Эмпайр Фоллз

Ричард Руссо, 2001

Майлз Роби двадцать лет готовит бургеры в “Имперском гриле”, эта работа стоила ему высшего образования и изрядной доли самоуважения. Майлз – хороший парень, но в его характере есть один трагический изъян – он не способен на решительные действия. И его доброту порой не отличить от готовности плыть по течению. Вот только течения в городке Эмпайр Фоллз весьма затейливы. Даже река Нокс тут делает петлю, прибивая к берегу все, что собрала выше на своем пути. Так и Майлз, с юности пытавшийся вырваться из душного родного города, кружит вокруг собственной жизни. Может, тут его держит умная тонкокожая дочка Тик, которой без поддержки отца не выжить в местной школе? Или Жанин, без пяти минут бывшая жена Майлза, закрутившая роман с беспросветно самовлюбленным хозяином фитнес-клуба? Или же властная Франсин Уайтинг, владелица всего, что есть в городе, – и, похоже, это “все” охватывает и самого Майлза? А может, необходимость присматривать за стариком отцом, слишком бойким в своих несносных эскападах? Или все же тайны прошлого, определившие жизнь и Майлза, и многих других в городе? В «Эмпайр Фоллз» Ричард Руссо погружает читателя в мир маленькой жизни, где так и бурлят странности, интриги, страсти, смешные и трагические события. «Эмпайр Фоллз» – роман человечный, полный юмора, сочувствия, грусти и радости. В 2002 году книга получила Пулитцеровскую премию. Ричард Руссо практически не переводился на русский язык (пара рассказов в журнальном варианте не в счет), и это большой пробел, потому что Руссо – не только большой писатель, обласканный критиками, увенчанный премиями и любимый читателями, но его книги должны быть особенно близки именно русскому читателю. Больше интересных фактов об этой книге читайте в ЛитРес: Журнале

Посвящается Роберту Бентону

Empire Falls by Richard Russo

Copyright © 2001 by Richard Russo

All rights reserved

© Елена Полецкая, перевод, 2018

© Андрей Бондаренко, оформление, 2018

© “Фантом Пресс”, издание, 2018

Книга издана с любезного согласия автора и при содействии литературного агентства Permissions & Rights Ltd.

Художественное оформление и макет

Андрея Бондаренко

Пролог

По сравнению с городским особняком Уайтингов дом, выстроенный Чарлзом Бьюмонтом Уайтингом спустя десять лет после возвращения в Мэн, выглядел скромно. Но по любым меркам Эмпайр Фоллз, где жилье на одну семью стоило много меньше семидесяти пяти тысяч долларов, этот дом с пятью спальнями, пятью полностью оборудованными санузлами и отдельной студией для творчества смахивал на дворец. Ч. Б. Уайтинг провел несколько очень важных для него лет в старой части Мексики, и дом, что он возвел, наплевав на условности, был асьендой в суровом миссионерском стиле. Он даже раздобыл кирпичи с особой текстурой и выкрасил их в мутно-желтый цвет, чтобы они походили на саман. Дурацкий дом, говорили люди, надо же было отгрохать такое — и где, в глубинке штата Мэн, но лично Ч. Б. Уайтингу они этого не говорили.

Как и все Уайтинги мужского пола, Ч. Б. был коротышкой и не любил привлекать внимание к данному обстоятельству, поэтому приземистая испанская архитектура устраивала его как никакая другая. Мебель он выбрал ту, которой начиняют выставочные образцы домов и трейлеров с целью создать впечатление простора, и эта оптическая иллюзия держалась стойко, пока к Ч. Б. не являлись рослые визитеры, и тогда его хоромы обретали вид дорогущего кукольного домика.

Асьенда — иначе свой дом Ч. Б. Уайтинг не называл — стояла на участке земли, числившемся в семейной собственности уже несколько поколений. Первые Уайтинги из графства Декстер валили и сплавляли лес, скупая потихоньку землю по обоим берегам реки Нокс, чтобы приглядывать за своим добром, дрейфовавшим на юго-восток страны, к океану, одолевая путь длиною миль в пятьдесят. К появлению на свет Ч. Б. Уайтинга штат Мэн опутали электропроводами, и река, перекрытая дамбой ниже Эмпайр Фоллз, рядом с Фэрхейвеном, во многом утратила свою первостепенную важность. Лесозаготовки передвинулись к северу и западу, а семья Уайтинг переключилась на ткацкое, бумажное и швейное производство.

Хотя атрибутом могущества река более не являлась, Ч. Б. вместе с прочими правами и обязанностями, данными ему от рождения, унаследовал и рудиментарную потребность держать Нокс в поле зрения, и когда пришло время строить свой собственный дом, он выбрал площадку прямо над водопадом у Железного моста, по другую сторону от Эмпайр Фоллз, в ту пору процветающего городка, где мужчины и женщины дружно трудились на заводах и фабриках предпринимательской империи Уайтингов. Когда участок расчистили, а дом возвели, зимой, длящейся в сердцевине штата Мэн бо´льшую часть года, Ч. Б. мог видеть за голыми деревьями свои мастерские по пошиву рубашек и ткацкую фабрику. Его бумажный комбинат находился в нескольких милях выше по течению, но клубы дыма, когда белые, когда черные, изрыгаемые мощной трубой, можно было наблюдать из патио на задах особняка.

