Хмурый город. Ненастье для Насти

Ирина Валерьевна Дынина, 2022

Вы верите в монстров? Нет? Зря. Монстры повсюду – живут рядом с нами и занимаются тайными делишками под покровом ночи.Девушка Настя из небольшого провинциального городка, распрощалась со скучной, но спокойной жизнью, обретя новые способности после того, как старушка-соседка передала ей свою колдовскую силу.Подумать не могла Настя о том, что рядом с простыми людьми живут существа из волшебных сказок.Новая реальность потрясла Анастасию. Она никогда не мечтала о карьере колдуньи, но и пасовать перед трудностями не привыкла. А трудностей хватало – на жизнь горожан посягает жестокий некромант, в городском парке замечен зомби, кровососы затевают недоброе, а строгий начальник и, по совместительству, черный маг, слишком много внимания уделяет девушке-курьеру.Хорошо еще, что каждой колдунье полагается свой личный дух-помощник, язвительные насмешки которого необычайно бодрят и заставляют держать себя в тонусе.Девушка в беде.Обаятельный черный маг.Дух-помощник и прочие неприятности.

Глава 3 Ведьма из Гадюкино

Дорожка на той единственной, Гадюкинской улице, оказалась вполне приличной — не утоптанной, а укатанной и идти по ней было, одно сплошное удовольствие. И воздух в Гадюкино казался чистым, сладким. Не дышалось, а пилось, не чета загаженному, городскому.

— Глубинка. — продолжала размышлять вслух Настя, прибавляя шагу. — Интересно, как эта Степанида Савишна живёт здесь, одна? Без телевизора, интернета, телефона? Без поликлиники и МФЦ? К ней и «скорая», случись что, не доедет, из-за мосточка того квёлого. А, коль, помрет невзначай? Так и будет лежать одна, в доме пустом, пока не отыщутся люди добрые или, не особо? Упоминала же Галина Ивановна о том, что какие-то злодеи по району промышляют, к пенсионерам в дома вламываются и грабят несчастных стариков? Никак поймать их никто не может. Бедная Мохнорылкина, как она здесь живёт, одна?

До крайней избы Настя дотопала без приключений, калитку толкнула, чтобы во двор войти — широкий, между прочим, двор, с садовыми деревьями. Яблонями.

На яблонях — яблоки. Крепкие. Красные. Осенние. До сих пор висят, несобранные.

«Урожай нынче богатый уродился. — подумала Настя и, тут же ей, страсть как, яблочка захотелось откушать, немытого, с дерева.

Девушка сдержала неожиданный порыв и покушаться на чужую собственность не стала — мало ли, какие здесь, в Гадюкино, порядки? Может быть, обидится пенсионерка. Может быть, она эти яблоки для внучков-правнуков бережёт или на продажу приготовила, лишнюю копеечку к пенсии захотев, а тут Настя со своим бурчливым желудком к чужому имуществу руки тянет.

Сглотнув горькую слюну, девушка медленно поднялась на крыльцо, высокое крыльцо, в пять ступеней, с перильцами деревянными, резьбой затейливо украшенными. И дверь в доме красивая — из тёмного дерева, тоже вся украшенная различными растительными мотивами — цветочками и лепесточками. Лаком покрыта, а ручка на ней, металлическая, в виде собачьей головы. Натуральной головы — пасть злобно оскалена, того и гляди, вцепится и полруки оттяпает.

Настя за ручку нахрапом хвататься не стала, а вежливо в двери постучала, жадно втянув ноздрями воздух — вкусно пахло. Супом с мясом. И есть ей после того, ещё больше захотелось.

Девушка одёрнула куцую курточку, поправила пакет и стукнула ещё раз — может быть, бабулька глуховата и не слышит, как ей в дверь тарабанят. Сто пять лет всё-таки! Нормальные люди столько не живут. Столько живут или, мутанты или, пенсионеры, сохранившие бодрость ещё с забытых, почти сказочных, советских времён.

Дверь скрипнула, Настя сделала шаг назад, ожидая появления старушки, божьего одуванчика.

Вместо бабульки, того самого одуванчика, на крыльцо, неспешно, раздуваясь от важности, вышел кот. Не кот — котище! Огромный! Мордатый! Угольно-чёрный, а глазища — зелёные-зелёные, как трава по весне.

Кот уставился на незваную гостью этими самыми глазищами, широко зевнул, демонстрируя жаркую пасть и требовательно мявкнул — мол, чего тебе надобно, а, на ночь-то, глядя?

— Мне бы Мохнорылкину Степаниду Савишну. — промямлила Настя и только после этого сообразила, что разговаривает с котом. С котом!! Разговаривает!! Как, с человеком!

Но, в тоже время, кот же не может жить сам по себе? Да ещё такой упитанный, холёный. На мышах-полёвках так не раздобреешь.

— Хотя, вопрос спорный — Настя оценивающе взглянула на необыкновенно крупный экземпляр кота обыкновенного, дворового — такой котик и зайца изловит, да и козлёнка, пожалуй, задавит без труда. Наверное, у него в роду мей-куны отметились, особо породистые.

— Васька, негодник. — ворчливый старческий голос прозвучал из-за полуоткрытой двери — Кого там леший привёл? Всю избу выстудишь, обормот!

