровождаемая раздумчивым молчанием.

Следующий день в бухгалтерии начался с обсуждения её гипотетического наряда.

Дней через десять она капитулировала на вполне приемлемых условиях. Она обязалась пошить платье у портного, рекомендованного главной бухгалтершей, а остальные поклялись оставить подружку невесты в покое, хотя и под надзором её подруги Людмилы. Это было наименьшее из возможных зол. Все равно они с Людой много времени проводили вместе: бегали по ставшим популярными фотовыставкам, ходили на концерты, дегустировали кофе и алкоголь во всех более или менее приличных забегаловках города и, просто, болтали за вечерним чаем с Рижским бальзамом или «Бехеревкой» о чем придется в съемной ванькиной квартирке.

Пару дней назад они подробно обсудили свадебное одеяние.

— Только, платье, — заявила Людмила, — никаких брючных костюмов. Вот, что я думаю по этому поводу!

Она положила локти на стол и прикусила «Раковую шейку» ровными белыми зубками.

— Помнишь, что говорила Коко Шанель?

— Нам с ней не довелось, видишь ли…

Люда посмотрела на подругу, как староста класса на обитателей «камчатки».

— Коко Шанель говорила, что у каждой женщины должно быть маленькое черное платье.

— Прости, Людочка, что перебиваю, — заволновалась собеседница, — насколько маленькое?

— Не волнуйся, все, что надо — прикроем. Только мне кажется, что черный цвет на свадьбе не совсем уместен. Поэтому я предлагаю шить тебе маленькое черное платье бутылочно-зеленого цвета.

Люда смотрела на подругу со слегка снисходительной улыбкой, вполне осознавая свое превосходство в этом вопросе.

Людмила Стрельцова, офис-менеджер ОГТ, вообще, была натурой утонченной, стремящейся к саморазвитию и, в целом, позитивно настроенной. Имея два высших образования (переводчик и дизайнер интерьеров) она работала на секретарской должности, не жалуясь и не унывая, в полной уверенности, что, только, находясь в самой гуще людской повседневности, можно понять саму себя. Рефлексировала она вдумчиво и увлеченно, хотя со стороны могло показаться, что её попытки самопознания сводятся к примериванию на себя наиболее симпатичных фрагментов чужих образов и убеждений. Но со стороны ведь так легко ошибиться. За то (и это неоспоримый факт), когда речь шла о стиле, она была безусловным авторитетом для всех своих знакомых.

Ванька вытянула губы трубочкой и промычала:

— Мне кажется, что и бутылочный для свадьбы темноват…

— Конечно! Поэтому мы добавим чесучовый шарф, сумочку и туфли.

— Желтый что ли?

— Нет, чесучовый — это светло-песочный!

— Ага…, типа бежевого?

— Похож на бежевый, только немного больше желтизны.

— Я и говорю — желтый!

— Какая же ты упрямая! — огорчилась Людмила.

— Я не упрямая, я скрупулёзная. Может подобрать из того, что есть?

— У тебя ничего подходящего нет!

— У меня полный шкаф! — возмутилась Ванька.

— Анечка, ты только не обижайся, но ты единственная девушка в мире, для которой две проблемы: «нечего надеть» и «шкаф не закрывается», не шутка, а осуществленная реальность! У тебя же ни что ни к чему не подходит. Как ты ухитряешься это делать?! Уму непостижимо!

— Тогда, можно готовое купить. Хлопот меньше. На мой стандартный сорок четвертый что хочешь сядет.

— Кто знает…, ты в плечах широковата…

Чтобы смягчить конструктивную критику, Люда долила ликера в обе чашки.

— Подумаешь, — огрызнулась Ванька, — зато — я на руках могу ходить!

— Это очень кстати. Так и пойдешь завтра в «Ткани», выберешь материал, а в субботу — к портному.

Голос у Люды был низкий и мягкий с едва различимой, не портящей его хрипотцой. Создавалось впечатление, будто она всегда говорила о любви.

— Ну, не куксись, ну будь умничкой, — она потрепала подругу по жестким, отливающим медью волосам, — тем более что ты уже с начальницей своей договорилась.

Это была правда. Слухи всегда быстро распространяются, а корпоративный воздух обладает в этом смысле повышенной проводимостью. Инна Яковлевна поймала свою сотрудницу во время перекура. Возникла из-за экрана ноутбука совершенно неожиданно. Материализовалась и зависла в клубах дыма, как будто Ванька случайно потерла курсором какой-нибудь виртуальный вирусный кувшинчик.

— Я слышала, Анечка, — пробулькала она сипловатым баском, — что у тебя свадьба намечается?

— Не у меня, у подруги.

— Ну, не важно. Я хочу тебе категорически порекомендовать прекрасного специалиста по пошиву одежды.

Губы на круглом лице шевелились только справа, как будто другой стороной она сжимала невидимую спичку.