Переселившись на другой берег реки, Ч. Б. Уайтинг первым в своем клане признал за благо отдалиться на приличествующую дистанцию от тех, кто обеспечивал семейную прибыль. В особняке Уайтингов в Эмпайр Фоллз, георгианской громадине, построенной в начале прошлого века, в каждой спальне имелся камин из плитняка, в чинной обеденной зале под сверкающими люстрами, доставленными на поезде из Бостона, за дубовым столом помещалось до тридцати человек гостей. Дом проектировали с расчетом возбудить восторг и трепетную почтительность в сердцах ирландских, польских и итальянских иммигрантов, прибывавших с юга из Бостона, и французских канадцев, прибывавших с севера, — в поисках работы, разумеется. Семейный особняк располагался прямо в центре города, в одном квартале от рубашечной фабрики и в двух — от ткацкой; место для фабрик мужчины из клана Уайтингов выбирали с умом, ибо, вы не поверите, эти мужчины работали по четырнадцать часов в день, в обеденный перерыв забегали домой перекусить и опять возвращались на производство, где нередко задерживались до глубокой ночи.

В детстве Ч. Б. нравилось жить в городской усадьбе Уайтингов. Его мать постоянно жаловалась: дом старый, по нему гуляют сквозняки и от него неудобно добираться до загородного клуба, летнего дома на озере и, главное, до шоссе, что ведет на юг, к Бостону, где мать предпочитала делать покупки. Но на просторных тенистых угодьях, окружавших особняк, и в многочисленных комнатах причудливой конфигурации ребенок чувствовал себя прекрасно. Его отец, Хонас Уайтинг, тоже любил свою усадьбу — в частности, за то, что это было родовое поместье, никогда не принадлежавшее людям с иной фамилией. Отец Хонаса, Илайя Уайтинг, в ту пору старик под девяносто, жил там же, в поместье, в бывшем каретном сарае, вместе со своей вздорной супругой. Мужчины Уайтинги были во многом похожи, включая и то, что все они вступали в брак с женщинами, превращавшими их жизнь в нескончаемую муку. Отец Ч. Б. справлялся с ситуацией лучше, чем большинство его прародителей, но и в нем тлела обида на жену за плохое отношение к супругу, его особняку, городку Эмпайр Фоллз и глубинке штата Мэн в целом, куда ее, выросшую в Бостоне, забросила, как она утверждала, жестокая судьба. Изящные кованые ворота и ограда по всему периметру усадьбы, привезенные аж из самого Нью-Йорка, были для нее тюремным застенком, и всякий раз, когда она произносила эту фразу, Хонас напоминал: ключ от ворот у него в кармане и он в любой момент распахнет их для нее. Если ей так чертовски хочется обратно в Бостон, значит, туда ей и дорога. Он говорил это, ничуть не сомневаясь, что никуда она не уедет, ибо на Уайтингах мужского пола лежало специфическое родовое проклятье: жены назло им оставались с ними навсегда.

Однако к тому времени, когда у них родился сын, Хонас Уайтинг начал понимать и втайне разделять умонастроения своей жены — по крайней мере, в том, что касалось Эмпайр Фоллз. Во второй половине девятнадцатого века городок рос как на дрожжах, усадьбу Уайтингов постепенно окружили дома заводских рабочих, и со временем в повадках этих новых соседей все отчетливее проступала неприязнь. По давно установившейся традиции Уайтинги старались умаслить своих работников, закатывая каждое лето шумные празднества на усадебной лужайке, но Хонасу Уайтингу казалось, что многие из тех, кто исправно являлся на эти сборища, странным образом не выглядят благодарными за обильное дармовое угощение, выпивку и музыку, а некоторые взирали на семейный особняк с плохо скрываемым раздражением — они явно не расстроились бы, сгори дом дотла.

Вероятно, из-за этой молчаливой, но нарастающей враждебности Ч. Б. Уайтинга отослали из дома сначала в частную школу, потом в колледж. Далее он провел лет десять в путешествиях, сперва с матерью по Европе (которая пришлась этой доброй женщине куда более по вкусу, чем штат Мэн) и позднее самостоятельно по Мексике (которая пришлась ему куда более по вкусу, чем Европа, где нужно было на каждом шагу лезть в справочники, чтобы понять, чем же ты, собственно, восхищаешься). Если европейские мужчины по большей части нависали над ним, то мексиканцы ростом были даже пониже, и Ч. Б. Уайтинга особенно радовала их мечтательность, очищенная от настоятельной потребности претворять мечты в жизнь. Но его отец, за чей счет Ч. Б. болтался по свету, решил наконец, что наследнику пора возвращаться домой и приниматься за упрочение семейного благосостояния, а не проматывать по другую сторону южной границы все, что ему присылали. Чарлзу Бьюмонту Уайтингу в ту пору было под тридцать, и его отец нехотя осознал, что единственное, в чем его сын по-настоящему талантлив, так это в умении тратить деньги, хотя молодой человек уверял, что в живописи и поэзии он не менее силен. Настал момент покончить и с мотовством, и с искусством — таков был вердикт главы семьи. Хонас Уайтинг стремительно приближался к шестидесятилетию, и, хотя ему доставляло удовольствие баловать сына, теперь он понимал, что чересчур увлекся, потакая Ч. Б., и к введению наследника в тонкости семейного бизнеса следовало приступить много раньше. Сам Хонас начинал на рубашечной фабрике, затем перебрался на ткацкое производство и под конец, когда старый Илайя в припадке сумасшествия попытался убить жену лопатой, занял директорский пост на бумажной фабрике, стоявшей выше по реке. Хонас хотел подготовить сына к тому, что неизбежно должно произойти: его отец тоже сорвется с катушек и набросится на супругу с тем, что попадется под руку. Европа не улучшила ее мнения о муже, Эмпайр Фоллз или штате Мэн, на что Хонас в душе надеялся. На собственном опыте он убедился: люди редко становятся счастливее, увидев воочию, чего они лишены, и Европа только укрепила естественную склонность благоверной к презрительным и ядовитым сравнениям.

