Гелен Аму. Тайга. Пионерлагерь. Книга первая

Ира Зима, 2014

Это не просто остросюжетный и захватывающий детектив, интересный читателю любого возраста, это настоящее историческое погружение внутрь времени. Юная героиня, потерявшая всех близких, даже тех, кого не знала при своей жизни наяву, чувствующая связь с погибшими и ушедшими, вступает в смертельное противостояние с убийцей. Она не может обратиться за помощью к друзьям, искренне любящими ее, только она одна сможет найти правду и уничтожить маньяка. Хрупкая шестнадцатилетняя девушка с длинной косой с каждым новым витком увлекательного сюжета, с каждым обрезанной прядью волос становится все более грозным воином, ломает все стереотипы и все преграды. Она бежит по лезвию бритвы, а читатель пребывает в неослабном напряжении на протяжении всего романа. Саша ведет настоящую психологическую войну-расследование, жестокую и бескомпромиссную игру со смертью, намеренно подставляет себя под очередной смертельный удар. Ее убивают, но она выбирается из нескончаемых ловушек снова и снова, каждый раз становясь все сильнее изнутри, ломая свои внутренние преграды, идя к той многосоставной цели, достичь которой она должна, чтобы спасти жизни других и отыскать истину. Еще не ушло время Советского Союза, с его пионерскими лагерями, дефицитом, наивностью или вседозволенностью для власть имущих. Действие происходит в элитном пионерском лагере рядом с закрытым сибирским городом, которых тогда было достаточно много, но о которых мало что было известно даже в то время. Вместе с героями читатель погружается в историю страны, о которой сейчас почти не вспоминают, но от этого события, рассказанные очевидцем во всех деталях, становятся еще более интересными и занимательными. Детские и спортивные лагеря, раскинувшиеся вдоль широкого русла Енисея и Маны, великолепная природа Сибири, знаменитые Красные столбы – место действия. Но кто лишил Сашу семьи и дома тогда, в пятьдесят четвертом? Каким образом таинственные староверы, несшие службу Белой Матери, с их верой в Гелен Аму, связаны с чекистскими зачистками и урановыми рудниками? Что за связь у маленькой Саши, потерявшей в загадочных обстоятельствах и мать, и деда – с его сестрой, ее копией, и теми невинными юными девушками, которые погибали в течение тридцати лет и не были обнаружены? «…Я тащу груз, который мне не по плечу и не по размеру, и я даже не стремлюсь избежать этой не своей кары, только хочу успеть исправить как можно больше, но как такое исправить?»

Глава 3. Открытие лагеря

На «зарядку» встать не было никаких сил. Сколько я спала? Часа два? И что это за ночь такая бестолковая? Кому такое надо? Нет, пора что-то срочно менять в своей судьбе, решительно, веско, и у всех на глазах, чтобы все сплетники мои истории видели и мне же их потом рассказывали. И пусть это будет роман с зашибенным парнем, Кирой, например, и плевать тогда на паршивцев. Растрепана я была неприлично, но Кира же в «спортивном», а нравиться тут, кому попало, я вообще не хочу! Наташка хихикнула, глядя на меня: драные шорты, пацанячья майка, волосы собраны на макушке в полный бардак, щеки помяты, потому что спать надо было больше, и губы покусаны… Ну это я сама себя вчера кусала от нервов.

— Колись, целовалась? С вожатым! Вот ты развратная! — ее довольное лицо не соответствовало замечанию.

— Наташа! Он заблудился! Он был напуган! Не очень-то романтично… Кто его вообще в лес отпустил? Не целовались мы, да он мне вообще в этом плане никак!

«Нельзя новичка так беспечно кидать в тайгу, он чудом на меня вышел», — думала я про себя.

— Всем «как», а ей «никак»! Да никто не заметил, что он пропал, потом уже догадались, что он за тобой пошел, но тут такое было, не до Женьки! — Наташка опять хихикает.

— А эта акула где? — я заметила, что Алены нет, койка ее даже не была расправлена, видимо сделка прошла удачно, но только Валевский продешевил, я не воспользуюсь таким выкупом.

— Да я же тебе рассказываю! Когда ты прооралась, на крики прискакала Бабочка, и что ты думаешь, она сделала? Она разбила Савицкой нос и волосы ей повыдергивала! И эта Бабочку в ответ потрепала! Теперь в медизоляторе и та, и другая!

Ну и дела…

— Они там не передушат друг друга? Опасно, две хищницы в одном помещении… — ну все, теперь можно успокоиться, про меня все забыли.

— У Таи не забалуешь, она им «сонники» поставила! Как тебе сезончик? И это был только первый день! Круто?

И стало весело, мне передался Наташкин лихой нипочемочный настрой, и мы побежали на зарядку. Да уж, Алена не должна была так беспечно скидывать Бабочку со счетов, та Валевского всем телом охраняет!

После завтрака я и думать не думала идти на репетицию нашей команды. Ни за что! И Наташка наотрез отказалась участвовать в Аленкиной программе, так что время мы проводили вместе. Сначала проведали моих подопечных в «малышовом» отряде, они тоже готовились к «Открытию лагеря» и очень волновались за свое первое выступление. Так что мы с ними порепетировали вместе, потом много дурачились, валялись на полу, орали песни и играли в «ручеек» на «любовь», они такие все забавные, и от общения с малышами всякие гнусности совсем забылись. Дальше мы отправились в «Спортивный лагерь». Конечно, среднестатистическому пионеру, коим являюсь я, нельзя «по регламенту» шляться по спортивной территории, ну не положено серьезных спортсменов отвлекать от тренировок, а Наташке Ким можно все, дурного слова никто не скажет, только будут вежливо здороваться и спрашивать подхалимно, как ее дела. Все потому, что Наташкин отец сверхтоварищ всем товарищам — Боря Ким, второй по важности человек во всем этом таежно-малахитовом хозяйстве. Так что мы с Наташкой в наглую, если верить «регламенту», уселись на трибуне, что напротив тренировочного поля, и совсем уже неприлично пялились на разминку хоккеистов. Тренер Щедрин ребят гоняет в холостую, лед в крытом стадионе пока не залили, а нам без разницы, где на хоккеистов смотреть, нам себя деть некуда! На поле были все, и Толик Уткин, и Митяй, и Антон Горленко, и главный персонаж для меня — Кирилл Железняк. Он носится с мячом как ужаленный, сложившись своей долговязостью вдвое, каштановые волосы стоят дыбом в ветряном порыве, улыбка в «ямочки», он такой весь страшно опасный для девиц обаяшка. Но девицы западают упаковками на Антона, этого ветродуя глазасто-блондинистого, он ниже, коренастей Киры и владеть собой в игре ему явно легче, а такого запала страсти в нем и подавно нет. Вообще-то классных парней в одном месте неприлично много набралось, поэтому судьба не стремилась нас с Наташкой развращать, в западной стороне у турников и брусьев резвились гимнастки, фигуристки и дальше на кортах в теннис играли исключительно девицы! Вот на этих красавиц в коротких плиссированных юбках и любовались все до одного игроки на поле, а вовсе не на нас.