— Вы позволите? — Настя вновь обратилась к коту и тот, к её удивлению, посторонился, освобождая проход, да ещё и мордой в ногу подтолкнул — мол, иди, давай, чего застыла, рохля? Не слышишь, что ли — изба простудиться может!

Настя, неловко потоптавшись у входа, стряхнув пыль с кроссовок, вытерла ноги о домотканый половичок и опасливо переступила через порожек.

— Добрый вечер. — морщась от яркого света, неизвестно с кем поздоровалась девушка.

Ой, оказывается на улице темно совсем, то-то она жмурится, попав из темноты, да на свет. Как день пролетел быстро — уму непостижимо. Хорошо ещё, если эта бабулька Настю ночевать оставит, а то, блуждать ей до утра по окрестностям гадюкинским, потому как в темноте она из этих лесов ни в жизнь не выберется.

Вот и сама Мохнорылкина. Наверно.

Удивлённая до изумления Настя, во все глаза смотрела на седовласую, высокую старуху, носастую, глазастую, одетую в тёмное, длинное до полу, платье, душегрейку на меху и полосатые носочки, выглядывающие из-под того самого платья. На голове старухи красовалось какое-то сооружение — то ли шапка, то ли платок, повязанный особым образом. Сооружение показалось Насте очень необычным — во всяком случае, Настя никогда и ни на ком ничего подобного не наблюдала.

— Кика это. — любезно пояснила старуха, заметив, что незнакомая девушка пялится на её голову и замолчала, а Настя, наоборот, отмерла.

Ей стало стыдно — вломилась в чужой дом, пожилую хозяйку напугала, а теперь, стоит и молчит, точно мумия.

— Добрый вечер. — повторилась Настя, слегка покраснев щеками. — Я разыскиваю гражданку Мохнорылкину Степаниду Савишну. У меня, вот, для нее ведомость имеется срочная. — и Настя продемонстрировала высокой пенсионерке, скорей всего, дочери той самой Степаниды Савишны, прозрачный файл с ведомостью на пятьсот рублей материальной помощи. Как положено — с печатью учреждения и подписью руководства.

— Мохнорылкина Степанида Савишна — это я. — пенсионерка смотрела на смущенную девушку вполне доброжелательно. — Ты, девонька, не бойся, проходи в избу. Я тебя чаем угощу, с вареньем. Небось целый день на ногах? Пока ещё до моего Гадюкина доберешься.

Настя неловко сглотнула — вот этой бабуське сто пять лет? Да не может такого быть, ни в коем разе — ишь, крепкая какая! Жанне Аркадьевне, семидесятилетней, фору даст — спина прямая, и взгляд ясный. Никаким маразмом здесь и не пахнет. А она-то, дурочка, нафантазировала себе страхов разных!

— Степанида Савишна, — Настя, переступив через порог, сбросила свой рюкзачок на низкую лавочку у самого входа и предъявила ведомость с подписью и печатью. — вам надлежит расписаться в ведомости, в том месте, где поставлена галочка и получить материальную помощь. Вот, — девушка ткнула пальцем, стыдясь отсутствия маникюра. — пятьсот рублей.

— Ото Соловей расщедрился. — несказанно удивилась Степанида Савишна, протягивая руку за казённой бумагой. — Пятьсот рублей, большие деньги. — и ловко выхватила из рук Насти ведомость и впилась в написанное внимательным взглядом.

— Паспорт бы. — придушенно пискнула Настя. Ну вот никак не верилось ей в то, что пенсионерка — столетняя старуха. Не верю!

— Вот и паспорт мой. — старушенция всунула в руки Насти затребованный документ и Настя убедилась в том, что чудеса случаются не только в сказках. Мохнорылкиной Степаниде Савишне действительно было сто пять лет и она, на самом деле, выглядела куда лучше иных семидесятилетних, да что там — и шестидесятилетним иным фору бы дала!

Пятьсот рублей, выданных Настей, Степанида Савишна мигом сцапав, уволокла куда-то вглубь помещения, а там, девушка готова была поклясться, что принялась считать сызнова. Только вот, пятихатку ей Настя выдала одной бумажкой, а считала пенсионерка долго и, как бы, монеты. Во всяком случае, звякало похоже.

Сама Настя устало присела на самый краешек табурета — без спроса присела, но уж очень сильно ноги гудели. У ног она пакет с продуктами поставила — на столе постелена была нарядная скатерть, не хотелось пачкать её пыльным пакетом.

О скатерти отдельно. Стол у Степаниды Савишны в комнате стоял круглый, большой, старинный, а скатерть на нём постелена была богатая — белоснежная, вязаная крючком, с роскошными кистями. Чудо, а не скатерть! Ручная работа! Бешенных денег стоит. У Насти таких денег никогда не водилось, а у пенсионерки из Гадюкино, стало быть, есть?

— Спасибо, девонька, порадовала старуху. Не забывает Соловей бабку старую, помнит.

— Соловей? — спохватилась Настя. — А, директор фирмы? Соловей Никита Добрынич? Да, это он, наверно, распоряжение отдал.

