Ворон Белоречья

Василий Муравьёв, 2018

Мы так привыкли жить среди лжи, что нам это кажется нормой. И мы не замечаем, как наш мир (вместе с его обитателями – нами) – теряет свою истинность, и становится всё более и более ненастоящим. Но Настоящее и Живое – никуда не пропадает, Оно живёт рядом с нами, и мы, если захотим – можем увидеть Это, прикоснуться к Этому и даже стать Этим. Ворон Белоречья – это сказка-утопия, написанная как отдельное произведение, но и являющаяся первой частью романа "Теплоэлектросказка". В этой части мы побываем в Городе Собак, и попробуем взглянуть на наш родной мир – Оттуда.

Правда стоит за тех — кто с Ней заодно.

Д. Политыко, «Братишки и сестрёнки».

Много мифов ходит о благословенной стране Белоречье¹. Говорят, что эта страна была когда-то давно, или, что она когда-то будет, а ещё, что она-таки есть, но где-то о-о-очень далеко, где-то на Севере или на Востоке. А кто-то вообще говорит, что она на другой планете. Правда, есть и такие, кто говорит, что вообще-то она была совсем недавно, но её больше нет. И скоро, по этому поводу, будет-таки конец света. Или, что она будет совсем-совсем скоро. Прямо-таки вот после конца света — уже и будет, а он, как известно, уже-таки вот-вот…

А ещё говорят, что есть она, и вполне так даже себе и рядом, только вот глаза разуть надо. Но когда такого говорящего хватаешь за грудки и начинаешь трясти: где она, благословенная земля, где?! — он всё-таки, признаётся, что страна эта — скрытая. Что-то вроде Китеж-Града, который вроде бы и есть, а вроде бы и нету. И на этом, в принципе, можно было бы и закончить наш рассказ, но всё чаще и чаще появляются люди, которые уверяют, что были в Белоречье. А вот побывавших в Китеж-Граде я что-то не встречал. И все эти люди говорят, что во времени они не путешествовали и на другую планету не летали, не ездили они ни на Север, ни на Восток, а просто шли по своим делам и случайно забредали ТУДА. Так однажды случилось и со мной.

Случилось это одним очень поганым утром, когда я был занят нелюбимейшим делом — ехал на объект. Причём ехал не как все нормальные люди, на байке, а как дурак, на электричке. А ехать надо было не в самый ближний свет: то ли в Подольск, то ли вообще в Серпухов. Встал я рано, может, в семь, может, ещё раньше, заварил чай, перелил его в термос, накидал в рюкзак со снаряжением еды и поехал на Каланчёвскую.

Но до Подольска (или Серпухова) я так и не доехал. Впрочем, я успел съесть пару яиц с майонезом, пару листьев китайской капусты и даже хлебнуть чаю с печеньем…. Успел даже выслушать недовольство подрядчика (в телефонной беседе с ним), который уже звонил мне и интересовался, где я, а также какого…. я нахожусь не там, а тут; говорил, что заказчик рвёт и мечет по поводу отсутствия на объекте меня и моих коллег. Когда мне надоело всё это слушать, я спросил его про аванс — и связь сразу стала плохой и в конце концов оборвалась.

Однако в этот день оборваться суждено было не только связи. В районе платформы Депо произошёл, по всей видимости, обрыв вообще всего на свете, и машинист категорически объявил через вагонный матюгальник, что поезд дальше не пойдёт, и вообще поезда дальше не пойдут, поэтому мы можем добираться до своих мест другими транспортными средствами, а можем остаться в поезде и поехать на нём в обратном направлении. А ещё мы можем пройти по специально оборудованному для нас настилу до следующей платформы (Перервы), откуда поезда вполне так себе даже и ходят, и на них вполне себе можно и уехать, куда нам надо. После паузы он добавил, что и вообще, мы все можем идти… куда подальше и куда нам заблагорассудится, и на это у нас есть полная свобода, которую никто и никогда не может у нас отнять. Ещё немного подумав, машинист высказал мысль, что свобода — это Великое Благо, и что пока мы все этим Благом располагаем — он настоятельно советует нам этим Благом воспользоваться.

