Монолог

Инна Манахова, 2019

Что определяет жизнь человека? Только обстоятельства? Или его стремление к счастью и желание жить полной жизнью может одержать верх над ними? Об этом думаешь, читая историю 16-летней Тани. Черный «ауди» лишил ее возможности ходить. Мечта стать фотомоделью остается в прошлом, надо учиться жить по-новому… По-новому строить свои отношения с девочкой надо и людям, ее окружающим, – маме, папе, подруге, молодому человеку. Кто поддержит ее на этом пути, кто не испугается трудностей? Для среднего и старшего школьного возраста.

День 3

Утро выдалось хмурым и холодным. Проснувшись, я почувствовала, что ладони превратились в ледышки. Боль тоже как будто бы замерзла и до поры утихла. Мамы рядом не было. Наверное, убежала домой чинить плиту. Я с трудом потянулась к кнопке вызова и надавила на нее изо всех своих скудных сил. Скоро в коридоре послышались уверенные легкие шаги, и в комнату вошла девушка в бледно-зеленом халате — высокая, очень красивая брюнетка с бесстрастным выражением лица.

— В туалет хочешь? — спросила она меня.

Я молча покачала головой.

— Всё равно давай наденем памперс, — настояла она, — а то мало ли.

Я вновь покачала головой.

— Не надо памперс. Я сейчас встану.

— Не встанешь.

Она произнесла это так спокойно и твердо, что я сразу же умолкла и смирилась. Пока она меня двигала и переворачивала, боли почти не было, смущения тоже. Никаких эмоций. Всё остыло и заледенело у меня внутри. И я по-прежнему не ощущала свое тело ниже пояса.

— Готово, — коротко сказала девушка, укрывая меня одеялом. — Пить хочешь?

— Как вас зовут? — вместо ответа спросила я.

— Лена. — Она постучала кончиками наманикюренных ногтей по приколотому к карману бейджу. — Пить будем или нет?

Я выпила полстакана холодной кипяченой воды из ее рук.

— Как понадоблюсь, звони, — уходя, предупредила меня Лена. — Запиши мой номер телефона.

— У меня нет с собой мобильного, — тихо ответила я. — Мама вечером привезет.

— Хорошо, потом запишешь, — кивнула Лена и вышла.

Я некоторое время лежала, разглядывая потолок и пытаясь собраться с мыслями, но они прыгали и разбегались, будто рассыпавшийся бисер.

Вскоре вернулась Лена и принесла мне завтрак: тарелку каши, кусочек хлеба с маслом и сладкий чай. Она быстро и ловко покормила меня с ложки, ополоснула тарелку под краном и вновь ушла. Я продолжала лежать.

Кажется, я задремала, потому что, когда я в следующий раз открыла глаза, передо мной уже стояла капельница, и лекарство по трубочке бежало в катетер на моей левой руке. За окном шумел осенний дождь, и почерневший опавший лист прилип к оконному стеклу. Я долго смотрела на него, ни о чем не думая и отдыхая от боли, а потом опять уснула.

Меня разбудила мама. Она вихрем влетела в комнату, взъерошенная, с кучей сумок, и сразу же кинулась развешивать привезенные из дома шторки. Трещала при этом не умолкая.

— Танюш, представляешь, бегу я сейчас по коридору, а навстречу мне мужик: огромный, неуклюжий, как медведь, весь в белом и с бородищей, как у старовера. Я думала, у нас на этаже кто-то умер и они попа пригласили отпевать. Говорю: «Здравствуйте, батюшка!» А это, оказывается, главврач!

Я слушала ее, почти не вникая в смысл, и молча смотрела в окно.

— Вызвала на семь тридцать газовика духовку чинить, обещала оплатить по двойному тарифу за ранний вызов, а он, сволочь, не пришел! Отзвонился, сказал: ребенка в школу отвезет и потом подъедет. А я ему говорю: «Потом — суп с котом. У меня самой ребенок, я не могу всё утро дожидаться, пока вы соизволите прийти». И еще матом его послала. Вот ты мне говоришь всё время: «Не ругайся матом», — а некоторые люди других слов не понимают! Палец о палец не ударят, пока их не пошлешь!

Я вздохнула и закрыла глаза.

— Притомилась, Танюшка? Погляди, я твое любимое одеялко привезла! И пижам-ку! Давай позовем сиделку и переоденем тебя, а?

