Энциклопедия наших жизней (семейная сага). Истоки. Книга 3. Детство и юность Ираиды. Глава 2

Ираида Владимировна Дудко, 2013

Глава 2 – это 1947—1955 годы. Семья переехала из Киева в Москву. Арест отца. Вместо ожидаемой квартиры – барак в совхозе Вельяминово. Голод. Безысходность. Борьба за выживание. Мы у мамы – четверо иждивенцев. А мне – 12 лет. Мечусь по жизни, как щепка в ручье, – прибьёт к берегу и опять по течению несёт дальше, а куда – неизвестно. Вот обо всех этих злоключениях и рассказано в этой главе. А ещё – сохранившиеся письма из армии от мальчишек, служивших в советское время. И о том, как судьба много раз давала мне шанс, но – незнание жизни, порой лень, бесшабашность и легкомыслие обрекали все попытки удержаться «на плаву» – на провал…

Часть 16

Помилование

Милочка и Борис с мамой — Ниной Николаевной Степановой

В Вельяминово, в нашей семье тоже ничего хорошего не случалось. Кроме голода было напряженное отношение местных жителей к нашей семье. Как и прежде, бабуся вела себя по отношении к другим замкнуто и гордо. Кроме всего, она не могла отказаться от привычки иногда обращаться на людях к Миле и Боре на немецком языке. Многие дразнили их за это — жидами. Иногда ночью, на двери кто-то делал надпись — «ЕВРЕИ!».

Немного выручала коза, которую кто-то уговорил бабусю купить в рассрочку. Козу назвали «Лохмушкой». Она была такая же худая, как и её хозяева — кости, да кожа. Молока она давала мало, но и это выручало детей. Лохмушка жила вместе со всеми, спала около печки. Ухаживал за ней Борис, доила — бабуся… Но однажды она заболела и издохла. Вскрытие показало, что она заболела глистами. Все внутренности были заражены. С Лохмушки сняли шкуру, и она ещё много-много лет служила ковриком у кровати.

Когда отца арестовали, мама подавала апелляцию в Верховный Суд.

Ему скостили два года. Но и десять лет было огромным сроком. Я не знаю, почему я не пробовала что-то предпринимать в этом отношении раньше, но уже шел четвёртый год, как он сидел.

Было лето, я тогда только ещё перешла на второй курс техникума, и иногда приезжала домой, в Вельяминово.

Я взяла у мамы документы, составила прошение на помилование, и решила подать его Швернику.

Я не помню — где находилась приёмная Шверника. Помню только, что это было огромное помещение, напоминающее вокзал. Кафельный пол. Вдоль всех стен по кругу стояли скамейки, тоже, как на вокзале. Стояли они и по всему залу, расставленные рядами. Народу в этом зале была — уйма. Говорили все шепотом. Улыбок там не было. Слёзы были на глазах у многих. И ещё была во всей этой толпе — какая то покорность, униженность, зависимость.

Ровно в 10 утра, в зал вошло несколько человек. Один из них распорядился, чтобы все заняли места вдоль стен. Все бросились занимать места. Кому не хватило, сели на скамьи в середине зала. Пришедшие чиновники разошлись по разным сторонам зала, и стали обходить по очереди сидящих на скамейках людей. Довольно быстро продвигаясь, подошли они и ко мне. Мужчина, чуть наклонившись, спросил — какой у вас вопрос. Я ответила — «Просьба о помиловании». — «Давайте документы». Я отдала. Последняя фраза была — «Ждите помилования»…

Ответ пришел не скоро и был формально отрицательным…

Тогда я решилась на не феноменальный поступок. Я написала «рыдающее» письмо — заявление. В нём я просила освободить отца, потому что погибают от голода его дети и старушка мать. Писала, какие худенькие от голода у них ручки, как теряет зрение с каждым днём бабуся, как я, вынуждена бросить учёбу, так — как не на что учиться… И много другого в том же духе.

Прошение написала на имя начальника Главного Управления Лагерей — ГУЛАГа. Каким — то образом узнала, где находится это Управление, и отправилась туда.

