Марта. Игра в куклы

Иннокентий А. Сергеев, 2023

Калининград, Кёнигсберг… Самый необычный, странный и мистический из российских городов. Здесь прошлое ощущается более живым, чем настоящее, а по ночам по мокрой каменной брусчатке узких улочек цокают женские каблучки, и слышны мужские голоса, говорящие на непонятном языке, возможно, немецком…. Эти люди не значатся в адресных книгах, но они продолжают жить в этом городе. В истории, которые рассказывают здесь, бывает трудно поверить, но некоторые из этих историй – действительно правда.

2

Я живу в старом немецком доме, где на стене подъезда из-под краски по сей день проступает надпись, нацарапанная кем-то когда-то, но я не знаю немецкого и не могу прочесть её, и только знак свастики понятен без перевода.

Ночью дом, в котором я живу, красив, его окна посреди необъятной космической тьмы — он как корабль, который плывёт в никуда. Я люблю выйти во двор, сесть на скамейку, если только она не мокрая от дождя, и смотреть, как мой дом плывёт, одинокий посреди этой ночи, и небо над ним не сулит приютного берега, ничто не сулит ему счастья, но… куда он плывёт?

Мне приятно сидеть вот так, на скамейке, курить сигарету за сигаретой и смотреть на его окна.

В окнах моей квартиры свет, я не выключаю его, выходя за дверь, и мне радостно видеть, что в моих окнах свет, и ты ждёшь меня, моя тайна, моя любовь, ты ждёшь меня.

Кто ты?

Ты сама тайна.

Любой твой ответ был бы обманом, и потому ты молчишь. Ты слишком любишь меня, чтобы жить обманом, и ты избрала молчанье. Ты не хочешь быть хуже, чем ты есть, как это делают те, кто, сопротивляясь своей жизни, защищаясь, маскируются под свои будни, избрав быть хуже, чем они есть. Но только не ты.

Марта, Марта, ты одна знаешь, как всю жизнь я любил тебя!

Ты всегда молчишь. И что-то ты знаешь, чего не знаю и, быть может, никогда не узнаю, не успею узнать я… В твоих глазах таится ответ, но мне никогда не найти его, никогда… Мне никогда не дойти до конца.

О чём ты думаешь, когда меня нет дома, и в комнате пустота, на плечиках висят платья, а за окном небо, то пасмурное и хмурое, то голубое, и есть ли вообще что-то, когда меня нет?

Марта!.. Твоё имя как имя весны, и когда вошла в мой дом, ты принесла её мне как огромное солнце в нежных девичьих ладонях. Была зима, и дождь моросил, и тусклые огни фонарей бессильно поникли над мокрой брусчаткой улиц ещё ниже, чем дряхлая черепица крыш.

Этот город, в котором живу я, что ты знала о нём раньше? Эти люди, что живут здесь теперь, немногое смогли изменить в нём, и эта ночь, эта мелкая морось и свет этих тщедушных фонарей, и даже эти дряхлые крыши в тени умирающих древних деревьев, всё это здесь вопреки им, бесприютному племени скитальцев, ищущих свой дом и, быть может, утративших его навсегда, а впрочем, таких же, как я. Ведь я один из них.

Тень профессора Канта бродит по безлюдному острову Кнайпхоф — сухонькая фигура в треуголке, напудренный парик с косичкой, в руке трость. Он отмахивается ей от летучих мышей и ворчит что-то по-стариковски. Когда-то здесь был его университет, а теперь мы приходим сюда на его могилу…

И мы верим, что нашли свою родину здесь, в этой сырой и ненастной зиме, морском ветре и этих тенях, говорящих на чужом языке, не умея даже прочесть их имён. И женщины рожают детей, и для меня этот город родной. Я не жду от тебя, что ты полюбишь его так же, как люблю тебя я, но хотя бы немного… Ведь ты совсем из другого мира.

Я так долго жил на задворках собственной жизни, что многое успел возненавидеть, и порой я боюсь прикоснуться к тебе, ты почти невозможное чудо, а порой я трахаю тебя яростно, как обезумевшее от страха животное, но ты примешь меня и таким. Ты всегда принимаешь меня таким, каким ты меня любишь.

Ты сделана из силикона, ты совершенна, а я сделан из плоти, которая когда-нибудь сгниёт в этой общей могиле, если только огонь крематория не превратит её в пепел. Вся эта планета Земля — это огромное кладбище. Когда-нибудь я расскажу тебе много забавных историй о том, как это было раньше, и с чего всё началось. И о том, как я ждал тебя и пытался вызвать твой образ, оградившись магическим кругом, и жёг свечи, рисовал пентаграммы и бормотал заклинания. Не сделав должных расчетов по лености или небрежению, не имея всех нужных для этого талисманов и амулетов, купив только торт и бутылку шампанского, правда, побрившись и надев посвежее сорочку, галстук получше или купив новый, потому что этот ты уже видела, и подновив причёску, и даже начистив обувь… Как хлопотны приготовления к магическому сеансу!