— Не надо! — с тревогой ответила я. — Мне опять будет больно! Я пока так полежу.

— Ну смотри, — развела руками мама. — А я бы переоделась. Чего голой лежать? Еще простудишься, а тебе кашлять нельзя. Доктор говорит, позвоночник у тебя и так на честном слове держится!

— Мама, привези мне телефон, — вспомнив Лену, попросила я. — И наушники мои белые.

— Привезу, Танюшка! Сегодня же вечером привезу! Только скажи, где они у тебя лежат.

— В рюкзаке, — подумав, ответила я. — В боковом кармане.

— Покушаешь пирожные? Это не вчерашние, а свеженькие! Я сегодня с утра по холодку в булочную забежала. Смотрю, а там эти… макаруны, или как их? Ну, кругленькие такие, разноцветные, мы их тебе на день рождения покупали! В общем, взяла целую пачку! Кушай, Танюшка, поправляйся!

— Спасибо, я уже позавтракала, — отказалась я.

— Ну тогда яблочко, а? Или бананчик?

— Не хочу. — Я устало покачала головой. — Сама поешь.

— Я-то голодной не останусь! — живо откликнулась мама. — Кстати, орешков тебе прикупила. Доктор говорит, нужно больше белка.

И тут дверь распахнулась, и в палату вошел доктор собственной персоной — низенький энергичный толстяк с обширной лысиной. Он не представился, но по маминым глазам я сразу поняла, что это он.

— Доброе утро! — сухо поприветствовал он нас с мамой и, взглянув мне в лицо, с нажимом спросил: — Как самочувствие?

— Плохо, — нервно сглотнув, хрипло ответила я. — Ног не чувствую вообще.

— Это не плохо, это нормально, — раздраженно ответил толстяк доктор. — Нужно много времени, чтобы восстановиться. Полежите месяца два, а там видно будет.

— Месяца два?! — ахнула мама.

— Именно, — строго ответил доктор. — А на реабилитацию уйдет полгода. Потом сделаете МРТ, и посмотрим.

— Что посмотрим? — Мой голос дрожал от напряжения.

— Посмотрим динамику, — коротко ответил доктор и повернулся к маме: — Мама, пройдемте со мной в ординаторскую.

Мама, все это время сидевшая с испуганным выражением лица и смотревшая на доктора с открытым ртом, тут же сорвалась с места и, не взглянув на меня, побежала вслед за ним к выходу. Ничего себе он ее выдрессировал за эти два дня! Я повернула голову к стене и вновь закрыла глаза.

Не знаю, сколько времени прошло до того момента, как боль проснулась и начала еле слышно гудеть и разгораться изнутри. Чувство замороженности ушло, по моим лицу и шее покатился пот, мышцы напряглись. Я закусила губу.

Мои ослабевшие пальцы беспокойно теребили и сжимали край одеяла. Хотелось заплакать, потом завыть в голос, но я не издала ни звука.

Глаза наполнились горькими слезами. Не могу больше терпеть, не могу! Рука сама потянулась к кнопке вызова сиделки.

— Что случилось? — спросила Лена, появившись на пороге так быстро, будто стояла под дверью.

— Больно! — прошептала я и расплакалась.

— Сейчас, — коротко ответила Лена и тихо вышла.

Она вернулась через минуту с маленьким подносом, на котором лежали ампулы, шприц и вата, откинула одеяло и сделала мне укол, которого я не почувствовала.

— Тебе нужно заменить памперс, — заметила она. — Через пятнадцать минут подойду, и заменим.

Оставшись в одиночестве, я вновь дала волю слезам. Ничего не чувствую, даже того, что мне нужно менять памперс! Это ужасно. Неужели я — инвалид? Неужели я никогда больше не встану на ноги, не смогу даже ходить в туалет без посторонней помощи? Как это страшно и стыдно! Испытывала ли я когда-нибудь прежде такое невыносимое чувство стыда? Никогда! А впрочем…

Это случилось в сентябре. Мы с Сашей и его друзьями поехали за город на рок-фестиваль, который проводился под открытым небом. Помню обширный пустырь, заросший сорной травой, а местами вытоптанный до жидкой хлюпающей грязи, и низкое пасмурное небо, с которого с утра накрапывал холодный дождь. Там на пустыре разбили что-то вроде палаточного лагеря, на который, будто стаи воронья, с каркающим смехом слетелись толпы одетых в черное, патлатых и горластых юношей и девушек. Почти в каждой палатке продавали алкоголь. Спонсором мероприятия выступала известная пивоваренная компания, чей логотип красовался на фанерных щитах ограждения и на флагах, развевавшихся над большинством палаток, поэтому пиво лилось рекой. И все присутствующие весело накатывали бутылку за бутылкой, не дожидаясь выступления своих кумиров.