— Портного, что ли?

— Герочка — не просто портной. Он волшебник! Он соорудил такое шикарное платье на выпускной для моей Ленуси! Нет слов! Сплошной восторг! И за очень разумные деньги.

— Спасибо, Инна Яковлевна, я подумаю.

— Нечего тут думать! Я с ним договорилась на субботу, хочу заказать себе брючный костюм. Пойдем вместе!

Ванька покосилась на богатые формы главбухши и подумала, что если «Герочка» способен нарядить это в брючный костюм, не нанеся ущерба психическому здоровью окружающих, то он, действительно, волшебник.

— Вот, и договорились, — заколыхалась леди-джин, приняв молчание за согласие — Аннушка, поверьте мне — Вы не пожалеете!

Инна Яковлевна растворилась так же бесшумно, как и появилась, не потревожив даже колечки, которые сосредоточенно выпускал систадмин Лёша.

А с кем это она, собственно, сейчас разговаривала? Девушка зыркнула из-за ноута на обитателей курилки. «А был ли мальчик?..» То есть Иннушка-то, несомненно, была, но видел ли её кто-нибудь кроме Ваньки — вот вопрос! Она тряхнула головой, и остатки неуместного в середине рабочего дня шизофренического бреда разлетелись бесформенными сизыми клочьями.

— Гееерочка! — протянула она вслух.

Не нужно обладать неуёмной фантазией, чтобы представить себе женского портного с таким именем. Но против шефа не попрешь, если не хочешь лишиться квартальной премии, возможности уйти в пятницу пораньше и прочих «рождественских» подарков.

Так и очутилась наша героиня в чужом дворе с притороченным к багажнику свертком и классовой ненавистью к начальнице, у которой образовались какие-то новые планы. А номер квартиры Инна Яковлевна, разумеется, не запомнила, сказала, только, что подъезд номер два с рекламой турфирмы на латунной табличке, третий этаж, дверь налево. Вот, он, блин, второй подъезд, вот долбаная табличка, а вот, под ней — электронный замок. И куда ей теперь ломиться?! И, кажется, дождик собирается…

Она присела на бортик песочницы. Звонить и разговаривать с Инной не хотелось до слез. Крошечная капелька шлепнулась на сенсорный экран телефона.

— Только промокнуть мне сейчас не хватает для полноты ощущений!

Она задрала голову вверх и боковым зрением увидела мужчину, зашедшего во двор с улицы. Полиэтиленовый пакет, из которого торчали горлышки пластиковых бутылок, органично сочетался с синими трениками, шлепанцами поверх носков и запущенной, нечесаной шевелюрой. Оранжевая футболка с Angry Birds на крепком торсе добавляла милой инфантильности, без которой образ бытового пьяницы был бы, пожалуй, чересчур типичен, а потому — скучен. В общем, алкаш показался Ваньке вполне симпатичным (особенно в сравнении с главбухшей), и она уже готова была уступить ему освященное традициями место отдыха в песочнице, когда поняла, что он направляется прямиком к запертой двери. Это была первая удача сегодняшнего дня.

— Простите, пожалуйста, мне очень нужно войти!

Подойдя к аборигену, она с удивлением увидела, что щеки его гладко выбриты, а ногти коротко пострижены и, наверняка, знакомы с маникюрным набором. Он слегка мотнул головой в сторону велосипеда:

— Рекламу что ли привезла? Не надо. У нас и ящиков-то почтовых нет.

— Это не реклама, это ткань. Я к Гере, — и добавила невпопад, как будто разговаривала с суровой секретаршей, — у меня назначено…

Мужчина приподнял брови и повернул к ней не только лицо, но и весь торс с Птичками.

— К Гере?! Смотри-ка! Кому Гера, а кому — Герасим Михайлович.

Глаза у него были серые, чуть на выкате с короткими выцветшими ресницами. Левый был наполовину закрыт безобразным бельмом.

— Это Вы что ли?

Ванька совсем растерялась. Меньше всего этот дядька с внешностью и голосом спивающегося отставника был похож на дамского портного «Герочку»

— Я и есть. Только у меня ничего, как ты изволила выразиться, не «назначено». То есть назначено, но не с тобой. Э…, не помню, как величать, но в её одёжу таких, как ты, три влезет, — он на мгновение задумался и добавил, — вместе с велосипедами.

— Точно! Это наша главная бухгалтерша!

— Воот!

— Она сегодня не сможет, просила передать, что договоренность в силе, позвонит на следующей неделе. А я хочу платье заказать, правда, еще не знаю точно — какое…

— Ясно, что не знаешь, — согласился Герасим, — но я индивидуальный пошив сейчас не принимаю.

— Как это?

— Так это. Взял крупный заказ от кооператива. И оставшиеся дошиваю. Да, вот, еще эта твоя на следующей неделе придет…, как её?