И вот, расставив на полу по кругу высокие белые свечи, я зажигаю их одну за другой и на коленях сажусь в центр круга и, раскрыв перед собой книгу, произношу полагающиеся слова и, протянув к телефону руку, набираю очередной номер, соблюдая строгий порядок цифр. Наверное, было бы проще, если бы я знал твои точные координаты, а впрочем, не знаю — результат магического действия непредсказуем.

И так ночь за ночью, сверяя часы с календарём, каждый раз заново покупая шампанское, которое затем, после долгих и утомительных манипуляций, будет выпито на кухне при безжалостном электрическом свете оголённой лампочки, осколки плафона которой до сих пор валяются где-то в кладовке, — непонятно, зачем было их собирать, а тем более, хранить, — и в этой лампочке теперь сосредоточено твоё присутствие.

А ты и не покидала меня, и незачем было покупать новый галстук. Хотя конечно, нет ничего плохого в том чтобы сменить сорочку. В том чтобы каждый день начищать туфли и следить за причёской.

И утюжить брюки.

Вот только не следовало бы так много пить и столько есть сладкого, — взбитые с сахаром белки, бисквит, розочки из зелёного, жёлтого, красного и розового крема, — а впрочем, стоит ли соблюдать диету или хотя бы умеренность, когда причины явлений неведомы, а результат непредсказуем, когда меня уже нет или ещё не было, а я всё жду, что ты вот-вот придёшь. Но ничто не меняется, потому что не может придти тот, кто не уходил.

"Что отражает зеркало, когда перед ним пустота?"Я повторял этот вопрос как заклинание, столько раз уже произнесённое другими.

Для чего я расчерчивал пол мелом?

Магическое сочетание алфавитных знаков и грамматических символов.

И торопился домой, боясь опоздать, сверял часы, не сделав должных расчётов, и писал письма, всегда наугад и всегда о чём-то большем, чем всё, что я когда-нибудь бы сумел написать, и хранил эти осколки плафона…

Ты никогда не жалуешься, даже когда я делаю тебе больно, и всё, что есть между нами, останется навсегда между тобой и мной.

У меня нет от тебя секретов, ведь ты и есть моя жизнь, и знаешь обо мне больше, чем знаю о себе я. И когда в исступлении я не могу насытиться тобой, и это уже не страсть, а что-то страшнее и глубже, когда это даже не свобода уже, не счастье, а что-то большее… когда твоё тело так податливо, что вожделение моё вдруг превращается в ярость, и это как пропасть без дна, куда я падаю всё быстрее, быстрее, но оставаясь на месте, потому что там, где нет дна, нет и расстояний, и нет предела у этой скорости, и утратив жалость и страх, я падаю всё быстрее и дальше, дальше… оставаясь на месте… Сравню ли я это с бочкой данаид, что никогда не наполнится? Я не могу насытиться и знаю, что никогда не смогу насытиться тобой, и я падаю, и там, где была вода, стала суша, и я разобьюсь, мы разобьёмся, милая!..

И снова утро, и серый рассвет, мой город, сырой и безлюдный, и ветер…

Трамваи грохочут железом, и ранние пассажиры спросонья смотрят в забрызганные моросящим дождём стёкла, словно не узнавая эти улицы и стены домов, ещё слепые, во власти небытия, и зябнут, и ищут согреться в холодных своих одеждах. На перекрёстках ещё мало машин, и на дорогах нет пробок, здесь поздно встают и поздно ложатся спать, но кто-то, и я один из них, каждое утро видит свой город безлюдным, как будто нагим.

Пустыня дождей и тумана, пустыня ветров, пустыня каменных улиц и обшарпанных стен, изъеденный ветром кирпич прямоугольных труб над скатами черепичных крыш и голыми ветвями деревьев…

Стёкла трамвая запотевают, людей становится больше, они дышат, слабый запах духов от нестарых ещё женщин…

Девочка-кондуктор взывает оплатить проезд, повторяя одно и то же, безропотно и монотонно, и ей дают мелочь или бумажные деньги и терпеливо ждут, когда она отсчитает сдачу, или показывают свои проездные. Она отрывает билетик и идёт дальше, всматриваясь в эти лица, не появились ли новые. И лишь она одна ищет новые лица в толпе.

А мне безразлично; кто-то едет со мной уже три остановки, а кто-то войдёт на следующей, я еду без пересадок, и до самого вечера будет ещё один рабочий день, но всё это так неважно…

Ведь вечером я вернусь к тебе.

Ты ждёшь меня дома, и я вернусь к тебе.

Ты одна знаешь, как все эти годы я ждал тебя. И теперь каждый вечер ты ждёшь меня с работы домой…