Жити и нежити

Ирина Богатырева, 2017

Яр и Яра, как и все нежити, – бессмертные существа, чей дом – Лес. Брат и сестра, которые некогда были одним целым. Их предназначение – даровать жизнь или смерть человеку, который находится на грани самоубийства. Принимая людской облик, они сопровождают своего подопечного до тех пор, пока не будет брошен жребий. На сей раз Яру и Яра вытягивает к двум необыкновенным людям – Ёму и Джуде. Ём – молодой талантливый музыкант, любимец публики, окруженный толпой поклонников. Джуда – успешная танцовщица, для который весь смысл жизни заключается в танцевальном искусстве. И брат, и сестра хотят спасти любимых людей, однако жребий лишь один на двоих.

Глава 3

Джуда

1

Тополь единственный изо всех деревьев имеет две души: солнечную и лунную. Первую видно днём, и она неотличима от душ берёзы или клёна. Вторую можно разглядеть только ночью, когда весь тополь стоит в серебре, как река, полная рыбы. Река эта проистекает с неба на землю, и рыба кипит в лунном свете, как тополь, искрящийся на ночном ветру.

Лунная сторона — это я, солнечная — мой брат, Яр. Я порой так и представляю нас сидящими на одном дереве. Я слева, он справа; он на солнечной стороне, я на лунной, и между нами проходит граница суток.

У нас с ним всё на двоих. Одно имя, одно пробуждение — и только люди, ради которых мы выходим из Леса, разные. Яр всегда знает, что делаю я, а я — что происходит с ним, как если бы это было со мною. Поэтому он считает, что некогда мы были одной сущностью, бинарной и гермафродитной, как всякая нежить, а потом разделились.

У нас с ним и жребий один на двоих, поэтому судьбу своего человека выбирает только тот, кто делает это первым: жить или нет. Второму достанется то, что осталось, — маленький матовый шарик, горошина, жемчужина, белая или чёрная — дар жизни или лёгкой смерти. Первая спасает от всего: от отравлений, удушья, вскрытых вен, разбитой головы, харакири, оружейного выстрела в любую часть тела, в том числе в висок. А вторая помогает только от одного — от жизни. Но обе сработают, лишь когда человек приблизился к порогу. Сам. Мы здесь всегда ради самоубийц.

В ГУМе по утрам гулко, просторно. Мы сидим в кофейне на верхнем этаже, под самой крышей, и снопы света бьют в стеклянный свод. С моста над этажами видно насквозь всю прозрачную, стеклянную громаду здания, фонтан, искусственные деревья, стенды и выставленный для рекламы автомобиль. Перегнувшись через перила, я наслаждаюсь игрой света в стёклах витрин. Много света и воздуха. Много простора, и гулкие, редкие звуки долго гуляют внизу. Как в горах.

— Это самый могучий флегматик изо всех, кого я когда-либо встречала! — громко рассказывает Евгения. Говорят по-французски. Они могли бы выбрать любой язык, но о деле предпочитают по-французски. Не спрашивайте меня почему. — Я не представляю, что надо сделать, чтобы вывести эту рыбину из себя.

— Ты с ним говорила? — спрашивает Яр, переворачивая страницы меню. Делает вид, что выбирает. Хотя все мы знаем, что возьмём только кофе. Маленький. Эспрессо. И двойной эспрессо — для Евгении.

— Я приходила к нему в контору. Знакомилась. Пыталась настроить контакт. Какое там! — Она расстроенно взмахивает руками.

Официанты поглядывают из-за стойки. Наконец одна девушка подходит к нам.

— А, дорогуша, наконец-то! — говорит ей Женя по-русски. — Четыре кофе, пожалуйста. Без молока.

— Mon ami, обернись, скажи, что ты будешь, — обращается ко мне Яр.

— У нас с собаками нельзя, — говорит официантка.

— С собаками? — удивляется Женя. — С какими собаками?

— С любыми. Особенно с такими.

Александр не поднимает головы от ноутбука, он знает, что Евгения всё уладит. Громадина Эйдос цвета топлёного молока, с белым брызгом на умной, лобастой морде, лежит под столом у его ног и ухом не ведёт. Это Яр как-то достал его из небытия. Несколько пробуждений назад он обнаружил, что способен на такое — доставать из праматерии неявленные предметы и давать им форму. В то время ему было смертельно скучно. От раза к разу его люди выходили к порогу раньше моих, и он расправлялся с ними — быстро, без сожаления, не вдаваясь, присуждал смерть и равнодушно уходил. Но неожиданно обнаруженный дар вылечил его от хандры. Тогда-то у нас появился Цезарь, а следом Юлий. Хотя я просила собаку. Однако после Юлика Яр понял, что третью сущность мы не потянем, поэтому собаку — отличного кобеля, здорового, как телёнок, какой-то старинной породы, чьи изображения встречаются на воротах Вавилона, — мы подарили Александру. Его следовало бы назвать Гаем, но Александр нарёк его Эйдосом, как того, кто явился из мира идей — наш Александр до сих пор скучает по античности.