Особенно выделялась Ольга Караулова, она швыряла ракеткой не мяч, а всю свою, прямо скажем, безмерную сексуальность с шумным придыханием, на поле в этот момент повисала немая бездыханная тишина ею покоренных силачей, и пока она так ухала, игра у хоккеистов предательски подвисала. Караулова отпрыгала гейм, взяла полотенце, воду и, сияя длиннющими, солнцем опаленными ногами, открытой улыбкой во все лицо, белесыми на просвет лучистыми волосами, собранными в мокрый пучок, подошла к нам. Невыносимый человек! Чувствую, начала улыбаться ей в ответ еще за версту как редкая идиотка. Наташка такая же глупышка, она тоже ужасно ей рада. Караулова на весь сезон нас без парней оставит, а мы такие счастливые! Но ее невозможно не любить, невозможно не улыбаться вместе с ней, она радуга-человек, уверена, что и в темной комнате все в ней немножко светится. Оля подошла, чмокнула меня, тиснула Наташку, обдуваясь полотенцем уселась устало рядом, а парни на поле наконец стали бегать резвее и мускулистей на радость тренеру.

— Вы чего тут? У вас же «Открытие» на носу? На кого мы смотреть будем? — она налила воду из бутылки себе прямо на лицо, та потекла по шее на майку. Оля на это не обратила внимания, а парни на поле умерли.

— Да Аленка Сашку в команду не взяла, а я теперь ее программу бойкотирую! — Наташка лихо стеганула волосами, пустив солнечный блик на поле в кого-то для нее особенного, и я пока не понимаю, кто это может быть.

— Вот, стерва! Капитанский зачет три года по твоим текстам сдает! Совсем совести нет! — Оля резко сменила позу, перекрутив лихо ноги по ветру — парни ожили.

— А ты откуда знаешь? Про тексты… — я забыла о тактиках соблазнения и уставилась на нее в недоумении.

— Так от Валевского, он давно просек эту ситуацию и был уверен, что Савицкая в команду тебя возьмет, как только ты будешь готова, а тут такое!

У меня внутри все рухнуло, Валевский говорил вчера ее словами, даже интонация та же, так что получается — постоянная подружка у него есть и давно.

— Но ты не переживай, Алена ваша провалится… — добавила Оля, и ее осведомленность задела меня за самое живое.

— Почему, она давно «капитан», всех все устраивало! — я не жду провала Алены, вообще ничего не жду.

— Она провалится, я чувствую, злая она, должна провалиться! Пошли к нам на ужин, у нас жратва круче и кофе есть!

И это единственное что способно меня сейчас спасти от тоски.

Под предводительством Карауловой мы устроились в столовой «спортлагеря» и нас без проблем накормили, увидев Наташку, потом мы долго пили кофе, что роскошь не только для пионерки, но для любого советского человека. Не понимаю, как я могу обычно обходиться без этого копчено-горького взрыва внутри, особенно когда съедает грусть-тоска? Где его все берут, этот кофе? Неужели нужно стать лидером «компартии», чтобы получить доступ к кофейным закромам? Зал столовой заполнился хоккеистами, все умытые и ухоженные, видимо собирались тщательно, привели себя в порядок по всем пунктам бабушкиных советов, с белыми воротничками, приглаженными чубами, наглаженными стрелками на рубашках и штанах, все забрызгались парфюмами так, что заграничный духман накрыл всех с головой. Неужели это все ради нас, конечно, с тем учетом, что мы с Карауловой?! Через минуту вокруг нашего столика собралась куча-мала — парни решили сесть к нам все сразу, стало слишком тесно и очень весело!

Мне нереально дикорадостно, наперебой все что-то выспрашивают, и совсем не успеваешь никому отвечать, как сыпется новое внимание, а его перебивает следующее. Сейчас лопну от искр, что мы тут назапускали кругом своим общением, чувствую себя вновь рожденной, и это какой-то другой мир, высокочастотный, звонкий, светящийся, и я совсем не хочу покидать его. Не помню, над чем мы хохотали всю дорогу, смотрел ли на меня Кира или кто-то еще, это было неважно, важно, что оголтело-радостны мы были все вместе и сразу, это не счастье на одного, оно общее, и испытываем его мы всей толпой, разом! И не важно, какая я, какая Оля и Наташка, все «от себя» утратило важность, никто никого не соблазнял и никому на показ не нравился. Самое нежданное несбыточное, неестественное в наши дни переживание коснулось меня. Как такое случилось? Так уже бывает? Такое возможно? Неужели этот «ангельский, высокий мир» не где-то там, в далеком будущем на подмостках вселенных, а прорвался к нам, он уже в нас? И теперь достаточно собрать в одном месте много светоискрящихся, счастливых по своей сути людей, как сходу они рождают «купол» своим общим существом, который и несет всех к месту назначения? Прямо в рай…