Что касается Чарлза Бьюмонта Уайтинга, в детстве, когда его отправляли в иногороднюю школу, он предпочел бы остаться дома, теперь же возвращаться из Мексики ему хотелось не больше, чем его матери — из Европы, но, повздыхав, он сделал то, что ему велели; он почти всегда так делал. Не то чтобы он не понимал: молодости неминуемо придет конец, а с ней и путешествиям, живописи и поэзии. Рано или поздно он возглавит “Предприятия Уайтинга и сыновей”, это само собой разумелось, и хотя у него мелькала мысль, что возвращение в Эмпайр Фоллз к работе в семейном бизнесе будет равносильно отказу от его истинного призвания — творчества, деваться было некуда. Однажды, чувствуя, что очень скоро его призовут домой, он попытался выразить словами то, что, по его мнению, было лучшим в его человеческой природе, и сколь ужасной ошибкой было бы закопать в землю его таланты. Этими размышлениями он намеревался поделиться с отцом, но то, что он написал, походило на его стихи, туманные и неубедительные, даже на его собственный взгляд, и в итоге он выбросил письмо в мусор. К тому же он не был уверен, что отец, практик до мозга костей, поверит, что у человека может быть природа, а если таковая все же завелась, то ее обладатель обязан не поддаваться, но не мытьем, так катаньем придать этой “природе” подобающий вид, показав, кто в доме хозяин. В последние месяцы свободы Ч. Б. валялся на мексиканском пляже и мысленно спорил с отцом, выдвигая все новые и новые аргументы и каждый раз проигрывая спор, и когда его вызвали домой, у него уже не было сил сопротивляться. Он вернулся, чтобы исполнить свой долг, но опасаясь, что его подлинное “я” и все, для чего он был создан, осталось в Мексике.

Выяснилось, однако, что поступать вопреки своему “я” не настолько неприятно или трудно, как он представлял. На самом деле, когда он немного освоился в Эмпайр Фоллз, у него возникло стойкое впечатление, что люди здесь поступают так каждый день. А если ты — мужчина с фамилией Уайтинг, вынужденный отказ от своего призвания выглядит не так уж страшно. К своему удивлению, он также обнаружил, что можно преуспеть в том, что тебя крайне мало интересует, как и потерпеть неудачу в том, к чему тебя искренне влечет, — в живописи или поэзии, например. Рубашечная фабрика не потрясла его воображения, но управлял он ею очень даже недурно, угадывая скрытые причины сбоев и понимая инстинктивно, как устранить проблему. Кроме того, он любил своего отца и восхищался энергией этого коротышки, его напористостью, неуступчивостью, неколебимой убежденностью в своей правоте и умением железно обосновать любой свой шаг. Хонас либо пребывал в полной гармонии со своей природой, либо кулаками усмирил ее до совершенной покорности. Чарлз Бьюмонт Уайтинг так и не разобрался, как именно его отец поладил со своей природой, да это было и неважно; в любом случае старик являл достойный пример для подражания.

Тем не менее Ч. Б. Уайтингу было ясно, что буйный рост, пережитый “Предприятиями Уайтинга и сыновей” в годы правления его отца и деда, завершился. Времена менялись, и уже ни рубашечное, ни текстильное, ни бумажное производство не приносило таких же дивидендов, как раньше. В предыдущие два десятилетия в графстве Декстер на заводах и фабриках предпринимались попытки организовать профсоюзы, и хотя эти начинания провалились — это вам не Массачусетс, но штат Мэн, — даже Хонас Уайтинг не отрицал: что разрешать профсоюзы, что ставить им заслон обходится одинаково дорого. Угрюмые рабочие, вернувшись к станкам, не торопились признать поражение и на работе более не выкладывались.

Хонас Уайтинг предполагал, естественно, что его сын поселится в фамильном особняке, как только обзаведется женой, а старик Илайя из чувства приличия покинет эту грешную землю, но спустя десять лет по возвращении Ч. Б. из Мексики ни того ни другого не произошло. В молодые годы, жаркие и солнечные, Ч. Б. Уайтинг был отъявленным женолюбом, но в морозном Мэне он словно утратил сексуальный пыл и погрузился в непреднамеренный целибат, хотя и воображал иногда, как лучшая часть его “я” беззаботно предается плотским радостям в Юкатане.

Возможно, его страшила наследственная матримониальная перспектива — жениться на девушке, которую однажды ему захочется убить.