А сама подумала о том, что какую-то, но заботу о пожилых, руководство проявило, работу провело. Пусть пятьсот рублей, но выделило. Для кого-то и эти деньги небольшие — в радость.

— И, вот ещё — Настя неловко сунула в руки пенсионерки пакет с собственноручно купленными продуктами. — Подарок.

— Что тут? — вот в этот момент пенсионерка удивилась вполне натурально. — Продукты? — она засунула длинный нос в пакет. — Апельсины? Сахар? Греча? — и пытливо взглянула на гостью. — Тоже от Соловья, что ль, гостинец?

Настя поняла, что обманывать старуху не стоит.

— Нет. — девушка покраснела еще больше, не только щеками, но и ушами. — От меня. Неловко как-то. Пятьсот рублей, деньги разве? Такая мелочь. Стыдно. На микстуру от кашля и то, не хватит

— На микстуру? — от чего-то развеселилась Степанида Савишна. — Сама додумалась, аль, надоумил кто?

— Сама. — повинилась Настя, слегка поникнув. Надо же — не угодила. Хотела, как лучше, а получилось, как всегда.

— Ну, ладно. Коль от чисто сердца, то приму. — старуха заулыбалась, показав крупные, белые зубы.

— От чистого. — поспешила подтвердить Настя. — Не сомневайтесь.

— Редко по нынешним-то временам чистые сердца встречаются. — кика на голове пенсионерки качнулась, соглашаясь со сказанным. — В дефиците великом. А ты, Анастасья-краса, раздевайся, да располагайся вольно. Чай пить станем, разговоры разговаривать. У меня и заночуешь — негоже гостью в ночь одну отправлять. Через речку-то, Смородинку, до самого утра хода нет. Как солнышко встанет, так и отправишься в путь-дорогу.

— Не хотелось бы вас стеснять. — Настя искренне засмущалась, в то же время, вздохнув с облегчением — вопрос с ночлегом решился в её польз. — Случайно так неловко получилось. Я к вам с утра собиралась, выехала пораньше, а добралась, почему-то, к вечеру самому. Но, если что, я до речки как-нибудь дойду, вы не беспокойтесь. У меня и фонарик есть, в телефоне. — и телефон свой показала. Фонарик исправно светил, а вот сети не было. Совсем.

— Ой! — обеспокоилась Настя. — Как же вы здесь, совсем одна живёте, да ещё и без мобильной связи?

— Да, так как-то.. Привыкла уже — развела руками Степанида Савишна. Старуха, сама, Настя готова была в том поклясться, слегка посмеивалась над наивной горожанкой и на стол посматривала. На столе тарелка стояла, пустая совсем, лишь одинокое яблоко краснело тугим боком.

— Снимай куртку и мой руки. — Степанида Савишна рукой махнула. — Не стесняйся, Настя — не каждый день ко мне люди живые в гости заходят. Вон, Васька тебе покажет тут всё — и светёлку, и рукомойник.

— Кот? — Настя округлила глаза. Ах, ну, да — для одинокой женщины и кот — компаньон, друг и собеседник. Всё в одном.

Но кот и впрямь вперёд прошёл и призывно мявкнул. Настя поколебалась, но куртку сняла, рюкзачок подхватила и пошла за котом, чувствуя себя глупо и несколько стеснённо — в чужом доме, да ещё и в деревне Гадюкино.

Васька-кот, не подвёл — показал-таки Насте ту самую светёлку. Вполне себе приличная комнатка оказалась — просторная, уютная. Полы деревянные, половичками полосатыми застелены, кровать большая, железная, на спинке — шишечки блестящие. Подушки — высокие, пышные и, перина! Настоящая перина — мягкая, уютная.

Настя плюхнулась на кровать попой и тут же захотела забраться на эту самую перину, укрыться лоскутным одеялом, уложить голову на подушку и заснуть — устала, как будто целый день мешки с картошкой таскала.

Перина — знатная на кровати, как в сказке про госпожу Метелицу.

И умыться где нашлось — вполне себе современная комнатка, с кабинкой душевой и умывальником. И вода тёплая.

Благодать!

Кот, тот, который Васька усатый, Настю под дверью поджидал, лапами морду умывал и чихал забавно.

Настя, слегка стесняясь своего непрошенного вторжения в чужой дом, опять за котом пошла, из умывальной в гостиную. Где стол стоял. На столе чего только не было! И когда только успела бабулька сто пятилетняя столько всяких вкусностей наготовить?

Перво-наперво, Насте в глаза самовар бросился — огромный, блестящий, пыхтящий. Такие самовары Настя в краеведческом музее видела, давно, правда, ещё школьницей. И чашки, и блюдца, белые-белые, сверкающие, и розетки с вареньем различным. И баранки с маком. А каша гречневая с мясом, паром исходила и пахла так, что у Насти слюноотделение усилилось, как у собаки Павлова, которую косточкой поманили. Еще были огурчики, грибочки и всякие заедки разные.

Так и потянуло Настю к этому столу, а желудок урчал уже совсем неприлично.

— Присаживайся, девонька, — Степанида Савишна пригласила гостью за стол. — вечерять станем. Я добрым людям завсегда рада.

И девушка не стала манерничать, да отказываться.