И это состояние, словно я вибрирую на грани самой высокогорной ноты, исполненной под сводами самого верхоярусного храма, не покидало меня и по дороге в наш лагерь уже поздней ночью. Провожали нас с Наташкой Митяй, Кира, Антон и Толик, идти не так чтобы далеко, лагеря все-таки сосуществуют забором в забор, так что, добравшись до «первого» корпуса, мы провожались еще час на нашей веранде. Видимо сильно мы искрились и шумели под окнами, и когда, наконец, вернулись в отряд, то столкнулись с глубоко-молчаливым осуждением коллектива, который, конечно, ни фига не спал, занимался своими делами и заодно не одобрял наше поведение. Ну и славно, а то моей репутацией пора монастыри обкладывать, а теперь все, оскандалилась, обросла сплетнями и связалась с толпой хоккеистов! Какой ужас, выдуманный искусственный рай мне больше не маячит и не грозит, такую «нахалку» туда никогда не пустят! И, не видя на самом деле никого, как пьяные, все еще обсуждая какие-то бестолково блестящие темы, мы с Наташкой протекли сквозь коллективное бессознательное и завалились раньше всех спать, а назавтра, плотно занявшись игнорированием фестивальной программы, мы снова легко потерялись в «Спортивном», выпав из всех отрядных историй на три беспечных дня.

«Открытие лагеря» — мероприятие серьезное и ответственное, понаехали начальники и важные номенклатурные личности всех мастей, но к этому делу нас с Наташкой припахать никому не удалось, и в кои-то веки я прогуливаю столь важное событие. Егор стойко охранял мое детство, как и обещал накануне, даже не пытался чем-то нагрузить, а Викуша в эти дни не смогла на меня наткнуться, как она привыкла это делать, все время я проводила на неподвластной ей территории соседнего лагеря. И только вечером, после ужина в «спортивном» вместе с хоккеистами, гимнастками, теннисистами мы появились на «представлении» как настоящие гости! И «актовый зал» нашего лагеря под большим шатром уже не вмещал всех желающих, такой толпе спортсменов устроиться кучно не вышло, пришлось распределяться по еще просвечивающим и тут и там не занятым местам.

Наташка с Митяем полезли на «галерку», что висит очень низко над головами маститых вип-гостей, там устроились и «малышовые» отряды. Антон Горленко хоть и был обожаемым сыном своей матери, проигнорировал услужливо оставленное ему место рядом с Викушей, решил составить компанию мне и Кире. Протиснулись мы вместе почти к самой сцене, там за колонной есть хитрый глубокий уступ, куда можно забраться с ногами, устроились как монгольские шаманы, подтянув под себя ноги — видно все как под стеклом: и сцену, и первые ряды, часть «галерки», и даже «закулисье». Справа от нас на самых почетных местах восседают шефы лагеря: во главе Меркулов, справа от него Борис Ким, Наташкин отец, слева Игорь Валевский, соответственно отец Ромки, рядом с ним Викуша, дальше еще кто-то, кого не знаю, но, видимо, тоже важный, раз тут, на первых местах устроен.

Глядя на Валевского-старшего легко понять, откуда в Ромке порочность, так необратимо влекущая женские организмы, это явное наследство отца. Игорь Валевский смазлив до неприличия киношно-костолевской притягательностью. Викуша практически под руку с ним и уже вся размазалась в его ауре, не натянута как обычно режущей струной. Отец Наташки Боря Ким — разительная противоположность, он ниже и коренастей, но так упруг и собран, что выглядит чуть ли не выше и свежее сорокалетнего Игоря, хотя разница лет в десять между ними есть наверняка. Вот что значит благоразмеренный, неразвратный образ жизни серьезного начальника и внимательного отца! Это я к тому, что Валевский «старший» зажигает круче «младшего», сплетни о его романах регулярно перетекают через заборы «Пансионата», где обитает старшее номенклатурное поколение. Территория «для взрослых» отгородилась от детского лагеря только лысеющим пролеском, завернулась за восточный холм; обустроена она скорее как «альпийская деревня», а не сибирско-русский сруб, такие красоты только на картинках «про заграницу», и, конечно, туда детям вход «воспрещен». Но, в конце концов, все знают про всех все; происходящее в трех наших мирах-лагерях перемешивается и становится общей историей «Тайги».

Пристальнее других выделяется Меркулов: и своим жестко-добреющим лицом, и статью человека «без возраста», словно потерявшего связь со свои поколением, деду «Тайги» стукнуло семьдесят, но с годами он не теряет жизненного заряда, не скукоживается, как это принято у стариков, а словно растет обратно. Сейчас он выше всех в ряду не только плечом, возрастом, должностью, но и всем теловыражением, мимическим отпечатком своего «большого я» — высок, широк, могуч; он для меня с детства стал воплощением местных историй-легенд о деревне «староверов», что якобы стояла на месте нашего лагеря. Затерялась деревня в лесах, от всех потрясений цивилизации спряталась, пережили староверы и революцию, и Великую Отечественную, и еще неизвестно что. Кто знает, сколько веков они тут обитали? Но староверы ушли сразу, стоило появиться ссыльным каторжникам, которые помирали «вагонами», строя «урановый прииск» в нечеловеческих таежно-смертельных условиях. Не знаю, какие они могли быть, эти староверы, может, как самые обычные крестьянствующие люди, но мне всегда кажется, что Меркулов один из них, именно так должен выглядеть «герой легенд», если вдруг попадет в наш мир.

Напротив меня в софитах светился приступок звукорежиссера, на котором как прыщ на лбу высвечивался Ромка в наушниках и с полным отрешением на лице, он был поглощен процессом налаживания звука в этой шелестящей, шепчущейся людской густоте. Мне понятно, почему Ромка живет с дедом Меркуловым, а не с отцом Игорем, и я хотела бы быть воспитана героем, а не похотливым самцом, вот только прока из этого не вышло, судя по всему, он сын своего отца, а не воспитанник деда.