Илайе Уайтингу, которому было уже под сто, не удалось убить жену лопатой, и от огорчения и досады он так и не оправился. Он по-прежнему жил с супругой в бывшем экипажном сарае, цепляясь за свое горе, а сварливая жена цеплялась к нему. Его лечащий врач говорил, что старый Илайя умирает изнутри, вернейшим доказательством чего служил его прямо-таки эпический метеоризм. В экипажном сарае уже много лет было не продохнуть, но все обследования показывали: сердце реликтового старика бьется ровно, и Хонас осознал, что сам он еще не скоро переедет в каретный сарай, освободив фамильный особняк для сына. И даже если старик умрет завтра, понадобится не меньше года, чтобы проветрить после него помещение. А кроме того, собственная жена Хонаса дала ясно понять: в сарай она не переедет ни в коем случае, и мысль о том, что она умрет в штате Мэн, настолько ее угнетала, что Хонас, скрипя зубами, купил ей небольшой дом из тех, что стоят впритык друг к другу в зажиточном бостонском Бэк-Бэе, где, по ее уверениям, она провела детство, что, конечно, было враньем. Хонас повстречался с ней в Южном Бостоне и, будь у него голова на плечах, там бы с ней и расстался. Тем не менее, когда Чарлз явился к отцу и объявил о своем намерении построить себе дом, отгородившись рекой от Эмпайр Фоллз, Хонас не возразил и даже одобрил эту затею. Позднее, однако, когда из дома получилась асьенда, Хонас не на шутку испугался: уж не принялся ли его мальчик снова кропать стишки.

Зря он тревожился. Ранее в том же году Ч. Б. Уайтинга на улице приняли за его родителя, и вечером, глядя в зеркало, он понял почему. Волосы у него уже серебрились, а в глазах появилась некоторая лютость — как у терьера, чего он прежде не замечал. От молодого человека, жаждавшего жить и умереть в Мексике, мечтать, рисовать и сочинять стихи, мало что осталось. И когда прошлой весной отец предложил ему возглавить не только рубашечную, но и ткацкую фабрику, он не почувствовал, что его навеки загоняют в капкан ответственности, напротив, скорее обрадовался этому следующему шагу к реальному обладанию тем, что причиталось ему по праву рождения. В мужской компании его начали называть Ч. Б. вместо Чарлз, и ему это нравилось.

Когда бульдозерами взялись расчищать площадку для дома, обнаружилось нечто неприятное. Несметное количество мусора — кучи и кучи — вдоль реки; мусор торчал меж корней деревьев и свисал с ветвей, холмистый берег был усеян им до самого верха. Такое скопление отходов ошеломляло, и сперва Ч. Б. Уайтинг решил, что кто-то, и вовсе не один человек, а многие имели наглость устроить на частной собственности незаконную свалку. Сколько же лет длилось это безобразие? У рассвирепевшего Ч. Б. руки чесались пристрелить мерзавцев, пока один из работников, которых он нанял убирать мусор, не вразумил его: для того чтобы превратить землю Уайтингов в помойку, кому-то одному или многим людям сразу понадобилась бы подъездная дорога, каковой не существовало, — точнее, не существовало, пока сам Ч. Б. Уайтинг не проложил дорогу месяцем ранее. И хотя казалось невероятным, что такую тьму отбросов — автомобильные камеры и колпаки, коробки из-под молока, ржавые банки, переломанную мебель и прочее в том же роде — могло прибить к берегу естественным путем, течениями и водоворотами, однако вот она, свалка, а значит, так оно и произошло. Иного выхода, кроме как вывозить мусор, не просматривалось, что и было сделано в мае одновременно с заливкой фундамента нового дома.

Весенние дожди, половодье и рекордный выводок мошкары замедляли строительство, но к концу июня нижний ярус обширной асьенды был виден с другого берега реки, откуда Ч. Б. Уайтинг, сидя в своем офисе на последнем этаже рубашечной фабрики, наблюдал за ходом работ. К празднику Четвертого июля установилась сухая и жаркая погода, прикончившая остатки мошкары, и полураздетые загорелые плотники, оседлав кровельные балки, морщились и подозрительно поглядывали друг на друга. Чем здесь так воняет, господи прости?

Вздувшийся труп крупного лося в лощине обнаружил лично Ч. Б. Уайтинг. Лось валялся под деревьями, что пощадил бульдозер, — предполагалось, что эти зеленые насаждения обеспечат асьенде тень, а также приватность, если вдруг кому-то в Эмпайр Фоллз станет любопытно узнать, как там живут-поживают на другом берегу. Но даже более, чем эта разлагающаяся туша, Ч. Б. Уайтинга поразил слой мусора, хотя и меньший по объему, чем уже вывезенный, в том самом месте, где берег узкой полосой вдавался в реку, образуя на изгибе стоячую, кишевшую комарами, а теперь и провонявшую мертвым лосем заводь.