Я осмотрелся вокруг. Если честно, я ожидал увидеть ошеломлённые лица пассажиров, но увидел я только одно удивлённое лицо, обладатель которого, вероятно, как и я, слышал всё это впервые. Другие же пассажиры уныло повставали с мест и начали выходить из поезда, выволакивая свои тележки, сумки-тележки и просто сумки. Я вышел из электрички и увидел картину достойную кисти художника: вереница пассажиров с угрюмыми лицами шла по деревянному настилу куда-то вдаль, и шли они достаточно быстро — все, видимо, спешили попасть на электричку от Перервы и продолжить свой столь беспардонно прерванный путь. Я понял, что всё, что я тут вижу — вещь вполне обычная для здешних мест.

И тут с лязгом сработал затвор на двери кабины машиниста, дверь рывком распахнулась (видимо, от пинка изнутри), ударилась ручкой о борт вагона и отдачей полетела назад. Когда она вернулась на исходное место, стало видно (по характерному следу на стене вагона), что такой полёт дверь совершает уже далеко не впервые. На исходном месте, правда, дверь оставалась недолго и была немедленно тем же движением отправлена наружу. Зафиксировав дверь в нужном положении, обладатель голоса, который мне уже довелось слышать внутри электрички, начал кричать в радио всё, что, видимо, было у него на душе в этот момент, а именно, что он думает о диспетчере и о его решении давать этот маршрут именно ему. Услышав в ответ что-то нечленораздельное, машинист выпрыгнул из кабины на щебень насыпи, огляделся вокруг глазами загнанного зверя и сел. Лицо его приняло уже совсем отчаянное выражение, глаза остекленели и уставились в одну точку вдали, не моргая.

Потом машинист вздрогнул всем телом, и выйдя из транса увидев (с ужасом), где находится, судорожно полез в заплечную сумку. Достав из сумки бутылку водки объёмом 0.7, он сорвал с неё крышку, даже не попытавшись открутить её по резьбе, и выковырнув сапожным ножом дозатор, запрокинул её над своим ртом. Пил он жадно, как человек, который долгое время шёл по пустыне, и вот добрый караванщик дол ему бутылку с водой. Выпив бутылку до дна, машинист отшвырнул её в то же место, где лежала развороченная крышка. Послышался характерный звон — бутылка встретилась со своими многочисленными сёстрами, которые также валялись в окружении развороченных крышек. Машинист же откинулся спиной на колёсную пару и начал, тревожно озираясь по сторонам, что-то бормотать о Великом Благе Свободы, о том, что все свободны идти куда подальше и да, он тоже, кстати, свободный человек и тоже намерен воспользоваться своим Правом Свободы и ПОЙТИ. Туда. Куда подальше. А все остальные — да, они все тоже свободны и тоже пойдут именно туда, а куда им ещё идти, если пойдёт ОН? Ибо если пойдёт он — то кто их таких-то и растаких-то ПОВЕЗЁТ?! Никто, а значит, пойдут они именно туда (ибо куда ж ещё?) и вот там-то мы все и встретимся. Вот там-то мы и поговорим. Вот там-то…

Тут на машиниста стало страшно смотреть. Его лицо перекосило ТАКИМ ужасом, что, даже от вида этого лица мне стало страшно, а уж о предмете его ужаса как-то даже и думать не хотелось. Но тут по лицу машиниста прошла судорога, и его физиономия расплылась в довольной улыбке. Помощник смотрел на машиниста с безнадёжной тоскою. Я начал невольно рассматривать разбросанные бутылки. За бутылками 0.7 неподалёку валялись 0.5, а за ними — 0.2 и где-то совсем вдали лежали «стопочки». Я невольно подумал, что будет тут валяться дальше, и меня немного встряхнуло — да, очень скоро кучка бутылок перестанет расти. И, возможно, через некоторое время в неё полетят новые. Стопочки. Сначала. Я невольно взглянул на помощника машиниста, и тот, как будто прочитав мои мысли, слегка покачал головой.