Каша оказалась выше всяких похвал, куда там гречневой крупе, простым кипятком запаренной. Хоть и утверждала Настина бабушка, Жанна Аркадьевна, что запаренная гречка — самая полезная и вкусная, но девушке больше понравилась приготовленная по-гадюкински, как бы странно это не звучало.

Кот Василий, продолжая умываться сразу двумя лапами, вольготно расположился на широкой лежанке, предназначенной для приятного кошачьего времяпровождения. Лежанка больше походила на плетенную из лозы детскую люльку, да и матрасик в ней имелся, полосатый и стеганный.

Обычно Настя, девушка городская и осторожная, с посторонними бабульками в личные беседы пускаться не спешила. Оно ж, как получается? Расскажешь одно, а на деле все по — иному выйдет — перекроят, переиначат, переврут на свой лад, да наизнанку и вывернут.

Но здесь, в теплой избе, стылым вечером октября, под размеренное и такое уютное мурчание кота Васьки, да под вкусный чай с вареньем, Настя как-то незаметно размякла и поведала Степаниде Савишне о своем скучном житье-бытье, о работе, о серых буднях и неладах с родными людьми, да о том, что все её замуж выдать норовят. И, если раньше этим вопросом лишь бабуля озадачена была, Жанна Аркадьевна, то теперь и родители, как ни странно, вполне современные люди, начали донимать её этой проблемой.

Ей же, Насте, вот ни разу, замуж не хочется. Что она там забыла — готовку, да постирушки? Хочется ей чего-то ясного, интересного и необычного. Приключений хочется, вот!

Степанида Савишна выслушала девушку внимательно, ни разу не перебила. Рукой, вон, подбородок подпёрла, да и слушала. Даже кика у неё на голове к разговору прислушивалась — во всяком случае, Насте так показалось.

— Молодая ты, нетерпеливая. — вздохнула Степанида Савишна. — Спешите вы жить, торопитесь. Ишь, приключения ей подавай! — глаза старухи азартно сверкнули. — Хорошая ты девушка, Анастася — отзывчивая, добрая, не жадная. Вона, сколько гостинцев мне, старухе незнакомой, навезла, а вот Соловей не догадался, хоть и внук мне родный.

— Кто, внук? — переспросила Настя, жуя баранку.

— Да, Соловей же. — кивнула головой Степанида Савишна. — Разбойник он! Ох и разбойник! Раз в год про старуху вспоминает, деньгами откупается. Нет бы, приехать, да проведать бабку старую. Трудно мне одной управляться стало, с хозяйством-то. Помощник нужон. Вот, думала, ты сгодишься, ан — нет. Не про тебя ноша сия. Ладно, думать стану. О-хо-хонюшки, года наши тяжкие! Ты иди, Настён, спать ложись. Утро вечера мудренее.

Настя мало что уяснила из тихого бормотания старухи, но и сама понимала, что засиделись они. Деревня ведь! В деревне, небось, спать с курами ложатся, рано. А в Гадюкино, тем более — ни телевизора, ни интернета. Телефон — и тот, не ловит. Одного только понять не могла Настя — с чего бы это сумерки так рано на деревеньку опустились? Не такая уж и глубокая осень на дворе стоит, чтобы темнело в шесть часов вечера.

— Аномалия, скорей всего, какая-то. — лениво подумалось Насте. — Зона. Точно — темная зона в Гадюкино.

Глаза слипались, и Анастасия сама не заметила, как спать отправилась, повинуясь властному жесту старухи. Сквозь подступающий сон слышала она, как пенсионерка Степанида Савишна болтала с кем-то. Голосом сердитым кому-то и что-то выговаривала, но, кому? Не коту же Василию? Тем более, что черный кот, близкий родич, то ли рыси, то ли мей-куна, свернувшись калачиком, мирно дремал в своей колыбели.

А ещё, Настя неожиданно подумала о том, что Степанида Савишна откуда-то имя её знает. Откуда только? Настя ей не представлялась, хоть и положено. Имя не называла. Угадала бабка или, как?

С тем и уснула, сладко-сладко, как никогда раньше. Перед тем, как провалиться в глубокий сон, подумала о том, что, хорошо бы, на новом месте увидеть что-нибудь знаковое — судьбу свою, суженого, да и вообще.

Спала, правда, недолго и проснулась от того, что разбудили. Степанида Савишна и разбудила, за плечо тронув.

— Эко, разморило тебя, девица-краса. — пенсионерка распахнула двери из спальни в зал. — Негоже спать на вечерней зоре. Просыпайся — еще чайку попьем, за жизнь поговорим. Для тебя сие полезно будет. Еще спасибо скажешь бабке старой. Когда-нибудь.

*

… Парочка молодых людей, одетых неброско и серо — в утеплённые стандартные спортивные костюмы, уже полчаса возились со своей машиной. Колесо пробилось совсем некстати, благо, у молодых людей с собой оказалась запаска в багажнике, а то, пришлось бы им ещё долго куковать в здешней глухомани и ждать попутки, способной пособить и дотащить страдальцев до ближайшего автосервиса.

Этот самый посёлок Берёзка обоим стоял поперёк горла — дыра! Из всех возможных дыр, существующих на свете, самая чёрная.

