Зло многоликое

Ирина Валерьевна Дынина (2024)

В сборнике представлен ряд таинственных, мистических историй, случившихся с обычными людьми в самом обычном городе. Жуткий монстр, внезапно объявившийся в подземном переходе, девушка, решившая отомстить своим обидчикам, хитрый зять, задумавший извести тещу, которая, по его мнению, слишком уж зажилась на белом свете, давняя тайна, похороненная на дне реки, коварный змей-искуситель, залетающий в окно к неосторожным девушкам, страдающим от одиночества. Как противостоять многоликому злу? Возможно ли бороться с тем, что не имеет логического объяснения? И, самый главный вопрос — как выжить? Об этом и многом другом вы узнаете, прочитав эту книгу.

Домовой

— Мамашка твоя, что, снова приболела, чай? — Пашка лениво почесал волосатый живот и с ожиданием взглянул на жену. — Болеет говорю, опять?

Мила недовольно поморщилась — она сидела в ноутбуке, заканчивая правку срочного отчета, а тут Пашка со своими дурацкими вопросами. Отвлекает.

— Да, дорогой, мама снова приболела. Ты же знаешь, у неё сердце.

«Сердце.. Сердце. — пренебрежительно фыркнул Павел, переключая каналы пультом от телевизора. — Который год я слышу про тёщино сердце. Якобы, больное. Другая, давно бы загнулась от такой болячки, а эта ничего, живет, небо коптит почем зря.»

Раздражение Павла было легко понять — они с женой и пятилетним сыном Вовкой теснились в малометражной «двушке», а тёща жировала в трехкомнатной квартире, расположенной едва ли не в самом центре небольшого районного городка. От её квартиры, до Пашкиной работы, рукой подать. Не надо корячиться с раннего утра в рабочем автобусе и тратить, кровно заработанные гроши на проезд.

По уму, так тёщенька, еще много лет тому назад должна была убраться в старую бабкину квартиру на окраине, а молодым уступить свои хоромы, тем более, что Мила и Пашка, как раз, ожидали пополнения семейства.

Не уступила, мегера старая.

В бабкиной квартире Пашка теснился, со всей своей фамилией.

— Я, женщина с устоявшимися привычками. — поджав губы, Мария Сергеевна игнорировала, более чем прозрачные намеки зятя. — Меня всё устраивает — рядом парковая зона с беговой дорожкой, магазины, аптеки и поликлиника. К тому же, все мои подруги живут в соседних домах. Потерпите, чай не баре. Недолго-то терпеть осталось, знаете же, что у меня сердце.

«Старая кляча. — Павел раздраженно смял подушку, удобно подсунув ее под голову и снова принялся терзать пульт. — Недолго… Сердце… Вовке уже шестой год пошел, а она все никак не уберется. Да её в аду черти со сковородками заждались поди, прогулы в табеле проставляют».

Жена принялась что-то быстро печатать в своей программе, а Павел обидчиво поджал губы.

«И эта, туда же. — с неприязнью он взглянул на пушистый затылок жены. — нет бы, поговорить с матерью, по-хорошему, по-родственному, надавить, припугнуть, поплакать. Освобождай, мол, мамуля, квартирку, нам, мамуля, тесновато втроем. Хочется, мамуля, ещё одного ребёночка родить, а возможности такой нет — квадратные метры не позволяют. Не тянуть же мне, мамуля, с деторождением, как ты, до сорока годочков.»

Но, двадцативосьмилетняя Мила лишь округляла глаза и отмахивалась от бурчащего мужа, словно от надоедливой мухи.

— Не хочу в декрет, успеем. И без того, всю молодость на пелёнки убила. Меня только повысили, сделали начальником отдела и все хлопоты коту под хвост? На одну зарплату, Пашенька, здорово не проживешь и масло на хлебушек толстым слоем не намажешь.

Пашенька снова скривился — зарабатывала Милка прилично и у начальства была на хорошем счету, что удивительно. Начальница-то у жены — баба! Не просто баба, а брюнетка, жгучая. Всем известно, что брюнетки злы и завистливы, особенно по отношению к натуральным блондинкам. А Милка его, блондинка натуральная. Да-да, Пашка сам проверял, не единожды. И Вовка у них блондином уродился, хотя сам Пашка, как есть, шатен. С каштановыми волосами.

— Милка, — Пашка широко зевнул и прислушался — не иначе Вовка в мяч играть затеялся, вон, стучит о стену, скоро соседи прибегут, жаловаться. — ты с матерью про обмен не разговаривала? Может, передумала она и съедет, а мы.. Мы, из благодарности, ей новую «стиралку» купим, вот.

— Не передумала. — Людмила устало потерла глаза и развернувшись, в упор взглянула на мужа. — Чего ты к ней вяжешься с этим переездом? Нормально же все — неплохой район, третий этаж, квартира, опять же, своя, не в ипотеку и не съём, а ты всё ноешь и ноешь. Достал уже. Или тебе к Ваське поближе хочется, чтобы пиво дуть в его гараже сподручней было? А «стиралка» у матери и без того новая почти, пара лет всего. Ты бы лучше на нашу машинку внимание обратил, опять тарахтит, зараза.

Павел смутился — не столько к Ваське ему хотелось держаться поближе, сколько к Тамарке, Васькиной жене. Такая, знаете ли, у Васьки жена.. интересная. У Пашки Милка тоже ничего. Блондинка, опять же, натуральная, но Томка.. Ух!