— Инна Яковлевна.

— Во, во! Колобок на выданье!

— Гы-ыы…

— Вот тебе и «Гы».

— Но у меня заказ не срочный. К осени.

— Тем более. Позже приходи, может, освобожусь малость.

Он повернулся к двери, тронул ключом-«таблеткой» замок и скрылся, не попрощавшись, в подъезде, из которого пахнуло подвальной сыростью, псиной и чем-то еще, не идентифицируемым, но явно не имеющим отношения ни к подвалам, ни к собачьим экскрементам.

Ванька раздраженно дернула руль и потащила велик к выходу. Она не могла понять: нахамили ей, или — нет. Вообще-то, она привыкла, что мужчины разговаривали с ней иначе: улыбочки, комплименты и прочие радости межгендерных коммуникаций. Иногда это забавляло, порой вызывало досаду, но было привычно. А этот лупоглазый дядька, которому имя «Герочка» шло, как индюку семейные трусы, окончательно выбил её из колеи.

— Нормально начинаются выходные…, хорошо, хоть, что дождь так и не собрался.

— Эй!

Из окна над козырьком парадной торчала взлохмаченная голова.

— Возьми зонт, а то сейчас промокнешь!

— Да, вроде, не обещали.

— На небо надо смотреть, а не в интернет, — хмыкнула голова.

Отпустив руль и выпрыгнув вверх и влево, Ванька поймала крапчатый синий зонт, успела подхватить медленно кренившийся к земле велосипед и сама удивилась своей ловкости.

В окне уже никого не было, но голос из темного проема спросил:

— Тебя как звать-то?

— Аня…, Анна Андреевна, — крикнула Ванька в темноту окна.

— Ну, пока, Анна Андреевна, — усмехнулось окно, — зонтик с бухгалтершей своей передашь.

— На черта мне этот дурацкий зонт, — ругалась Ванька, волоча велик по песку, — Герасим, блин, Михайлович…, Герасим и Му-му…, догхантер, мать его! Чтобы я к такому месяц на примерки ходила? Нееет! Завтра же пойду и куплю готовое платье!

Выбравшись на улицу, она вздохнула с облегчением, поставила ногу на педаль, привычно толкнулась и покатила, сперва — по улице, потом — вдоль канала. Ветер мгновенно поставил дыбом жесткую непослушную челку.

— А ткань теперь куда девать?! Чччерт! Правду говорят: бог шельму метит!

В этот момент ей пришлось прервать свой гневный монолог, потому что первый в этом году полноценный летний ливень брызнул в лицо водой с неловкой игривостью пятиклассника, решивший поухаживать за девочкой, моющей руки перед входом в школьную столовую.

— Ой!

«Вот и зонтик пригодился!» — тихо, но отчетливо проговорил кто-то в Ванькиной голове и подмигнул уродливым белесым глазом.

2.

Гера подбросил, как бы взвешивая на руке, полуторалитровую бутылку с рыночным молоком и сказал пустому холодильнику:

— И сильно приталенные не надо! У нынешних школьниц с талиями напряженка, расшивать замучаются.

Он уже выложил принесенные продукты, но дверцу закрывать не хотелось — холодильник был единственным источником если не холода, то прохлады, ставшей жутким дефицитом в последние нестерпимо жаркие дни. Захотелось вытянуться на давно не метеном полу кухни, положив голову рядом с овощными ящиками, и подремать, до вечера, когда жара начнет спадать. Уйдет с глаз долой обрыдлое своей позитивной желтизной светило, и, если повезет, легкий ветерок с воды расшевелит ленивые картинки в голове: выкройки, недоработанные эскизы, изумительного медового оттенка пепельницу в кабинете завскладом, субтильную фигурку самого заведующего; тут же, как будто, для контраста, бесформенный пятьдесят восьмой размер новой заказчицы (таких он про себя называл «тесто»), прямые и упрямые, цвета новеньких советских пятаков волосы на голове той девочки с велосипедом…

— Надо же! Я и забыл о ней!

Последние три недели были аховые. Директор кооператива, на который он подрядился работать, вдруг заявил, что ему не достаточно конструирования, и что до подписания акта о выполненных работах, Герасим Михайлович, мол, должен еще помочь внедрить в производство эти несчастные спальные комплекты. Ничего подобного он был не должен, и в кратких, но веских выражениях объяснил это зарвавшемуся владельцу мастерской. Тот заныл на октаву выше, предложил дополнительный договор с другой, разумеется, суммой. Пришлось согласиться (а что делать?) и с утра до вечера без выходных торчать в жутких душных, не прибранных цехах, оставляя индивидуальные заказы на ночь и на время коротеньких обедов, которые случались далеко не каждый день. И твердить себе, что это нормально: ходить каждый день на работу в одно и то же место, ругаться и перекуривать это дело с одними и теми же людьми, поздравлять с днем рождения кассиршу, кокетливую сорокалетнюю старую деву, общем — жить нормальной человеческой жизнью, имеющей логику, последовательность, развитие. Найти «свою колею», свой ритм, свой стиль, в конце концов. Его же обычное существование напоминало костюм опереточного цыгана-порошайки в провинциальном театрике: красный пояс из «Кармен», сапоги из «Кота в сапогах», жилетка и шляпа непонятно откуда, плюс лохматый парик, оставшийся от недавно почившей полоумной травести. Живописные лохмотья, собранные по гримеркам. Художник по костюмам такими мелочами не занимается — ролька-то эпизодическая.