— Никто не идёт на этот рейс.

— И… как же?

— Не знаю. Наверное, будет большое окно между электричками.

— А что это, собственно, за окно такое? Ремонт дороги?

Помощник машиниста криво усмехнулся.

— Ремонт дороги, ремонт поезда, ремонт токопровода… Ремонт всего. Но не всегда. Когда-то проезжаем нормально, а когда-то вот так.

— А что ж автобус-то не пустят?

Помощник машиниста показал мне на кучу железного хлама, который я и не заметил сперва. Асфальтовая дорога, которая начиналась чуть поодаль отсюда, обрывалась где-то метрах в трёхстах от начала, и обрывалась она скоплением навсегда вставшей и проржавевшей дорожной техники. А то, что я сперва принял за кучу невнятного металлолома — на деле, оказалось автобусом с высоким подъёмом. Такой автобус мог бы возить пассажиров и по бездорожью… если был бы цел. Машинист с трудом встал и начал ходить, пританцовывая и приплясывая. Приплясывал он, нелепо закидывая ноги и хлопая по ним руками, напевая что-то типа «эхма, твою ма…» и «говна-пирога!».

Однако мне нужно было решать, что делать дальше. Приехать на объект хотя бы с часовым опозданием уже не получалось, опоздание как минимум удваивалось и вставал вопрос о целесообразности собственно моей заброски на объект. Ещё, в связи с опозданием, мне становилось труднее договориться об авансе. От мысли, что подрядчик может меня обмануть, меня замутило, но муть как-то странно быстро прошла. Почему-то я понял, что не испытываю ни малейшего дискомфорта в связи с предстоящим звонком этому жуку (а в том, что он жук, я уже почти и не сомневался). Я ощущал покой, которого не чувствовал уже давно.

— Сергей, здравствуйте ещё раз. Похоже, я увяз, электричка встала на Депо.

— А какого ты на электричке поехал?! Я же говорил, езжай на автобусе! Бляха-муха, Вася, это… Слов нет!

— Автобус в пробке увязнет.

— А электричка увязла на этом грёбаном Депо! Ты что, не знаешь, что там бермудский треугольник?

— Нет, я первый раз тут.

— Ладно, выберешься оттуда — звони. Смотри только от пути не отклоняйся. А то не вылезешь оттуда!

— Ладно, пойду на Перерву.

— Давай.

Я уже собрался идти по деревянному настилу до Перервы, как… Я увидел ещё один настил, который шёл чётко по перпендикуляру от моего пути. Настил был не такой ровный, как «Депо-Перерва», но вполне сносный, чтобы прокатить по нему тележку. Почему-то мне очень захотелось пойти туда, а не туда, куда все. Впрочем, оно было и понятно — настил шёл в зелёную зону.

— Там тоже можно пройти. Там вообще клёво, там магазин с пирожками есть…

Это помощник машиниста заметил мои колебания.

— А почему другие там не ходят?

— Ну… тут всё время вдоль путей, а там повернуть надо. И собаки живут там.

— Ну, собаки — не волки. А что, не злые собаки-то?

— Да нет, вообще не злые. Просто не все любят собак. Некоторые собак боятся.

— Бояться нечего людям — пробормотал я — обезьян вот никто не боится, а надо бы…. Как там, налево надо повернуть, да?

— Ну да, налево. То есть, там вообще-то прямо надо, но будет поворот направо, и на него — не надо. Ладно, давай, иди уже, а то совсем никуда не попадёшь. А мне ещё этого, — он кивнул на машиниста, — в чувство приводить.