Размокший, склизкий, смрадный мусор вынудил Ч. Б. Уайтинга задуматься, а не вредят ли ему нарочно, и, присев на речном берегу, он перебрал в памяти всех, кого ему, его отцу и деду случилось разорить в процессе естественного развития бизнеса. Перечень получился не коротким, но никто в этом списке — если, конечно, Ч. Б. удалось припомнить всех до единого — не тянул на статус врага. В основном это были незначительные люди с незначительными средствами — из тех, кто мог бы пристрелить его, представься им такая возможность. К примеру, забреди он в их любимый кабак, эти людишки, хлебнув для храбрости, схватились бы за оружие, при условии, что таковое при них имелось. Нет, эта враждебность была иного сорта. Кто-то, по-видимому, решил, что за все отходы, производимые графством Декстер, в ответе лично Ч. Б. Уайтинг, и, будучи уверен в своей правоте, собрал весь мусор (геройски преодолев отвращение, надо думать) и перевез сюда.

Выходит, мертвый лось здесь случайно оказался? Ч. Б. не торопился с ответом. На шее животного виднелась дырка от пули, и это могло означать что угодно. Возможно, тот, кто сваливал отбросы, заодно убил и лося и специально оставил его здесь. Опять же, животное мог подстрелить браконьер в любом другом месте (в Эмпайр Фоллз проживало целое семейство браконьеров по фамилии Минти). Что, если раненый зверь попытался перебраться через реку, но, выбившись из сил, рухнул головой в заводь, где и упокоился прямо под асьендой?

Ч. Б. Уайтинг провел полдня, то вскакивая, то присаживаясь неподалеку от гниющего лося и пытаясь установить личность своего врага. Первым приплыл бумажный стаканчик и застрял между задними ногами лося. Затем в течение часа к берегу прибило пакет из супермаркета, пустую, но все пузырившуюся бутылку из-под колы, проржавевшую банку из-под масла, огромный моток лески и, если Ч. Б. не обознался, человеческую плаценту. Все это перемешалось со смердящим лосем. Оттуда, где сидел Ч. Б. Уайтинг, было видно лишь небольшой отрезок Железного моста, и в следующие полчаса он насчитал с полдюжины людей, автомобилистов и пешеходов, на ходу что-нибудь швырнувших в реку. Ч. Б. прикинул в уме количество мостов на реке Нокс выше по течению (восемь) и количество фабрик, заводов и самых разнообразных мелких предприятий, выстроившихся вдоль реки (десятки). Он и сам после заката солнца не раз поддавался искушению сбросить отходы в воду. Поколения Уайтингов сливали красители и прочие химикалии, загаживая берег на всем его протяжении вплоть до Фэрхейвена — городка, которому было грех жаловаться, учитывая, что их собственное ткацкое производство десятилетиями столь же мало беспокоилось о соседях, обитавших ниже по течению. Жалобы, как усвоил Ч. Б., неизбежно ведут к обвинениям, обвинения — к шумихе, шумиха — к судебным разбирательствам, суды — к расходам, расходы — к богадельне.

И однако вот эту свалку нельзя было оставить как есть. Разумный человек, Чарлз Бьюмонт Уайтинг пришел к разумному заключению. К исходу второго часа, проведенного у кромки воды, он осознал: у него и впрямь имеется враг, и не кто-нибудь, но сам Господь Бог, сотворивший проклятую реку такой — узкой и бурной в верховьях, расширяющейся и замедляющей течение у Эмпайр Фоллз, — что все виды человеческого дерьма сваливаются кучей к ногам Ч. Б. Уайтинга. Хуже того, ему казалось, он понимал, почему Господь предпочел именно этот эскиз для русла. Он поступил так, чтобы заблаговременно наказать Ч. Б. за то, что все лучшее, что в нем было, он оставил в Мексике много лет назад и в результате превратился в человека, которого по ошибке принимают за его отца.

Это были неприятные мысли. Впрочем, подумалось Ч. Б., вблизи смердящего лося приятным и взяться неоткуда. Тем не менее он продолжал сидеть на берегу, и в плеске воды ему слышалось закодированное послание и казалось, что он его вот-вот расшифрует. По правде сказать, в последнее время Ч. Б. не раз посещали неприятные мысли. С тех пор как он решил строить дом, ему постоянно что-нибудь снилось, заставляя просыпаться по нескольку раз за ночь, а порою он обнаруживал, что стоит у темного окна, выходившего на газоны перед особняком Уайтингов, и не может припомнить, как он встал с кровати и подошел к окну. Он пребывал под впечатлением, будто ему все еще снится сон — о чем бы то ни было, — хотя подробности уже ускользнули. Вроде бы он вел с кем-то очень важный разговор. Но с кем?

Днем, когда ему следовало заниматься неотложными делами на двух фабриках, он рассеянно разглядывал чертежи асьенды, словно забыл вставить в них некую весьма важную деталь. В прошлом месяце ему стало настолько трудно сосредоточиться на работе, что он попросил отца, заведовавшего бумажным производством, помогать ему один день в неделю, пока не закончат строительство дома. Теперь, сидя у реки под гнетом мрачных мыслей, возможно вызванных соседством дохлого лося, он начал сомневаться в том, что новый дом был хорошей идеей. Асьенда с примыкающей художественной студией была, разумеется, не чем иным, как призывом к его прошлому “я”, Чарлзу Бьюмонту Уайтингу — Удальцу, как называли его тамошние приятели, — оставшемуся в Мексике. Именно с Удальцом, сообразил вдруг Ч. Б., он и беседовал в своих снах. Хуже того, для этого молодого “я”, преданного им, он и строил асьенду. Он убеждал себя, что студия предназначена его сыну, в надежде, что со временем его таковым осчастливят. В таких пределах он мог позволить себе бунтовать. Студия будет его даром мальчику, подразумевающим, что сыну никогда не придется по необходимости или из соображений лояльности отказаться от своего истинного призвания. Но, конечно, понял он теперь, все это было самообманом. Студию он строил для себя, а точнее, для Чарлза Бьюмонта Уайтинга — то ли погибшего, то ли ведущего жизнь поэта и распутника в Мексике. Тогда как на самом деле он вел жизнь, исполненную навязанных ему обязательств и монашеского целомудрия в Эмпайр Фоллз, штат Мэн. По пятам за этим ошарашивающим откровением явилось еще одно. Послание, нашептываемое ему рекой, пока он целый день сидел на берегу, было приглашением, простым и кратким. “Ступай ко мне, — совершенно отчетливо пробулькала вода. — Ступай… ступай… ступай…”