— Девушка, нельзя ли потактичней, — говорит Евгения, понизив голос, но я уверена, что и за стойкой её прекрасно слышно. — Это не собака, это поводырь.

— Поводырь? А кто из вас слепой? — Официантка на всякий случай тоже понижает голос.

— Mon ami, обернись, — повторяет Яр.

— Вы разве не видите? — говорит Женя и выразительно поводит подбородком в сторону Александра. Тот сидит перед монитором, не снимая чёрных очков. В одном ухе у него — таблетка наушников. Официантка в растерянности. Молчание.

— Что же вы стоите, дорогуша? Четыре кофе, я же сказала.

— Но как это — с компьютером? — пробует девушка последний аргумент.

— Вы что, никогда слепого с компьютером не видели? Он ему в ухо пищит.

— Mon ami, в конце концов это ребячество!

— Ах, оставь её. Я уже заказала кофе на всех, — говорит Яру Женя по-французски. — И один двойной! Пожалуйста! — кричит вслед официантке.

Я давлюсь смехом.

— Дурацкие порядки, — ворчит Александр, не отвлекаясь от монитора.

— А вы, как я погляжу, успели их изучить, — замечает Яр.

— Скоро сами всё выучите, — говорит Женя, как всегда громко и резко. Такая женщина, как она, должна любить всё яркое, вкусное, дорогое, мягкое и красивое. Она и сама крупная, заметная, с гривой золотых вьющихся волос с белым, мягким, очень привлекательным, хотя и несколько мужеподобным лицом. Её глаза искрятся жизнью, а фигура такая, что залюбуешься. Ни за что нельзя догадаться, что она гермафродит. Впрочем, как все нежити. Кроме нас с Яром. Но это я говорила.

— В общем, я не знаю что делать. Флегма, флегма и флегма, — продолжает о своём человеке. — У него мать-старушка, божий одуванчик, две недели назад свалилась с инсультом. Паралич, все дела. Я было оживилась — ну вот, впору о жизни задуматься. О смерти. Какое там! Как жил, так и живет. Разве что теперь ездит к ней в Подмосковье по выходным.

— Ты оцениваешь его со своей колокольни, — говорит Александр, щёлкая клавишами. — Тебе стоит взглянуть на него чужими глазами.

— Твоими, что ли? — шутит Женя и сама же смеётся.

Официантка приносит кофе. Александр, пропустив колкость, захлопывает ноутбук, снимает очки и сладко потягивается. Эйдос поднимает на него умные чёрные глаза, лупит хвостом.

— Лежи, лежи, — бросает ему Александр.

Вот кому должен был достаться флегматик. Сильнейшее его качество — спокойствие и умение ждать. Он никогда не говорит лишнего, сдержан и просчитывает всё наперёд. Поэтому всегда знает, что впереди. Собственную интуицию подкрепляет гаданием на рунах, бараньих лопатках, полётом птиц, глядением в хрустальный шар… Он большой специалист в таких делах. Сейчас перешёл к компьютерному прогнозированию — говорит, процентная вероятность ошибки примерно та же, а времени занимает меньше.

Александр старше нас всех. Мне страшно представить, сколько раз он появлялся на свете и сколько всего успел повидать. Его пытались убить. Нас всех, если верить Яру, пытались когда-либо убить, но с Александром связана совершенно жуткая история.

В XIV веке он жил где-то в Европе и попал под суд инквизиции. В течение месяца он испытывал на себе всё, что мог испытать человек в его положении, и не сделал ничего, чтобы спастись. Запретил другим нежитям вмешиваться. А потом его не стало. И мы узнали, что с ним было, только в следующую встречу.

Он рассказал, что ему было интересно. Он хотел знать, на что способны люди с обеих сторон мучений. Как связаны жертва и её палач. И есть ли предел возможности нашего тела. Не человеческого — его предел известен. А нашего. Выяснилось — нет. Дождаться смерти Александру не удалось. Он исчез обычным, естественным для нас образом: дав жребий своему человеку.

Потому что он всё это время был с ним — это и был его инквизитор. С невероятным упорством и изощрённостью он выдумывал всё более тяжёлые пытки, вытягивая из Александра жизнь до дна. Он приходил в бешенство от того, что не находил дна этой жизни. Он не понимал, как это может быть, и верил всё крепче и стремился уверить других, что Александр — ведьма (тогда он был женщиной). Могло дойти до костра, и Александр задумывался, что из этого получится. Но не дошло.