Управление ГУЛАГа находилось в известном здании на Лубянке. Здание само — очень большое, занимает целый квартал по периметру. Если дойти с центральной его стороны до угла, затем завернуть налево и опять дойти до угла — в торце здания находиться дверь в бюро пропусков. В небольшом помещении были два или три окошечка, а вдоль стены находились две кабины телефонных будок. Я зашла в одну из них, осмотрелась. На стене была табличка с указанием нескольких телефонных номеров. Я звонила по очереди по каждому из них, и старалась узнать, как позвонить «Главному» начальнику Гулага». Долго звонила, приставала с вопросами, с просьбами и т. д.

Наконец, даже теперь самой не верится, каким — то образом, я узнала этот таинственный номер телефона. Теперь я точно знаю, что мне помог ангел — хранитель, а, может быть, сам Бог. Иначе как поверить, что в такой секретной организации кто-то мог назвать мне этот вожделенный номер.

Кажется, это было так. Я набирала наугад номера телефонов, и спрашивала (я не помню сейчас, как его звали), — «Это Иван Иванович? Нет, как же так, я набирала его телефон». — «А какой Вы номер набирали?» — называла номер. «Нет, вы ошиблись». — «А какой правильный номер?» — «Узнайте в справочной». И так несколько раз, пока кто-то не назвал, может быть, машинально, правильный номер.

Я набрала его. Мужской голос ответил — «Слушаю». Я стала объяснять… Меня прервали с возмущением…

Я набрала опять… И опять услышала возмущение…

Я набрала опять… Голос перешел на тон выше, трубку бросили…

Я набрала опять… Голос стал угрожать: — «Вы не представляете, что я сейчас с Вами сделаю! Заберу! Накажу! Арестую!». А я в ответ:

— «Так я этого и хочу. Арестуйте, главное, выслушайте! Помогите! Спасите! Пожалейте!!!»…

После недолгого раздумья, голос сказал — «Говорите». Я, сквозь слёзы, изложила ему свою просьбу. Голос опять спросил — «А как Вы узнали мой телефон?». Я ответила — «Добрые люди подсказали».

— Голос буркнул — «Разберусь…», а потом изрёк — «Никуда не уходите. К Вам подойдут. Как фамилия?»

— «Степанова».

— «Ждите»…

Минут через десять с улицы вошел мужчина, в строгом костюме, обычного вида. Спросил — «Кто здесь Степанова?» — говорю — «Я». — «Выходите со мной».

На улице повернулся ко мне лицом и говорит — «Давайте Ваши бумаги».

Я нахально так отвечаю — «А откуда я знаю, что Вы их передадите…? и что Вам можно верить?».

Он молча отвернул борт пиджака, там был приколот какой то значок. Я сделала вид, что проверив его, поверила ему. А что это за значок, я и не разглядела. Отдала я ему своё «Письмо — Прошение».

А через месяц нам, в Вельминово пришло официальное извещение о том, что отец помилован.

Я помню, сколько наивной радости в те дни мы пережили.

Я, ведь, уже была большая, но тем не менее, иногда выкидывала детские глупые номера.

На этот раз, когда мы получили это известие, я говорю Борису — «Пошли встречать папу». Я была уверена, что он, стремится домой, и вот-вот приедет. А приехать он может через Москву и электричкой, и… Скорее всего это будет не так. Он сядет на попутную машину и приедет на Центральную Усадьбу, по основному шоссе.

Я уговорила Бориса. Мы дошли до шоссе и сели на обочине дороги. Мы ждали час, второй, третий…

Машины проезжали мимо, не останавливаясь, и скрывались вдали. Борису ждать надоело. Мы поплелись домой.

Ждали в этот день возвращения отца мы зря. Не приехал он и через месяц.

Только прислал письмо, что освободился и решил задержаться в Иркутске, чтобы немного подработать деньжат. А меня просил выслать ему трудовую книжку.

Просьбу его я выполнила. И опять никто мне ничего не объяснил. Его трудовую книжку я отправила заказной бандеролью. А нужно было ценной. Но это я узнала гораздо позже. Конечно, моя бандероль не дошла до адресата. Ещё бы! Это я теперь понимаю, какую ценность представляет собой в тех местах трудовая книжка, а тогда я этого не знала. Я уже и сама несколько раз устраивалась куда-нибудь на работу, но, уходя с неё, никогда не забирала свою трудовую книжку.

В общем, я всему в жизни училась методом проб и ошибок. Жаль только, что ошибок было больше, и били они больнее, и не только по мне…