Радовал глаз лишь магазин, возле дверей которого вертелась молодая девушка в яркой курточке, приехавшая на крохотном «Матизе».

— Слышь, Пашка, — тот, что повыше, презрительно сплюнул сквозь щель в передних зубах. — валить надобно отсюдова. Чувствую, заметут нас скоро. Да ещё девка эта крутится. Подозрительная.

Тот, которого напарник назвал Пашкой, обтёр грязные руку о не менее грязную тряпку и скривился, пережёвывая невкусный фильтр от погасшей сигареты.

— Ты чего кипешуешь? Ну, девка, ну трётся? Нам-то, с того, что?

— Не местная она, точняк. — охотно пояснил второй. — Ишь, по сторонам зыркает лупоглазая. Любопытная и досужая, срисует нас мигом. Расскажет, кому не след.

— Отстань, Ванька. — вновь отмахнулся от слов опасливого Пашка. — Кому мы тут нужны? Здеся мухи на лету дохнут, от скуки, а ты.. Скажи честно, что девка понравилась. Гы-гы..

— Мне? — названный Ванькой. Аж выпрямился весь от возмущения, как будто кол проглотил. — Эта худорба казанская, недокормленная? Скажешь тоже — ни кожи, ни рожи! Вся красота и та, куртке досталась.

— А, чё? — ухмыльнулся Пашка криво. — Глазастая, сам сказал и волосья густые, пострижены модно.

— Вот и я о том же, что глазастая. — Ванька сплюнул и заметил, как девчонка в яркой курточке о чём-то коротко переговорив с продавщицей, следом за ней прошла в магазин. — Ты, как хочешь, братан, а я пойду, послушаю, о чем эти тёлки про меж собой тереть станут.

И ушёл, а Пашка остался колесо крутить и бурчать на брата за то, что тот лодырь и от работы отлынивает.

Через несколько минут Ванька вернулся. Глаза у него блестели от возбуждения.

— Слышишь, — сказал он, хватая брата за плечо. — девчонка та — курьер. В Гадюкино едет, по служебной надобности.

— Какое-такое, Гадюкино ещё? — Пашка оторвался от колеса и едва не уронил себе на ногу тяжелый инструмент. — Фу, ты.. Осторожней, дурень.

— Деревня тута имеется — Гадюкино. — пояснил Ванька, слушавший разговор неизвестной девицы с продавцом вполуха. — Пенсионеры там живут. Сечёшь?

— Нет. — честно затряс головой брат.

— Да ну тебя! — досадливо скривился Иван. — Пенсии она старикам везёт. Одна, на этой своей колымаге.

— А-а-а. — расплылся широкой улыбкой Павел. — Теперь, понял. Так, что ж, ты молчал? — внезапно озлившись, поторопил он напарника. — Давай, помогай, а то усвистит с нашими деньгами — ищи ветра в поле. Кому оно известно, то, Гадюкино?

— Указатель имеется за посёлком. — отмахнулся брательник, подхватывая злополучное колесо. — Не заплутаем. Я, так понял, что старики там проживают, глубокие. Одной, так дюже больше ста лет. Эта тётка жирная, продавец, кому-то о том по телефону скворчала. Значит, денег им много тыщ везут.

— Все наши будут. — криво ухмыльнулся второй, выплевывая надоевшую сигарету. — Давай, крути шибче, не тормози.

Девчонка на скромном «Матизе» укатила, а братья возились ещё минут пятнадцать. Они особо не торопились — куда денется эта пигалица на своей недоколымаге? И, вообще — не машина то, а недоразумение. Вот у них, сразу видно — зверь! «Нива», хоть и старенькая, а «Матиз» этот позорный пять раз догонит и перегонит.

Закончив с колесом, парни, диковато озираясь, залезли в машину и были таковы.

Галина Ивановна, разумеется, заметила, что у дороги стояла какая-то машина, мигая аварийкой, но автомобилей мимо магазина проезжало много — трасса ведь совсем рядом, одной больше, одной-меньше, а работы у занятой женщины — полно. Не до проезжих ей в разгар рабочего дня.

— Ну и где он, твой указатель? — злился Пашка, высунув голову из окна и мрачно любуясь поваленным столбом.

— Да, вот же он. — Иван неторопливо вылез из машины, вразвалочку подошёл к поваленному столбу и поднял с земли лёгкую дощечку с полустёртой надписью «Гадюкин..» — Туда нам — и уверенно махнул налево.

Пашка сердито фыркнул и оглянулся — перед ним расстилались три дороги и та, что вела на лево, выглядела чуть лучше двух других.

— Поехали, сыщик. — тыкнул рукой в линию горизонта. — Всё равно, догоним. Мимо нас не прошмыгнёшь.

И поехали в другую сторону, трясясь по глубоким рытвинам, о чем им, через сорок минут и сообщил разговорчивый пастух, гонявший по местным буграм ленивых бурёнок. Стадо, как раз, залегло на отдых, пастуху стало скучно и разговору с двумя, заплутавшими путниками, он очень обрадовался.