Потому что однажды этот человек пришёл к нему в камеру, и случилось то, что случается с каждым из нас в итоге пути: он стал говорить о своём смертельном отчаянии. Он был на пороге. Как и отчего это случилось, я не знаю. Я знаю только, какой жребий дал ему Александр: избитый и изглоданный пытками, он дал ему жизнь. Он позволил ему жить дальше, а сам с чистой совестью шагнул за предел бытия.

В этом весь Александр. Я до сих пор не понимаю, почему он так поступил. Однако с тех пор он ни разу не пробуждался женщиной и не пробуждался вообще — вместе со своей лунной сущностью он утратил забытье. Теперь он всегда здесь, и когда бы ты ни очнулся, можешь быть уверен, что Александр где-то рядом. Жизнь его превратилась в череду людей, которых он оттаскивает от края. В череду спасённых женщин, потому что, будучи мужчиной, жить способна помочь только женщине, и наоборот. Я не знаю, с чем это связано, но это закон.

— Что ж, друзья, расскажите, что у вас нового? — спрашивает он, вдоволь насладившись ароматом кофе. У него мелодичный негромкий голос, тонкие красивые пальцы — он держит чашечку. Если бы не глаза, он был бы неотразим.

— Да ничего, — пожимаю плечами.

— Мы недавно здесь, — добавляет Яр. — Обживаемся.

— Встретили уже своих?

Брат молчит. Я смотрю на него и понимаю, что отвечать он отчего-то не хочет. Но ответить надо.

— Пока непонятно, — говорю уклончиво за нас двоих. Яр смотрит в сторону.

Александр ставит чашку, заглядывает мне в глаза и вдруг накрывает мою руку своей ладонью. Говорить он не любит. А глаза у него из стекла или чего-то похожего на стекло. Он сделал их сам. Свои потерял во время инквизиции. Хорошие получились глаза, однако в них неприятно смотреть. У нас всех, говорят, холодный взгляд, но в сравнении с глазами Александра — огонь. Наверное, поэтому он и носит чёрные очки. Ведь ничегошеньки он не слепой.

Не хочу, но всё же опускаю взгляд в стол.

— Ты мне не веришь?

— Почему же? Верю. Но у меня есть предчувствие, что на этот раз всё будет необычно.

— У кого?

— У тебя. У меня. У всех.

В это время Женя берёт его чашку, махом выплёскивает кофе под цветок, возле которого сидит, и ставит на место. Со своей она уже расправилась. Я забираю свой кофе, пока она и его не вылила. Ароматный, ещё не остыл.

— Лучше расскажи ребятам, как поживает твоя, — распоряжается Женя. — Они же ничего не знают.

— Неплохо. Совсем неплохо. — Александр снова откидывается на стуле.

— Он её уже дважды спасал от ДТП, один раз прятал от полиции, три раза предотвращал несчастные случаи, в которых та получила бы увечья, не совместимые с жизнью, и даже вытаскивал из петли, — говорит Евгения. — Это за неполные три недели!

— Вытаскивал из петли? — изумляемся мы с Яром. — Так и что же… и почему же не?.. — Мы хотим спросить, почему Александр тогда же не отдал ей жребий, но стесняемся.

— Женечка преувеличивает. — Александр снова надевает очки.

— Хочешь сказать, ничего не было! — возмущается она.

— Не скрою, было. Но моя роль мала. Я действовал заранее, предвосхищая её шаги.

— А как же самоубийство? — не удержалась я.

— Это было не самоубийство. Она повисла в альпинистской обвязке. Решила заняться популярным спортом.

— Геккон, — фыркнула Женя.

— И сорвалась, разумеется, — заканчивает Александр. — Мне надо было только заранее перевязать верёвки, чтобы она не разбилась. Повисла в петле. А вообще мой объект обладает на удивление здоровой психикой. О самоубийстве не думает. Несмотря на свои семнадцать.

— Самый пиковый возраст, — замечает Яр.

— Самый, — соглашается Александр.

— Ха, не думает! — Женя хлопает по столу. Эйдос поднимает морду. Официантка выглядывает из-за стойки и плывёт к нам забрать пустые чашки. — А кто состоит в клубе самоубийц?

— Помилуй! Это несерьёзно. — Александр морщится и машет ладонью.

— Что, до сих пор существует этот клуб? — Яр с интересом поднимает брови.

— Ещё бы, — хмурится Женя. — Эта зараза живучей масонства.

— Но ведь она же дитя! — изумляюсь я.

— Ха, дитя! — фыркает Женя.

— В этом возрасте раньше в рыцари посвящали, — мечтательно вспоминает Александр.

— А другие своих детей заводили. И не одного, — добавляет Женя.