Пашка вздохнул и махнул рукой — Васька все деньги в жену вкладывал, лишние. По мнению Пашки, так глупость несусветная, поскольку лишних их, денег, никогда не бывает. Вон, Вовка растет, все на нем горит. Недавно кроссовки в садик покупали, а из них уже палец выпирает. Но у Васьки Вовки нет, и проблем с кроссовками, тоже. Васька жене, вместо ребёнка, губы сделал пухлые, как у кинозвезды и сиськи.. гм.. тоже сделал. Так что, Томка теперь ходит, как королева и арбузы у неё под майкой катаются, тоже.. гм.. королевские.

— Да, с жиру теща бесится, вот, что я тебе скажу. — Пашка слез с дивана и поплелся на кухню. — Зачем её «трёшка»? Представляешь, как бы мы здорово зажили, в таких-то хоромах — я, ты и Вовка..

«И, Томка под боком. — ухмыльнулся Пашка, намыливая щеки. — Не жизнь бы была, а малина.»

Людмила не ответила — она нытье мужа строго фильтровала, разделив на важное и неважное. Про квартиру было неважно — Милка свою мать хорошо знала. Если та сказала «нет», то спорить бесполезно. Недаром же Мария Сергеевна столько лет автопарком руководила, над мужиками старшей ходила. Ей на Пашкины слова начхать. Она и не таких Пашек на место ставила.

К тому же, ленив был Пашка, беззаботен. Мог бы поднапрячься и халтуркой какой заняться, денег заработать. Тогда бы и о расширении можно было бы задуматься, и о рождении дочери.

Милка вздохнула — ну, уж нет. С дочерью придется обождать, сейчас карьера главнее.

*

— Нет, ну что за тёща у меня, а? — Васька и Томка переглянулись и пожали плечами — к нытью приятеля они привыкшие, а то, что Пашка на тещину квартирку зарится, ни для кого секретом не являлось. — Другая бы, да за ради дочки и внучка единственного расстаралась, горы бы свернула, а эта, что? Сидит себе в хоромах, барыня-барыней и в ус не дует.

Васька опустил глаза — приятеля он понимал, как никто. У них с Томкой, вообще, «однушка», как раз в соседнем подъезде с тещей Пашкиной. Только, вот Васькина теща в деревне живет, а там такая халупа, что и «однушка» за счастье покажется.

— А, ты ее выживи, из квартиры-то. — сверкнула жгучими, цыганскими глазами Тамарка и сложила пухлые губёшки сердечком. Таким, знаете, раздутым, влажным сердечком, что у Пашки, аж сердце зашлось от предвкушения. — Сделай так, чтобы она из этой квартиры сама сбежала.

Васька этих Томкиных слов не расслышал. Он, как раз, в это время вышел — может, отлить, может, на перекур, а Томка и Пашка остались.

Сидели они и приятно время проводили в летнем кафе — музыка там, пивко, чипсы. Заскочили, так сказать, после работы. Пашка, тот только рад — Милка сейчас в офисе парится, Вовка — в саду, чего бы и пивка не попить, если угощают?

— Как это, выживи? — удивился Пашка. — Такую, пожалуй, выживешь. Ты ж, Тамара, знаешь, что Мария Сергеевна — кремень. Фиг она кого слушать станет. Сама, кого хочешь, выживет и в бараний рог согнет.

Тамарка улыбнулась. Губы у неё были пухлые и красные-красные. Красила она их самой яркой помадой. Милка такие не любила, считала вульгарными, а Пашке, вот, нравилось. И зубы у Томки были белые-белые, ровные, как жемчужинки.

Цыганские глаза она называла «очи жгучие» и сама была смуглой, золотокожей, как настоящая… Испанка! Точно, как испанка, а не, как цыганка, как её иногда, в сердцах, величали завистливые тетки с тещиного дома.

— Просто, Паш, очень просто. Возьми и выживи. Есть способы.

— Я про такие способы ничего не знаю. — Пашка поежился. — Она, Том, в случае чего, мигом участковому настучит, а с участковым у нее, как известно, полный мир и взаимопонимание.

Тамара фыркнула и горделиво выпрямилась, демонстрируя свои «арбузы» в полной красе. Пашка судорожно сглотнул — хороша чертовка! Может быть, прав Васька, что все свои сбережения в жену вложил? Может быть и ему, Пашке, надобно о подобном задуматься?

Павел зажмурился, представляя себе свою собственную, родную жену, с такими вот пухлыми губами и арбузами, которые прыгают и вываливаются…

Нет, картинка не вырисовывалась. Представить Милку с таким бюстом никак не получалось, а уж про губы..

«Милка этими губами моего сына целует. — шмыгнул носом Павел. — Пусть с родными живет, а для всего остального у меня Томка есть.»

— Так, что ты там говорила, про способы? — пока не вернулся Васька, Пашка решил пошалить и украдкой ухватив Томку за пухлую коленку, полез пальцами выше. — Только, без криминала. Я в тюрьму не хочу.

— Какой криминал? — изогнула бровь Тамара. — Комар носа не подточит. Слушай сюда..

*

Машина у четы Раскиных имелась. Впрочем, машина — слово громкое, а у Пашки с Милкой была «Лада-Калина», да, та самая, которая, «народная машина».