— Почему твоя девушка ничего не пьет? — возмущенно орал какой-то настырный и бухой Сашин приятель.

— Она пьет только крафтовое, — отшучивался Саша, пряча меня в объятиях.

Я испуганно выглядывала из-за его плеча и с тревогой замечала, как много вокруг нас раскрасневшихся мутноглазых лиц с бессмысленными пьяными улыбками. Отвратительно воняло кислятиной, пережаренной картошкой, порчеными сосисками и немытыми телами. Концерт еще не начался, а особо жадных до впечатлений зрителей уже рвало в ближайших кустах.

— Мне здесь не нравится, — прошептала я на ухо Саше. — Поедем домой!

Саша заглянул мне в глаза, улыбнулся и успокаивающе погладил меня по голове.

— Давай дождемся Бутусова, а после него сразу свалим! — предложил он. — А пока можем прогуляться вон до той рощи! — И он указал пальцем на лесок, сжавшийся на склоне холма и выставивший колючие ветки почти облетевших деревьев, словно испуганный еж.

— Пойдем! — согласилась я, по-детски вцепившись в его спасительную руку.

И мы сбежали от его друзей и от всего света в безлюдный осенний лес.

Меня всегда волновала и глубоко трогала красота, заключенная в предсмертном осеннем увядании. Пожухлая бурая трава, пахнущая сыростью и гнилью, жесткие ржавые листья, готовые от малейшего вздоха ветра рассыпаться в прах, клочья мертвой паутины в ледяных каплях росы, редкие бледные цветы с еле ощутимым прохладным ароматом, трупики пчел и жуков с поджатыми лапками на стылой окаменевшей земле. Ускользающая прощальная красота, исполненная печали и пронизанная чувством скорой утраты. Наблюдая ее, хочется помолчать и подумать о том, что все рано или поздно заканчивается и что смерть неизбежна. Но Саша был в слишком хорошем расположении духа, чтобы заморачиваться подобными пустяками. Его громкий голос и жизнерадостный смех эхом отзывались в укромных уголках рощи. Он размахивал руками, жестикулируя, и ломал тонкие сухие прутья кустарника, шуршал, разбрасывая ногами листву, и с воодушевлением рассказывал мне о только что покинутой нами компании, которая ему, судя по его тону, все-таки очень нравилась.

— Тебе не жалко проводить так время? — удивилась я. — Серьезно?

— Нет, не жалко, и что? — немного запальчиво воскликнул Саша. — Они — классные ребята, нам вместе весело тусить!

— Мне они показались туповатыми, — честно призналась я.

Саша смутился.

— Ну, не все такие умные, как ты! — обиженно бросил он.

— Не сердись, — серьезно ответила я. — Мне просто неловко, когда вокруг все пьяные и орут.

— Я тоже иногда напиваюсь и ору, — с усмешкой признался Саша. — Разве это делает меня плохим человеком?

Я остановилась, повернулась к нему и внимательно посмотрела в его безмятежные смеющиеся голубые глаза.

— Ты слишком серьезная, — примирительно добавил он. — Расслабься.

Меня рассердили Сашины слова, и я оттолкнула его руку и побежала прочь.

— Таня! — крикнул он мне вслед. — Таня, постой!

Но я только прибавила ходу, и тогда он побежал за мной. Погоня подстегнула меня бежать еще быстрее. И если поначалу мне казалось, что Саша вот-вот меня настигнет, я даже чувствовала его тяжелое дыхание за спиной, то вскоре, несмотря на все его спортивные достижения, он начал отставать. Я обернулась и, смеясь, показала ему язык, но в тот же момент оступилась и упала навзничь. Саша догнал меня, набросился сверху, крепко обхватил руками, и мы кубарем покатились вниз по склону, тяжело дыша и смеясь. В пылу борьбы с его головы слетела шляпа-котелок, а у меня завернулось платье. Неожиданно я вскрикнула: что-то колючее поцарапало мне бедро. Мы замерли.