Внутри меня стоял ком, где-то в районе подреберья: я не ждала провала Аленкиной программы, с чего вдруг — она опытная капитанша, так еще и ставки такие, азарт, она расцветает, как правило, в зоне конфликта; и наше мнимое на самом деле противостояние — я-то ничего не успела противопоставить, у меня и шанса не было, — должно пойти процессу только на пользу, но я тряслась от страха, сама не понимая почему. Чего я боюсь? Почему меня трясет? Но свет погас, и все мое внимание поглотилось сценой. Сначала выступали средние отряды, прорастающая смена, они явно готовились занять наши места и разогревали свои жилы перед будущим броском, им со следующего сезона предстоит команду лагеря представлять, раз мы все «выпускаемся» в этом году. За ними вышли творческие коллективы, коими буйно цвел наш лагерь, кого только нет — и танцоры из «Орленка», и хор «ЦДП», и класс «пантомимы», и «театральный кружок», и так два часа подряд сижу и всем завидую: у них все впереди, а я свой шанс точно уже профукала… И уже перед самым выступлением нашего отряда в темноте появился Егор, к нам пролез через толпу, притулился мне в ноги, притянулся к уху, шепчет:

— Веришь, я и не видел, чего они там навыдумывали, первый раз за десять лет допустил такое кощунство! — он остался рядом, облокотился о колонну беломаечными плечищами мне в нос, от этой близости я испытала странную неловкость, а в детстве могла хоть на шею к нему залезть…

Команда «Первого» наконец вышла на подмостки и преподнесла публике классический «студенческий капустник», он был очень даже неплох, с прибаутками и песнями про пионерлагерные дела. Всем понравилось! Понравилось ли мне? Не скажу, я совсем не в этой «теме», я так долго готовилась и не предполагала, что случится такой конфликт, уничтоживший сам шанс увидеть мою идею олицетворенной. Мне больно, у меня случился «выкидыш», столь ожидаемая жизнь так и не увидела свет… я просто не знаю, хорошо ли то, что получилось у Алены или нет! Я не знаю… Пусть даже не с моей подачи, но я была уверенна, что все, что придумаю, будет осуществлено, и я своими глазами увижу, как это все работает, как это все живет и дышит — это для меня важнее, чем признание, жизнь важнее мечты, а так я ее угробила, эту жизнь… Все, что я придумала и создала, никогда теперь не случится.

В программе значился еще «последний номер» и, как правило, это выступление «малышового» отряда, они такие маленькие, забавные, их проигнорировать никак нельзя, им нужно дать дорогу, поэтому именно «двенадцатиотрядников» все поздравляют в этот день как первоклассников в школе. Это их День! Выступление малышей не было для меня сюрпризом, я же их готовила, только на «генеральные прогоны» в «актовом» мы с Наташкой не пошли, чтобы ни с кем из наших вообще не пересекаться! В финале Соня Морозова, девчушка, с которой мы задружились еще в автобусе при заезде в лагерь, спела песню, доставшуюся мне от мамы, где-то мама ее откопала, и за столько лет песня так и не попала в «дело», а тут такой удачный случай. Песня называется «Японский журавлик». Соня владела уже поставленным голосом, видимо, занималась лет с трех, это песня-история про детей Хиросимы и Нагасаки, японских городов, пострадавших от «ядерной бомбы». По замыслу Соня выпустила в зал огромного бумажного журавля, и завершили куплет малыши уже хором, всем отрядом, отпуская в зал ворох оригами. Мы крутили их вместе с ребятами из «спортивного» все три дня накануне как ненормальные. Не знаю, в чем тут было дело, скорее всего в сильном голосе и одухотворенности темы, может, еще и в том, что это мамино наследство, наконец-то мною реализованное, но меня прошибло от макушки до пола волной сочувствия к пострадавшим детям в далекой стране… Именно так — вдруг забылось обо всем своем! Мелодия стихла, потом зал грохнул аплодисментами, свет включился, и стало видно, как у большинства гостей вышибло слезу… слеза по невинным, по тем далеким-близким японским детям, по моей маме… Представление на этом не закончилось, дети «двенадцатого» вышли на аплодисменты кланяться, а Соня выдала в микрофон:

— Хочу сказать спасибо Саше Зарецкой из «первого» отряда, это она нас подготовила и нашла такую песню, которую я всю жизнь петь буду, я теперь звезда!

Прозвучало это нескромно, но оттого более трогательно, и публика начала еще больше умилятся, ну, конечно, Соня теперь звезда, а весь малышовый отряд стал скандировать мое имя, и я не понимала, что происходит, что мне-то делать? А Егор, не раздумывая, перекинул меня с приступка на сцену, и через секунду я уже стояла и кланялась всем как маститый культурный деятель! Опять случился «перевертыш», только в обратную какую-то человеческую сторону, словно спираль пошла возвращать себя обратно в исходное состояние, к первородным истокам… стояла я на сцене в полном обалдении! И когда после длительных оваций я наконец-то слезла в зал, все кто проходил мимо поздравляли меня и говорили «спасибо»… Такое вообще бывает? Где я? Соня сказала, что только благодаря мне она теперь «взаправдашняя» звезда, сказала это лично и обняла, уткнувшись мне в пупок, я к ней нагнулась, чмокнула крепко и едва сдержала слезы, ну я правда еще никогда такого не чувствовала, и ведь дело не в этом шуме, а в благодарности, которая окатила меня, вернув нечто бесценное, давно утраченное. Пора дать себе пощечину, чтобы я очнулась от этого сна! В том же состоянии, через тянущихся через меня, благодарящих людей, вышла на улицу, не осознавая реальность. Площадь в сумерках полна народа, стоят плечом к плечу, многие с бумажными оригами в руках как с цветами, хотела я найти кого-то из своих, чтобы спрятаться от обращенных на меня отовсюду глаз, а увидела Алену… Она неслась на меня в ярости, увеличиваясь в размерах:

— Ты, мелкая подзаборная тварь! Как ты смела так поступить со мной? Как ты посмела! Кто ты и кто я? Ты на кого замахнулась? Да я тебя раздавлю! Отомстить мне решила? Мой успех забрать? Я тут пашу, пашу, а ты все на себя закрыла? Хитрая тварь!

Все это время Алена своим мощным торсом и хлопками в плечи выталкивала меня к краю террасы, я не могла сделать ни одного ответно-сопротивляющегося движения, как тряпичная кукла, из которой выбивают последний дух. И уже уперлась в ограду спиной над наклоном в обрыв, когда сзади руки ей скрутил Ванька, а за ним подбежал Егор. Алена орала, дергала ногами, а ее тащили прочь от меня. Ну вот, это я понимаю, истинный вкус успеха должен быть не только с эйфорией, но и с мордобоем. от Алены ничего другого я и не могла ожидать, а так всё на местах.