Пашка её терпеть не мог, но другой-то не было? И здесь теща подгадила. Эту «Калину-машину» она молодым на свадьбу подарила. Он, Пашка, тогда ещё радовался, как дурак и, в порыве благодарности, чмокнул Марию Сергеевну в щечку. От души чмокнул. От всего сердца. Он же тогда не знал, о том, что тёща у него жадина-говядина, сухая и скупая. Могла бы и на иномарку раскошелиться, на какую-нибудь «Киа» или на ещё что, приличное. «Шевроле», вот.

А получили Раскины «Калину-машину», серого, мышиного цвета, низкую и невзрачную.

У Болдыревых, Васьки и Томки, «Киа» была. Не новая, правда, но и не «Калина». Жутко Пашка Ваське завидовал — и Томка у него губастенькая и с арбузами, и «Киа» белая, блестит всегда, особенно на солнце, а не позорит своего хозяина пыльными боками и затрапезным видом.

Сейчас вот, на этой своей «Калине» Пашка и ехал. Ехал по трассе «Дон-4» в сторону одной, давно заброшенной деревеньки.

Про место то, неприметное и бурьяном пыльным поросшее, ему Томка рассказала. Томка-Томка, не Васька же. Васька, хоть и сам не из города, но и не из деревни, из посёлка, так называемого, городского типа, а, вот Тамарка, та, деревенская, хотя, так сразу и не скажешь.

Деревенька называлась Малаховка. Пашка уже и указатель дорожный проехал, на котором так и было написано: «Малаховка», а написанное, перечеркнуто жирной, чёрной линией. Мол — была Малаховка-деревня, да, вся вышла.

Знак тот ржавый был и грязный, но буквы, еще прочитать было можно.

Кроме того, вез Пашка в багажнике вещичку одну. Глупую надо сказать вещичку, но для выживания тёщи из хором, крайне необходимую. Ботинок тёщин старый, зимний, на толстой подошве и без шнурков. Тамарка сказала, что и без шнурков сойдет, не в них, мол, дело.

Этот ботинок Пашка у тёщеньки банально стащил. Без разрешения, с антресоли. У той, всё руки не доходили хлам ненужный на помойку оттащить, вот Пашка и вызвался помочь. Себе на пользу.

«Калина-машина» остановилась. Пашка громко выдохнул, дверцу распахнул и опустил ноги на землю.

Приехал, вроде.

Заброшенная деревенька поражала своей запущенностью и неказистостью.

Дома еле выглядывали крышами из густой поросли одичалых деревьев, кустарников и высокого, под два метра, бурьяна.

Особенно впечатлил Пашку здоровенный борщевик.

Приближаться к этакому великану, раскинувшему свои лапы, было опасно. Пашка подобных растений побаивался — в детстве угораздило его забежать с голыми ногами в заросли крапивы. До сих пор ему помнилась вся гамма ощущений и волдыри по мягким местам.

Борщевик разросся у самой дороги, хорошо еще, что совсем на дорогу не выбрался. Не хотел Пашка пачкать в пыльных зарослях свои светлые брюки.

Идти ему нужно было в самый центр деревеньки и разыскать дом. Дом должен быть большим, с крылечком и крышей. Хорошо сохранившимся.

Пашка недолго шастал по Малаховке. Той Малаховки-то, всего, хат двадцать, да еще флигелек саманный на отшибе. Так флигелек развалился почти и потому, Пашке был без надобности.

Нужный дом он отыскал — все, как Тамарка и описала. Имелась и крыша из грязно-серого шифера, и крепкие стены из, почерневшего от времени, дерева и скрипучее крылечко. И три ступеньки к нему.

Дом окружали, все такие же, сорные заросли и Пашке, как он не противился, пришлось вступить в борьбу с сорняками. Он вздохнул, выбросил окурок и взял в руки серп. Сподручней было бы косой, особенно косилкой на бензиновом двигателе, но такого приспособления в семействе Раскиных не имелось. Зачем им, на третьем этаже панельного дома, косилка?

А серп был. Пашка его у дворничихи одолжил на время. Косилку бы ему дворничиха не доверила, а серп дала. За шоколадку.

Пробиваясь сквозь жилистые и колючие сорняки, Пашка, аж взопрел. Вспотел, запылился и устал.

Серпом махать, это вам не в бытовке бумажки перекладывать. Здесь навык потребен и физическая сила. А уж какая тут сила, коли Пашка третий год на бумажной работе? Сидит себе, в потолок поплевывает, наряды выписывает.

Вон, Мария Сергеевна и та, о парковой беговой дорожке упоминала, а он, зять любимый, совсем о спорте позабыл, жирком заплыл, да огрузнел.

Ну и пусть, Милка и Тамарка его и таким любят. Такие разные бабы, Тамарка и Милка, а на нём, Пашке, для них свет клином сошёлся.

Очистив проход, упарившийся Пашка, тяжело топая ногами, преодолел все три ступеньки.

И так тяжело дался ему подъем на крылечко, будто бы он не три ступеньки осилил, а тридцать три этажа по крутой лестнице прошел, да ещё и без единого перекура.

Светлая рубашка взмокла на спине и под мышками, покрылась неприятными, бурыми пятнами и Пашке первый раз захотелось бросить глупую затею, повернуть, сесть в машину и уехать обратно в город. Ну её, эту Марию Сергеевну!

И только мысль о трехкомнатной квартире остановила его, заставив действовать дальше, строго по инструкции.