И я пошёл по настилу в «зелёнку». Сначала тележка катилась нормально, а потом всё больше и больше стала затыкаться. Я понял, что устал и на объект не хочу. Но это было моё нормальное состояние, и я не придал ему особого значения. Я собрал волю в кулак и пошёл дальше. Как и говорил мне помощник машиниста, я прошёл мимо поворота направо и… упёрся в котлован. Ну как упёрся, настил-то лежал, но лежал он по самому краю котлована (оставленному явно полутонной бомбой со «штуки») и даже частично нависал над ним. По самому краешку настила (подальше от котлована) можно было бы пройти, но с тележкой…. Тележку по краю не прокатишь. И с настила не сойти было никак — тележка не проехала бы по такой грязи. Взвалить рюкзак на спину? От такой перспективы моё настроение начало портиться, и я решил не доводить его до уныния и попробовать пройти в обход. То есть, вернуться назад и повернуть-таки направо, а там поискать уже левый поворот. Я ещё раз посмотрел на настил. Было ощущение, что этот настил сколочен не прямыми человечьими руками, растущими из плеч, а чьими-то корявыми лапами, страшно подумать откуда растущими.

Итак я вернулся к правому отвороту и покатил свою тележку по нему. На душе моей опять стало легко и я начал припоминать, как выглядят эти места на яндекс-карте. И с удивлением вспомнил, что никакой «зелёнки» тут быть не должно, но не обманывают же меня глаза? Вскоре я опять упёрся в котлован, по краю которого проходил теми же корявыми лапами сколоченный настил. Я не раздумывая пошёл по нему. И вот, когда я прошёл уже середину котлована, вдруг случилось непредвиденное. Под настилом внезапно просела земля и со смачным чавканьем обвалилась в густую чёрно коричневую жижу, стоящую в котловане. Настил же, лишившись, в буквальном смысле, почвы под собой, затрещал и начал обваливаться в котлован.

— Эх, ё!!!…

Я рывком швырнул тележку с рюкзаком с настила, от котлована, отчего скрепы настила разорвались, и настил превратился в горку над пропастью в грязную жижу. Я в ужасе начал карабкаться по бывшему настилу вверх, отчего настил оторвался окончательно, и с плеском грохнулся вслед за земляным оползнем.

— Какого?!!!…

Я судорожно засучил ногами по земле, которая каким-то непонятным образом успела превратиться в скользкую грязь. В результате грязь выскользнула у меня из под ног, и я растянулся прямо в ней, плашмя.

— Да что это за?!!…

Я с ужасом понял, что мои злоключения не закончились, и моё упавшее в грязь тело начало неумолимый дрейф. Вниз. В яму. В жижу. Я взвыл и завизжал одновременно (впоследствии я пытался сымитировать этот звук, но безуспешно) и со всей скорости, уже на четвереньках, замешивая и взбивая грязь под собою, почти в отчаянии рванул вверх. Но мои конечности не нашли сцепления с землёй, а сделали классический юз, и на этом самом юзе я благополучно соскользнул вниз, и с торжественным всплеском плюхнулся в яму. Я перестал выть, я даже не скулил, я был за гранью отчаяния. Я уже безо всяких эмоций наблюдал, как прямо на меня ползёт тележка с моим рюкзаком… Всё шло своим чередом, как всегда.

Я плескался в яме с грязью, а рядом плавал мой рюкзак. Позвонить на объект и сказать, что не приду, я уже не мог, телефон был, конечно, залит. Я не мог даже выковырять грязь, которая залепила мне глаза, так как руки мои были тоже в грязи. И платок, хотя и остался, скорее всего, чистым в кармане штанов — конечно, станет грязным, если я его в этой грязи буду доставать. Надо было как-то выбираться из ямы и вытащить оттуда рюкзак со снаряжением. Подумав немного, я понял, что это невозможно. Невозможно так зацепить рюкзак, чтобы не грохнуться в яму опять. Надо было как-то выкинуть рюкзак на берег, а потом уже выползать самому. Если двигаться плавно, а кисти и стопы забурять поглубже в склоны, то теоретически это было возможно. Я отстегнул тележку от рюкзака, пристегнул к ней троса и зашвырнул её на берег. Пока всё шло неплохо. А вот с рюкзаком дело обстояло сложнее. Опоры под ногами не было, и при каждой попытке дать рюкзаку толчок я уходил в жижу по самую макушку. Поняв, что сейчас мне грязь зальёт не только глаза, но и уши, я оставил эти бесплодные попытки и начал уныло созерцать ландшафт, окружающий яму.