— Прямо надобно было ехать. — указывал кнутовищем куда-то в сторону седенький дедочек в длинном, до пят, брезентовом плаще и высоких резиновых сапогах. — Вон туды.. Ворочайтесь, а не то, до ночи к Гадюкине не проедите. — и, когда парни, чертыхаясь, побежали назад к своей машине, добавил. — Бегите, бегите и будет вам счастье. Наверно. Чего позабыли в Гадюкине? Может, на погост им надобно, деду с бабкой поклониться? — и, щелкнув кнутом, отправился поднимать с лёжки коров и думать, позабыв о парочке приезжих парней с волчьим взглядом.

Пашка, да Ванька, два сводных брата, родом из небольшого посёлка Кочеры, мелкими кражами промышляли с детства. И, удачливы были, страсть — не попались ни разу. Затем, когда аппетиты возросли, а мамка, связавшись с бывшим уголовником по кличке Пузило, позабыв про великовозрастных чад, предалась всем прелестям запоздалой любви, а именно — пьяным дебошам, скандалам с мордобитием и шумным, а от того, особо противным, примирениям с гражданским мужем, подались прочь из родного дома, прихватив плохонькую «Ниву» новоявленного папаши, его единственное, дорогостоящее имущество.

Папаша, впрочем, постоянно пребывая в состоянии лёгкого подпития, наглых щенков сдавать в ментовку, не спешил. Пусть резвятся, волчата дерзкие. Бывший сиделец прекрасно понимал, для чего парочке ушлых лоботрясов понадобилась неприметная машина. Кого сейчас удивишь таратайкой-развалюхой неопределенного окраса и потрёпанной наружности? Пруд-пруди подобных машин. Пусть щенки промышляют, а своё с них струсить, Пузило всегда сумеет.

И Пашка с Ванькой закрутились. Пробовали они, было, грабить ларьки и прочие торговые точки, но делом это оказалось опасным. Куда проще показалось гоп — стопничать, да пенсионеров обирать, благо, одиноких дедов и бабок полным-полно, успевай лишь круги наматывать по просёлочным дорогам.

Разумеется, их начали искать, но бравые парни, пока что, удачно избегали неприятных встреч с разгневанными родственниками разобиженных стариков и с представителями правоохранительных органов, тем более, что карту второстепенных и третьестепенных дорог области, изучили достаточно хорошо.

Они собирались покинуть этот, ставший слишком негостеприимным, регион — прошвырнуться по стране и поискать чего плохо лежит. На самом-то деле, мест таких полно, нужно лишь пойти и взять не робея.

Работать честно парни не желали категорически. Работа — это для тупых, ленивых и трусов, а они, вон какие смелые и предприимчивые.

Сорвать хороший куш мечталось и Пашке, и Ваньке — стрясти бабла и рвануть куда-нибудь, на юга, где тепло даже зимой.

Кстати они прослышали про Гадюкино.

Пощипать пугливых пенсионеров, из которых уже даже не песок, а костная мука, сыплется — плёвое дельце, ну а девчонка смазливая, так, приятный бонус. Не побежит же эта мокрощелка жаловаться в полицию? Нет. Не побежит. Не захочет огласки, а они, как раз, приятно проведут время перед дальней дорогой.

Крохотный «Матиз», сиротливо притулившийся к зарослям ивняка, они отыскали уже в сумерках. Машинка стояла, вся такая одинокая, маленькая, жалкая. Пашка аж сплюнул — западло что-то тырить с такого убожества.

— Девка в деревню усвистала, зуб даю. — Ванька с неприязнью посматривал на хлипкий мостик. — На машине, точняк, не проедем. Свалимся и утопнем, а пёхом — стрёмно как-то.

— Ничё, не стрёмно. — возразил подельнику нетерпеливый Пашка, которому уже мнились прелести темноглазой девчонки в яркой курточке. — Подумаешь, прогуляемся малёхо. Разомнёмся. Полезно даже. Говорят, — парень цыкнул, сплевывая горькую, после сигареты, слюну. — быстрая ходьба развивает половые органы. Гы-гы..

— У меня с этим всё в порядке. — Ванька натянул чёрную шапочку на лысую голову. — Всё давно развито. Ещё никто не жаловался.

Более высокий Павел, на лице которого так и застыла предвкушающая ухмылка, первым ступил на скрипучий мостик — и, ничего. Прошёл спокойно, в воду не рухнул, не заметил и сам, как на противоположном берегу оказался. Он пока не спешил натягивать шапку — ветер трепал рыжеватые лохмы, а водянисто-серые глаза смотрели на подельника с неприкрытой насмешкой.

— Долго ещё яйца мять собираешься? — хмыкнул он насмешливо, подтрунивая над нерешительностью брата. — Давай, Ванька, вечереет. Я по ночам по оврагам бегать не подряжался.

Иван нехотя зашагал вперёд — не смотря, на то, что идея пуститься в погоню за смуглянкой в яркой курточке, принадлежала ему, парня начали терзать смутные сомнения. Вот не нравились ему ни эта речка, ни овраг, ни подозрительно темнеющий, лесок, мимо которого они пронеслись с таким шиком. Но отставать от подельника он намерения не имел и, сунув руки в карманы, сохраняя независимый вид, потрусил по мостику, стараясь не заострять своего внимания на тёмных водах неширокой речушки.