Дверь оказалась не заперта. Обыкновенная дверь, деревенская, деревянная, а не металлическая, как сейчас принято, предстала перед Раскиным во всей красе. Дверь порадовала Пашку облупившейся краской синего цвета и отсутствием замка.

В последнее поверить было особенно трудно.

Пашка толкнул дверь, шагнул вперед, взвыл в голос, схватившись за лоб — уж очень сильно приложился он этим самым лбом о притолоку, совсем позабыв, что высота деревенских потолков, вовсе не 2, 80, а куда скромнее.

Почесав лоб, Пашка переступил через порог и замер, слегка раскачиваясь, точно ленивый маятник.

В руках у него образовалась странная вещь — тот самый, изрядно поношенный башмак, прихваченный из тещиного дому.

С порога Пашка шагнул прямо в большую комнату, покрытую пылью и украшенную мохнатой паутиной. Кто его знает, чем питались пауки в этой, богом забытой глуши, но пауки обнаружились крупные, злющие, по всей видимости, матёрые.

— Кыш! — словно на голубей заругался Пашка на пауков и прошел прямо в комнату, посреди которой стоял стол.

Такой стол был когда-то у Пашкиных родителей — неуклюжая раскоряка округлой формы, тяжелая до одури. На каждый праздник родители выставляли это чудо-юдо посреди комнаты, раздвигали, делая еще шире и несуразнее и застилали нарядной, праздничной скатертью из белого льна.

Зато, за таким столом умещалась вся родня и кое-кто из соседей.

На столе в пыльном доме никакой нарядной скатерти, естественно не имелось, зато обнаружились клочья пегой шерсти, серая паутина и мышиный помет.

Башмак Пашка торжественно водрузил на стол и чувствуя себя последним глупцом, произнес слова, которым его научила ушлая Тамарка.

— Батюшка-домовой, пошли со мной, отныне я, хозяин твой.

Эти самый слова надобно было произнести три раза, выждать немного времени и башмак забрать.

Пашка нужные слова произнес и принялся выжидать. Сколько в точности надобно было ждать, Тамара не уточнила, буркнув что-то невразумительное, типа: «Сам поймёшь, не маленький».

В этом она здорово отличалась от жены Пашки, Людмилы.

Милка сразу бы сказала, инструктируя на предмет непонятных действий — входишь в дом, делаешь четыре шага вперед, ставишь на стол башмак, три раза повторяешь заветные слова, ждешь пять минут, забираешь башмак, разворачиваешься, четыре шага до двери и все, на выход с вещами.

Пашка ждал — он таращился в замутненное окошко, размышлял о своих женщинах — Людмиле и Тамарке, чесал пузо и спохватился только после того, как оконце полыхнуло ярким, пронзительным, обеденным солнцем.

— Ого! — удивился Пашка вслух. — Однако, сколько же времени я здесь торчу?

Решив, что уже достаточно, Пашка проворно сграбастал башмак со стола и выскочил из опостылевшего пыльного дома. Но, это было еще не все. Проклиная свою внушаемость и настырность Томки, Пашка, спустившись спиной вперед по ступеням, принялся, тем же Макаром, продираться сквозь бурьян, обходя дом супротив часовой стрелки.

Зачем и почему надо было делать так, а не иначе, Тамара не рассказала, а сам Пашка не поинтересовался. Какое ему дело до странных обычаев? Он, если честно, мало верил в глупую затею своей любовницы, но, почему бы не попробовать? Мало ли, вдруг, да выгорит и домовой, возьмет, да и выживет несговорчивую тёщу из хором?

Башмак, кстати сказать, ощутимо потяжелел или это у самого Пашки спина затекла от долгого стояния в затхлом помещении?

— И, чего, спрашивается, я там так долго торчал? — сам себя озадачил вопросом Пашка, опасливо обходя стороной молодцеватый борщевик и бочком пробираясь к своей «Калине-машине». — заснул, что ли, стоя, как лошадь?

Забросив башмак в багажник, Пашка завел автомобиль и, помахав на прощанье борщевику, оглянулся на старый дом. Показалось или, так и было на самом деле, но хибара и без того неприглядная, словно бы перекосилась на один бок, осела крышей и еще больше почернела стенами. На месте ступеней — нет, были ступени, все три, Пашка в том был готов поклясться, чем угодно, раззявленной пастью чернел провал, а перекошенная дверь жалобно поскрипывала, качаясь на одной петле.

Подивившись всем этим непонятностям, Пашка дал по газам и поспешил покинуть неприятное место, через несколько минут оставив за собой грязную табличку с еле читаемой надписью: «Малаховка».

Борщевик, оставшись в одиночестве, еще долго махал листвой, вслед отъехавшему автомобилю, словно навсегда прощаясь со старинным приятелем.

*

Собираясь в ночную смену, Пашка весело насвистывал незамысловатую мелодию — трам-пам-пам, тра-та-та.. Настроение у него было хорошее и этому очень способствовало то, что тот самый ботинок он незаметно ухитрился-таки, вернуть обратно в тещину квартиру, спрятав в укромное местечко.

Пока он ехал из Малаховки со странной штуковиной в багажнике, ему позвонила Мария Сергеевна и попросила заехать в аптеку на Луначарского и купить ей лекарство. Требуемое лекарство стоило неприлично дорого, на взгляд самого Павла, но у тёщи же, «сердце». Заартачишься и мигом переместишься из графы «нелюбимый зять» в касту неприкасаемых, а оно, ему, Пашке, надо ли?