Ландшафт был, в общем-то, живописным. Даже каким-то сказочным. Над моей ямой не было такого сплошного потолка ветвей, как в других местах этой зоны. Ветви расступались очень красиво, ажурно, как будто специально образовав такой прогал, чтобы упавший в яму человек мог насладиться красотой картины. В этом окошке я видел небо немыслимой глубины тонов. В небе плыли полупрозрачные облака, подсвеченные солнцем и оттого немного отливающие желтизной. От этого вида даже захватывало дух, несмотря на моё неудобное положение. Мне на миг показалось, что в небе надо мной пролетела какая-то неимоверных размеров птица….

Будь я в нормальном состоянии (хотя бы выспавшись), я конечно, принял бы верное решение, и повыкидывал на берег снаряжение по отдельности, но я был усталым, и настроение моё было хуже некуда из-за моего положения. Хотя, если честно, где-то в глубине души я был даже рад этой яме, так как объекты бывают гораздо хуже этих ям. И, конечно, я предпочёл бы падать в ямы с грязью, чем попадать на кидалово.

И тут я заметил две фигуры, идущие в моём направлении. Одна из этих фигур была собакой, но собакой какой-то странной. Видно было, что на четвереньках ей бежать не очень удобно, и время от времени она встаёт на задние лапы и идёт на них. Человек тоже шёл как-то странно, то и дело зачем-то поджимая руки к груди. Шли они явно ко мне, это было понятно, хотя бы потому, что в руке у человека был длинный багор. Вероятно, они увидели мою беду, проходя здесь, и специально сходили за багром, чтобы вытащить меня отсюда. Я почему-то сразу подумал, что пожалуй, такому человеку было бы труднее вылезти из ямы, чем мне. Конечности коротковаты. Когда они подошли к краю ямы, я увидел, как изменился взгляд собаки — собака явно была напугана моим видом. Она отскочила от края ямы и то ли проскулила, то ли пролаяла:

— Ау ев ав ау!

— Ну да, обезьяна, и что? Что он съест тебя, что ли? Что же ты трусишка-то такой, Лёш?

Он протянул мне багор, и я ухватился за него. Ему вытянуть меня было тяжело, поэтому я сам, перехватывая руками по багру, вылез на берег. Потом он выудил мой рюкзак. Надо сказать, что наш с рюкзаком вид был весьма плачевен. Но я на время забыл о грязи, так как начал разглядывать своего спасителя с его собакой, с ними явно было что-то не то… Собака отбежала ещё дальше и заскулила. Тогда человек повернулся к ней и с укоризной сказал:

— Лёшка, мне стыдно за тебя. Он же не боится нас? Хотя тоже, первый раз в жизни видит. Подойди и поздоровайся.

Лёшка нехотя подбежал ко мне, встал на задние лапы и протянул мне переднюю. Я её слегка пожал, стараясь не испачкать. Потом мне протянул лапу (тьфу ты, лапу, руку!) человек. Не испачкать руку человеку при пожатии было невозможно, и я как мог стряхнув грязь с рук, сжал кулак, чтобы удариться с ним костяшками. Он сначала замешкался, не понимая, что значит этот странный жест, но быстро сообразил и толкнул мой кулак своим. Когда его ладонь ещё была разжата, я обратил внимание, что крайние фаланги его пальцев — чёрные, блестят и слегка загнуты внутрь. Протезы что-ли? Он кивнул на собаку:

— Маленький ещё, пугается. Не видал вашего брата пока, ты первый. Пойдём, помоешься.

Я хотел поблагодарить его за багор и уже было открыл рот…. Да так и остался стоять с открытым. Из-под вполне себе так человеческого лба на меня смотрели собачьи глаза. Смотрели совершенно собачьим, печальным взглядом.