— Насколько я могу припомнить, работать с людьми из этого клуба намного легче, — говорит Яр.

— Вот бери и работай, — ухмыляется Женя.

— Дело усложняет тот факт, что для них это спорт. По-настоящему о смерти никто не думает. К порогу не выходят. Поэтому приходится беречь, — уточняет Александр.

— До поры, — смеётся Женя. — Ничего, батенька, работайте, работайте, вам полезно. Мы верим в тебя.

— Спасибо, — улыбается Александр, оценив сарказм, и снова углубляется в ноутбук. Женя хмурит лоб — вспомнила про своего флегматика. Яр отвернулся — думает о вчерашней встрече. А я сижу, вцепившись руками в чашку, всё не могу с ней расстаться. С каждым вдохом пьянею. С каждым вдохом сердце стучит громче. Перед глазами — Ём, и душа умывается стыдом. О, Лес, помнит ли он меня? А если помнит, что обо мне думает? И когда же, когда же, чёрт побери, он позвонит?

2

— Каждый раз, выходя из дома, она придумывает себя заново, — говорит Юлик, неистово раскачиваясь в гамаке. Того и гляди оборвётся. — Жизнь её полна людьми и историями, как гранат — ядрами. И так же, как гранат, истории эти состоят из сладкой оболочки цвета крови и выводов, жестких, как слезы.

— Хорош, — фыркает Цезарь. — Баян!

— Снова цитата? — подозрительно косится Яр.

— Что вы, светлейший! Чистой воды отсебятина.

— Ладно, хватит литературы. Ближе к сути, — ворчит брат.

— К сути? Хорошо. Ей тридцать один год. Зовут Джуда. По паспорту — Катерина, но никто, конечно, уже не помнит о том, даже она сама. Сегодня в девять вышла из дома. Сначала Садовая. Там её школа. Авторская школа свободного танца. Очень популярная тема. Будет заниматься до полудня. Потом…

— Позвони ещё раз, — перебивает Яр.

— Князь, пять минут как, — пытается возразить Юлик.

— Позвони, — отрезает Яр. Юлик пожимает плечами и снова набирает номер. Мы дружно обмираем, не сводя с него глаз. Юлик слушает гудки и, не получив ответа, жмёт отбой.

— Ты должен быть рядом, за каждым шагом следить, — говорит Яр, буравя его глазами. — Мне нужна встреча. Сегодня!

— Полноте, князь. Она никуда не денется. Процесс запущен. Всё под контролем.

Но спокойствие Яру даётся с трудом. Блуждая взглядом, он попадает на Цезаря. Тот сидит за столом, подперев кулаком голову, читает из интернета Афанасьева и тихонько посмеивается.

— Ты попробуй, — командует Яр. Цезарь поднимает на него удивлённые глаза. — Давай, давай, нечего без дела сидеть.

— Князь, пусть лучше Юлик, это его амплуа…

— И слышать не хочу, — говорит Яр. — Действуй.

Цезарь тяжело поднимается из-за стола, подходит к Юлику, тянет руку за телефоном. Тот посмеивается, довольный, что не ему одному досталось.

— Яр, не надо, — не выдерживаю я. — Они её спугнут, только хуже станет.

Примерно час назад Юлик дозвонился и начал рассказывать, что поклонник её таланта, пожелавший остаться неизвестным, ждёт её сегодня в семь вечера в ресторане, столик заказан. «И наденьте лучшее платье», — ляпнул Юлик, когда всё почти сложилось. «А бельё?» — спросили на том конце провода. «Что — бельё?» — опешил Юлик. «Он не уточнил, какое я должна надеть бельё?» — спросила Джуда и бросила трубку. И больше её не брала.

— Княжна вельми верно глаголет, — поддакивает Юлик.

— Пусть позвонит, — упрямится Яр.

— Брат, не надо. Дай ей время. Она не поверит.

— Право, князь, — вставляет и Цезарь. Яр смотрит на нас такими глазами, будто мы сговорились, потом машет с досадой и отходит в угол. Становится под окном. Стоит и смотрит на пыльное небо.

— Давай на щелбаны, — вполголоса предлагает Юлий Цезарю, сообразив, что брат отступился.

— Давай, — быстро соглашается Цезарь.

Юлик кувыркнулся из гамака, и они начинают вместе:

— Я знаю тринадцать надёжных способов. Утопиться — раз.

— Застрелиться — два.

— Отравиться — три.

— Повеситься — четыре…

Это их любимая игра. От нечего делать. Страшно интеллектуальная: кто задумается с ответом или повторится, получает щелбан. Меня от неё всякий раз трясёт.

— Прекратите! — обрываю их.

— Из окна выпрыгнуть, — говорит в этот момент Цезарь, а Юлик отвлёкся, обернувшись ко мне.