Викуша в окружении «первых лиц» нашего таежного мира держит стопы в мою сторону, встала рядом с героями с «первого ряда» и молчит, кротко придерживая шальку, вот и еще один «перевертыш» на сегодня! Говорит «старший по званию», а Виктория Павловна просто тихо гордится своей воспитанницей, то есть мною. Валевский-старший, Боря Ким, Щедрин, Полушкин и еще пара-тройка директоров из «нижних» лагерей тоже уставились на меня, молча, а Меркулов с раскатисто-утробным звуком произнес:

— Вы, Александра, всех нас удивили и потрясли: и выбором материала, и постановкой номера, и девочку разглядели невероятную! И, надеюсь, мы еще увидим в этом сезоне вашу работу? — потом он долго посмотрел на меня уже без официальной дистанции. — Ты дочь Лизы Зарецкой? Наследственный талант… — он взял меня за руку и пожал за кончики пальцев, словно это и его утрата тоже…

И они ушли… Это слишком хорошо?

Наташка шла ко мне спиной, все еще смотря этой важной делегации вслед, потом с прискоком развернулась:

— Офигеть! Офигеть! Ты только представь, ты теперь можешь делать все! — она всплескивала руками, словно ей в руки нападали подарков мешки.

— Так кто сказал, что Викуша мне программу отдаст? Это еще ни о чем не говорит! «Это ни о чем не говорит», — думаю я.

— С ума сошла! Тебя Меркулов отметил! Она теперь тебе сама «красную дорожку» расстелет и еще впереди бежать будет! Это же иерархия власти! Вот, глупая! Такое надо срочно отметить, и так, чтобы снять с наших ощущение провала, а то они еще дуться начнут… Ну их! Срочно организуем «бутылочку», срочно! И все сразу забудут о кислых моментах! Сердечные дела превыше всего, это закон! И ты играешь! Железно!

Наташка хихикнула и убежала, намекнула на того, с кем я просто обязана сегодня поцеловаться, «а то парень ни на что не решается никак» — это Наташкины слова, не мои. Так, может, Кира тупо не хочет ничего со мной? Придется рискнуть и играть в эту немыслимо глупую пионерскую игру, сколько можно в «нецелованных» ходить?

Вернулся Ванька, захватил меня собой со спины, закрывая от каких-то неведомых напастей:

— И как тебе финал? — он переместил меня себе под правое плечо, где я пропала с головой.

— Кого ты имеешь в виду, Соню или Алену! Хотя и то, и то понравилось! — ответила я вполне искренне, мы, не торопясь, двигались в корпус.

— Тебе понравилось, как тебе Алена натрескала? Ты мазохистка? Я имел в виду Меркулова — это значит ты в работе! Теперь ты крутышка, а не лузер!

— Не мазохистка я, реакция Алены логична и предсказуема, значит, все уже утряслось, есть ощущение «законченности», а то сидела бы сейчас и тряслась, ожидая ее выкидонов! Где она?

— Представляешь, Викуша ее «в люкс» поселила, бассейн там, массаж, чтобы она успокоилась. Ты представляешь?! Да ее надо отшлепать и поставить в угол, а Савицкую в «Пансионат» определяют! Звезда хренова! Почему ты вообще должна бояться ее реакции!? Да я ей лично голову оторву, если она только близко к тебе подойдет! Пусть переселяется на хрен от вас!

— Раскомандовался! Что она мне сделает? Остынет и начнет общаться, как ни в чем не бывало!

— Ты ее еще и в команду возьмешь? Совсем уже?

— Кто сказал, что программа моя? И да, возьму, я же ее подставила… Случайно, но это факт.

— И она тебе еще «говна» наваляет ведро!

— Самое слабое место Алены, как выяснилось, Валевский, а не «капитанство», так что утрясется…

— Спасибо скажи этому Валевскому, он Соньке твоей голос поставил, и вообще возился…

— Да ладно, прямо-таки возился? Спасибо! — я в недоумении, но Ромка же ждал справедливости и Карауловой о том долго рассказывал.

— Ты ему это скажи, а не мне! — настаивал Ванька.

— А вы разве не «одно целое» с некоторых пор, а то он тут «выкупы» за тебя отрабатывает, вот и «спасибо» ты получай!

«Ну а что, разве не так», — резонно замечаю я про себя.

— Слушай, я сам в шоке был от его засоса с Савицкой на костре. Что это, блин, было? Но знаешь, у тебя тоже странностей навалом, будь добрее и скажи: «Спасибо, Рома», а то мне за тебя стыдно будет.

— Обалдеть, я оказывается и твоя воспитанница, и Викушина, и Валевскому должна! Осталось с Мухой в засос поцеловаться и можно помирать!

— А причем тут Муха-то!?

— Да если он мне в «бутылочку» выпадет, сразу сдохну!

— Так не играй!

— Иди ты, Ваня, знаешь куда!? Вам с Валевским можно то, что вообще нельзя, а я в дурах хожу! Если что пойдет не так, просто врежу!

— И тогда весь сезон никто к тебе не подойдет. Кому охота схлопотать разбитый нос ни про что? Меня-то такой вариант устраивает, а то волнуйся за тебя…

Поднявшись на второй этаж, в холле мы застали готовую свалку желающих играть в «бутылочку», и как это можно осуществить, когда участников так много? Собрались вообще все, кто хоть как-то мог проскочить по определению «тинэйджер», даже из второго отряда ребята затесались. Открытие сезона! И всем надо разобраться в своих чувствах и пристрастиях, нащупать податливость ситуации, идущей навстречу, или зафиксировать «тупик» и не тратить себя на «пустое» вовсе — время с этого дня не просто полетит, а исчезнет, и следа не останется. Конечно, я считаю эту игру глупой и вообще не понимаю, зачем соглашаюсь на эту авантюру, будет невыносимо, если до меня дотронется не тот человек… Мне страшно! Но непременно нужно снимать с себя эту паутину неприступности, а то и понять нельзя, нравлюсь я Кире или нет. Может, он просто боится этой моей девственной отмороженности? И я делаю этот шаг в будущее так, словно иду на экзекуцию, для меня это непоправимая сделка с совестью! Совесть такая, она мне еще устроит за такие выверты, не оставит в покое, если что не так пойдет, будет напоминать о проступке в самый неположенный момент, например, меня как-нибудь стошнит на кого-нибудь уже важного для меня… Но я готова идти; если движение вперед остановится, я просто не выдержу эту внешнюю пустоту, когда внутри меня уже начались погромы, не могу я больше ждать не пойми чего!