Нет, не надо. Наоборот, всё складывалось очень хорошо — Пашка лекарство купит (пусть порадуется Милкина мать напоследок), а там и способ изыщет, как ботинок заветный в укромный уголочек припрятать. Даже пресловутая жаба, в этот раз, Пашку не душила, хотя, обычно, когда приходилось тратить деньги на кого-то постороннего, его аж выворачивало от нежелания доставать кошелек.

Поздоровавшись с Марией Сергеевной, Пашка отдал ей лекарство, а сам, прижимая к груди пакет, проворно шмыгнул в ванную комнату.

Очутившись в белоснежном царстве кафельной плитки и импортной сантехники, Павел едва не задохнулся от предвкушения — неужели все это, совсем скоро, будет принадлежать ему? Ему! Ему и немножко Милке с Вовкой?

Ботинок он запихнул глубоко под ванную, при этом повторял, шепча себе под нос заветные слова.

— Домовой, домовой, я теперь хозяин твой. От посторонних дом освободи и меня к себе прими.

Что уж за слова такие, похожие на детскую считалочку, Пашка не ведал. Их произнесла Томка, может быть для того, чтобы подшутить над наивностью любовника.

А, может и нет. Может, в самом деле, слова имеют силу, имеют значение?

Помыв руки и наскоро похлебав чаю, Пашка отбыл, отбрехавшись работой.

Свое дело он сделал, оставалось ждать новостей.

Сегодня Милка задерживалась в офисе — отчет горел, пылал синим пламенем, где-то там не сходился дебет с кредитом и куда-то, что-то не желало грузиться.

— Вовку кто заберет? — любуясь в зеркало на себя, такого красивого — не ценит Милка мужа, эх, не ценит! — посетовал Пашка, заботясь о сыне.

— Мама забрать обещалась. Пусть у неё ночует. В кои то веки бабушка с внучком нормально пообщается.

Пашка, не расслышавший и половины из сказанного женой — читал в этот момент эсмску от Тамарки, хмыкнул — ну, разумеется. Его мама посидит с Вовкой, без проблем. Ей ведь не надо ни на беговую дорожку, ни к подружкам, променад совершать. У него мать, женщина простая — всех забот: посмотреть сериал по телевизору, пирогов с капустой напечь, да своего мужа этими самыми пирогами накормить до отвала.

— Дома будешь, позвони. — уже застегивая рубашку, заканчивал разговор Пашка. — Не забудь кофе купить, а то весь вышел. — и ушел на работу, довольный, как слон. За подобные авралы Милке хорошо доплачивали, так что, можно было раз в квартал и потерпеть опоздание жены с работы.

Вечером, уже часиков в десять, Пашка решил матери звякнуть, просто так, на всякий случай. Мужики на работе болтали, что, мол, по городу ветрянка бродит, а это такая гадость, что если прицепится, то, все — морду обсыплет так, что мама родная не узнает. Пашка разволновался не на шутку — он совершенно точно знал, что в детстве никакой ветрянкой не болел. Не хотелось бы опрыщавиться, в его-то возрасте. Как тогда людям на глаза показываться? С Томкой целоваться? Да она его к себе и не подпустит на пушечный выстрел, поди. К тому же, опять же, мужики болтали, из тех, кто поопытнее в детских вопросах, что взрослые, болезнь эту, переносят хуже, да еще и шрамы могут остаться от проклятых прыщей. Не нужны ему, Пашке, никаких шрамы на морде лица, он и без всяких шрамов бабам нравится. И Милка, и Томка то самое подтвердить могут.

— Привет, мам-пап, — скороговоркой пробормотал Пашка, нетерпеливо поглядывая на часы — одиннадцатый час, скоро Томка должна заглянуть. Её благоверный, как и сам Пашка, нынче в ночь, удобно очень смены у них совпали. — как там наш охламон? Небось, десятый сон видит? Ветрянкой не заболел?

— Какой охламон? — непритворно удивилась Пашкина мама, Лариса Михайловна. — Если ты об отце, то он футбол смотрит. Отогнал меня от телевизора, оккупант и смотрит. Кричит, как припадочный. Все пирожки стрескал от волнения.

— А, Вовчик, где? — сердце Пашки тревожно кольнуло. — Милка мне сказала, что ты его из садика заберешь и ночевать оставишь.

— Людмила не звонила мне. — Пашка знал, что мать сейчас обязательно обидчиво подожмет губы, потому, как не особо понимала равнодушие невестки к квартирному вопросу, волновавшему, как самого Пашку, так и его родителей. — сказала бы, так мы б, со всем удовольствием. Ты же знаешь, Пашенька, мы с отцом, завсегда Вовчика приветить готовы.

Но Пашка уже отключился. Только теперь в его голове всплыли слова жены о том, что из сада Вовку заберет мама. Мамой Людмила называла исключительно Марию Сергеевну, а Пашкину величала либо по имени, либо, коротко и жестко — мать.

Позабыв о том, что он на работе, Пашка едва не взвыл от дурных предчувствий.

— Вовка где? — вопил он в телефон, выскакивая из бытовки и мчась на всех парах к своей «Калине-машине». — Милка, где наш сын?

Людмила, только-только уронившая голову на подушку — перед глазами, все еще прыгали и плясали колонки цифр, ответила сонным голосом.