— Ну да — усмехнулся он, а взгляд из «собачье-печального» сразу превратился в «собачье-весёлый» — Ты угадал. Слыхал, что тут собаки живут?

— А… э…. Слыхал…. Но….

— Уж больно на вашего брата похож, да?

— Ну, чё-то да, как-то….

— Вот, смотри. Чтобы у тебя сомнений не было.

Он задрал штанину и показал свою… заднюю (точнее, нижнюю) лапу. На коленке кости как-то неестественно торчали вперёд, кожа при сгибе натягивалась, как на барабане, а на заднем сгибе — наоборот болталась складками. Лапа была тонкой и мускулистой и как положено лапе — покрыта шерстью. Он снял ботинок и показал мне вполне нормальную собачью лапу. Потом он закатал рукав поношенного пиджака и показал переднюю лапу. Впрочем, на лапу это не было похоже, рука как рука. Кисть была вполне нормальной, если не считать крайних фаланг пальцев, которые были не фалангами, а когтями. Видоизменёнными, с подушечками на внутренних концах. Ну может, рука была чуть тоньше нашей….

— Пёс я, пёс, не сомневайся. Родился вот таким.

Он показал на Лёшку.

— Потом колени выворачиваются, вырастают пальцы, морда распрямляется…. Ну а морду мы бреем. Не ходить же по улице в шерсти! Ладно, пойдём, а то замёрзнешь тут, не май месяц.

Месяц был, вообще-то, как раз май, но тепло, однако не было. И надо было как-то высушиться. Мы вошли в микрорайон. Район состоял из двух и трехэтажных кирпичных домов, похожих на хрущёвские. Мне всегда нравились такие районы, как-то спокойно в них, просто. Но здесь было особенно хорошо. И тем более мне было хорошо, что с собаками я всегда ладил лучше, чем с обезьяноидами (про людей худого не скажу, нормальный человек, он в принципе ничем не хуже собаки).

Навстречу нам из-за угла вышла девушка в длинном, сильно потёртом и выцветшем платье. Её голову украшала длинная, вьющаяся… шерсть. Интересно, она тоже бреется? По лицу — не скажешь. Да и вообще, лицо как лицо, глаза только немного скруглены, ну и вместо волос шерсть….

— Привет, Наташ!

— Привет, дядь Валер! Здравствуйте! — это она мне.

— Бодрый день!

— Бодрый?

— Конечно, бодрый. Солнышко вон, пригревает, я вот искупался уже.

— Да, я уж вижу! Как водичка?

— Да ничё, мягкая. Жидкая почти. Скользкая только. Я вот раздумывал, купаться мне, или нет и если честно, вообще-то уже надумал не купаться, да вот водичка местная сильнее меня оказалась.

— Да, она у нас такая, с характером. А вы первый раз здесь?

— Да. А к вам вообще можно во второй раз попасть?

Глаза у девушки стали совсем по-собачьи грустными, и она их опустила вниз.

— Иногда бывает. Вообще, такие как вы и в первый-то раз редко попадаете к нам. — она опять вскинула голову — И здорово, что вы к нам попали!

Последнюю фразу она как будто пролаяла, и по-моему даже завиляла хвостом, хотя хвостов я не заметил ни у неё, ни у моего спутника, дяди Валеры.

— Ладно, Наташ, хватит человека забалтывать, простынет не ровён час. Давай, скидывай грязь здесь, потом шлангом помоем. Рюкзак тоже здесь оставь, никто его не тронет. У нас такое не принято.

Я разделся до трусов, и оставляя на лестнице мокрые следы — пошёл на второй этаж, за своим спутником. Зайдя в квартиру, я сразу залез в ванну и открыл душ. Да, в этом месте всё было по-другому, всё иначе, чем у нас. Даже вода. У нас вода в лучшем случае не пахнет ничем, а в худшие времена могла и хлоркой отдавать. Местная вода из душа пахла рекой и солнцем. Ярким, жёлтым солнцем над прозрачной и голубой, как небо рекой…. Всё как у нас и всё другое.