Конечно, было бы намного логичнее играть в эту игру компанией поменьше, очередь в такой толпе желающих может так и не настичь отдельного игрока, на что я тайно надеюсь, может, мне и «не выпадет» целоваться, но коллектив отметит, что я уже «того», в игре, выросла значит. А весь замысел в том и состоит, что все собираются друг другу на глаза, и всякие оттенки поведения, даже малейшие жесты, могут потом повлиять на будущие романы, и на меня это повлияет; всем теперь ясно, что я и не отмороженная вовсе, и со мной можно «мутить». И тут важным становится все. Кто напротив кого пристроился? Кто на кого пялится, ожидая случая? Короче, у всех есть какие-то свои пределы и барьеры, которые сегодня можно мягко устранить, при этом «не вскрываясь» до конца и не обнажая свои истинные чувства. Так и сбежался сюда уже весь лагерь, и правила усложняются: ведущий не только крутит бутылку из-под шампанского, но и объявляет ряд выпадающей пары, так еще и стрелочку нарисует на полу для сомневающихся! Ведущим вызвался быть Женька, ему с нами играть вроде как аморально, а участвовать охота:

— Первый ряд на третий, — объявил Женька и крутанул бутылку, ну правила все знают, у нас в «совке» нет тех, кто не играл в пионерском прошлом в эту игру.

Мы с Ванькой зашли в зал уже позже всех, и под меня точно никто не подстраивался, забравшись в угол и сев на тумбочку, я намеревалась там отсидеться; мне и так неловко, а тут еще и место надо особое выбрать, чтобы выпало на Киру! Участвовать, не быть в очередной раз высмеянной за лузерство, избежать репутации «недотроги» и при этом остаться при своем, «нецелованой» — вот мой план, раз «по уму» не получилось! Нет, ну правда, я собиралась быть «целованной» только одним парнем и он от меня чёрт те где сидит — тут без шансов, другие перескакивают с места на место, но я пока на такое не решусь, «волчок» завелся, и все застыли:

— Женька, а если на тебя выпадет? Ты в игре? Я очень «не против»! — это Пенка инициативу проявляет.

— Настучит кто-нибудь «добрый» вашей Викуше и останетесь без вожатого! — Женька сморщился перспективе и непонятно, что его смутило: Пенка с ее инициативой или Викуша со своей прозорливостью.

— Не настучит, тут не для этого все собрались! Железо и Караулова, целуйтесь, целуйтесь! — орет Муха.

Караулова привстала не до конца, сама подтянулась к Кире, и у них случился очень интимный поцелуй! Ну, он и не против, так что встреча с Кирой мне сегодня точно не грозит, да и интерес его уже очевиден, раз он сел напротив Оли.

— Ветров и новенькая. Как тебя? Марина Гудкова? Короче, давайте уже!

И так все завертелось, Ванька целовался с сестрой Митяя, потом Наташка с самим Митяем. Так вот зачем Наташка все это затеяла!? Теперь я точно определила ее интерес и слава святым, что она выкинула этого Антона Горленко из головы! Несмотря на то, что он мой сосед по дому, я с ним практически не знакома, общались мы только в раннем детстве, а потом он мне стал казаться заносчивым и немного противным, хотя, конечно, в глянцевости ему не откажешь. Поэтому Наташкино увлечение Антоном мне было понятно, но неприятно, а последние дни мы вообще очень много с ним общались, и я подозревала, что у них устраивается роман. Надо признать, что это облако высокомерной спеси с Антона сдулось, вполне нормальный и веселый оказался парень при близком общении, а Наташка и думать о нем забыла! Митяй другой закваски, совсем другой, хотя не разобралась я в нем пока, держится он еще немного скованно, зажато, за этим «не разобранным» фасадом застенчивости личность еще плохо светится. Наверно и я со стороны такая же непроницаемая, блоками зажатая. Почему «младшим» быть так сложно? Нет, все же я сильно отмороженней Митяя, он вон как зажигает и целуется с Наташкой, никого не смущаясь, у всех на виду! Вот она моя роль — быть наблюдателем, это моя зона комфорта, и я втянулась подглядывать за всеми вместо того, чтобы наконец «быть», выпала из истории как обычно… Пока на меня не заорали!

— Зарецкая, выползай из угла, а то я до тебя не доберусь!

Муха требовал, чтобы я вышла! К кому? Глаза у меня круглые, сквозняком проветриваются, так я их таращу от ступора! Не врала я Ваньке, что боюсь Муху, в смысле целоваться с ним! Господи! Первый в жизни поцелуй с Мухой!? Катаклизм! Он же из «драконьей вселенной», а я из породы «прозрачных бестелесных» существ! Он меня вдохнет и не заметит!

— Выкупаю! — это что за хрень, сто лет такого не слышала, обычно никто не меняется, тут все ради экспериментов.

— Кого выкупаешь? — не понял Муха.

— Зарецкую выкупаю, буду должен! — это Ванька, я не сразу его голос расслышала. Вот зачем я ему про Муху ляпнула? Горелка меня сейчас живьем заглотит!

— Не-а, я понял, мне твой «выкуп» не подходит, я лучше с Зарецкой, — Муха открестился от Горелки, сидящей напротив Ваньки, и продолжил двигаться в моем направлении.

— Тогда я выкупаю… — ну все, парни вошли во вкус, «барахолка», блин!

Антон Горленко тоже решил выступить, только этого не хватало! Муха радостно смотрит по сторонам, ну ему эта ситуация дико нравится, может, еще кто поторгуется, дельное предложит? И народу процесс по вкусу, прикольно же, когда заварушка намечается!