В тот же вечер Ч. Б. Уайтинг привез отца и старика Илайю на строительную площадку. До сих пор он не подпускал их к новому дому, сам не зная почему. Теперь он знал. Деда, не выходившего из экипажного сарая целый месяц, усадили на пенек, где он тут же заснул крепким, спокойным, метеорно-газовым сном, а Ч. Б. с отцом отправились осматривать стены и перекрытия. Да, признал Ч. Б., конструкция у его дома, черт его дери, мексиканская, а строение на отшибе — будущий гостевой дом; пусть он лишь изменил назначение студии, но так тому и быть. Зов реки перепугал его. Когда они закончили экскурсию по стройке, Ч. Б. Уайтинг повел отца на реку показать залежи мусора, подросшие с утра, и раскисшего лося. С того места, где они стояли, Ч. Б. видел и лося, и старого Илайю, приподнимавшего во сне то одну ягодицу, то другую под неудержимым напором газов, и хотя Ч. Б., если разобраться, не мог считать себя ответственным ни за лося, ни за старика, слюна во рту отдавала горечью разочарования в самом себе. И все же, опомнился он, предпочтительнее ощущать иногда привкус виноватости на языке, нежели пустить на ветер труды всей жизни отца и деда, и он поймал себя на том, что смотрит на обоих мужчин с искренней теплотой, особенно на отца, которого он всегда любил и чья основательность, практичность и несгибаемая твердость помогут ему выбраться из этой смрадной жути.

“Ладно, Бог так Бог”, — согласился Хонас, когда Ч. Б. изложил ему свою “вражескую” теорию, а затем оба молча наблюдали, как разнообразные ошметки и обломки болтаются на воде, пока не пристроятся под боком у лося. Уайтинг-отец был религиозным человеком, тем более что Господь умел объяснить то, что иначе было бы абсолютно невразумительным. “Давай-ка лучше прикинем, как теперь с Ним быть”.

Хонас посоветовал сыну нанять инженеров и геологов для изучения проблемы. Ничего лучше и нельзя было предложить: инженеры-геологи, предупрежденные о том, с Кем они, может статься, соревнуются, не пожалели времени и сил и вдобавок к многочисленным обследованиям местности проштудировали геологические карты по всему региону, даже проплыли от истоков реки у канадской границы до того места, где она сбрасывает воды в залив Мэн. Что касается реки Нокс, тут Господь не слишком мудрствовал, сотворив ее широкой и ленивой там, где ей полагалось быть узкой и проворной, и инженеры подтвердили догадку своего работодателя: именно базовый инженерный недочет Всевышнего привел к тому, что любой бумажный стаканчик, брошенный в воду между Канадой и Эмпайр Фоллз, вероятнее всего, осядет на предполагаемой лужайке Ч. Б. Уайтинга. Это была плохая новость.

Хорошая новость заключалась в том, что такой расклад — не приговор. Люди прозорливые, устремленные в будущее уже два столетия совершенствуют Господние проекты, и почему бы не подкорректировать и этот. Если военные инженеры заставили непомерно громадную Миссисипи течь там, где им требовалось, то уж плюгавенькую Нокс можно переделать в два счета. План действий был составлен немедленно. За несколько миль к северо-востоку от Эмпайр Фоллз река делает резкий и несуразный поворот, и, прежде чем вернуться к направлению, по которому она текла изначально, Нокс довольно долго плетется, извиваясь и заболачивая низины на северо-западных окраинах города, где каждую весну вызревают легионы мошкары, а затем, летом, столь же бесчисленное множество комаров. С высоты глядя, абсурдность такого положения вещей была очевидна. Вода, пояснили инженеры, предпочла бы течь под уклон наиболее прямым из всех возможных маршрутом. Изгибы случаются, лишь когда похвальным намерениям реки что-то мешает. Преградой на прямом и верном пути реки Нокс стала узкая полоска земли (скалы на самом деле), прозванная местными Засадой Робидо, — неровный бугристый выход на поверхность горной породы, не лишенный живописности в глазах тех, кто захотел бы построить на берегу летний домик с видом на реку, но решительно не предназначенный для возделывания, чем владельцы этого участка упрямо и безуспешно занимались на протяжении многих поколений. Со временем, естественно, реки берут свое, и в конце концов — скажем, через пару тысяч лет — Нокс выпрямится, ликвидировав все извилины и излучины.