— Я же тебе говорила, Паш, — мама забрала. Там её подружки какой-то сложный десерт изобрели, вот она и решила побаловать единственного внука.

— Дура! — Пашка отшвырнул телефон на заднее сиденье, не обращая внимания на тревожные вопли из трубки и рванул, отмахнувшись от, выскочившего навстречу, охранника.

Гнал он, как никогда раньше, не обращая внимания на дорожные камеры и превышение скорости, на пешеходов и сигналы светофоров.

Благо, к этому времени, машин оказалось не так, чтобы и много — основная масса схлынула, а молодежь гулевенила возле ночных клубов, да на набережной, считавшейся у местных жителей любимым пятачком для прогулок. Пашка с Милкой, как раз на набережной и познакомились, догулявшись до загса и рождения сына.

Нет, не верил Пашка во всякую такую и этакую чертовщину, в домовых не верил, в леших и русалок, но, перед глазами, как на зло, постоянно стояло смуглое лицо Тамарки, ее жгучие глаза и пухлые губы.

Кто их цыганок знает, вдруг и правда, что он, Пашка, притащил в дом к тёще какую-нибудь погань? Вдруг эта погань, и в самом деле, причинит теще вред? А, как же, Вовка? Как же его сын?

Сына Пашка любил. Как не любить Вовку, коли он его кровиночка родная, его, Пашкино,продолжение?

— Дура, какая дура! — ругался Пашка на жену, чувствуя, как холодная струйка пота, течет по спине и затекает прямо под трусы. — Убил бы, гадюку такую!

Бросив машину, прям так, с открытой дверцей, Пашка принялся давить на кнопку домофона. Зря только старался — никто не спешил просыпаться и открывать ему двери.

— Вдруг ей там плохо стало? — волосы на голове у Пашки встопорщились от дурных предчувствий. — У неё же, сердце. — запоздало припомнился ему тещин диагноз. — Стало плохо, она и… Лежит теперь там, вся неживая, холодная, а Вовка, в соседней комнате уснул. Вдруг проснется ребенок, бабушку позовет, испугается. Увидеть такое — это же травма для ребенка, на всю жизнь травма.

Какай-то припозднившийся мужик оттер Пашку от двери, приставил ключ и распространяя вокруг себя алкогольные пары, покачиваясь, начал подниматься по лестнице. Оттолкнув выпивоху и не обращая внимания на невнятные бормотания нетрезвого соседа, Пашка, словно молодой сайгак, поскакал вверх по лестнице.

Честно сказать, у Пашки имелись ключи от тещиной квартиры. Мало ли что может случится с пожилым человеком — сердце там прихватит или инсульт разобьет, а не хотелось бы в таком случае портить хорошие двери и ломать замок.

Двери в тещиной квартире были дорогие, добротные. Зачем же крушить и ломать, когда можно по-человечески, при помощи ключа открыть.

Пашка и открыл и уже с порога понял, что плохи дела.

Где-то в темноте просторной квартиры тонко и безнадежно голосил Вовка. Голос у сына был тоненьким-тоненьким, испуганным до хрипоты и Пашке стало не по себе. Страшно стало Пашке, до усрачки.

Теща не любила темных помещений и всегда оставляла свет в прихожей гореть всю ночь. Не экономила на себе, любимой.

Сейчас света не было.

Пашка щелкнул выключателем, тот оказался на своем месте, прямо у двери, только руку протяни.

Свет не загорелся, а где-то в глубине квартиры послышались сдавленные звуки и какая-то возня.

— Вовка! — закричал перепуганный Пашка, пытаясь успокоить сына. — Это я, твой папа. Ничего не бойся, малыш, я уже иду.

И, натыкаясь в темноте на стулья и прочую мебель, Пашка рванул вперед.

Голос сына, его вопли — и, как только соседи не услышали криков ребенка? — раздавались из комнаты тещи.

Мария Сергеевна выбрала для спальни самую большую комнату, оставив для гостей ту, что поменьше.

Пашка едва не выбил двери, но потом опомнился и рванул ручку двери на себя.

Его глазам предстала страшная картина, картина, от которой кровь мгновенно застыла в жилах, превратившись в ледяное крошево.

Свет так и не загорелся, но в спальне Марии Сергеевны было светло.

Леденящий, мертвенно-бледный свет луны проникал сквозь тонкую тюль и заливал всю комнату потусторонним сиянием.

Маленький Вовка, сжавшись в комочек, сидел в углу, уткнувшись носом в забавного, пушистого зайца, которого Пашка и Милка преподнесли сыну на Новый год, в качестве подарка от деда Мороза.

Мальчишка прятал лицо в мягкой игрушке, искал спасения и голосил громко и протяжно.

С ужасом Павел заметил разбросанные детские тапочки, скомканную простынь и сбитые дорожки, по которым, словно бы, кого-то волочили.

— Так, Вовку и волочили. — похолодел перепуганный Павел. — Вытащили из постели, притянули в эту комнату, разбросав по дороге тапочки.

Но, кто?

Кто??

И тут он увидел это.

На тещиной кровати, навалившись на Марию Сергеевну всей своей массой, прыгало какое-то страшное, мохнатое существо, ростом с невысокого мужчину. Было оно крепким, кряжистым и таким волосатым, что у Пашки даже брови вверх поползли.