— Щелбан! — провозглашает Цезарь и отвешивает ему со всей любовью.

— А что я-то, что сразу я? — Юлик, морщась, трет лоб. Рука у Цезаря — камень. — Я понял: я вас всех раздражаю! — говорит он тоном оскорблённой невинности и театрально воздевает руки. — Я всегда крайний, я всегда всё делаю не так. Мы с Цезей напортачили вместе, а виноват я. Ладно, — говорит он потом и опускает руки. Они падают плетьми. — Работать — значит работать.

Отходит в угол, достаёт телефон и набирает заветный номер.

— Подожди, — говорю. — Ничего-то вы не умеете. Есть другой номер, по которому с ней можно связаться?

— Есть. У секретарши. Настасья, — отвечает Юлик обескураженно, но всё-таки набирает — и протягивает мне трубку.

Я чую, что Яр оторвался от созерцания и смотрит на меня. Трубка отзывается гудками, затем слышен приветливый женский голос.

— Девушка, здравствуйте, — говорю, инстинктивно отворачиваясь, — так вцепились в меня глазами все трое. — Я могу поговорить с Джудой? Занята? А с кем я?.. Анастасия Евгеньевна, это главный редактор журнала «Данс энд бьюти». Мы бы хотели пригласить Екатерину Семёновну на интервью, она сможет уделить нам время? Да. Около получаса. Спасибо большое. Запишите, пожалуйста, адрес. Столик заказан на троих, будут наш журналист и фотограф. Ага. Да. Если что-то изменится, пожалуйста, пусть она мне перезвонит.

И нажимаю отбой, обвожу всех победоносным взглядом, а сама вижу словно перед глазами, как где-то рыжеволосая девушка кладёт трубку и другая, стоящая рядом, спрашивает кивком головы — что? Я знаю, ту же картину видят и все остальные.

— Не поверила, — говорит Яр.

— Не поверила, — соглашаюсь я. — Но придёт.

3

Настасья — ведьма. Настасья — гюрза. Фурия на чёрном драндулете. Рыжие волосы выбиваются из-под блестящего шлема, а мимо летит сияющая, мокрая Москва. Мопед взят у приятеля напрокат. В принципе, можно было бы дойти пешком, от школы два шага. Можно было бы поехать на собственном автомобиле. Но Настасья сказала: «Нет. Вдруг придётся удирать? Прятаться и путать следы. И что если пробка? На мопеде быстрее». Убегать и путать следы её научили на митингах три года назад. Настасья — прожжённая штучка.

Джуде было весело. План предложила Настя, она была свидетелем всех дурацких утренних звонков и тут же выложила свою идею, стоило только Джуде сказать, что она всё-таки на встречу пойдёт. План показался остроумным, и она согласилась.

К ресторану на Цветном бульваре подлетели как штык — к семи. Но ставить рядом драндулет нельзя. Завезли в проулок. Там и припарковали к столбу.

— Я быстро, — говорила Настасья, снимая с головы инопланетный шлем, и рыжая копна рассыпалась по плечам. — Ждите, и никуда. Главное, не вздумайте волноваться. Нервы могут предать лучшего разведчика. — Она расстёгивала высоченные ботфорты.

— Ты только не молчи, — попросила Джуда, чувствуя, как начинает подниматься волнение. Потому что отпускает Настю одну, а ведь она совсем ещё девочка и вообще в этой истории ни при чём.

— Я что, сорока, чтобы трещать? — отвечала снизу Настасья. С начальницей она всегда говорила, как с подругой, а сейчас и вовсе чувствовала себя главной. Выпрямилась, подтянула кофточку до живота и стала расстёгивать ремень джинсов. — Это вы, если чего, сигнальте.

Волнение плеснуло снова. Надо было мужиков позвать. Или самой идти, думала Джуда, глядя, как фигуристая её секретарша — Настя в танцах с четырёх лет — стягивает с себя узкие, в облипочку, джинсы, тут же расправляя вниз красную кофту. Кофта обернулась мини-платьем, а под ним — чулки. Джинсы свернула и сунула в рюкзак, рюкзак — на руль. Заново обулась в сапоги, молнии — вжик, вжик — до колен, из рюкзака — крошечный лакированный клатч, в нём помада и передатчик. Гарнитура — в ухо. Рация — у Джуды.

— Ну всё, я пошла.

— Ни пуха.

— К чёрту.

И поцокала на каблуках, поплыла, покачивая кормой, на свет мерцающей пристани. Джуда залюбовалась.

Оставшись одна, прислонилась к мопеду. Время в тёмном пустом проулке остановилось. Время ушло вместе с Настей — ушло на бульвар, где толкались в пробке мокрые автомобили. Что-то неправильно, думала Джуда. Волнение усиливалось. Не стоило её отпускать.