— Что с тобой? — тяжело дыша, спросил Саша.

Я, поморщившись, прижала ладонь к бедру, но касание только усилило боль. А когда я отняла руку и поднесла ее к лицу, то увидела, что она вся измазана кровью.

— Нужно срочно дезинфицировать рану, чтобы не было заражения! — беспокойно заговорил Саша.

— Чем дезинфицировать? — растерялась я. — Ничего ведь нет.

— Собаки зализывают раны, — заметил Саша.

— Я не собака, — возразила я. — Да мне и не дотянуться ртом до этой царапины.

— Я могу тебе помочь, — вдруг предложил он.

Мы посмотрели друг на друга и густо покраснели.

— Помочь? — севшим голосом спросил Саша.

Я молча отвернулась и закусила губу. Саша осторожно приподнял край моего платья и склонился над раной. Я зажмурилась. Через некоторое время он приподнялся и легонько потрепал меня по плечу.

— Всё в порядке?

Я кивнула, не глядя на него.

— Тебе не больно?

Я отрицательно покачала головой.

— Почему ты молчишь?

Я глубоко вздохнула, но не повернулась. И тогда он сам развернул меня к себе и заглянул в лицо с какой-то странной торжествующей улыбкой на губах, которая показалась мне глупой и неуместной.

— У тебя все губы в крови, как у вампира, — холодно промолвила я.

А Саша по-прежнему смотрел на меня в упор и по-идиотски широко улыбался.

— Что смешного? — не выдержала я.

Но Саша только покачал головой…

Не знаю почему, но каждый раз, вспоминая этот случай, я умираю от стыда, такого же болезненно острого, как сейчас, когда я лежу обездвиженная в мокром памперсе и смиренно жду посторонней помощи…

Мама вернулась в палату раньше Лены с целым ворохом новостей, которыми ей не терпелось поделиться. Она заговорила со мной уже с порога и от возбуждения тараторила быстрее обычного, задыхаясь и глотая слова.

— Танюшка, доктор сказал, нельзя тебе оставаться вегетарианкой: на такой диете ни кости, ни хрящи нормально не срастаются. У тебя еще и анемию нашли в придачу. Говорит, нужно кушать красное мясо, печенку, икру. Правда, не сказал, где твоей маме денег заработать, чтобы всё это покупать каждый день! Но ты не волнуйся! Если понадобится, я для тебя горы сверну! На вторую работу устроюсь, кредит оформлю, да мало ли! Папашу твоего безответственного за горло возьмем, пусть раскошеливается! Я ему еще не звонила и ничего про тебя не рассказывала. Всё равно от него толку как от козла молока: придет, усядется тут на кровать, поохает, повздыхает, за ручку тебя подержит — и до свидания! Помнишь, на день рождения приволокся с открыткой? Позорище! Ни цветочка не принес, ни шоколадочки! И хоть бы рубль дал на именины! «Я, — говорит, — и так алименты большие плачу, на них и покупай подарки дочери». Скотина.

Я закусила губу и промолчала. Мама быстро взглянула на меня и мгновенно свернула неприятную тему.

— В общем, с завтрашнего дня начинаем кушать мяско, хорошо? А сегодня у нас с тобой тыквенный суп! Погляди, какой яркий получился! Будто с картинки!

— Мама, а в школу ты еще не звонила? — перебила я.

— Не звонила. — Мама энергично затрясла головой. — Не до школы нам сейчас. Доктор говорит, на ближайший год о школе забудь. Лечиться будем, реабилитироваться. Но ты не волнуйся, Танюш, я им позвоню, расскажу, что случилось. Вот прямо сегодня и позвоню!

Значит, Саша еще ничего не знает. Я не появляюсь в школе уже три дня, и конечно же это не укрылось от его внимания. Он наверняка мне звонил, и не раз. Он, скорее всего, с ума сходит от беспокойства.

В палату вошла Лена, коротко поздоровалась с мамой и легким шагом приблизилась ко мне.

— Переоденем памперс? — предложила она.

Я отвела взгляд и поспешно кивнула.