Под мостом что-то шумно возилось, дышало и ёрзало. Ваньке стало страшно. Но не признаваться же в том зубоскалу Пашке? Засмеёт, урод конопатый!

Самому Ивану от щедрот природы при рождении перепало мало — и, если братан Пашка лицом уродился в мать, рослую, грудастую тётку с роскошными рыжими волосами на которые и купился сиделец Пузило, то сам Ванька больше походил на отца — тощий, чернявый, с широким проёмом посреди передних средних верхних зубов. Зубы во рту торчали крупные, вызывающе выступали вперёд, от чего и заимел Ванька непритязательную кликуху «Крол». Кличка ему не нравилась и всякому, обозвавшему таковским именем Ивана, грозили неприятности, потому как, махать кулаками парень любил и не боялся, зная о том, что за спиной всегда маячит, куда более крупная, фигура сродного брата.

Шли молча. Овраг пробежали рысью, пугливо озираясь по сторонам. Земляные стены глубокого провала в земле, поросшие кустами и деревьями, дышали сыростью, где-то влажно хлюпало и шлёпало, в зарослях кто-то шумно шуршал и копался, и даже чавкал. Кто и зачем бродит по колючкам и осенней грязи, парней волновало мало. Это на улицах города или посёлка, они чувствовали себя привычно и вольготно. А здесь, на просторах, среди полей и лесополос, становилось страшно, до усрачки. Сразу же вспоминались дурные фильмы про зомби и вурдалаков и прочих нелюдей, и от этого мурашки не просто бежали по телу — они прыгали и скакали, отбивая чечётку и заставляя парочку подонков ускорять шаг.

Когда вдалеке показались тёмные силуэты каких-то невзрачных хибар и Пашка, и Ванька разом выдохнули, радуясь тому, что штаны остались сухими.

— Гадюкино, что ль? — Пашка привычно почесал растопыренной пятернёй затылок и натянул на лоб такую же шапочку, как у брата. — Где нам искать эту шалаву? И бабку ту, столетнюю?

— Где свет горит, там и сыщем. — уверенно изрёк Ванька, шаря жадным взглядом по тёмным избам. — Вон, тама, гляди, вроде светится что-то.

Парни припустили вперёд по унылой, пустой улочке — где-то впереди и впрямь светился огонёк.

— Бабки, они, в это время, завсегда очками телевизор протирают. — фыркнул старший из братьев, Павел. — Новости глядят, старые перечницы. Им брешут, они и рады. Иль, на придурка какого, ведущего, пялятся, затаив дыхание. Про звёзд каких, аль ещё про муть какую, выслушивают брехню. Одной ногой в могиле стоят, а туда же — подавай им сказки про красивую жизнь и неземную любовь.

— Пожрать бы. — тоскливо сглотнул Иван, слушая, как в животе жалобно квакает. — С утра не жрамши. Надо было хоть чебурек в той забегаловке сожрать. Жирные там чебуреки, пахнут хорошо и зажаристые.

— Я собачатину не жру. — с достоинством произнёс Павел, натягивая на руки чёрные, нитяные перчатки. — И тебе не советую. Видал, какая рожа у того хмыря продувная? Зуб даю — собачатина в том чебуреке. Чего хуже — кошатина.

Ванька недоверчиво скорчился, вспомнив, что жрать им приходилось и не такое, по причине хронического безденежья. Мамка, помнится, и кашей с шашелем попотчевать могла и сосиски, просроченные, им варила и ничего — вон, какими бугаями они с Пашкой выросли. Пашка, тот, здоровее конечно, наверно, сосисок, гад, в своё время, больше чем Ванька слопал. Объедал, зараза, мелкого и нерасторопного брата.

— Гляди. — Пашка шаг замедлил и прижал брата к скособоченному забору. — Чего это там?

А, «там», виднелось странное и непонятное — по тёмной улочке, тонкой вереницей плыли зелёные огоньки. Сами по себе плыли, ни к чему не привязанные. Медленно так, печально. Плыли, значится, по улице тёмной и растворялись среди деревьев, что по обочинам дороги росли.

И, тишина. Только мёртвых с косами не хватает.

— Чего это было-то? — трусоватый Ванька ухватил рослого брата за плечо. — Вон, то — плыло и мигало?

Пашка, которого пробрало непонятное зрелище не хуже семидесятиградусного самогона, на брата взглянул диковато — нашёл о чём спросить! Он ему что, доктор?

— Кто его знает? — Пашка, поёжившись, подумал о том, что в деревеньке, поименованной «Гадюкино», хорошего, по определению, быть не может. Разве что, пенсия у бабки? Те, которым за восемьдесят, хорошо получают, а те, которым за сотню… Пашка призадумался — чего много так прожила, кошелка старая? Люди, вон, стока не живут.

— Не знаю. — легкомысленно отмахнулся он от, заданного братом, вопроса. — Газы там какие или волки?

— Волки? — обмер Ванька, сразу же представив себе зубастую тварь, размером с легковой автомобиль. — Думаешь, на самом деле, волки?