— Бомж! — мысли перепуганного зятя заметались, словно всполошенные птицы. — Теща с какой-то радости запустила в квартиру бомжа и он, напугав Вовку, набросился на нее, требуя денег. Ах, ты, гад!

Вполне житейская ситуация — подслеповатые, выжившие из ума старушки, очень часто впускали в свои собственные дома странных людей, иногда, очень опасных преступников. Как не тверди об опасности, как ни предупреждай, но, все равно, находится какая-нибудь доверчивая дура.

— Но, не Мария же Сергеевна! — возмутился Пашка, отмирая и бросаясь на помощь теще, которую терпеть не мог. — Она не могла! Она же в здравом уме!

— Прочь! Пошел прочь! — заорал Пашка, отодвигая в угол сына и хватая негодяя за космы на голове. — Немедленно отпусти её, слышишь!

Вовка, услышав голос отца, вцепился Пашке в ногу, вероятно надеясь на то, что любимый папочка, такой сильный и смелый, спасет его и бабушку от кромешного ужаса и злобного существа, напавшего на них из темноты.

Они мирно дочитали сказку о гадком утенке, затем Вовку поцеловали на ночь и пожелали спокойных снов, затем выключили свет, и бабушка отправилась к себе.

И, пришло это..

Пришло зло и напало на них в темноте.

Нечто ужасное и жестокое схватило мальчишку за шиворот и не обращая внимания на пронзительные вопли мальчугана, потащило прочь, в комнату бабушки, а там, бросив на пол, точно ненужную тряпку, накинулось на перепуганную Марию Сергеевну, которая только-только начала вставать с постели, разбуженная криками внука.

Не смотря на свое больное сердце, бабушка сражалась, как лев, отбиваясь от волосатого существа, которое, каким-то, совершенно мистическим образом, проникло через запертую дверь в квартиру.

У существа были длинные, узловатые руки, пальцы-клешни, жесткие и невероятно сильные. Этими самыми клешнями существо вдавило женщину в подушку и уверенно душило, злобно сверкая желтыми, огромными, словно плошка, глазами.

Теща хрипела. Это были предсмертные хрипы перебитой гортани, но Пашка так и не понял этого.

Внезапно, туча закрыла луну и в комнате стало темно.

Пашка заорал, в ответ, заорал, заплакал Вовка, заскулил, словно брошенный в непогоду щенок.

— Мария Сергеевна, — закричал Павел, выхватывая из кармана зажигалку и пытаясь рассмотреть нападавшего в ее неверном свете — отзовитесь. Это я, Павел!

— Х-хозяиннн… — неожиданно раздалось из темноты и Павел, подняв зажигалку повыше, отшатнулся в сторону, пытаясь увернуться от чьих-то длинных рук с растопыренными пальцами, которые, о, ужас, заканчивались черными, очень острыми когтями. — Приш-ш-шел, хоз-зяин!

Но Пашка не хотел быть ничьим хозяином. В этот жуткий миг он совершенно позабыл о том, что притащил в квартиру тещи старый башмак, в который, по уверению Тамары, должна была вселиться сущность, способная выжить упрямую тёщу из трехкомнатной квартиры.

Но и в страшном сне не могло привидеться парню, что эта самая сущность нападет на старую женщину и на ее малолетнего внука.

Подобная дичь не укладывалась в голове, а лохматая тварь, сверкая влажными, умопомрачительно острыми клыками, надвигалась на Павла из темноты и вкрадчиво шептала:

— Хозяин-н-н… приш-шел!

Зажигалка полетела прочь, выбитая сильной лапой этого самого существа, которое, по всей видимости, боялось огня. Она упала на кровать, прямо на женщину, к этому времени уже переставшую хрипеть и затихшую. Огонь попал на гусиный пух, выпавший из разорванной подушки, мгновенно занялся, разгорелся и пополз дальше, по простыням, по рубашке, перепрыгивая на ковер, а затем и на шторы.

Лохматое существо взвыло и зверски оскалилось, надвигаясь на Павла.

— Хозз-яин-н-н! — вопило существо. — Огонь! Убить!

И прыгнуло прямо на остолбеневшего Пашку, который, опомнившись, задыхаясь от едкого дыма, подхватив на руки сына, пытался пробиться к выходу.

Но, не тут-то было.

Длинная, когтистая лапа неведомого чудовища схватила Павла за ворот рубашки и притянула к себе. Над самым ухом клацнули острые зубы, отхватив прядь волос и кусок кожи. Стало горячо и больно, по лицу потекла теплая струйка кожи, а существо, не отставая, второй лапой вцепилось в волосы и потянуло, сдирая их с головы мужчины, вместе с кожей.

Из последних сил Павел толкнул сына вперед и закричал Вовке:

— Беги! Беги прочь сынок!

Существо, а это и был домовой, одичавший, обезумевший от одиночества, темный и полный к ненависти ко всему живущему, зарычал и вцепился клыками в теплое, живое тело человека, который принес его в этот дом, обнадежил и предал, отдав новое жилище ненавистному огню.

Теперь предателю предстояло заплатить за содеянное. Одичавший домовой, вкусив крови, не собирался никого щадить.

— Убить! — завыло существо, подтягивая к зубастому рту орущую от ужаса, жертву. — Убит-т-ть!

Маленького Вовку буквально вышвырнула из страшной квартиры сильная отцовская рука. Мальчишка ревел в голос, подвывая от страха, а дом уже просыпался.