Одна несомненная радость в такой жизни…, то есть в костюме — в любой момент можно выбросить надоевшую деталь и заменить её другой. Нет никаких привязок к цвету, фасону, необходимости. Никто не заметит, ничего, не изменится. И партеру, и галерке, и даже дотошному помрежу плевать, какая рубаха на оборванце, и есть ли она вообще. Лишь бы вышел вовремя и спел «в ноты».

Переезжая сюда, в родной город, в квартиру, доставшуюся по наследству от двоюродной, почти не знакомой тети, Гера надеялся, что эта старая, но очень просторная «трешка» станет, наконец, тем, чего никогда не было в его щедрой на места и события жизни — домом, в который можно будет возвращаться из самых дальних путешествий так же спокойно, как из супермаркета за углом. Планировал осесть, обзавестись постоянными клиентами, подписывать долгосрочные договоры, может, даже, мотаться ежедневно на какое-нибудь крупное или не очень предприятие, имея там должность и оклад согласно штатному расписанию. О семье пока не думал. Пока…, с начала надо привыкнуть.

Привыкалось со скрипом. Иногда, бросив лекала, которыми он пользовался по старинке, доверяя рукам больше, чем любой компьютерной программе, Гера выходил поздним вечером из дома и шел, куда глаза глядят. Шатался по улицам, курил в незнакомых подворотнях, фотографировал на телефон невнятную и переменчивую погоду, подолгу смотрел на освещенные окна. Иногда, если первый этаж был низко, ему удавалось подглядеть чужую жизнь сквозь неплотно закрытые шторы и предусмотрительно вваренные решетки. Как обрезки киноленты, пущенные с руки.

Он понимал, что безнадежно отстал от своих сверстников, готовящихся выдавать дочерей замуж и отмазывать сыновей от армии. Даже если он сейчас женится, обзаведется ребятишками, прогорбатится над одним столом лет пять, и, придя домой вечером, усевшись ужинать в махровом полосатом халате, лениво скажет хлопотливой супруге: «Опять, ты, мать твою, лука в котлеты понапихала, опять рис переварен и заварка жидкая, как пися сиротки Хаси», это будет совсем не то «Опять», что у людей, терпевших друг друга два десятка лет.

Он приходил с таких прогулок успокоившийся и притихший, пил чай, читал какую-нибудь книжку про шпионов и, уже под утро, заваливался спать до обеда.

Сегодня была первая свободная суббота за последний месяц.

С полу-зевком полу-стоном Гера сел, сложив руки на коленях. Понаблюдал за жирной, тяжелой и ленивой, как священная корова мухой. Прицелился и плюнул в неё жвачкой, рассчитывая сбить на лету «вражеский бомбардировщик». «Снаряд», пролетев мимо, приземлился на кухонный стол рядом с треснувшим заварочным чайником, залапанным, как рублевая шлюха.

— Бдыыщщ! — сказал Гера.

Он с хрустом потянулся и, вдруг, замер. Наметившаяся, было, довольная улыбка легко трансформировалась в гримасу, похожую на валявшуюся рядом с мойкой кухонную тряпку.

— М-м-м…, масло! Как же я забыл про масло?!

Чудом выжившая после жвачного обстрела муха слушала его стоны без сострадания.

Воздух на улице напоминал горячую мыльную воду. Площадь находилась метрах в двухстах от дома, но она легко дотягивалась до самых дальних закутков расползавшихся от неё узких улочек и переулков запахами шавермы и раскаленных трамвайных рельсов, похожими одна на другую попсовыми мелодийками и гулом голосов, слившимся с автомобильным лязганьем в единый андроидный речитатив.

Гера, неловко наклонившись, поставил стаканчик с кефиром на подстилку, бывшую когда-то искусственной детской шубкой с капюшоном. На подстилке раскачивался и бормотал что-то несвязное скелет, обтянутый тонкой темно-коричневой кожей. Местная бомжиха Наташка, тряхнула своими светлыми, жиденькими, как у новорожденной, волосиками. Зимой, когда она еще могла есть, Гера носил ей макароны в одноразовых тарелках. Теперь в Наташку ничего не лезло, кроме кефира, да, и тот, наверно потому, что в нем, говорят, содержится какой-то мизерный процент алкоголя. Мизерный…, Наташке хватало…

Она открыла глаза, улыбнулась, обнажив огрызки почерневших зубов, и вдруг запела сипло и шепеляво, но неожиданно верно воспроизводя мотив:

— Не ходии к неему на встреееечу, не хоодиииии. У него граани-итный каамуушеек в груудии!