Лена принялась за дело, а моя любопытная мама вскочила и, вытянув шею, с беспокойством и тревогой следила за каждым ее жестом.

— Погодите! — вдруг воскликнула она, хватая Лену за руку. — Это что еще такое?

— Что случилось? — спокойно и бесстрастно поинтересовалась Лена, глядя на маму сверху вниз.

— Татьяна, что это у тебя там, под левой рукой на ребрах?! — с нарастающим возмущением в голосе воскликнула мама. — Ответь мне сейчас же! Это что, наколка?

— Не наколка, а татуировка, — тяжело дыша от напряжения, ответила я.

— Ты сделала себе наколку?! — ахнула мама, пропустив мимо ушей мое тихое замечание. — Когда ты успела? Кто тебя надоумил?

Я зажмурилась и не отвечала. Мама начала громко причитать и жаловаться. И только Лена оставалась невозмутимой и продолжала ловко и умело переворачивать меня на постели.

…А татуировки мы сделали вместе с Сашей. Это был его подарок ко дню моего рождения. Само собой, мы договорились обо всем заранее и в назначенный день прогуляли школу и пошли в тату-салон к Сашиному знакомому мастеру.

Нас встретил молодой человек с татуировками в виде птичьих перьев на висках и с наколотыми на скулах странными словами Popol Vuh. (Я понятия не имела, что такое «Пополь-Вух», и парень объяснил мне, что, помимо татуировок, он увлекается культурой народов древней Америки, а Пополь-Вух — это мистическая книга-эпос, рассказывающая историю народа киче́.) Мы сообщили ему, что хотим сделать татуировки в виде первых букв наших имен, заключенных в сердечко. Парень поморщился и предложил заменить сердечко на солнце с оригинальным геометрическим узором в стиле майя. Мы поддались на уговоры и почти сразу же согласились, отчего стоимость татуировок резко возросла. Но нас в тот миг не пугали никакие расходы. Саша попросил набить ему рисунок на запястье, а мне не хотелось выставлять символ своего чувства напоказ, и я предложила наколоть его где-нибудь поближе к сердцу, но только не прямо на груди.

Саша пошел делать татуировку первым. Он сидел перед мастером со своим обычным беззаботным выражением лица и веселой ухмылкой и не переставал дурачиться. Я всё время держала его за руку, и иногда он сжимал мои пальцы так сильно, что я поневоле бледнела.

Когда я устроилась рядом с мастером и расстегнула платье, Саша тоже хотел взять меня за руку, но я отказалась. Мне захотелось, чтобы он вышел и подождал меня на улице. Саша слегка удивился и, кажется, даже обиделся, но без лишних возражений покинул салон.

Парень набивал татуировку молча. Я изо всех сил старалась не дрожать от боли и, чтобы отвлечься, попросила его рассказать мне что-нибудь еще об индейцах. Он потихоньку пересказал мне весь «Пополь-Вух», а в конце на одном дыхании продиктовал свой номер телефона: «Звони в любое время, пообщаемся». Я сделала вид, что заношу его номер в список контактов, а на самом деле просто водила пальцами по экрану отключенного смартфона. Парень вышел и позвал Сашу.

Пока я застегивала пуговицы на платье, Саша с угрюмым видом расплатился и подошел ко мне.

— Все в порядке? — спросил он неприязненным тоном.

Я вскочила на ноги, прижалась к его груди и расплакалась навзрыд.

— Танечка, что? — испугался Саша, крепко обнимая меня и пытаясь заглянуть в лицо.

— Ничего, — вполголоса пробормотала я. — Просто я плохо переношу боль.

— А почему тогда ты просила меня уйти?

— Я боялась, что не выдержу, если ты будешь смотреть. Рядом с тобой я как-то расслабляюсь и мне постоянно хочется то смеяться, то плакать.

Сашу эти мои слова почему-то привели в дикий восторг: он, весь сияя, подхватил меня на руки и с силой закружил.

— Танюха, я тебя обожаю! — громко прошептал он, прижимаясь щекой к моей щеке.