— Не-а, Антон, она и так у тебя дверь в дверь живет, успеешь еще! — Муха уже вытянул свои ручищи, чтобы выдернуть меня из моего угла, раз сам не пролезает, но за его спиной слышу:

— Давай, я меняюсь, обернись, прежде чем отказываться! — это был Валевский. Сколько «спасибо» мне ему придется сказать. Он уже все Ванькины «выкупы» на себя берет? Ветров, понятно, не целовался бы со мной, так, «в щечку», впрочем, и Ромка так поступит.

— Беру, — отвечает ему Муха. — Только если сегодня «не выпадет», ты мне, Валевский, в принципе должен! — Муха закреплял условия, и уже отступил от своих намерений, убрал от меня протянутые ручищи и уставился жадно на Караулову.

Валевский выявился из-за спины Мухи, я совсем расслабилась, раз это все фиктивно и на радость Ваньке. Ромка протиснулся ко мне, подошел вплотную, обойдя сидящих снизу, и никому наша с ним игра неинтересна уже, все эту «историю» знают, чего за нами наблюдать? И «волчок» завелся снова за его спиной, послышались выкрики и новые «выкупы», идея оказалась азартной и уместной. Сидела я на тумбе выше своего роста, Ромка уже закрыл своей головой происходящее, а мне охота было посмотреть, кто кого снова «выкупил», но он прижал мои плечи к стене, и мы оказались вровень, глаза в глаза, он не собирался отказываться от своего выигрыша. Было мокро и неудобно, глаза я не закрыла и просто смотрела на него, он тоже смотрел ясно и прямо, а когда закрыл… накатила жизнеобразующая волна. Волна не иносказательная, а буквальная, меня накрыло горячим суховеем, снова и снова от макушки до пяток, я чувствовала этот столб стихии, бьющей из атмосферы в земную кору, у меня даже пальцы на руках онемели! Колыхались в потоке уже все миры и вселенные! Волной снесло не только парадную, заборы, дома, но и все города, что я успела между ним и собой построить… снесло все к черту! Сама я так и не шелохнулась, и стена за моими плечами была так же статична, он открыл глаза, а коллектив заметил, наконец, чем мы под шумок занимаемся, и все стали орать…

Но это было где-то там, далеко, а тут только он, очень близко, он подошел ко мне из «внешнего мира» и одновременно вышел и из «моей головы», из того образа, с которым я обычно имею дело. Это было странно и очень… привычно, как будто всю жизнь я только и делала, что целовалась с Валевским. Сейчас он занимает даже не то близкое пространство, что занял Ванька около меня, он еще ближе, где границ между телесным друг друга нет и не может быть, где «его» и «мое» это одно и то же. Мы всегда занимаем одно место. Знаю его как себя… лучше себя, знаю каждую пору, мимическую складку, морщинку, которых и нет еще, их еще нет, а я их знаю… Шея с особым рисунком, затылок под моей рукой, его руки на всем моем — я все это знаю! Помню все, я его помню, только его и помню. Он смотрит в меня, не обращая внимания на шум. Он знает? Он знает, что это я? Он знает? Сзади парни задевают его, Валевский меня придавил своим весом и отскочил как мяч, улыбается во все лицо, словно взял немыслимый бастион. И центробежная сила уносит Ромку далеко, на тысячи световых мега лет, а я там же, где была… Чему он радуется, типа, завоевал, что ли? Дурак, как можно завоевывать то, что и так твое со всеми потрохами и внутренностями, со всеми космическими весями и галактическими движениями!? И произошло это очень давно, а, возможно, он и не завоевывал меня никогда, так все и было, когда еще ничего не было…

Что это такое сейчас случилось? Вот понятия не имею и знать не хочу! Какая разница!? Куда все это девать!? Если в нем нет того же, если это не его «волна», а только моя, то все это не имеет значения, тогда ему ко мне и притрагиваться нельзя, я просто сдохну в другой раз, если он так баловаться вздумает! Да мне опасно в его игры играть! Волна все еще накатывает и накатывает, но выгиб энерговсплеска становится все ниже, болела поясница, горел осевой позвонок, словно его прострелили в бою, саднило меж бровей, как после укуса овода, меня обложило азотом, и холодный пар сопровождает мое космическое тело. Что мне с этими знаниями и ощущениями делать, если ему все это не нужно, если он и не знает ничего…

Когда с нами это началось? Со мной, с Ванькой, Ромой?

Ветров всегда был особенный ребенок, он аутист, человек, который «живет в себе», игнорирует внешний мир, он таким и был лет до шести, но когда мы познакомились, Ванька стал уже самым общительным и веселым, и только его нетривиальные способности к точным наукам остались от аутизма в наследство. Как-то Ванька по секрету делился, что он до сих пор стопроцентный аутист, просто научился жить в трех мирах сразу. Сначала ему было просто незачем реагировать на внешнюю жизнь, внутри все было богаче и сильнее, он владел не столько космосом, сколько абстрактным миром, где сущее — это стихия форм и формул, движений вселенных и пространств, вывернутых буквально наизнанку. Это являлось для него настоящей жизнью, а внешний мир был блеклый, ограниченный и пустой. Семья Ваньки не потянула его «диагноз», такие семьи принято называть «неблагополучными», его родители считались среднестатистическими, средневыпивающими людьми, которые регулярно ходят на работу и тихо ведут себя дома, но такой ребенок был им не по плечу. Ванька жил в своем мире, родители в своем, так бы и тянулось, но он встретился с Ромкой, причем сам он точно и не помнит, как и когда это случилось, но в какой то момент Ванька вышел наружу, и с тех пор они с Ромкой всегда вместе. Тогда Меркулов практически забрал Ветрова к себе, чему его родители были несказанно рады, конечно, номинально они у него есть, так и живут себе там же, но для Ваньки они очень дальние родственники.