— Здравствуйте, Герасим Михайлович!

Высокий, надтреснутый голос соседки из первой парадной заставил его вздрогнуть.

— Здравствуйте, Виктория Юрьевна! Вы прекрасно выглядите! Новый сарафан?

— Все-то вы, Герасим Михайлович подмечаете, не в пример, другим мужчинам, — заулыбалась Виктория Юрьевна, учительница с пятнадцатилетним стажем работы и одной неразрешенной педагогической проблемой, в виде десятилетнего сына Димки.

— Так, ведь, профессия располагает.

— Конечно, конечно! Понимаю. Вы, я смотрю, не перестаёте о неимущих, так сказать заботиться. Мисочки выносите, как некоторые наши пенсионерки бездомным собачкам.

Геру слегка покоробило от такого сравнения.

— То-то и оно, уважаемая Виктория Юрьевна, что даже собачкам иногда кость должна перепадать, а тут — целый человек.

— Какой уж тут человек…

Оба посмотрели на притихшую Наташку. Трудно было сказать: сколько ей лет. При жизни так, обычно, не выглядят, а после — возраст значения не имеет. Она уставилась на пакет для продуктов, на котором был изображен логотип компании «Мерседес», и взгляд её приобрел осмысленное выражение.

— Жопа! — хихикнула бомжиха и смущенно прикрыла рот рукавом голубенькой мальчишеской рубашки.

Гера не успел задуматься о том, чем вызвана такая необычная ассоциация. Соседка тронула его за плечо.

— Пойду я, Герасим Михайлович, а то задерживаю Вас. Вы, наверно, в магазин собрались?

— Масло забыл купить. Придется топать.

— До встречи, Герасим Михайлович.

— Всего Вам наилучшего, Виктория Юрьевна.

Асфальт, даже на теневой стороне, был теплый и мягкий. Казалось, что он покачивается под ногами, как болотные кочки, с трудом удерживающие путника на поверхности.

«Какой уж тут человек…», — повторял Гера про себя. Он почему-то разозлился на соседку за эту фразу, хотя понимал, что тетка она не злая и сказала, как говорится, «не подумавши». А, может, именно, за это. Может надо подумать — кого мы, походя, по дороге с работы к телевизору к нечеловекам причисляем. Особенно раздражало то, что возразить этой дамочке по существу он ничего не мог. То, что сидело, покачиваясь, там, на подстилке, существом разумным давно уже не было. Но, черт возьми, те же собачки, кошечки, лошадки, свинки морские, тоже ведь не человеки, но мы с ними сюсюкаемся, к ветеринару водим, кормим, какашки за ними выгребаем и счастливы. Гера скривился. Наташка не тянула, даже, на морскую свинку, не говоря уже о собаках, которые в глаза глядят, хвостом виляют, на кличку свою отзываются, а то, и тапочки принесут.

Герасим Михайлович Муратов был человеком рациональным, уважавшим логику и полагавшим, не без оснований, наличие у себя крепкого, ясного здравомыслия. Он был не из тех сердобольцев, что пускают слезу при виде каждой ободранной лукавой дворняги или скрюченной детской ручонки, протянутой к нему за деньгами на очередную «дозу», но эта спившаяся замараха, почти каждый день попрошайничающая возле его дома вызывала жалость. Чувство ему не свойственное, но прилепившееся вдруг, как выпавшая волосина к мокрым пальцам, которую, вроде, стряхнешь, а через минуту обнаруживаешь на другой руке.

«Какой тут человек? А, пес его знает! Мое-то какое дело?!» Он сплюнул остатки вязкой слюны, мотнул головой, оглянулся назад, на ровные деревья вдоль канала в конце переулка. Усмехнулся.

— Типажи, бляха муха! Все мы типажи…

Площадь напоминала вывернутый на изнанку карман, в разлохмаченных швах которого застряли частички дешевого пахучего табака, хлебные крошки и подтаявшие крупинки липкого сахара. Из кармана высыпалось позабытое мелкое барахло: оторванная пуговица, позеленевшие медяки, трамвайный билетик, овощные лотки, обувные магазинчики, музыкальные треки десятилетней давности и гортанные выкрики торговцев. Среди этого мельтешения Гера неожиданно расслышал, как слышат романтичные юноши в толпе голос любимой, призывную скороговорку мелкого уличного «кукольника»: «Кручу верчу, запутать хочу!»