Ей представился лысый олигарх в белом костюме. Почему лысый, она не могла сказать. Где он мог увидеть ее? Джуда не танцевала уже полгода. Практически не танцевала, если не считать корпоратива три недели назад. Кто там был? Можно спросить у Айса, это он её туда позвал. Вообще стоило сперва позвонить Айсу: он привык разруливать сложные ситуации, мог бы что-то подсказать. Только теперь поздно, хорошая мысль всегда опаздывает.

— Иван, Иван, я Марья, — послышался в рации искажённый голос.

— Настя! Как ты? — Джуда поспешно выхватила аппарат.

— Норм, — ответил голос. — Вхожу. Заведение путёвое. Камаринскую играют.

Что бы ещё там могли играть? Джуда усмехнулась.

— Пока тихо. На связи, — сказала Настя и отключилась.

Ресторан Насте сразу понравился. Уже по ценам в меню, выставленном на улице, можно судить о толщине кошелька человека, назначающего здесь свидание, — в интервью они не верили ни минуты. У входа был маленький гардероб, где вежливая девушка-киргизка спросила, будет ли она что-то сдавать. Сдавать Насте было нечего, разве что чёрную косуху, но вдруг придётся убегать? Она сняла куртку, повесила на локоть и прошла к двери в зал. Отметила краем глаза, как девушка перевесилась через стойку, рассматривая её сапоги.

Здесь всё было оформлено в стиле русской избы — из стен проступали венцы сруба, с потолка свисали косицы пластмассового лука, под ногами лежали домотканые коврики. В дверях встречал молодой человек в косоворотке и сапогах.

— Добрый вечер, столик на одного?

— Меня должны ждать, — ответила Настя, отбрасывая как бы невзначай волосы, а между тем быстро оглядываясь.

Залов было два. Один большой, с лавками и массивными столами. В другом, поменьше, отделённом жёлтым заборчиком, часть столов была убрана, там шёл детский праздник. Два затейника с баянами заводили громкими криками и музыкой толпу детворы. Настасья отметила, что всё это ну никак не подходит для свидания.

— Вы Джуда? — спросил парень, почему-то понизив голос.

— Да, — кивнула Настасья.

— Проходите за тот столик, пожалуйста.

Он повел рукой в большой зал, но Настя, прежде чем глянуть в указанном направлении, ощутила, как кровь прилила к голове. Стало жарко, сердце заколотилось. Так не годится. Надо успокоиться. Сесть. Осмотреться.

— Погодите, — она остановила парня за руку. — Могу я пока одна присесть? Мне надо… Я потом…

— Как хотите, — пожал он плечами. — Вам столик на одного?

— Неважно. Мне здесь подойдёт.

И она опустилась за столик у входа. Отсюда было очень удобно наблюдать за столиком, расположенным в дальнем конце большого зала, на который ей указали. И уйти отсюда при желании можно легко.

Там сидел крепкий мужчина лет тридцати пяти. Лысый. В белом костюме. Настя отметила, что на брюках ни пятнышка. Значит, приехал на машине. Возле дивана стояла трость с серебряным набалдашником в виде собачьей головы. На столе — белая шляпа. Эта шляпа отчего-то особенно поразила Настасью. Так и представился ей белый лимузин, а в нем — этот господин. В шляпе. Сердце заколотилось. Правильно, что она подменила Джуду. Что ей надо? У неё всё есть, и вообще ей тридцатник. А Насте как раз не хватает для счастья белого лимузина. Ну и мужчины в шляпе, куда ж без него?

Господин в костюме ничего не ел и не пил. Сидел в расслабленной позе и рассматривал зал. То и дело бросал взгляд на выход. Глаза его случайно скользнули по ней, и Настасья поспешила закрыться меню. «Господи, что я делаю! Он же не может меня узнать, чего я разнервничалась?» Но сердце колотилось как сумасшедшее.

— Всё ок, объект определён. Иван, как слышишь?

— Марья, приём. Слышу тебя нормально. Будь осторожней, пожалуйста!

— Да всё нормально, не переживайте. Веду наблюдение.

— Настя, что там?

— Да мужик какой-то, не поняла пока. — Настя старалась говорить равнодушным тоном.

— Хорошо, до связи.

В детском зале зажигали:

— А кто умеет танцевать «барыню»? Ты? Ты? И ты умеешь?

— И я, — проворчала Настя, продолжая наблюдение. Объект не шевелился. Ничего не читал. Не взглядывал на часы. Он вообще выглядел невозмутимо, и Джуда подумала было, что это не сам объект, а его охрана, если бы не печать интеллекта на лице.

— А я говорю, все умеют! Это очень просто. Хотите — научу? Ручки подняли. Подняли, подняли. И давайте: влево, вправо. Влево. Вправо. Все вместе!..