Потом в жизни Ваньки появилась я. Это случилось, когда Ветров уже метил воплощаться в физически недостижимое совершенство, он был тот самый голубоокий, светлокудрый мальчик, взявший меня сразу за руку, как только я приехала в «Тайгу». Именно он мое первое сильнейшее впечатление про это место, и, кажется, даже себя я помню только с этого момента. Моя мама привезла меня в «Тайгу», как только вернулась после учебы из Москвы, и записала в отряд к Егору, где все были меня старше, но это же был Егор, друг семьи; мама решила, что так будет лучше и безопаснее для меня, она сразу ударилась в работу, а я везде ходила за руку с Ванькой. Вот и все. И я спрашивала Ваньку, как так случилось? Но он тоже не знает, сказал, что я должна быть где-то рядом, всегда. Когда мы стали старше он мне рассказывал про свой аутизм, что видит и чувствует, когда бывает «там», чем очень мне помог, теперь и я знаю, как называется то, что происходит со мной — я такой же аутист, я живу в трех мирах.

Ромка Валевский тоже был всегда рядом, на слуху, как далекий фон, но когда мне исполнилось восемь, мы сцепились уже втроем, как звенья неведомого нам процесса. В тот сезон все отряды отправились на «большой костер», организатором мероприятия была моя мама, его устроили достаточно далеко от лагеря, и когда все пришли на поляну, выяснилось, что меня потеряли. Мама думала, что я с Ванькой или Егором, они считали, что я давно на поляне с «младшими» отрядами, которых привезли на автобусе. Но вскоре выяснилось, что «вторая вожатая» нашего отряда просто оставила меня одну в корпусе, потому что я не переоделась в куртку и сапоги, а она не собиралась ждать такую капризную девицу. И никому об этом не сказала, просто бросила в лагере, а там еще ради экономии все освещение выключили, раз никого нет; хорошо это помню, этот кошмар неконтролируемого погружения сознания в еще большее сознание, впервые испытала такое я именно тогда! А вожатуха просто не захотела открыть мне «чемоданную», чтобы я могла достать свои вещи; идти в такую даль ночью, по тайге в гольфах и сандалиях было «никак невозможно», видимо, она терпеть не могла мою мать и таким образом отомстила ей за что-то. И у нее получилось! Это самый труднопережитый день в моей жизни, весь лагерь в полном составе, в том числе и моя мама, были там, в лесу на костре, а я одна ночью в лагере осталась один на один с этими поглощающими меня мирами.

Ванька обычно смотрит «снаружи» глубоко «внутрь» себя, а я из «глубины» во все стороны «внутреннего» мира, и только край сознания достигает мира «внешнего», и я держусь за него изо всех сил. И в темноте корпуса в какой-то момент я потеряла эту грань, где кончается один мир и начинается другой, место, где все это расплетается, я перестала понимать, «где» и «за что» мне держаться! Когда первый шок от «погружения» в темноту «большого сознания» прошел, я поняла, что мне намного уютнее быть «там», много глубже от «поверхностного слоя» и всех других «видимых слоев», «там», где нет ничего. Люди боятся прикасаться даже «к себе внутри», а уж к слою «черноты» хоть в себе, хоть в космосе — это уже запредельное, а для меня это — «мое место». Вот быть только на «внешнем крае» и разбираться в перекрученных, утраченных законах; временами я просто не могу, это такое колоссальное перенапряжение, и оно постоянно губит меня, губит и губит, и я уже совсем не помню «себя». И вдруг я оказалась дома, так легко и просто, и не хотела я возвращаться, и я бы не вернулась…

Но они пришли за мной, Ванька и Рома! Стояли посреди темной комнаты и ярко светили в меня фонарем, и все вещи, миры и вселенные встали на свои места, я вернулась. И появилась эта граница, до сих пор ее чувствую, какая она хрупкая и условная, даже искусственная, но это состояние включилось и так и не исчезло, именно тогда появилось абсолютно белое «пограничное» пространство внутри меня, где с тех пор всегда есть «он», как «страж». Ромка всегда у меня внутри, всегда бдит и не дает уйти, пропасть где-то там, в глобальной черноте, он словно «из себя» создал этот «барьер», и это единственное, что я в себе не контролирую.

С тех пор «барьер» исправно работает, ведь до сих пор я здесь. Ромка и Ванька открыли чемоданную, я переоделась, и мы вместе пошли через темный-претемный лес с фонарем втроем. Ромка держал меня за руку, как и Ванька, и мы шли по тайге и по трем мирам сразу… знаю, что они видели и чувствовали то же, что и я; эта реальность — наше общее состояние. Мы были детьми и притворяться не умели, я знала про них все, тогда и поняла, что мне нет никакого смысла уходить — все, что мне нужно — здесь. Ванька так и остался со мной, а Ромку центробежная сила оттащила далеко, как и сейчас. Возможно, что-то слишком мощное и глобальное не дает нам быть рядом? Может, наше время «не пришло», или это вообще невозможно? Кто знает? В моем мире нет буквальных знаний, а есть жизнь, которую можно постигать, рассматривать и жить… Зачем я пришла сюда? Есть ли в этом смысл? Знаю, что не могу так беспечно себя разрушить еще одним таким поцелуем, не могу… Меня очень беспокоит, как легко Ромка нарушил свой собственный охранный бастион, нарушил законы и границы и объединился с тем, что «внутри» и «снаружи», и стал «целым»! И «точка» этого объединения во мне, прямо во мне! Вообще ничего больше не нужно, весь мир в тартарары, и тогда я только с ним и ныряю в вечность… вдох «я», выдох «он», вдох «я», выдох «он».

Суета игры кружилась где-то надо мной, меня никто не дергал, что стало спасением, чтобы прийти в себя мне нужно время, но я видела краем глаза, что Муха забрал свой долг, когда Валевскому выпало целоваться с Карауловой. Муха сделал это за него.

— На нас «не попадет» сегодня, мы неправильно сели, тут нужно быть опытным стратегом, какие-то дикие «выкупы», бред! Может, и без этой дебильной игры обойдемся? — Кира сел рядом со мной, только на подоконник.

— В смысле? — я еще не совсем ориентируюсь в реальном мире.

— Пошли завтра «на свидание»? Поступим как нормальные, без этого идиотизма? Я все никак разобраться не мог в ваших странных отношениях с Ветровым, но мне надоело разбираться! Он не твой парень, ты свободна? — Кира смотрел на меня, а не на игру.

— Ветров не мой парень и я свободна, в смысле завтра, ну и вообще кажется тоже…