— Ух, ты!

Он невольно заулыбался. Рядом с цветочным ларьком суетился бойкий парень в спортивном костюме, ловко выкидывая из-под широкой ладони три карты с подогнутыми краями. Лет десять, с тех пор, как интернет показал все нюансы подобных афер широкой публике, никто не видел ни наперсточников, ни этих умельцев с двумя валетами и пиковой дамой.

Бизнес у пацана, явно, не шел. Хотя народу вокруг собралось немало, это были в основном, мужчины средних лет, подошедшие взглянуть на ностальгический привет из нескучной молодости девяностых. Они курили, переговаривались, но играть не соглашались, покачивая головами и снисходительно ухмыляясь на бодренькие «зарифмушки» оптимистичного «каталы». Молодежь, тоже, присутствовала, но стояла в отдалении, некоторые снимали на телефоны.

— Красавица, — вцепился молодой предприниматель в подошедшую зрительницу, — попробуй просто так, я за пробу денег не беру.

Девушка смотрела на карты, порхавшие над раскладным столиком, накручивая на палец отливающий темным золотом локон. Молча тронула карту слева.

— Ай, какая хитрая! — заорал воодушевленный банкир, открывая даму — вот, такие девушки нас и разоряют!

— Выигрыш-то отдай, жлобяра, — крикнул кто-то из мужиков.

— Не могу, ребятушки, не могу. Все по-честному: банк рвет, кто ставит рублики, а кто не ставит — дырку от бублика. Глазастая, поставь мелочишку на любую картишку! Все свидетели — я утраиваю любую ставку. Тройные доходы! Все для народа!

Гера подумал, что c бежевыми туфлями-лодочками и бриджами из тонкой синей джинсы, майка not pink не сочетается. Тут идеально подошел бы китайский розовый, но тогда пришлось бы красить волосы на пару тонов темнее, а так…, может лососевый попробовать…

— Кой черт понес меня за маслом в самое пекло?! Сходил бы вечером, не горело! Нееет, поперся, как дурак, — шипел он, аккуратно раздвигая плечом мужиков, оживившихся в предчувствии игры.

— Привет, Анна Андреевна! Не по мою ли душу вы сюда пожаловали?

Девушка вздрогнула, но узнала сразу.

— Нее, Герасим, — улыбнулась она, — Михайлович, по своим делам.

— Понятно! Ну, раз, такая встреча, может кофейку, или чаю, или еще чего-нибудь? Я, как говорится, угощаю!

— Эй, дядя, — забеспокоился хозяин аттракциона, ты, может, сыграть желаешь? Так дама в очереди первая.

— Да! — поддержал его «брат-близнец», неизвестно откуда возникший, одетый, явно, на том же вещевом складе, что и катала, — не мешай людям отдыхать, отец.

— Вот, почему говорят, что масло вредно для здоровья, — вздохнул Гера и наклонил голову, прижав подбородок к груди.

Тезка великой поэтессы уплетала пирог с капустой и вины за произошедшее, явно, не ощущала. На её живом остроносом лице врожденное ехидство боролось с хорошими манерами. Ехидство победило и заняло территорию, растянув рот до самых ушей.

— Красота! А завтра будете еще ярче и привлекательнее!

Гера потрогал языком распухшую губу.

— Да не лижите Вы её, только хуже сделаете. Приложите лучше к брови холодненькое.

— Да, ладно, — отмахнулся Гера, — истинную красоту ничем не испортишь. И ближайшее «холодненькое» сейчас на Шпицбергене.

Он чувствовал, как начинает заплывать подбитый глаз. Пошевелил пальцами правой руки и достал из кармана папиросы.

— Здесь не курят.

— Я понял. Это — машинально.

— Съешьте пирожок. Еда тоже успокаивает.

Кондитерская, в которую они зашли, была почти пуста, несмотря на броскую вывеску и приятный, выполненный в бело-голубых тонах интерьер. Причиной тому были, вероятно, заоблачные цены и отсутствие зала для курящих. Герасим, выросший в советское время, тоже не понимал, как можно купить ребенку булочку с корицей по цене комплексного обеда. Но, с другой стороны, не приглашать же было девушку в полуподвальную разливуху, какие она видела, вероятно, только в старом, постперестроечном кино.

— Я с капустой не люблю. Трава с булкой.

Его визави уставилась на внутренности пирожка. Смотрела она минуты полторы, как будто пытаясь переосмыслить свое незрелое отношение к пирогам, еде вообще и процессу питания в целом. Руки у неё были маленькие, с тонкими пальцами. Не женские, а скорее детские. Этакие любопытные «цапалки».

— Возьмите сосиску в тесте, — очнулась она, — здесь сосиски вкусные.