Ч. Б. Уайтинг не любил ждать и воодушевился, когда услыхал от инженеров, что при наличии достаточных средств можно прорыть канал в самой узкой части Засады Робидо, взорвав каменистую породу, и тогда за один календарный год река выпрямится, а возросшей скорости потока в районе Дуги Уайтинга хватит, чтобы унести практически весь мусор (включая затесавшегося туда лося) вниз по течению прямиком к дамбе в Фэрхейвене, где ему самое место. Разумеется, в департаменте штата на поспешно созванных слушаниях за закрытыми дверями эксперты утверждали, что выиграют все поселения по берегам Нокс, поскольку река станет много лучше прежней — быстрее, красивее, чище. Вдобавок, когда ее воды прекратят подпитывать болота, штат разбогатеет на несколько тысяч акров земли, которую можно будет использовать не только для разведения насекомых. Сколько-нибудь значимое экологическое движение в штате Мэн возникнет лишь спустя десятилетия, так что против этого плана всерьез никто не возражал, хотя эксперты допускали — вполголоса и в узком кругу, — что река, обретя дополнительную игривость, способна разыграться не на шутку. Нокс, как и большинство рек в Мэне, всегда была склонна к разливам, особенно весной, когда под теплыми дождями снежные заносы на севере таяли слишком быстро.

Более существенным препятствием для модификаций, задуманных Ч. Б. Уайтингом, являлось то, что предыдущие поколения его семьи, скупая участки по берегам Нокс, почему-то упустили из виду Засаду Робидо. Этот кусок принадлежал семье по фамилии Робидо, и владели они им с прошлого века. Но и тут судьба улыбнулась Ч. Б. Уайтингу, ибо Робидо оказались не только жадными, но и невежественными — идеальное сочетание в сложившихся обстоятельствах. Люди более сведущие задумались бы о стоимости своего владения, когда юристы от имени богатого человека обратились к ним с предложением о покупке, но Робидо думать не стали. Больше всего они боялись, как бы Ч. Б. Уайтинг самолично не прибыл осмотреть землю, которую они ему продают, потому что, увидев, сколь эта почва непригодна для фермерства, а иного варианта ее использования они и вообразить не могли, он бы мигом отказался от сделки.

Ничего подобного у Ч. Б. и в мыслях не было, он купил их акры, заплатив неслыханную, по представлениям Робидо, цену, и потом они долгие годы верили, что сумели обставить одного из богатейших и влиятельнейших людей в штате Мэн, а приобретение им Засады Робидо лишь окончательно убедило их в том, что они давно и так знали: богатеи не больно-то башковиты. Ч. Б. Уайтинг, отряхнувшись от смрада и ужаса и вновь став самим собой, пришел к выводу не менее спорному: он обвел вокруг пальца не только Робидо, которые могли его разорить, но по простоте своей до этого не додумались, но и Господа Бога, чью реку он теперь реформирует.

Подрыв Засады Робидо в семи милях вверх по течению в Эмпайр Фоллз услышали и ощутили, а когда взрывные работы завершились, Ч. Б. Уайтинг теплым августовским днем устроился на берегу перед своим новым, полностью отстроенным домом и с гордостью наблюдал, как резко оживившийся поток уносит прочь то немногое, что осталось от лося, вкупе с подросшими залежами молочных коробок, пластиковых бутылок и ржавых банок из-под супа, — мусор бодро и весело плыл на юг по направлению к ничего не подозревавшему Фэрхейвену. Река более не нашептывала всяких ужасов, не то что в начале лета. Зарядившись энергией, она бурно радовалась предприимчивости Ч. Б. Уайтинга. Довольный результатом, он закурил сигару, глубоко вдохнул пряный летний воздух и посмотрел на стройную женщину, сидевшую рядом, которую звали — кто бы мог подумать! — Франсин Робидо.

Франсин была девушкой смышленой и с далеко идущими планами; она только что закончила Колледж свободных искусств имени Колби, и, будучи лет на десять моложе Ч. Б. Уайтинга, до того дня, когда ее родня заключила сделку о продаже Засады Робидо ее будущему мужу, она в глаза его не видела, хотя, конечно, о нем слыхала. Ч. Б. учился в том же колледже, что и его отец, и дед; Франсин, однако, была первой в семье Робидо, кто после школы поступил в высшее учебное заведение. Ей повезло получить стипендию, и из колледжа она вышла другим человеком. По ее речи, манерам, светскому тону никто не признал бы в ней Робидо, что обескураживало и злило ее родных, и знай они наперед, каким презрением она обольет их по возвращении, не видать бы ей студенческой скамьи. Бедная девушка среди богатых, Франсин Робидо исподтишка подглядывала за сокурсницами, перенимая у них ловкость в обращении со столовыми приборами, умение одеваться, интонации, лишенные и намека на вульгарность, и гигиенические привычки. В колледже она также научилась флиртовать.