Волков Ванька как-то видел, в зоопарке передвижном. Они туда с Павлом влезли, отыскав лаз между неплотно стоящими автофургонами. Волк сидел в клетке, старый, облезлый и жалкий. Злобно скалился на любопытных мальчишек. Пашка ему, помнится, кинул что-то — то ли, хот-дог, куском, то ли, пирожок, сейчас уж и не вспомнить точно. Сожрал подачку волчара позорный, лишь глаза в полутьме клетки яростно сверкнули. А руку бы засунул Ванька по глупости меж прутьев, то и руку бы ту волк отгрыз, не побрезговал.

— Говорят, они с гор спускаются, — пожал плечами Павел, в тайне посмеиваясь над трусоватым братцем. — с Чечни идут, стаями. Воют и овец режут, ну и людей, коли те по домам не сидят, а шляются, где не попадя.

— Шутишь всё. — хмуро буркнул Иван, поняв, что брательник изволит потешаться над легковерным спутником. — Ну-ну.

Павел внезапно осмелел — подумаешь? Может, то, самолёт какой, мигал, а на земле отразилось? Волки, те уже бы схарчили и его, и брата, и бабку-пенсионерку.

— Иди вперед, не тормози. — хмыкнул он, проталкивая Ивана вперёд. — Видишь, вон дальше, свет горит? Тама наши денежки, лежат и нас дожидаются.

— И девка тощая, тоже там. — ехидно ухмыльнулся Иван, мстя за мимолетный испуг. — Тебя выглядает, дура.

Пашка девок любил тощих, а Иван, наоборот — мясистых. Что, он, пёс, на кости бросаться? Но, за неимением толстой и худая сойдёт. Для девки в радость должно быть то, что на её костомыги такие видные парни польстились.

Пашка, прилипнув головой к стене — из брёвен, надо же! замер, а затем, поплевав на ладони, полез вверх, ловко цепляясь за всякие выступы и заглянул в окошко.

Ванька внизу затаился, лапая пальцами рукоять ножа. Нет, они с Пашкой ни разу не мокрушничали, но Иван не обольщался — когда-нибудь начинать всё равно придётся. Нарвутся они, рано или поздно, на кого дерзкого и тогда..

В тюрьму Ванька не хотел. Это Пузило мог легковерным сказки в уши заливать, а он, Ванька, не дурак — на воле бегать лучше, чем на казённых харчах мамон отращивать. Да и какие там харчи? Слёзы одни. Нет, в случае чего, они с Пашкой на Украину рванут. Там, говорят, нынче, для таких, как они — рай земной. Грабь, насилуй, убивай. Никто и слова не скажет. Терроборона называется. А правительство из тех, что в Киеве сидят, за то ещё и деньги платит. Вот и им заплатят за то, что они людей кошмарить станут. Кошмарить Иван любил и умел, а уж за деньги, он, как есть, расстарается.

Но, то потом, когда земля пятки припекать начнет. Пока что, им и здесь хорошо.

— Жрут чего-то. — подал сверху голос Пашка. — Точно. Жрут и чай пьют, с конфетками.

— Колбасы бы — размечтался Ванька, потирая бурчащий живот. — и картохи варёной, с маслом, с селёдкой и укропчиком. И, стопарь, а лучше — поллитру. И бабу ражую под бок, на всё согласную.

— Чаи гоняют лахудры. — Пашка беззвучно спрыгнул вниз и прилип к стене спиной. — Бабка — шустрая какая-то для годов своих. Может, не та? Может, есть ещё одна, полудохлая? Девка ещё, чернявая, та самая, что у магазина вертелась. И сумка у неё имеется. Наверное, бабкам «бабки» привезла. Ха-ха.

— Хорошо бы. — широко, до хруста челюсти, зевнул Ванька. Дело привычное — сейчас они войдут, старух закошмарят, пожрут от пуза, да девку под бок сунут, а поутру — ноги в зубы и ходу. Делов-то? Это не в городе с охраной бодаться. Там, вмиг скрутят и люлей навешают таких, что год кровью ссать станешь и на «больничку» работать.

— Пошли, что ли? — Пашка, скорей всего, тоже жрать захотел, ишь, носом кругом водит, принюхивается. А, может, ещё где зачесалось? Не зря он, всё о девке той беспокоился, интерес проявлял? Точняк, зачесалось, ишь, как на крыльцо скакнул лихо!

Ванька поспешил следом за шустрым братцем, продолжая сжимать нож потными пальцами. Надеялся он на то, что старухи и в этот раз, им попались не шумные. Не станут вякать и не доведётся ему, Ивану, нож в дело пускать. Страшно это — человека живого резать. Страшно и противно. Когда в драке, один на один, другое дело. Там, в раж впадаешь, весело и лихо, а здесь, что? Старух давить? Чик, по горлу ножичком? Стрёмно это, да и загреметь можно, лет на двадцать. Оно ему зачем, молодому и красивому? До той Украины вольной, ещё добежать надобно суметь и не пропасть по дороге.

Пашка руку поднял и постучал. Уверенно постучал, как будто право имеет, как будто уже всё ему тут принадлежит — и бабки с их деньгами, и изба эта-развалюха, и девка чернявая. Вот он, Иван, не такой лихой. Осторожничает всё, опасается чего-то. Может быть, потому и нос у него целый, а не скособоченный, как у брата старшого.