— Да, ну…, — Гера улыбнулся правой стороной рта, — я анекдот по этому поводу вспомнил: « Мальчик спрашивает маму: «Мам, а мороженное полезнее, чем сосиска?» А она ему: «Сыночка, сейчас даже покурить полезнее, чем сосиска!»

Девушка смеялась долго и с удовольствием. Смех у неё был не громкий, но очень заразительный. Исчезла напускная «взрослость» и настороженность, из-за которой он, тогда, у подъезда, принял её за испуганную курьершу.

— Ясно! — резюмировала она, — Хотите здоровеньким помереть!

— Почему бы нет?! Всё лучше, чем гастроэнтерологии загибаться.

— Ха! С таким темпераментом, Герасим Михайлович, Вам светит, скорее травматология.

— Какой к чертям собачьим темперамент?! — справедливо возмутился Гера, — Я за маслом шел, никого не трогал, и меня не трогали. И тебя бы я не заметил, если бы ты не сунулась, как дура, в эту идиотскую игру!

— Простите, Вы сказали: «дура»? Или мне послышалось?

— А как еще сказать? Показали же все это по телику и на Ютюбе тысячу раз для особо одаренных! Он бы из тебя все деньги вытряс, бестолочь!

— Между прочим, Герасим Михайлович, я не собиралась деньги ставить!

— Да, что ты говоришь?! Никто не собирается, а потом ставят, как миленькие. Они же профессионалы. На таких любопытных девочек все и рассчитано.

— У меня и нет их с собой, денег-то!

— Не важно! Какие-то есть! Вот, их бы и вытащили! Ты бы оглянуться не успела, как без штанов осталась бы. Хотя…, — Гера, взял секундную паузу, — такие шаровары, все равно, сейчас никто не носит!

— Ну, знаете!

Задетая за живое обладательница джинсовых бриджей по-жеребячьи мотнула головой, так, что тягучие капли молочно-шоколадного коктейля сорвались с конца полосатой трубочки и разлетелись по сторонам.

— Ой!

— Вот, тебе и «ой», — Гера уныло смотрел на свою грудь, — извините, пожалуйста, — пропищал он тоненьким голоском, — что я, такая растяпа, испортила Вам рубашку, которую Вы, наверно, всю ночь стирали, все утро гладили.

Он закашлялся. Его спутница молча протянула ему бумажную салфетку.

— Никогда не извиняешься, да?

Салфетка, разумеется, не спасла, только усугубила.

— Раскаиваться в ошибке, значит добавлять к уже совершенной еще одну.

— Надо же! Бухгалтерша, цитирующая Ницше!

— Не более удивительно, чем швея, избивающая молодых бизнесменов.

Гера перевернул салфетку другой стороной и вытер пот со лба и шеи.

— Вот, что, Анна Андреевна, раз уж вопросы этики в рамках проэкзистенциальной философии мы уже обсудили, давай вернемся к теме твоего заказа. Мне еще в магазин идти, и дома дел по горло.

Девушка приподняла брови.

— Ну, ты с тканью приходила. Что хотела заказать?

— А! Да! — она отодвинула тарелку и водрузила на её место острые локотки, — понимаете, Герасим Михайлович…

— Слушай, — досадливо перебил её Гера, — давай без официоза. Попроще и на «ты».

— «Дядя Герасим» подойдет? — мгновенно отреагировала его спутница, пряча насмешливую улыбку за коктейльным зонтиком.

Гера подумал, что девочка переключается с темы на тему, с настроения на настроение удивительно быстро, одним щелчком, как телевизор от пульта. Сам он всегда завидовал счастливчикам, которые умеют, просто, отодвинуть ненужное и жить настоящим моментом, не таща в него из прошлого. Из прошлого дня, из прошлого года, из прошлого десятилетия.

— Подойдет, — улыбнулся он в ответ, — на первое время, а там, глядишь: что-нибудь вылезет. Меня, понимаешь, все по-разному зовут, у кого как на язык придет.

— Наша Инна Яковлевна зовет Вас…, ой…, тебя «Гееерочка».

— Потому ты так удивилась в прошлый раз, когда меня увидела? Ждала напедикюренного мальчика в лосинах?

— Что-то вроде того!

— Извини, что не оправдал. Ну-с, Анна Андреевна…

— Нет уж! Меня, тогда, тоже без отчества, плиз.

— Тётя Аня?

— Очень смешно! Все ребята хохочут!

— Ладно, понял. Не доросла ты еще до тети. Анька и есть.

— Вообще-то…, — девушка от чего-то смутилась и прислонила пустой бокал с остатками льда к щеке, как будто это ей только что поставили «фонарь», — я не Анька. То есть не Анна по паспорту.

— О! Псевдоним, что ли? Творческий, в честь любимой поэтессы?

Может, ты стихи сочиняешь?

— Да, ну, какие стихи! По паспорту я Ванька.

— То есть как? Иоанна что ли? Толком можешь сказать?!