Пожар в квартире Марии Сергеевны усилился, по подъезду распространился запах гари, пополз темный, вонючий дым.

— Что случилось? — двери напротив распахнулись, из них высунулась растрепанная молодая женщина в одном халате и домашних тапочках. Она, сразу же заметила Вовку и унюхала дым.

— Матвей, хватай детей и документы! — закричала она дурным голосом, обращаясь к кому-то из своих домочадцев. — Горим! Пожар! Спасайтесь! — и, не возвращаясь в квартиру, сцапала за шиворот плачущего соседского мальчика. — Пойдешь с нами. Не убегай, сгоришь!

— Папа! Папа! — рыдал Вовка в голос. — Там папа, бабушка и чудовище!

Но женщина уже ничего не слышала — она громко кричала и тарабанила в соседские двери, поднимая людей с постели и приказывая им покинуть дом. Вовку она крепко держала за руку, словно опасаясь, что мальчик попытается вырваться и броситься в огонь.

Двери в жилище Марии Сергеевны она захлопнула, надеясь на то, что огонь удастся локализовать в пределах одной квартиры.

Очень скоро все жители этого подъезда оказались на улице и, задрав головы вверх, наблюдали за тем, как из окон квартиры на третьем этаже валят темные, вонючие клубы дыма.

Мила, примчавшаяся на такси к дому своей матери, обнаружила перепуганного Вовку, закутанного в чей-то чужой, клетчатый плед.

— У вашей матери горит. — женщина, вытащившая мальчика из дома, протянула Миле пластиковый стаканчик с водой. — Наверно, проводка. Старый человек, что вы хотите..

— Это не может быть так, в квартире недавно сделали дорогой ремонт. — пролепетала Мила, прижимая к себе Вовку и ощупывая на предмет повреждений. — Живой? Нигде не болит? Все хорошо, малыш. А, где бабушка и.. папа? Он не приехал?

— Бабушку убило страшилище… — снова завыл Вовка, внезапно пугаясь и вспоминая весь тот ужас, который ему довелось пережить. — Она лежала на кровати и хрипела, а папа бросился на страшилище и пропал.

Мила зарыдала, зарывшись лицом в макушку сына, пропахшую гарью, а, подоспевшие к этому времени пожарные, деловито оттеснили толпу прочь от дома.

Никем не замеченная, в стороне стояла одинокая женская фигурка.

Это была та самая красотка Тамара.

Она кривила губы и с ненавистью наблюдала за тем, как пожарные сражаются с огнем.

Она знала, что Павел мертв, как и мертво то самое существо, которое он притащил из заброшенного дома.

Тамара ненавидела своего любовника. Когда-то Пашка заставил Тамару сделать аборт. Тогда, он еще не был женат, и Тамара надеялась на то, что любимый рано или поздно сделает ей предложение.

Операция прошла неудачно. Тамаре сказали, что она больше никогда не сможет стать матерью.

Помнится, Пашка утешал ее, как мог, а потом, взял и женился на Людмиле.

У них родился сын, а Тамара осталась ни с чем.

Женщина очень быстро нашла себе мужа, но не спешила рассказывать Василию о своем горе. Василий был хорошим человеком, любил Тамару и надеялся, что очень скоро и у них народятся свои собственные дети. Тамаре было горько обманывать его, но, так уж решила судьба.

С Павлом женщина сохранила отношения, довольствуясь ролью любовницы и лелея мысли о мести.

Бабушкой Тамары была цыганка. Она-то и рассказала внучке о том, как можно отплатить неверному возлюбленному, используя нечистую силу.

Абсолютно сухими глазами Тамара наблюдала за тем, как из подъезда выносят тела, накрытые белой простыней. Ее не трогали крики маленького Вовки и плач Людмилы.

Против них она ничего не имела, но и жалеть никого не собиралась.

Она отомстила, удивляясь тому, что ее план, такой неверный и непредсказуемый, привел к нужному результату.

— Пойдем домой дорогая. — муж положил на плечи жены свои руки, прижал к груди ее тонкую фигурку. — Жаль, Павла.. Бедняга, как же он мечтал о том, что будет жить в этой квартире, избавившись от надоедливой тещи. Кто же мог подумать, что так получится?

«И, в самом деле, кто? — криво усмехнулась Тамара. — Кто же мог подумать?»

*

— Ваш муж убил вашу мать. — Милка молча вслушивалась в слова следователя, но не слышала почти ничего. — Из-за квартиры. Убил и решил скрыть следы преступления, устроив пожар. Все просто, поверьте моему опыту — убивали и за меньшее. Вам еще повезло, что он пощадил вашего сына.

— Мой сын все время твердит про чудовище. — робко заикнулась Людмила, которой было трудно примириться с мыслью о том, что ее Пашка — убийца, избавившийся от тещи ради квартиры.

— Не было никакого чудовища. — устало вздохнул следователь. — если, конечно, не считать чудовищем вашего мужа. Дети — очень впечатлительны. Покажите сына психологу и забудьте обо всем, как о страшном сне.

Мила, точно сомнамбула, поднялась со стула и вышла в открытую дверь. В коридоре ее дожидались друзья — Тамара и Василий, и маленький Вовка.

Жизнь продолжалась. Надо было думать о ремонте, решать вопрос с переездом и школой для Вовки. А, что до чудовища?

Грустно улыбнувшись, Людмила решила показать сына хорошему психологу. Против хорошего специалиста никакое чудовище не устоит.