Вразвалочку, раскачиваясь, заиграла знакомая мелодия, и дети замахали руками в такт.

К мужчине в белом подошёл официант, почтительно переломился в талии. Тот быстро и вежливо что-то ему ответил, официант ушёл. Видно было, что вежливо, а не абы как. Нет, мужик вообще чёткий. И пафоса ноль. И ресторан какой выбрал. А может, он хозяин?

«Барыня» ускорялась. «Быстрей, быстрей!» — подзадоривали аниматоры. Детки усердно махали лапками. Со стороны это напоминало автомобильные дворники. Настасья представила, как в дождь в пробке стоят сотни две машин и синхронно машут дворниками, а над пробкой и дождём несётся жизнерадостное: «Барыня ты моя, сударыня ты моя…». Детишки не выдерживали, вскакивали с пола и пускались в пляс, кто как мог.

Подошел официант:

— Заказ будете делать?

— Нет. Ах, да. Кофе, пожалуйста. Чёрный.

— Всё?

— Пока да. Только меню оставьте.

Официант с недовольным видом удалился.

— Алёнушка, приём!

— Я не Алёнушка. Я Марья, — поморщилась Настя.

— Не молчи, я переживаю.

— Да ничего не происходит.

— Здесь дождь пошёл.

— Вы можете пока зайти куда-нибудь, погреться. Здесь правда всё спокойно, можно от мопеда отойти. Только рюкзак с руля снимите мой.

— Хорошо. Если что…

— Ой, подождите. Отбой. — Настя поспешно отключилась. — Она вдруг обнаружила, что за столиком, где только что сидел мужчина, теперь никого нет.

Выглянула из-за меню и быстро огляделась. В зале его не было. В соседнем — тоже. Дети там прыгали и визжали, кто-то катался по полу.

А объект словно испарился.

Настасья даже привстала. Огляделась.

— Настя. Настя. В чём дело? — трещало в ухе. — Настя! Марья! Приём!

— Подождите, не сейчас! — Она снова нажала на отбой. Может, в туалет ушёл? Не бежать же за ним туда. Но шляпа? Не было ни трости, ни шляпы. Кто пойдёт в туалет, забрав шляпу и трость?

— Не волнуйтесь, дорогая Анастасия Евгеньевна, — услышала она голос позади себя и обернулась. Кажется, даже вскрикнула от неожиданности. В проходе стоял высокий тип с кепкой в руке. — Не волнуйтесь, он никуда не ушёл. Просто отлучился.

Настасья попыталась на ощупь включить рацию. В эфире шли помехи, в ушах затрещало до боли.

— Не надо, вот этого не надо, — пропел тип елейным голосом. — Не морщьте свой милый лобик. Эта штучка, — он положил на стол чёрную коробочку, — глушит радиосигнал. Присаживайтесь, дорогая. Ещё кофе? А там, глядишь, и Цезарь вернётся.

— Цезарь?

— Цезарь. Приятель мой. За которым вы наблюдали.

В рации стоял треск. От отчаяния Джуда давила на все кнопки, но связь была утеряна. Что-то случилось. Что-то дурное. Надо было срочно действовать. Она схватила Настин рюкзачок и вышла на бульвар под козырёк ресторана. Чего проще было войти и убедиться, что с Настькой всё в порядке. Но что-то остановило. Ещё казалось, что это не по-настоящему, просто глупая игра, которая выходит из-под контроля.

— Спокойно, спокойно, — уговаривала себя, доставая мобильник. Заметила, как трясутся руки. На проезжей части стояла мёртвая пробка, светили фары, разбивая ночь, работали дворники, разбивая дождь, но людям в этих машинах не было дела до неё и её беды. Джуда поняла, что давно не чувствовала себя так одиноко. В телефоне — железная непробиваемая тётка: «Недостаточно средств для совершения вызова». Вот чёрт! Джуда обругала себя. Кто же идёт на авантюру, не положив деньги на телефон? Побежишь сейчас класть — а они и выйдут. Подъедет чёрная машина, Настьку — хвать! — и не сыщешь ни за что в жизни. Джуда обмерла, так хорошо представила это себе.

— Да, я ему говорил. Да. Не знаю, чем они думали. Слушай, я опаздываю, давай завтра обсудим.

Мимо уверенным шагом шёл мужчина. В одной руке — зонт, в другой — мобильный. Недолго думая, Джуда шагнула к нему:

— Молодой человек! На секундочку! Можно ваш телефон, позвонить? Там человек… девушка… пропадает!

Он остановился и смерил её взглядом. Без удивления, скорее с любопытством. Джуда вдруг почувствовала, как кольнуло сердце. Сбилось с ритма, так что пришлось закрыть глаза. Спокойно, спокойно, сейчас всё пройдёт. Ну и нервы стали…

— Я понимаю, вы торопитесь, но мне очень нужно.