В уставленном книжными полками, мягко освещенном кабинете его юристов Ч. Б. Уайтинг, который не рассматривал всерьез ни одну женщину с тех пор, как вернулся в Мэн, залюбовался Франсин Робидо. Кроме диплома о высшем образовании, что было немаловажно, его особенно восхитило то, как она держалась, — девушка вроде бы понимала, что Ч. Б. собирается надуть ее семью, но не считала нужным вмешиваться. С каждым взглядом в ее сторону, с каждой ее репликой зачарованность Ч. Б. Уайтинга нарастала, ибо он явственно ощущал, что находится в поле внимания Франсин, тогда как ее поведение и манеры скорее говорили о том, что его присутствия она даже не замечает. То ли был он в кабинете, то ли нет — непонятно. И, желая выяснить, был он все же там или нет, Ч. Б. решил жениться на Франсин, если она ему не откажет.

Не отказала, нет. Они поженились в сентябре, и до конца дней своих на этой земле Ч. Б. Уайтинг пытался вспомнить, что же именно привлекло его в Франсин Робидо на той встрече в адвокатской конторе с приглушенным светом. При дневном освещении Франсин выглядела костлявой заносчивой замухрышкой, и, как у многих женщин с предками — выходцами из французской Канады, у нее был скошенный подбородок, словно его срезали. Он также понял, что женитьба на Франсин Робидо, вопреки ожиданиям, не дала исчерпывающий ответ на вопрос, замечает ли Франсин его присутствие, находясь с ним в одном помещении. В тот августовский день, в наплывавших сумерках, когда он закурил сигару, празднуя победу вместе со своей будущей женой, Ч. Б. Уайтинг исподтишка изучал суженую. Мужчины из рода Уайтингов все как один обладали врожденным деловым чутьем, и каждого из них неизменно, словно мотылька к пламени, тянуло к единственной женщине в мире, полагавшей своим высшим предназначением сделать мужа глубоко несчастным, а потом держаться за их брак с мрачным упорством монахинь, преданных страдающему Христу. Отлично усвоив семейную историю, Ч. Б., естественно, опасался женитьбы. Время от времени отец напоминал сыну, что тому нужен наследник, но Ч. Б., глядя на отца и деда, не был в этом уверен. Почему бы не положить конец этому безумному замкнутому кругу несчастий? И зачем производить на свет новых Уайтингов мужского пола, если им суждены вечные матримониальные муки?

Вот почему Ч. Б. Уайтинг пристально разглядывал Франсин Робидо, пытаясь представить, как по прошествии скольких-то лет ему захочется забить ее до смерти лопатой. К счастью, он оказался не способен живо воспроизвести эту сцену в своем воображении. Самое большее, на что его хватило, — поразмыслить, стоило ли затевать войну с Богом. Если Он смог подбросить дохлого лося, что Ему стоит подбросить что-нибудь куда хуже. Например, женщину — не ту, какая ему нужна. Подобные размышления встревожили бы Ч. Б., не будь эта женщина ему нужна. Но она была ему нужна. В этом он почти не сомневался.

Его невеста предавалась иным мыслям. “Вон там отличное место для беседки”, — сказала она, тыча тощим указательным пальцем на середину отлогого берега. Чарлз Бьюмонт Уайтинг медлил с ответом, тогда Франсин Робидо повторила фразу, и на этот раз будущий супруг различил в ее голосе жесткую нотку: “Ты слышал, что я сказала, Чарли?”

Слышал. И в принципе, он ничего не имел против беседок, но сооружать таковую в качестве архитектурной спутницы асьенды казалось ему не лучшей идеей. Однако вовсе не эстетические соображения погрузили его в задумчивость. Он не откликнулся сразу, потому что никто и никогда не называл его Чарли. С самого детства он был Чарлзом, и его мать решительно не допускала, чтобы прекрасное имя, которое она ему дала, искажали пошлыми производными вроде Чарли или, того хуже, Чака. В быстро промелькнувшие студенческие годы друзья звали его Бьюмонтом, а в Мексике — Удальцом. С недавнего времени его знакомые по бизнесу обращались к нему Ч. Б., но с почтительной интонацией, им бы и в голову не пришло назвать его Чарли.

Ясно, что устанавливать правила нужно было прямо сейчас, но пока он раздумывал, как половчее преподнести преимущества Чарлза перед Чарли, “сейчас” плавно скатилось в “тогда”. Странно. Если бы кто другой назвал его Чарли, он поправил бы этого человека, не дав его голосу стихнуть, но с этой женщиной, которую он, опустившись на колено, попросил стать его женой, как ни странно, вышла заминка. Момент был упущен, а за ним и другой, и третий, и вдруг Чарлз Бьюмонт Уайтинг осознал, что причина его онемения в некоей новой эмоции. Сперва он отметил лишь непонятное ощущение, но постепенно распознал, что это такое. Новым чувством был страх.

“Я сказала…” — в третий раз начала его суженая.

“Конечно, дорогая. Прекрасная мысль”, — согласился Чарлз Бьюмонт Уайтинг и в этот судьбоносный миг превратился в Чарли Уайтинга. Впоследствии он любил говорить, не без печальной усмешки, что в размолвках с женой за ним всегда оставалось последнее слово, а точнее, два слова: “Конечно, дорогая”. Знай он, сколько раз в общении с Франсин он повторит эту фразу, будто мантру их супружеских отношений, возможно, он принял бы приглашение реки и следом за лосем отдался на волю волн, избавив себя от многих мучений и сэкономив на револьвере, который он купит тридцатью годами позже, чтобы покончить со своей жизнью.

“И будь любезен, загаси эту ужасную сигару”, — добавила Франсин Робидо.