Когда я, обернувшись полотенцем, вышел из ванной, дядя Валера уже ждал меня за столом. На столе стояли тарелки с перловой кашей и тушёнкой, а для меня стояла ещё и тарелочка с редиской и щавелем. Как и у нас, в красном углу весели иконы…. А на другой стене — портрет Андропова. Очень странно было его тут встретить, но мало ли? Может, тут был какой-то отдел, подведомственный ему…. Мало ли у него отделов было…. Висели и другие фотографии, рассматривать которые не было сил. Я замотался простынёй, и прочтя молитву, мы уселись за стол. И только сев за стол, я понял, как я устал. Вообще, усталость для меня — почти норма, но бывает, что только когда с тебя сняли нагрузку — ты понимаешь, что устал. А начав есть, я понял, что голоден. Тем более, что каша была просто невероятно вкусной. Я понял, что именно такой каша и должна быть, что когда-то и у нас была такая каша, но что-то случилось, и всё пошло не так. И каша начала терять вкус и вода — запах.

— Что, вкусно? — Спросил пёс.

— Да, очень! И вода у вас хорошо пахнет…

— Кушай, кушай. И запоминай вкус. Как тебя звать-то?

— Вася.

— А меня — Валера.

— Дядя Валера?

— Для местных — дядя, а тебе — Валера. Мне так приятнее.

— Мне тоже.

И мы замолчали. Я впервые сидел за столом с псом и сидел с ним на равных, а не как хозяин. Я чувствовал, как с каждой минутой мне становится всё легче и легче дышать. Здесь даже воздух был другим и с каждым вдохом и выдохом из меня выходил смрад, которым я дышал с рождения и считал его воздухом. А ведь тут рядом должно быть Курьяново, отстойники….

— Валера, а всё-таки, где мы находимся?

— В Москве, в Белоречье.

— Я почти 40 лет живу в Москве и не слышал про такой район. Здесь ведь район Печатники, если на карту смотреть?

— Если на вашу карту — то да, Печатники, а если на нашу — то Белоречье. Здесь пространство и время… ну, как бы разветвляются что ли. Изгиб дают. И по какой развилке пойдёт человек или зверь — во многом зависит от его восприятия мира. Ну и от устройства души, что ли. И наши души, кстати, различаются. Да ты и сам это заметишь, если не заметил ещё. Но и у вас, обезьян, тоже души разные.

— Как и у вас?

— Нет, у нас такой разницы нет. Например, каждый из нас может попасть в ваш мир, но мы стараемся не попадать к вам. Тяжело нам в вашем мире.

— Нам тоже.

— В нашем или в своём?

— В своём. В вашем я отдыхаю.

— Отдохни, отдохни. Я вижу, как ты устал. Так вот, любой из нас может попасть к вам, но из вас — далеко не все могут попасть к нам. И даже из тех кто попадает сюда — далеко не каждый может попасть сюда снова.

Валера вздохнул.

— Да, тебе довелось сюда попасть, но мала вероятность, что ты попадёшь сюда снова. Хотя мне бы очень хотелось, чтобы ты пришёл сюда ещё. — Валера улыбнулся.

— Но есть и такие, которых мне не хотелось бы тут видеть совсем. Слава Богу, такие и не могут сюда попасть. Да и мало кто из них этого хочет — раз-два и обчёлся. Я не хочу о них говорить, как, впрочем, и они обо мне.

Когда Валера разлил чай по стаканам, я понял, что уже совсем уже клюю носом.

— Будет здорово, если ты у нас погостишь. Ты ведь промальп, да?

— Да. Кстати, мне надо позвонить одному человеку…

Валера посмотрел на меня с болью.

— Может, не надо? Мне кажется, он — скверный человек.

— Мне тоже так кажется. Но надо хотя бы отзвониться и сказать, что я не приеду. Я и сам уже не хочу ехать к нему.