— Хорошо. Раз надо. Держите.

— Я заплачу!

— Ерунда. Звоните.

Он передал ей трубку. Джуда быстро набрала номер. Тишина разорвалась гудками, и Джуда не сразу сообразила, что в ответ на них телефон трезвонит и подпрыгивает в Настином рюкзачке.

— Вот дура! — не сдержалась она. — Извините. Спасибо… — Вернула трубку.

Игра вышла из-под контроля. Пора её прекращать. Надо сейчас же войти и всё выяснить.

— Ну-ка выкладывайте, что случилось? — спросил незнакомец.

— Ничего.

— У вас такой вид, будто речь идёт о жизни и смерти.

Джуда подняла на него глаза. Сухое, серьёзное лицо. Лицо человека, который много знает о жизни. И, возможно, о смерти.

И тут же, не ожидая от себя, всё рассказала. Вот так вот, первому встречному. О странных утренних звонках. О Настиной идее с подменой. Подменились, ничего не скажешь. Надо теперь вытаскивать её, а как?

— Я всё понял. Давайте войдём, — сказал он.

— Нет, погодите! Так нельзя!

— Отчего же? Вам больше нравится стоять под дождём и дёргаться от неизвестности? Что за люди!

И он отправился в ресторан. Джуда ощутила себя девчонкой и быстро пошла следом.

В фойе было тепло. Незнакомец закрыл зонтик и уже проходил к залу. Джуда отчётливо представила, что Насти там нет. Они войдут, а её нет. И никто не заметил, с кем и когда ушла. Что тогда?

— Вам столик на двоих? — перед ними тут же возник молодой человек в косоворотке.

— Мы ищем друзей, — ответил мужчина, оглядываясь. Так уверенно и спокойно, будто каждый день вытягивал глупых барышень из рук негодяев.

— Пожалуйста, — посторонился молодой человек.

— Пойдём, — кивнул новый знакомый Джуде, но та помотала головой:

— Не надо.

Потому что Настасья — вон она. Сидит в глубине зала и хохочет в обществе двух мужчин. Один — высокий, другой — лысый, в белом костюме, он-то и кормит её шутками. А Настасья! Заливается, красавица, зубами сверкает. Вот ведь… гюрза.

— Я так понимаю, с вашей подругой всё в порядке, — сказал незнакомец и вывел Джуду из ступора. Он глядел на неё через зеркало. Она перевела взгляд — и встретилась с его глазами.

— Да. Извините, — сказала, возвращая сдержанность. Игра оказалась по счастью только игрой. Ей было неприятно, что она впутала чужого.

— Ничего, я не обеспокоен. Может быть, кофе выпьем?

— Не стоит. Вы спешили.

Он посмотрел на телефон.

— Уже опоздал. Давайте возьмём кофе, на улице дождь, а вам всё равно подругу ждать.

Чего её ждать! Джуда с досадой фыркнула и только тут поймала себя на том, что всё ещё глядит на Настасью, на то, как весело она смеётся, и всё ещё негодует по её поводу. А чего негодовать? Всё обошлось, девочка жива и счастлива — ну и ладно.

Тогда она обернулась на незнакомца, внимательно вгляделась в его тёмные глаза и вдруг поймала себя на том, что ей хочется узнать, какого вкуса слюна у него под языком.

— Только сядем подальше, — сказала она и кивнула во второй зал, где как раз расставляли столы и стулья.

— Как вам угодно. Меня зовут Яр.

— Яр? Необычное имя.

Он слегка улыбнулся. Конечно, ему все так говорят.

— Ярослав полностью. А вас?

— Джуда.

— Вы не шутите?

— Ни секунды, — сказала она и позволила себе улыбнуться. — Меня уже много лет все называют Джудой.

4

Чувства у людей схожи, как болезни: зная симптомы, нетрудно предсказать развитие и исход. К подобному выводу легко придёт всякий, кто понаблюдает за людьми, обладая должным к ним интересом. Однако сами люди не замечают этого. Для них всякое чувство уникально и случается будто в первый раз. Меня всегда удивляло, с каким восторгом, с каким упоением они готовы рассказывать и слушать о душевных переживаниях, несмотря на то что заранее известно, чем кончаются все эти истории. Но из этой страсти к чужим историям родились человеческие искусства, и уж не нам, нежитям и житям, осуждать людей за то, что подвигает их к творчеству. К сожалению, нам оно чуждо, несмотря на то что чувством прекрасного мы наделены куда как острее, нежели люди. Только это, похоже, не имеет значения: творить мы всё равно не умеем.

Конец ознакомительного фрагмента.