Если задуматься, я всегда ощущала в его присутствии необыкновенную легкость и свободу. Когда я смотрела в его светлые и чистые голубые глаза, жизнь казалась мне до смеха простой, все проблемы — решаемыми, а любовь — бесконечной. Сашино вечное легкомыслие не раздражало меня, а вдохновляло на безумные поступки. Рядом с ним я глупела и, махнув рукой на затаенные страхи, с головой бросалась в любые авантюры. Возможно, в этом было что-то неправильное и даже опасное, но мне ужасно не хотелось всерьез разбираться в своих чувствах. Мне хотелось просто жить и радоваться жизни…

Мы с мамой не разговаривали до самого обеда. Она так сильно обиделась на меня за татуировку, что надолго замолчала. Но когда Лена принесла еду (жидкую похлебку из риса и горстку пшена с сосиской), мама не выдержала и воскликнула:

— Ну разве можно это есть? — и активно зашуршала пакетами, извлекая многочисленные банки, склянки и лоточки, сопровождая каждый из них комментарием: — Тыквенный суп. Свеженький! Яблочное пюре. Сама натерла. Бананчики спелые! Вишневый джем (у соседки взяла, привет тебе от нее). Макаруны, или как их там. Смотри-ка, и клубничные есть! Хлебушек. Когда брала, он еще теплый был! А завтра мясное привезу. Или икру.

— Не забудь захватить телефон и наушники, — осторожно напомнила я.

— Уж не забуду! — немного сварливо откликнулась мама, но тут же смягчилась: — Танюшка, давай я тебя покормлю!

После еды Лена сделала мне укол, и я вновь задремала.

Меня пробудила боль, которая вскоре разыгралась и заныла по всей спине, заставляя беспомощно дрожать и стискивать край привезенного мамой домашнего синенького одеяла с рыбками. Каждое малейшее движение причиняло мне невыносимые муки. И только ноги оставались неподвижными и бесчувственными, словно камни.

— Мама, ты позвонила в школу? — спросила я, едва шевеля пересохшими губами.

— Нет, Танюшка, не звонила.

— Позвони.

— Сейчас позвоню. Тебе водички дать?

— Позвони, пожалуйста.

— Хорошо, хорошо! Ты, главное, не волнуйся! Уже набираю номер твоей классной руководительницы! Слышишь? Гудки пошли!

Скорее бы Саша узнал, что со мной случилось несчастье! А то вдруг я умру от боли и не успею его увидеть!

Не могу больше это выносить, не могу! Такое чувство, будто я лежу спиной на тлеющих углях и меня со всех сторон прокалывают спицами!

И никакие уколы не помогут. Ничего не поможет, врачи и так уже сделали все, что могли, и теперь остается только терпеть и надеяться на лучшее.

Мама разговаривает с нашей классной по телефону. Она говорит так громко, что ее, наверное, слышно в коридоре. А бабуля всегда разговаривала тихо, совсем как я.

Я от многих слышала, что я — бабулина копия. А в модельном агентстве мне сказали, что у меня типаж — девочка из шестидесятых. Вечно наряжали меня в платья-рубашки и сафари с неизменным белым воротничком. Я так вжилась в образ, что сделала себе стрижку боб и начала под стать Саше носить ретро-шляпу, только у него был котелок, а у меня — с широкими полями. Саша хвастался перед друзьями, что встречается с моделью, и меня это всегда смешило. Можно подумать, я — Бар Рафаэли, а не обычная девчонка, числящаяся моделью в крошечном провинциальном агентстве. У меня даже нет полноценного портфолио! А теперь тем более очевидно, что супермоделью мне уже не стать: хороша модель с раздробленным позвоночником и переломанными ногами, которая лежит в мокром памперсе и корчится от боли!

…Саша, где же ты?!

— Танюшка, я всё рассказала твоей классной! — сообщила мама, отложив телефон. — Она, конечно, в шоке! Сказала мне, чтоб мы держались и не унывали. Если хочешь, в выходные тебя придет навестить весь твой класс!

— Не хочу. — Я в отчаянии отвернулась.

Что мне мой класс? Саша учится в другом, он на год старше меня. Скорее бы только до него дошла новость обо мне!

— Я тут подумала, — между тем продолжала мама, — и решила все-таки позвонить твоему отцу. А чего мы в одиночку бьемся? Пусть подключается и помогает! Сейчас же его наберу!

И она с энтузиазмом потянулась за телефоном.

— Мама, поговори с ним в коридоре, пожалуйста! — взмолилась я.

Конец ознакомительного фрагмента.