— А что ты ему скажешь?

— Ну, скажу…

И я начал думать, что же я скажу этому жуку. Не говорить же в самом деле, что я упал в яму с грязью и теперь пью чай в соседнем измерении с киноидом? А скажу я ему, что…. И тут я чуть не захлебнулся чем. Я увидел полные ужаса глаза Валеры. То, что так естественно для нас, людей соседнего мира, оказывается, может быть немыслимым кошмаром для людей нормальных, здоровых. Валера понял, почуял, увидел по глазам, что я обдумываю ложь. И тут я разозлился. Из-за этого навозного жука, Сергея, который живёт в своём поганом навозе, любит свой навоз, и ничего кроме своего вонючего навоза знать не желает, я осквернил это место помыслом о лжи! И я ещё собирался как-то оправдываться перед ним? Да это ж как должны были вывернуться мои мозги, чтобы начать думать, как мне отмыться перед тварью, которая сама, по своей доброй воле ползает в грязи, любит свою грязь и так облипла грязью, что её саму уже от грязи не отличить?! Нет уж! Пусть эта козлина думает обо мне что хочет, но я скажу ему всё в цвет, что я не верю ему, что я не хочу работать на условиях расчёта в конце объекта! Что я не верю в то, что при такой расценке выработка будет нормальной! Я не хочу даже один день работать, потому что не верю, что получу в конце дня свой заработок! Скажу, что готов работать, только если он будет платить мне деньги в начале рабочего дня! Да, Серёжа, только так! А если нет… Я выживу без твоего объекта.

Я взглянул на Валеру, и меня сразу отпустило. Валера смотрел на меня своим радостным собачьим взглядом. Он почувствовал, что врать я раздумал, и что вообще, я больше не буду здесь врать. Я собрал телефон, который уже успел просохнуть и нажал набор номера. Удивительно, но меня не трясло совсем. Эта тварь ничего мне не сделает и ничего не предъявит.

— Алло, Вась, ну чего, ты приедешь?

— Нет, Сергей, я не приеду. Я упал в яму с грязью и весь угваздался и угваздал всё снаряжение. И вообще я устал. Так что сегодня я не приеду.

Я сам удивился тому, насколько по-другому звучит мой голос. Сергей это тоже услышал и молчал. Но через несколько секунд, он всё-таки выговорил:

— Василий… ты… ТАМ?!

— Нет, Сергей, я — здесь. Это вы — там.

— Значит, так?… — голос Сергея дрогнул — а ОНИ… они там, с тобой, да? Ты Их видишь, разговариваешь с Ними?

Сергея стало жалко. И чего я так разозлился на него? Ну, запутался человек…

— Да, Сергей, мы разговариваем, как сейчас с тобой.

Повисла пауза. Я чувствовал, как в нём идёт борьба. В конце концов, он вздохнул и сказал:

— Вась, тут дрянь дело, не приезжай. Не даёт он аванса. И вообще, я не могу обещать, что деньги будут. Да и материал тоже не весь привезли, твои коллеги уже уехали злые.

— Хорошо, что ты это сказал, спаси Бог. А ты что же? Будешь набирать новых?

— Да, буду, а что мне делать? Я подписался.

— Подписался на что? Людей обманывать?

— Обманывать? Я никого обманывать не собираюсь! Да, я иду на риск, и со мною будут те, кто…

Сергей закашлялся и замолчал. Опять почувствовалось напряжение, он опять усиленно размышлял.

— Уеду. Уеду!!! Да, получается, я подписался людей обманывать. Не буду. Пусть ищет других…. Смертников. Ты это… — голос его стал совсем тихим — ты скажи ИМ про меня, а? Скажи им… — голос его задрожал — скажи.… Просто поговори с ними обо мне, ладно? Что-нибудь хорошее, доброе….

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

На самом деле Беловодье, но не суть. Тем более, по совпадению, ул. Белореченская находится неподалёку от мест действия книги. Почему бы, в самом деле, рядом не быть Белоречью?