— Я толком и говорю. Папаша мой в советские времена побывал в Чехословакии, и там, не знаю по какой причине, вдохновился чешским женским именем «Ванька». И когда родилась дочка…, сам понимаешь…, а мама не возражала. В школе меня с этим имечком все достали, и в институте я просто представилась Аней. Никто из одногруппников и не знал, что у меня в документах записано, а вот, на работе просочилось.

— Да, уж, — согласился Гера, — в отдел кадров надо глухонемых набирать.

— Во-во! С другой стороны — ничего страшного. Взрослые не дразнятся. Кроме Лехи-админа, но ему простительно.

— Интересно, — Гера с удивлением отметил, что незнакомый админ Леха ему уже не симпатичен, — чем же он заслужил такую благосклонность?

— Да…, — Аня-Ваня махнула рукой, в которой держала всё ту же злосчастную трубочку, — он в подругу мою влюблен, вот, и ведет себя, как дебил.

— Ясно. Я в твою подругу, хвала Аллаху не влюблен, так что — дразниться, как ты выражаешься, не буду. Давай с тобой договоримся на следующую субботу, часа на три. Тогда и расскажешь, что ты хотела, а сейчас мне пора уже.

— Считай — договорились! Может мне журналы привезти? Я пока не очень понимаю, что мне надо.

— И, слава Богу! А журналов у меня полно, но если что-то особенно глянется — тащи, конечно!

Гера достал из заднего кармана новенький бумажник.

— Убери, — хмыкнула его спутница, — я расплачусь, должна же я как-то отблагодарить своего спасителя.

— Кто-то говорил, что денег с собой нет, — прищурил Гера здоровый глаз.

— Что ж, — вздохнула Аня-Ваня, — придется немодные штаны с себя снимать. В залог оставлю, может, примут.

Она протянула подошедшему официанту пластиковую карту.

Гера только вздохнул.

— Да…, совсем я старый…

— Ты не старый, — утешила его девушка, — но странный, это факт.

«Откуда, — подумал Гера — в таком щуплом тельце такое мягкое мецо?»

3.

Ванька скакала по улице вприпрыжку, не смотря на жару и толкотню, пока не вспомнила, что взрослые серьезные женщины так себя не ведут, и пошла помедленнее, легко лавируя между неповоротливыми из-за субботних авосек домохозяйками. Ванька любила лето, от жары, в отличие от многих горожан, не страдала, и слегка поежилась, когда вбежала в торговую галерею. Там исправно, на полную мощность пахал кондиционер. Она махнула рукой девчонкам, сидевшим за столиком кофейни на втором этаже, и запрыгала вверх по мраморным ступенькам.

— Вааанечка! Как ты чудесно выглядишь!

— Привет! А мне как раз сегодня сообщили, что такие, цитирую: «шаровары», уже никто не носит!

— Чушь какая! — возмутилась Юлька, — кто это тебе сказал? Это от зависти!

— Да? Может быть, но, скорее, это, был профессиональный цинизм. Я с портным-Герочкой разговаривала.

— Ой!!! Ты же говорила, что не будешь у него шить, потому что ножницами его зарежешь!

— Удержалась, как видишь! Да, и ножниц при себе не было, случайно встретились. Шла через площадь, хотела в обувные позаглядывать, получилось так, что час в кафе с ним просидели.

— Ой!!! В кафе! Ванечка, признайся: он симпатичный?

— Да, иди ты!

— Ой!!! Значит, он тебе нравится!

— Юлька, ты о чем-нибудь другом думаешь?

— Я так, понимаю, — вмешалась Людмила в их содержательную беседу, — что ты образумилась и решила сделать себе приличный гардероб к празднику.

— Нууу…, гардероб, не гардероб…, ну, да, собираюсь.

— Вот, умничка! Я всегда говорила, что случайностей не бывает.

Люда легонько шлепнула подругу по руке, которой та потянулась к её бокалу.

— Закажи себе что-нибудь.

— Не хочу. Я уже поела-попила.

— Тогда не трогай мой латте, пожалуйста.

В ответ Ванька высунула язык и скорчила ужасную рожу. Юлька захохотала, Людмила закатила глаза к потолку.

— У меня для вас новость, которую нужно обсудить.

— Да, уж, Людочка, говори скорее, а то мы пока Анечку дожидались, я, прямо, извелась вся.

— Ох, уж"дожидались"!

Людмила помолчала еще несколько секунд и начала:

— Так, вот…

Ванька, свесившись через перила, смотрела на посетителей галереи, прогуливающихся по первому этажу вдоль модных бутиков. Сверху они выглядели как рыбки в аквариуме — одни висели почти неподвижно, изредка шевеля плавниками, другие сновали между декоративными ракушками и фигурками будто бы занятые важными делами.

Конец ознакомительного фрагмента.